Kitabı oku: «Деда», sayfa 2
Черепаново
Оставив Настю и Светлану на свояков, Мартемьян рванул на станцию. Ноги, казалось, мешали ему, тормозили душу, рвущуюся в Огнёво-Заимку. Было две причины, из-за которых он стремился попасть на родную землю, в деревню, из которой пятнадцать лет назад его отправили в неизвестность. Главная причина – родительский дом. Что стало с их избой, никто сказать ему не мог. Надо всё увидеть своими глазами. Отец помер, мачеха ещё раньше. Сестра Зинаида вышла замуж за военного и теперь живёт где-то около или в самой Москве.
Лёжа на верхней полке общего вагона, прокуренного и пахнущего хлоркой, Мартемьян, может быть, первый раз за последние пятнадцать лет почувствовал себя свободным. Можно вытянуть ноги, расслабиться и ни о чём не думать. Чапать поезд будет долго, с такой скоростью – около суток. До Черепанова, а там Мартя сообразит: дальше и пешком с удовольствием. Сон не идёт, хотя в вагоне темно, и многие пассажиры храпят – сидя, лёжа, кому как повезло. Под монотонный стук колёс бывший осуждённый, заключённый и отбывший наказание Мартемьян Васильевич Снегирёв погрузился в тревожный сон…
Марта присела рядом на полку, немного согнувшись и наклонив голову. Ноги свисали, задевая сидящих внизу людей, но это никого не беспокоило. Она была почти голая, в лёгком платье и босиком. За окном поезда снег на полях. Холодно. Марта виновато улыбнулась и погладила по лицу Мартемьяна:
– Убила она меня, нет в том твоей вины. Всё равно не жить мне было без него. Хороший мой, спасибо за дочь.
На груди у Марты – алое пятно, которое она стыдливо прикрывает рукой…
– Марта! Что это? – Мартемьян заметался и чуть не свалился с полки.
– Понапиваются, валяются на полках и орут, людям покоя не дают.
Какое жуткое виде́ние: Марта как живая. Похоронили её на Колыме, у посёлка Атка. Медведь тому причина, задрал до смерти. Такое дали заключение. Красильников посодействовал, чтобы Свету записали как дочь Мартемьяна и Насти. Так спокойнее и надёжнее в это непростое время. Надёжнее для Светы. Мартемьян имел ещё один настоящий документ, о котором знали только он и Красильников.
Разжился кипятком и снова залез на полку. Полулёжа – полусидя, стал отхлёбывать воду из стакана. Очень хочется есть. Совсем забыл, что сестра Таси собрала ему в дорогу пропитание.
– Черепаново, станция Черепаново! Выходим, поторапливаемся, не выстужаем вагон!
Прямо на полке надел пимы, которые заменяли ему подушку, и легко спрыгнул вниз. Втиснув руки в полушубок и прихватив свою так и не раскрытую котомку с провизией, двинулся по проходу к выходу. Вот она, его малая родина. Черепаново в двадцати пяти верстах от Огнёво-Заимки.
Душа поёт. Огляделся вокруг. Народа вышло немного, в основном все катили в Новосибирск. Потоптался, с удовольствием прислушиваясь к скрипу снега под довольно новыми, хорошо подшитыми валенками. Надо найти попутную машину или телегу какую. Вокруг ни души. Не заходя на станцию, Мартя отправился в свою деревню, будто и не было за плечами пятнадцати лет отсутствия. В малолетстве он с отцом Василием пару раз бывал в посёлке на этом месте. Батька наведывался к дружку своему – дядьке Черепанову. Вместе охотничали. Бывало, оставались на ночёвку в охотничьей избушке, принадлежащей этому крестьянину. Сам-то Черепанов был из другой деревни, не вспомнит сейчас Мартя, из какой. На месте той самой избушки и стои́т теперь станция Черепаново. Чудеса, да и только. Домой, как хочется домой. Ноги сами несут по снежной дороге. Ничего не забыл, с закрытыми глазами найдёт свою хату.
Вёрст через десять его нагнали сани, запряжённые кобылой. На повозке – провизия для местного сельпо. Поклонившись бородатому деду, весёлому кучеру, Мартемьян легко запрыгнул на свободное место возле возничего. От него-то и узнал Васильевич, что в его родительском доме располагается сельсовет, а на кладбище им как раз по дороге, только чуть правее свернуть.
– Заодно и я своего дружка попроведаю. Ты надолго к нам? – спросил бородач с тревогой поглядывая на Мартемьяна. – Могу назад на станцию проводить. Неспокойно у нас.
– Дед, ты скажи лучше, где я могу заночевать? – Мартемьян обнял два креста, наклонённых временем друг к другу. – Хочу воздухом родным надышаться вволю.
– Айда ко мне, окаянный.
– А что, дед, храм наш стоит? Уцелел?
– Что ты, что ты! Осквернили супостаты, клуб решили там разместить, да недолго радовались. Сгорел клуб, нет и храма. Кирпичи и те растащили, один фундамент остался. Да вот же это место. Поговаривают, новую церковь будут строить.
Мартя внимательно вглядывался в огромную снежную поляну. Боли не было, только жалость. Жаль умерших отца, маму, мачеху, Германа, Марту и ещё многих людей, которые не увидят никогда снега, не встретят весну, лето, которые обязательно наступят. Не увидят этих берёзок, которые успокаивающе кивают ему своими тонкими ветками. И совсем немного жаль себя.
Мартя рассчитывал на драгоценности, которые отец Василий спрятал в храме накануне изъятия ценностей в 1917 году. Заветная шкатулка с фамильными украшениями матери. Для Марти она бесценна. Маму свою он не помнил, Зина тем более. Отец разрешал им, маленьким, рассматривать блестящие штучки, раскладывать их на печке и аккуратно собирать в шкатулку.
Дождливой ночью революционного года, напоив сторожа медовухой, Василий, вместе с десятилетним сыном, забрался в подвал храма. Выкопал принесённой с собой острой лопатой яму и опустил в неё шкатулку, завёрнутую в какие-то тряпки и рогожу.
– Смотри, сын, запоминай. Это твоё и Зинаиды. Пусть забирают всё, но это я отдать не могу. Я очень любил вашу мать.
Мартемьян хорошо помнил подвал, угол, где они прятали шкатулку. Теперь это не имело никакого значения.
– Дед! Отвези меня на станцию. Очень прошу! Хорошо заплачу́.
– Бог с тобой! Какие деньги! Мне нетрудно, только провизию сдам.
Не взглянув на свой дом, Мартя плавно катился на санях обратно к станции. Белоснежные берёзки, среди которых когда-то так любили они с Тасей гулять, словно всё понимая, раскачивались и гудели, навсегда провожая Мартю из Огнёво-Заимки.
– Ну всё. За доброту спасибо. Буду тебя вспоминать. Хорошей дороги и здоровья тебе, дед.
– Поеду, пока не совсем стемнело, – сани тронулись, бородач обернулся и кивнул. – Может, вспомнишь когда в молитвах. Черепанов я, Кузьма Черепанов. Счастья тебе, сынок!
Поезд по рельсам: «Чук-чук, чук-чук», – равномерно так, успокаивающе. Иногда что-то бу́хнет, стукнет погромче и опять: «Чук-чук, чук-чук».
Мартю не удивляют красивые стройные сосны, медленно плывущие за окном поезда. Сибирскими джунглями добирались они с дочерью с востока. Сосны за окном дарили ни с чем не сравнимое наслаждение. Красота. Песчаные барханы закреплены корнями этого ленточного бора. В Семипалатинске много песка, город называют «Чёртовой песочницей», но эти сосны не дадут ветру сдвинуть барханы и занести улицы песком. Сейчас всё это чудо накрыто снежным одеялом. «Обязательно летом привезу сюда Тасю со Светой подышать сосновым воздухом».
Мартемьян вспомнил тревожный разговор с Харитоном, который состоялся перед его поездкой. Лёня болен. У него уже несколько недель не спадает температура. Лекарства, которые имеются, не помогают. Других нет. Даст бог, всё пройдёт, и молодость возьмёт своё. Наступит тепло, будем выезжать в хвойный лес. Здесь воздух самый подходящий для тех, кто кашляет.
Мартя сгрёб в охапку своих девчат, прихватил нехитрый скарб, состоящий из саквояжа, привезённого с востока и твёрдого чемодана с пожитками. Отправились к своему новому месту жительства. В первую очередь надо купить швейную машинку. Без неё никак. Сидя на полу крохотной комнатёнки и ужиная хлебом с колбасой, купленной на рынке у местных казахов, они были счастливы. В печке потрескивали поленья, и чайник радостно урчал.
– Не пропадём! – почти хором произнесли Светка с отцом и расхохотались втроём так громко, что соседи, продавшие им комнату, приложили уши к стене.
– Нина! С дороги! Урраа!!!
Тазики с грохотом несутся по накатанной снежной горе. Вперёд! Суббота – банный день. Очередь в пристанской бане надо занимать заранее. В баню со своими тазами, вернее, в своих тазиках. Съехали с горки и бегом очередь занимать, мамки позднее придут. Билетики купили. Справа – касса, слева – маленькая парикмахерская. Шипром пшик, пшик! Слева женское отделение, справа – мужское. В каждом своя банщица. Причём в мужском всегда тётка. Натке с Ниной смешно.
Ждать скучно, но ради того, чтобы скатиться с горки таким способом, можно и помучиться в очереди. Натка в субботу ночует у родителей, это совсем недалеко от деда с бабой. Ладно, один день можно. В раздевалке запахло нашатырём. Кому-то плохо стало, пересидел в парилке. С Наткой тоже такое бывало. Волшебный нашатырь спасает.
Намытые до скрипа подружки топают домой. Закутаны шалями так, что одни глаза видно. Назад идут другой доро́гой, чтобы на горку не подниматься, мимо немецких домов. Поразительно, какой там порядок во дворах. Чисто, аккуратно, метёлочка с лопатой в уголке стоя́т. Вроде и у русских так. Да не так! Да ну их! Воображают! У подружек друзей полным-полно. И немцы, и казахи, и татары, и русские. Никто не выясняет, кто есть кто, очень здорово в «Красное знамя» играть. Чем больше народа, тем лучше.
Может, отпроситься к бабе? Вроде добрые сегодня родители. Скорее бы вырасти и самой решать, какую еду есть, какую одежду надевать и, не отпрашиваясь, ходить к деду. Не любит Натка лук в супе и молоко. У бабы с дедом не кормят такой гадостью. Баба Тася готовит картошку как запеканку. Толчёнка, залитая яйцами с молоком и пропаренная в духовке, в печке. С золотистой корочкой получается, пальчики оближешь. Морковка, кружочками жареная в сковороде на растительном масле, – это очень вкусно. Особенно холодная. А кисель из сухофруктов – это вообще объедение. Курагу и чернослив выковыривать можно. Или пойти в сенки и там, в кульках, набрать полные карманы сморщенных сухофруктов. Раздолье.
Горе Харитона
Мартя с удовольствием устроился на работу в пошивочный цех. Тратил привезённые деньги на постройку комнаты и сенок. Света пошла в вечернюю школу и собиралась поступать в техникум. Лёнька угасал. Мать Лена, постаревшая от горя, целыми днями не отходила от его кровати. Харитон обращался к разным врачам. Помочь парню никто не мог.
– Ну за что нам такая кара? – беззвучно шептала Лена, уткнувшись в плечо мужа. – Почему он, такой молодой, уходит? В чём мы провинились?
Харитон, худой и почерневший от страданий, бесконечно курил, как будто этим можно было спасти сына. Есть грех у него на душе, но что за грех такой, чтобы забирать единственного сыночка? В начале лета Лёню похоронили. Каждый вечер после похорон Лена просила Настю пойти с ней на кладбище и откопать его… Очень тяжело было.
Харитон часто приходит к Марте под вечер. Сядет рядом на табуретку и дымит своими папиросами. Старые дружки в основном молчат. Несколько фраз за вечер. Про правительство не говорят, жизнь научила помалкивать. О Гулаге Мартя вспоминать не любит.
Однажды, сидя в тишине, Мартя, неожиданно даже для самого себя, произнёс:
– Шкатулку я не нашёл.
Он не сказал, что даже не был в храме, не попытался откопать клад. Просто не нашёл. Харитон неподвижно уставился куда-то в подбородок Марти:
– Надо же, куда же всё подевалось?
Ещё пацанами они говорили о том, что клад зарыт. Мартя похвастал и забыл думать об этом. Вот теперь сказал, что там нет ничего, но подробности про фундамент храма под снегом говорить не хотелось. Это всё ерунда, по сравнению с горем Харитона.
– Деточка, ты заболела? – огромная тётка в цветастом халате медленно приближает своё застывшее лицо и заглядывает в Наткины глаза.
– Неееет!!! – Наташка отпрыгивает в сторону и бежит вперёд, подальше от тётки, согнувшейся в три погибели. Навстречу идут люди, у которых шевелятся губы, видимо, ведут беседу сами с собой. Брр!!! Это пострашнее Зойки!
– Баба! Я тебя ищу, ты где так долго ходишь?
Баба Тася засмеялась, обняла Натку и повела к проходной.
– Ну зачем ты сюда зашла? Где я сказала тебе сидеть?
Натка оглянулась и увидела окна с решётками. Из них торчат руки и ноги людей, что-то кричащих. Натка не понимает, кого они зовут. Баба говорит, что это хорошие люди, только душевнобольные. Слава богу, что баба работает санитаркой на проходной. Там обычные люди, не душевнобольные. Врачи, милиционеры, иногда пьяные дядьки. Баба Тася очень смелая и весёлая, на работе её все любят. Это Наткина баба Тася, а дома её ждёт дед. Её деда Мартя. Её родной дом, огромное счастливое детство.
Вприпрыжку несётся от психушки до церкви. По улице Кирова, поворот на Маяковскую, мимо дома Нины, большого, двухэтажного, потом прямо по Советской до Парижской коммуны. Пулей в огород, без бабы можно похозяйничать. Что может быть вкуснее вишни? А главное, без бабиного взгляда можно ничего не мыть. Морковка с грядки почти чистая. Песок стряхнуть, чуть-чуть поболтать в кадке и в рот. Огурцы колючие. Надо аккуратно наступать, чтобы листья не сломать. Сейчас вот эту помидорку сорву… нет, лучше эту. В сарайке в тазу полно́ спелых помидоров, а с куста интереснее и вкуснее.
– Чё? Деда, иду, иду! Деда! Давай тоже телевизор купим. К нам будут все ходить. Деда, он красивый. «Неман» называется. Баба будет его атласной накидкой накрывать.
– Давай, давай, садись кашу поешь. Ты сама как телевизор.
Неслось лето 1965 года. Нине и Натке осенью в школу.
Часть ВТОРАЯ
Секрет
Много лет прошло, как вернулся Мартя из мест очень даже отдалённых. Света вышла замуж и родила дочку. Жили они отдельно, в своём большом доме. У Лены с Харитоном родился сын Анатолий, уже двенадцать лет пацану. Проживает Харитоново семейство в аккуратном добротном доме. Хозяин сам всё построил, своими золотыми руками. Соседи недоумевают, где это удаётся Харитону добывать такие отличные строительные материалы. Стоят они недёшево, а у Просвирина всё самое лучшее.
Мартя радуется за друга, ничего не понимая в строительстве дома. Сам богатства не скопил. Бессребреником называет его Тася. Живут просто, но не бедно. Дочери с зятем строиться помогают. Жаль, воду в дом к себе так и не провели. Приносят водицу из церковной колонки. Мартемьян обшивал таких важных персон в городе, что мог бы иметь золотые горы, но просить – это не в его натуре. Жили не тужили, как и большинство трудяг. Главное – Света в достатке. Дочку почти не видит, Натка постоянно находится у деда с бабой.
– Натусик, хочешь, я тебе огромный секрет расскажу? – Толик очень любил двоюродную сестру. По правилам приходится она ему племянницей. Ну какая же Натуся племянница, если он всего на пять лет старше её? Старший брат охранял Натку и жизни учил. Рассказывал какую-то ерунду про то, как изобретать порох, или что будет, если смешать йод и аммиак, тот самый нашатырный спирт, что в бане нюхают. Это Натка видела своими глазами. Толик колдовал: смешивал, взбалтывал, наливал в скрученную бумагу, а потом высохшая бумага бу́хала, взрывалась. Брат казался ей таким премудрым и взрослым. Натка ещё мало в чём разбирается, она беззаботная и озорная.
– Секрет? А разве секреты рассказывают?
– Ну тогда покажу.
– Покажи. Только я все твои секреты, наверное, видела, – Наташа покраснела.
– Дурочка ты, Натуся. Это настоящий секрет. Тайна. Я его сам нашёл и никому не показывал. Ты – первая. Пошли.
Дети пробрались в самую глубину сарая, заваленного досками, из которых Харитон выстругивает колышки для подвязывания помидоров.
– Аккуратно, тут могут быть гвозди, – Натка прощупывала доски каждым шагом. Она помнит, как в прошлом году Толик наступил на ржавый гвоздь, и тот вошёл в ногу очень глубоко. Было больно, но Толик не плакал, только орал на всю улицу.
А вот и крышка погреба. У Харитона целых четыре ямы. Две в доме и две на улице, в сараях. В этом погребе хранят банки с вареньем, и Толик, помогая маме Лене, спускает их туда. Вот в один из таких спусков и появилась у него тайна.
– Натуся, спускайся, я поймаю тебя, не бойся.
Толик зажёг свет, для него здесь всё привычно. Огромный сундук, затаившийся в углу, не напугал Натку. Как интересно здесь. Толик с трудом сдвинул крышку. Тяжёлая, как будто и не деревянная вовсе. Под ворохом бесполезного содержимого не оказалось никакого секрета. Он исчез. Толик что-то бормотал, глядя на расстроенную Натусю, и сам чуть не расплакался.
– Секрет был, и я тебе сейчас докажу это.
Для подтверждения существования тайны надо было проделать нелёгкий путь наверх.
– Подожди меня здесь, я быстро.
Толик приставил лестницу к стене и полез на чердак. Здесь давно не были взрослые, на чердаке чисто и сухо, мама Лена любит порядок. У других наверху всякие ненужные вещи, барахло, а у Просвириных чердак пустой, проветриваемый. Толик птицей взлетел к дверце, скрылся за ней и мгновенно выскочил обратно. В руках у него ничего не было.
– Айда за мной! – отчеканил брат, укладывая лестницу на землю боком и аккуратно, чтобы не задеть кусты помидоров, прислонил её к завалинке. Бежали зачем-то долго и, только когда оказались на склоне рядом с Иртышом, Толик плюхнулся на гранитный камень, хлопнув по соседнему:
– Садись, Натусечка, я слово держу. Вот моя тайна.
Толик вытащил из кармана что-то завёрнутое в лоскут и бережно развернул. На тряпочке красовалась диковинная вещь, напоминающая гребешок бабы Таси, только гораздо красивее. Наверное, его носила царица. Вещица переливается и излучает свет. Кажется, что руки Толика искрятся.
– Натуся, это, наверное, золото и бриллианты. Теперь видишь, что я не вру.
– Да… Красиво!
– Натуся, я хочу тебе это подарить, мне всё равно хранить негде, – Толик уже готовился к серьёзному разговору с отцом.
– Да у меня нет такой большой куклы, чтобы украшать её. Ладно, давай! Я спрячу у себя, а то ты деда Харитона боишься, я вижу. Он не узнает, я обещаю.
Натка взяла сокровище и запросто положила его в глубокий карман сарафана. Сверху – тряпицу.
– Ну я побежала, а то деда Мартя ждёт.
Натка без оглядки мчалась домой. В кармане – сокровище. Она не имела представления, что с ним делать. Хочется разглядеть получше, потрогать блестящие камешки и, конечно, показать деду. Прятать сокровище от него Наташа не собирается. Странный Толик, почему он боится деда Харитона, ведь тот такой добрый.
Дед Мартя пришёл с работы и задремал. Баба Тася в психушке, вернётся только завтра утром. Натка подошла к комоду, на котором стоит трёхстворчатое зеркало. Можно увидеть себя со всех сторон. Глядит дитё и само себе нравится. Красивая. И так тоже… поворачивает голову налево. И так… направо. «Интересно, а какая я буду в пятьдесят лет?» Натка родилась, когда деду уже исполнилось пятьдесят. Ой! Да не может быть мне столько! Это так нескоро. Наташа примеряет гребень как заколку, чтобы было хорошо видно спереди. Ой, ой! «Нине завтра покажу, будем играть вместе». Заколка переливается под светом лампы.
– Доня, ты прибежала? А я без тебя не ужинаю. Давай посмотрим, что там бабка нам приготовила. Ты почему притихла?
Дед Мартя подошёл к Наташе и посмотрел на её отражение в зеркале.
– Ну хорошая, хорошая, только худая. Давай ужинать будем. Это что за новость? – замечает он гребень. – Где взяла? Нашла? Что попало подбираешь, и на голову. Вшей давно не было? – дед отвернулся и пошёл на кухню.
– Деда, посмотри, какая красивая заколка, я вырасту и носить буду. Деда, посмотри. Коробочку надо, чтобы положить туда мою заколку.
Мартя, не дойдя до стула, взял гребень в руки и мельком взглянул:
– Конечно, Донюшка, найдём коробочку. Очки! Где мои очки?
Декорированный ценными камнями большой гребень. Верхняя часть золотая. Поверх золота изумруды, рубины, прозрачные самоцветы, а зубцы… Мартя вглядывался в заколку, которую принесла Натка и не верил своим глазам.
Вот они на печке с сестрой Зиной в отцовском доме раскладывают украшения умершей матушки. Отец и мачеха позволяли им иногда трогать шкатулку и драгоценности. Мартя отлично помнит этот гребень. Он у него был конём. У колец и серёжек другие задачи. На печке дети устраивали шалости и были счастливы. Мартя вспомнил, как переживал, когда добрая мачеха сказала, что зубцы на гребне сделаны из черепашьего панциря. Черепаху убили, чтобы сделать гребень. Бедная черепашка! Несомненно, это тот гребень!
Мартя не успел спросить у Натки, где она нашла такое богатство, та сама долго уговаривала деда ничего не говорить Харитону. А то Толику попадёт! На этом всё и закончилось. Натка держала язык за зубами, Толик помалкивал, дед Мартя сохранял спокойствие и тоже молчал.
По-прежнему по субботам Харитон навещал Мартемьяна и, как ни в чём не бывало, выкуривал положенные три папиросы и уходил домой. Мартя всё понял, но не хотел войны, а попахивало именно ею. Не принесли чужие богатства счастья Харитону и Лене, до сих пор горюют по старшему сыну. Выяснять, сколько тех богатств у них осталось, Мартя не станет. Вот такой он человек. Не дал бог ему силы характера, упорства за своё добро бороться. Дела давно минувших дней. Да и что делать с этими побрякушками?
– Наташа, – серьёзно сказал дед внучке, – эта расчёска очень дорогая. Мы её приберём пока. Замуж будешь выходи́ть, тогда и нарядишься. Завтра пойдёшь с матерью в музыкальную школу поступать.
– Не хочу я, деда!
– Ты не хочешь, родители считают по-другому. Хуже не будет. Ложись спать. Утро вечера мудренее.
Долго сидел Мартя у тёмного окна и смотрел в пустоту ночи. Такой же вакуум был у него на душе. Эх, Харитон, Харитон! Как же это? Почему молчишь и не покаешься? Бог тебе судья.
