Kitabı oku: «Правдивая История – Лживыми Словами», sayfa 2
Девушка, которую я хорошо помнил как девочку, приобрела совершено другой облик: на смену юношеский неуверенности пришла утонченная грациозность, ее взгляд многим мог показаться отстраненным, но я придерживался мнения, что Камила чересчур сосредоточенна – ведь это и есть главная особенность грации. Камила!
Отец шел чуть впереди, как это принято, и спокойно что-то рассказывал, синхронно жестикулируя. Камила шла послушно за его плечом и спокойно внимала отцу – картина, мне привычная, приближалась. Я уже ожидал их в точке пересечения, они, не обращая внимания на весь внешний хаос, продолжали свой семейный спектакль, а я в этот момент все никак не мог на них насмотреться. Отец был по обыкновению в идеально выглаженном. Сколько у меня хватает памяти, он всегда носил вещи так, словно он украшал их, а не они его. Мой громкий оклик прервал их общение, и оба посмотрели по сторонам, пока наши взгляды не встретились. Мы поспешили друг к другу. Первым делом я крепко обнял отца, будто маленький котенок, заблудившись на просторной улице, я искал защиты, я прижался к отцовской груди и с минуту слушал, как ритмично бьется его сердце. Открыв глаза, я поднял голову и увидел на его лице смущение, а затем и почувствовал его. Отец не церемонясь перехватил инициативу и начал, как это полагается в здешних местах, спрашивать про мое здоровье, я не стал упоминать плохую сторону моего самочувствия, начал я с того, как мне хорошо, ничего не болит и вообще будто заново родился. И я не слукавил, ведь я и вправду чувствовал себя хорошо, я просто недоговаривал, в каком дурном расположении духа я нахожусь, когда остаюсь один. Мы решили подняться ко мне в палату, так как ветер на улице усиливался. Возле лифта было столпотворение, на мое предложение подняться пешком Камила прищурила глаза, а отец уже искал выход к лестнице. Пока мы преодолевали первые этажи, Камила задала мне ряд привычных вопросов, на которые я дал такие же привычные ответы. В коридоре, возле стола медсестры, скучились больные, и в комнату отдыха также пробралась дневная суета, казалось, будто мы не в больнице, а в головном офисе Google, только вместо инженеров были пенсионеры, вместо мозгового штурма – легкий старческий пердеж.
На полпути я обернулся, чтобы убедиться, что спутники идут за мною, и увидел хищное выражение отцовских глаз. Его малозаметная улыбка пропала совсем, а голос стал немного грубее. Что так смутило моего отца, для меня осталось загадкой.
В палате Родион ушел с головой, в прямом смысле этого слова, в газету. Большой разворот заслонил ту часть тела, которая и дает представление о человеке. Только худые ноги, закрытые штанинами по щиколотку, остались на виду. Войдя первым, я придерживал двери, уступив дорогу Камиле и Фирдавсу. Они поздоровались с Родионом, тот в ответ, не отрываясь от газеты, коротко буркнул «добрый» и продолжил читать. Знаком руки я предложил своим гостям присесть на мою кровать, сам же примостился напротив них на диване. В комнате явно чувствовалась неловкость, не понимаю, откуда ей только тут было взяться.
– А туалет у вас где? – оглядывая комнату, спросил Фирдавс.
– За дверью справа, – я указал направление, думая, что отец хочет по нужде, оказалось, из чистого любопытства.
Закончив обследование комнаты, Фирдавс сел на кровать и посмотрел на меня.
– Ну, выглядишь ты хорошо, сынок, а это самое главное. – Оскал его исчез как и не бывало.
– Как и говорил, я чувствую себя неплохо, вот только память меня пока подводит.
– Только не переживай, все наладится, врач нам сказал, что это явление временное.
– Надеюсь, – с большой надеждой в голосе сказал я.
Камила напомнила отцу про пакет, он тут же вскочил и начал его распаковать. Не знаю почему, но мне было жутко интересно, что они принесли. Из двух пакетов один оказался с вещами, а второй с едой. Ничего из того, что вызвало бы у меня интерес, там не оказалось, разве что сладости, на которые я сразу положил глаз.
– Твоя мама положила тебе кое-каких вещей, – держа пакет с одеждой, Фирдавс начал вынимать содержимое и вслух перечислять: – эти пижамные штаны для сна, штаны чуть потеплее на всякий случай, рубашка, – он оглядел ее с двух сторон, – в этой, в общем, можешь и спать; кофта, это моя кофта (вещь была со вкусом), в ней можешь выходить на улицу. Отец продолжил доставать из пакета вещи, выкладывая все на кровать: пакет с носками, пакет с трусами… последнее, что лежало на самом дне, Фирдавс не достал, а посмотрел на пол:
– Тапки, вижу, у тебя уже есть. Здесь еще одни, такие же, только другого цвета. В них можешь выходить на прогулки, – он указал пальцем в окно, – или, наоборот, ходить в них по лечебнице. А те, которые у тебя на ногах, – теперь он указал пальцем на мои тапки, – можешь носить в лечебнице (я не слышал, чтобы он использовал слово «больница»)
– Спасибо! – А что мне еще оставалось сказать?
Он перевел взгляд на Камилу. На этот раз сестра взяла слово:
– Ну, как тебе условия в этой больнице? Нравится?
Одновременно с этим вопросом я услышал шорох со стороны Родиона. Камила, оглянувшись по сторонам, сказала:
– Здесь не грязно, пахнет приятно, постель мягкая. – Она пару раз оттолкнулась руками от кровати и, секунду находясь в невесомости, успела одобрительно кивнуть.
Фирдавс, в свою очередь, тоже выразил одобрение, кивнув в ответ, дав понять, что согласен с ней. У меня за короткое пребывание в больнице еще не сложилось мнение по этому поводу, но, чтобы не в завязнуть в пустых разногласиях, я подтвердил:
– Лучше, чем на открытом воздухе, места не найдешь.
– Не говори, – произнесла Камила с какой-то детской игривостью. – Ты уже весь парк обошел?
– Только сегодня успел его оглядеть… – начал я, но сестра не дала мне закончить.
– Когда ты еще спал, мы с Шоирой (моей старшей сестрой), кроме мамы, естественно, – она сделала короткую паузу, – почти все время валялись на газоне, принимали солнечные ванны.
– Что, прямо на траве? – удивленно спросил Фирдавс.
– Так все делали, не волнуйтесь, Шоира постелила покрывало на землю.
– А Азиза что делала в этот момент? Спала? – ехидно спросил Камилу Фирдавс.
– На этом самом диванчике, – ответила она, указывая пальцем на диван, на котором сидел я. Затем Камила продемонстрировала, как именно Азизе пришлось выкрутиться, чтобы улечься. Последний акт ее выступления ознаменовался громким хохотом, мы дружно сотрясали воздух смехом, даже Родион не остался в стороне, убрав газету, он показал свои пожелтевшие зубы.
– В таком случае не сиди в этих проклятых четырех стенах, меньше лежи, но больше отдыхай, а самое главное – пей как можно больше воды, –после этих слов Фирдавс немного пододвинулся ко мне и негромко, так, чтобы Родион не мог разобрать, о чем мы толкуем, сказал полушепотом: – Мы немного доплатили врачу, чтобы тебя подержали на пару дней дольше и добавили пару лишних процедур, так что пользуйся моментом.
Я посмотрел отцу в глаза, и смущение, которому неоткуда было взяться, исчезло, я поблагодарил его. Но после слов благодарности между нами снова воздух наэлектризовался неловкостью.
Моя жажда впитать их присутствие не покидала меня, я присматривался к каждому движению, не мог наглядеться на их лица. Фирдавс и Камила не испытывали подобных чувств, хотя демонстрировали живое участие, да и откуда этим чувствам было взяться? Они не видели меня от силы 48 часов, а может, и того меньше. Я же не видел их, если доверять моей нынешней памяти, несколько лет.
Мы погоняли воздух еще чуток, пуская слова по палате, немного помолчали, побродили по коридорам, так прошло не знаю сколько времени, и, покидая больницу, они пообещали вернуться на ужин, только на этот раз все вместе.
Из дневника
Смущение не может возникнуть ниоткуда, разве что его корни уходят куда-то глубоко и не понятно в какой части души находятся, но если вспомнить, что ген шахтера заложен в каждом из нас, будет легче выкопать ростки смущения. Я этим занялся, и скажу так: оказалось, это чувство происходит из-за недоговоренности между нами. Видимо, недоговоренность приравнивается к неправде, а там, где есть неправда, всегда будет тишина. Смущение копится в человеке, в принципе, как и все другие чувства.
А что такое человек? Не такой уж дурацкий вопрос. Не такой уж простой. Для окружающих – тех, кто хорошо знает человека, он, собственно, лишь то, что они о нем знают.
Но что такое человек сам для себя? Он то, что он сам о себе помнит. Это прежде всего и самое главное. К этому уже прибавляется отражение от окружающих – они что-то вносят в этот образ, как бы подсказывают: ты вот тот, о котором мы знаем вот это… Но это после и не так важно. Главное – что ты о себе помнишь: кем ты был сегодня утром, вчера вечером, неделю назад, месяц, год… А если ты помнишь себя восемнадцатилетним, а потом бац удар по голове– тебе двадцать пять, и последние семь лет твоей жизни для тебя… Их как не было.
Я сегодня стрельнул сигарету, мне было неловко, словно я восемнадцатилетний парень. Я будто так и ждал, что он спросит: «А не рановато ли тебе?» Ну, паспорт, может, и не будет спрашивать, но все равно… А что это значит в практическом плане? И в связи с тем вопросом, который я только что задал? Да то, что я не только не помню этих семи лет, что само по себе неприятно, но и то, что я себя теперь не очень понимаю. Такие дела.
Семейный ужин
Я прилег, дабы восстановить то, что потерял во время хождения. После недолгого лежания я принялся читать книгу в разноцветной обложке, которую принесла мне сестра и аккуратно положила на мою тумбочку. Но почитать толком не получилось. Я просто не мог сосредоточиться, постоянно в голову лезли мысли, от которых порой становилось тошно, отчего я отложил книгу и закрыл глаза. Так только я коснулся ласковых щек подушки, таких же свежих и воздушных, как щеки нашего детства, я перенесся в мир сновидений.
Мне снилось солнечное, как обычно это бывает, детство. Сон был настолько яркий и детальный… Правда, трудно его рассказать даже самому себе. Почему-то хорошо запомнилась школа, уроков и учителей во сне не было, зато были длинные коридоры, выкрашенные яркой краской, так что даже во сне меня, кажется, ослепило. Последний отрывок, который, собственно, и заставил меня открыть глаза, – меня в компании моих товарищей ведут в учительскую; сзади меня окликнул кто-то, но я все не поворачивался, и, в конце концов, он а может и она дернул меня за руку… И в этот момент я открыл глаза и увидел маму.
Мама стояла прямо надо мной, бережно укрывая меня от яркого света. Она держала мою руку в своей и, увидев, что я проснулся, отошла чуть в сторону, села рядышком, дав мне время полностью проснуться.
Электрический свет тут же пронзил мое тело, как от удара током, на секунду я прищурил глаза и снова их открыл. С мутной головой я медленно приподнялся. Сестра в этот момент разбирала пакет, только на этот раз сестра была старшая. Шоира на пару лет была меня старше, ее особенность заключалась в очаровании, не только потому, что она обладала врожденной красотой, которая никого не оставляла равнодушным, в противовес популярному мнению о значимости красоты я бы выделил два качества, которые превозносили ее над другими и отличали от других, – большое сердце и открытость. Шоира!
Поступило предложение поужинать в кафе, которое находилось неподалеку. Мне же не хотелось идти туда, где придется делать выбирать из большого меню, мне надо было просто поесть, так как ужин, судя по всему, я пропустил, а организм так и жаждал пищи, я почувствовал когда встал с койки. Я вспомнил про беседку во дворе у больницы. Маме с сестрой идея очень понравилась, и мы не спеша с пакетами в руках направились туда. В благоустроенной беседке с маленьким столом посередине все ингредиенты заняли свое место. Не хватало только кое-какой кухонной утвари. И в этот момент Шоира сделала звонок по телефону, она сказала, где мы, и попросила зайти в магазин, купить одноразовых вилок и тарелок. Из ее реплик я понял, что это отец, ведь только к нему из родных мы обращаемся на Вы.
Мы собрались все вместе за одним столом в уютной беседке, и мне стало так комфортно, что на минуту показалось, будто не было никакой истории с потерей памяти, будто весь мир с его проблемами остался за шлагбаумом, и в этот самый момент крик души затих, и на его место пришла семейная любовь, им удалось угомонить все мои невзгоды одним лишь своим присутствием.
Немного отойдя из-за своих мыслей от темы разговора, я вклинился в него, когда речь зашла о нашем семейном бизнесе, который, как это часто бывает, переживал не самые лучшие дни. Единственное, что помню, – второе поколение нашей семьи продает обувь.
Когда мы закончили трапезу, солнце скрылось за горизонтом, но еще не было темно. Пока мы собирали все остатки в пакеты, Шоира рассказывала про открытие новой мужской парикмахерской прямо возле нашего магазина.
– Но это не простая парикмахерская! Кроме как постричься, теперь там можно будет выпить виски или просто посидеть, послушать музыку.
Отец усмехнулся и сказал:
– На этом месте каждую пару месяцев открывается что-то новое, и нововведение с виски едва ли продержит заведение на плаву дольше других. Наших людей можно только бесплатной стрижкой заманить, – он усмехнулся и, посмотрев на меня, подмигнул мне левым глазом.
Мама тут же вмешалась в разговор:
– Вечно ты со своим скептицизмом…
Отец со смехом ответил:
– Я тут ни при чем, этому люду всегда мало.
В одиночестве
Закончив с уборкой, я проводил их до калитки. Дальше пациентам не разрешалось выходить. Но кто и, главное, зачем соблюдает эти правила? Видимо, если выбраться за калитку, то все твои проблемы со здоровьем, которые и заставили тебя здесь находиться, поразят тебя, как молния, и никто тебе уже не поможет. Все по очереди, начиная с отца, пожелали мне спокойной ночи. Постояв еще немного, пока они сели в такси, я медленно побрел в сторону больницы. У входа я обнаружил в кармане помятую сигарету. «Да, – подумал я, – это то, что надо в этот момент». Стрельнув огня и сделав первую затяжку, я понял, что сигарета курится не так, как должна. На ней была маленькая дырочка ровно у фильтра, я зажал это место пальцем и продолжил смаковать, выпуская кольца дыма в небо. Поднимаясь медленно по лестнице к себе, я не встретил ни одной живой души, кроме медсестры, которая сидела за столом посередине длинного коридора. Она что-то быстро писала и, если бы я не кашлянул, вовсе не обратила бы на меня внимания. Подняв голову, глянула на часы и сказала, что уже 20 минут как отбой и что мне нужно ложиться спать. Не сказав ни слова, я пошел дальше.
Мой сосед уже спал, я понял это еще до того, как зашел в палату, по его храпу. Я лег на кровать и не мог полночи уснуть – мало того что я выспался днем, тревожные мысли нарушили мой покой. И тут я задался вопросом: где же корень этой тревоги? Ответ не находился. Я знал, что со мной вроде бы все хорошо, причин для тревог у меня точно не было или я их забыл, а мозг машинально воспроизводил их из моей прошлой жизни. Я чувствовал, что мне нужно время для того, чтобы разобраться в себе. И вот так на протяжении многих дней перед самым сном я рылся в себе, как в большой дорожной сумке, которая была собрана в большой спешке.
Из дневника
Почему мои мысли заполняет только все то, что окружает меня, а окружает меня пустое одиночество или ненависть вперемешку с людской завистью, беспочвенные сплетни – все это не имеет смысла и в то же время для многих это весь смысл жизни. Те люди, у которых мало радостей в жизни, живут чужой жизнью, заполняя свои дни жалким удовлетворением от этого. Мне подарили слух, зрение для того, чтобы использовать их во благо. Я постоянно думаю и думаю о минусах, подчеркиваемых другими людьми, даже если они безосновательны, со временем они все равно поглощают меня, также думаю о плохих качествах других людей. Зачем я это делаю? Как же мне противно от этого, но поделать ничего не могу. Мелочные мысли сжирают мой мозг, будто муравьи, мелкими укусами повергая меня в бездну никчемности.
Меня раздражают некоторые черты характера человека, и я думаю о них. Зачем это нужно делать это? Почему такой чудный орган, как мозг, тратит на это свои нейроны, когда есть более интересные вещи для размышления, да и для развития? Неужели я всю жизнь проведу в осуждении своего окружения? Так зачем нужна такая примитивная жизнь, где самые сильные эмоции – это злость на других. Я болен, как и множество других людей, одним лишь недугом. Как с ним бороться и надо ли? Ведь мы рождены со стадным инстинктом, и смотреть на других людей – наше природное качество. Проблема лишь в том, что я замечаю только негативные качества, позитивные в сравнении с ними меркнут, значит, в нас преобладает зло.
Могли ли хорошие качества так же выводить меня из себя, как плохие? Ответ будет утвердительным. Порой такая зависть берет, когда видишь человека в чем-то лучше тебя, что ничего не можешь поделать с собой и начинаешь недолюбливать этого человека за его преимущество над тобой.
Главный врач
На следующий день после завтрака ко мне зашел главный врач, которому уже была выдана небольшая компенсация от моих родителей за его драгоценное время. Я помню, как долго он меня осматривал: несколько минут молча обследовал мою голову, затем осмотрел глаза, туда же посветил маленьким фонариком, даже до ушей моих добрался. На все это кивнул головой. Как я понял, это значило, что внешне со мной все хорошо. Затем началась самая интересная процедура: его вопросы и мои ответы, которые он записывал.
Первые несколько вопросов о том, как я сплю и как у меня с аппетитом, были рядовыми, затем пошли куда интересней. Между прочим, после я задавал себе эти же вопросы на протяжении еще долгого времени.
– Итак, Фаруш, помнишь ли ты день, когда тебе нанесли увечья?
Я уже задавал себе такой вопрос, и толкового ответа у меня нет – все, что помнил, как во сне, и я не могу сказать точно, было это на самом деле или это всего лишь плод моих фантазий.
– Хорошо. – Доктор несколько раз постучал ручкой по блокноту, переводя взгляд на меня. – Тогда расскажи последнее отчетливое воспоминание.
Я, немного поколебавшись и порывшись в памяти, ответил:
– Даже не знаю, школу помню, но ничего конкретного сказать не смогу, если попросите… – Я задрал голову чуть выше, чем хотел, таким способом я пытался как можно глубже залезть в воспоминания. – Институт мне припоминается, но я не уверен. Сумбур в голове полный.
– А свою биографию ты помнишь? А лучше спросить, осознал ли ты себя? Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Свои привычки и характер?
– Привычки, хараактер, – протянул я, – насчет этого тяжело вам будет ответить, вот имя и возраст я точно знаю, или осознал.
– Это уже что-то, с этим, как говорится, можно работать.
Затем прозвучал вопрос, который меня, собственно говоря, и смутил: снятся ли мне сны? Быстрый ответ последовал из моих уст: «Да». После этого врач попросил меня каждое утро записывать, что помню из сна. Он объяснил это тем, что так мне будет легче вспомнить то, что стерлось из моей памяти. Эта привычка у меня сохранилась и по сей день. Мой день начинается не с чашки кофе с сигаретой или бодрящего душа, открыв глаза и выключив будильник на телефоне, я не откладывал его в сторону, а тут же брался писать обо всех приключениях и открытиях, свершившихся ночью во сне. Врач посоветовал мне больше спать и назначил снотворное, процедуры также были продиктованы медсестре.
Посмотрев на часы, главный врач поднялся с кресла, чтобы уходить, он спросил, есть ли у меня к нему вопросы? Я подозреваю, он знал, что я спрошу, когда мне можно будет выписаться из больницы, видимо, для него этот вопрос был столь очевиден, что он, не задумавшись, буквально как робот, сказал, что все зависит от моего самочувствия. Как только медсестра вышла из палаты, доктор остановился у двери, развернулся, подошел ко мне, опустил руку мне на плечо и сказал:
– Да, чуть не забыл, еще одна важная и испытанная временем рекомендация, – на последнем слове он сделал особый акцент, – забудь об ответах на некоторое время, – он поднял указательный палец вверх, – не стоит напрягать сейчас свою нервную систему, – тут он указательным пальцем коснулся моей головы. – Тебе лучше сконцентрироваться на вопросах, а ответы рано или поздно придут.
Это был первый звоночек, после которого в дальнейшем я задумался не только об ответах, но и о вопросах, которые куда лучше помогли мне справиться с моей проблемой. Я бы не сказал, что сон мой стал лучше, но маленькая рекомендация врача незаметно для меня прояснила ситуацию, по крайней мере это был единственный выход снова встать на нужные рельсы жизни, потому что каша в моей голове нарушила мое равновесие напрочь, временами я просто не мог отлипнуть от кровати.
Когда врач закрыл за собою дверь, Родион немного рассказал о нем. Местные слухи характеризовали главного врача не столько как хорошего специалиста в медицинских вопросах, сколько как хорошего рассказчика о болезнях. Поговаривали, что он женат, только я не понял, на ком – на работе или на женщине, которая его давно бросила. Он носил очки только тогда, когда что-то записывал, все остальное время они аккуратно висели на шнурке. Подытожил Родион фразой, до сих пор сохранившейся у меня в памяти: врач – тот, кто дает моральную поддержку, а все эти таблетки нужны всего лишь для того, чтобы было легче себя убедить в выздоровлении.
