Kitabı oku: «Москва литературная. Новейшая московская одиссея», sayfa 9
Шолоховская Москва
Накануне Михайлова дня группа учащихся и преподавателей, интересующихся творчеством М.А. Шолохова, московским сюжетом в биографии писателя, отправилась на первую из трех литературных экскурсий по тем московским маршрутам, что так или иначе связаны с его личной и творческой биографией, обозначив тем самым круг мест, подходящих под определение «Шолоховская Москва». Разумеется, нижеследующие походы не претендуют на всеобъемлющую полноту. Скорее, это – сентиментальное путешествие по следам гения места, причем путешествие не только в географических, сколько в литературно-биографических координатах, хотя некоторые адреса время пощадило. Но тем интереснее и ценней сделанные наблюдения, потому что каждый что-то вынес для себя из этих шолоховских встреч. Или встреч с Шолоховым, как вам будет угодно.
Начало экскурсии было положено в здании филологического факультета Московского педагогического государственного университета (Малая Пироговская, д. 1). Оказывается, довелось Шолохову проживать в Хамовниках, неподалеку от нашей aima mater – и гимназии № 9 им. Григория Шелапутина, расположенной у перекрестка Трубецкого (ныне Хользунов) и Оболенского переулков.
Первый приезд девятилетнего М.А. Шолохова в Москву (еще в сопровождении отца, разумеется) состоялся летом 1914 года: требовалась консультация окулистов – болели глаза, начиналось воспаление роговицы. Так что самым ранним московским адресом Шолохова стал Колпачный переулок, д. 11 (снова переулок! Как много их будет в шолоховской московской эпопее! По крайней мере, шолоховскую юность с полным основанием можно назвать юностью переулочной, непарадной, неприкаянной) – глазная лечебница Снегирева. – (Вот здесь знатоку топонимии «Тихого Дона» вполне уместно воскликнуть: «Как же! Это – тот самый Колпачный и та самая лечебница, в которую после ранения помещают Григория Мелехова и где он впервые приобщается к революционному мировоззрению?!») – Известная писательская привычка: прописывать героев по собственным адресам (как тут не вспомнить киевский и московский тексты Булгакова, например). Но мы – не следопыты, а любопытствующие, неравнодушные любители, склонны более склонна размышлять не о местах действия, но – о сюжетах и биографиях.
Например, об отце, Александре Шолохове. Попечение о здоровье мальчика, о московском образовании характеризуют его как примерного родителя, не жалеющего средств ради физического и духовного совершенствования ребенка. И на этом фоне боязно представлять себе, сколько в подобной рачительности может скрываться признания собственной вины и…неизгладимой мальчишеской трагедии. Сравним: мать Михаила Александровича Анастасия Даниловна Черникова по происхождению украинка – то есть такая же «чужая», какой позже будет великая и прекрасная шолоховская грешница Аксинья (от Ксения – «гостья») – с другого берега Дона взятая (и фольклорный образ невесты накладывается на реальные биографические обстоятельства, как это часто случается в художественном мире «Тихого Дона»). А далее – просто как по-писанному: рано осиротев, она служила горничной у Шолоховых, станичных купцов, и была выдана ими замуж за урядника Кузнецова.
Подлинно ли оказался тот таким уж плохим человеком, теперь сказать сложно, а то, что молодую жену тиранил… А отчего не заладилась семейная жизнь у романного Степана Астахова с красавицей Аксиньей? За ту же ли обиду мстил Анастасии Даниловне ее урядник (слишком в менталитете эпохи: интрижка купеческого сына с очаровательной горничной, и – замужество последней, дабы прикрыть грешки). Судя по тому, как, не стерпев, ушла все-таки от мужа – вернулась обратно, к Шолоховым, родила Александру Шолохову сына Михаила – многим обязана многострадальная героиня «Тихого Дона» шолоховской матушке. Сюжетными коллизиями, девичьей драмой, нравом страстным и гордым… Так вот и получился ребенок – незаконнорожденный, до семи лет носивший фамилию номинального материнского мужа Кузнецова, Мишка-нахаленок (еще один биографический «дар» в творческую копилку Шолохова).
Кстати, происхождение у будущего «пролетарского писателя» было отнюдь не идеальным: пусть и не казачье, но – купеческое. Впрочем, полагаю, что десятилетнего мальчишку, привезенного с Дона на учебу в Москву, и его отца заботило совсем иное. Сейчас никакой прорицатель уже не подскажет, почему именно в Шелапутинскую гимназию определил свое чада Шолохов-отец. Версия первая, прагматическая: данная гимназия, дававшая вполне приличное гуманитарное образование, была не частным, а казенным учебным заведением, следовательно, плата за обучение оказалась в ней наиболее приемлемой. Версия вторая, поэтическая: на параллельной улице, знаменитой Плющихе, аккурат от врат гимназии видимый, располагается храм Михаила-Архангел а, небесного тезки и покровителя Михаила Александровича. Не повлияло ли на выбор училища столь благословенное соседство?.. Версия третья, литературоведческая: хрестоматийная тема толстовских традиций и их преломления в творчестве Шолохова должна же иметь и какие-то вещественные ориентиры? Ну вот, пожалуйста, дом-музей Л.Н. Толстого находится в тех же Хамовниках, буквально рукой подать. (В скобках отмечу, что в шолоховской московской одиссее толстовский географический сюжет играет заметную роль. Образно, это – тонкий скрипичный мотив в многоголосой пьесе шолоховских продолжительных московских странствий).
А пока, установив место обучения Михаила Александровича, мы отправляемся на поиски адреса его фактического проживания. Действительно, ведь гимназия – не пансион. И где-то тут неподалеку, в бывшем Долгом переулке, на квартире своего педагога Александра Павловича Ермолова, в том прошловековом уже 1915 году и поселился вешенский уроженец (опять-таки, по известному и в литературе прописанному гимназическому обыкновению (см., напр., «Мелкого беса»)).
Вроде бы совсем рядом: перед нашими удивленными глазами и упомянутый храм, и протяжная Плющиха, и сквер Девичьего поля. По дороге мы наткнулись на деревянный серый особнячок аж 1818 года постройки (еще один свидетель дореволюционного периода и, наверное, шолоховский знакомец тех лет). – Артефакт тем более важный, что самого ермоловского дома не сохранилось, по прежнему адресу Долгий (Бурденко), д.20 теперь громоздкое посольство латиноамериканской страны…Нам остается лишь расположиться исследовательской группкой напротив и – снова воспользоваться домыслами, воображением и фантазией.
Гимназист Шолохов делил комнату с Александром, сыном своего педагога А.П. Ермолова. Вместе учились, вместе бегали по здешним переулкам, переулочкам. Потомки Александра Ермолова с готовностью припоминают, как ученик приготовительного класса Миша Шолохов, выполнив домашние задания, увлеченно что-то чирикал в тетради и даже зачитывал после вслух… Думается, что по прошествии лет прошлое с легкостью поддается моделированию, в котором легенда приобретает права достоверности, но – пусть, поверим Ермоловым на слово. Красиво и по-старомосковски патриотично: местом первых сочинительских опытов будущего гения стал двухэтажный московский особнячок, затерянный в Хамовниках. Но, как ни короток был период обучения Шолохова в Москве («два-три года», по словам самого Михаила Александровича), дружеские отношения последнего с сыном своего преподавателя оказались настолько прочными, что именно на Плющиху, к Ермолову, по тому же – детскому еще – адресу, вернулся Шолохов в Москву в 1922 году.
Да, действительно – не приехал покорять, завоевывать, понимая, что как раз здесь творится литературная история и делаются писательские биографии (хотя и все вышесказанное имея, конечно, в виду) – но совсем по-мелеховски вернулся. К знакомым, в когда-то уже обжитые места, с провинциальной памятливостью. И вообще, так в московской судьбе Шолохова повелось, что он никогда-то подолгу и не жил в этом городе (потому, наверное, и сложился в истории культуры образ вешенского затворника и кремлевского делегата) – но постоянно в него возвращался…Воздавая дань сдержанному лиризму, позволю себе продолжить, что, верно, была и у Шолохова своя «счастливая Москва», «новая Москва», «красная Москва», «Москва златоглавая» и уж, конечно, та, что «начинается от Кремля». И кто его знает, любил ли он этот город? Бродил ли двориками его задумчивыми – вот как мы в данный момент?..
Пока же делюсь с соратниками довольно примечательным фактом: этот адрес едва не попал на страницы «Тихого Дона», подобно Снегиревской больнице. В черновиках Шолохов планировал разместить здесь Лизу Мохову, одну из самых эротических и эгоцентричных своих героинь. Но, видимо, добрые воспоминания не дозволили в итоге «обидеть» гостеприимной дом такой вот питомицей, не «вписалась» Лизавета из «Дневника Тимофея» в милую, стало быть, сердцу Плющиху…А навещал Александра Ермолова и Долгий переулок Шолохов и в предвоенные, и в послевоенные годы. Говорят, что во время подобных посещений шолоховская служебная машина катала соседскую детвору по окрестным улочкам, к вящему детскому восторгу.
Соответствующий следующему сюжету экскурсии текст читался бы в солидной биографии приблизительно так: «В 1922 году МЛ. Шолохов, обосновавшись в Москве, начал поиски работы. Не гнушался поначалу никаким трудом, поскольку, как шутил сам, приобретенные во время гражданской войны навыки и знания в мирной жизни выглядели достаточно экзотически». – Собственно, на этом вступительную часть, прелюдию к московской биографии Шолохова, следует, видимо, окончить: описав малый круг, он вступает в новую – журнально-дебютную – полосу своей жизни, которая потребует от него, в свою очередь, и перемены места жительства (как смены амплуа). Паломничество по этим адресам у нас впереди, а пока лишь оставляем себе на заметку: узенький переулочек как неторная тропочка, которой этот коренастый, невысокого роста, упертый человек начинает свое большое путешествие в как раз родившейся и подрастающей стране.
Интермедия на свободную тему
Пока мы собираемся с силами для нового путешествия, обсуждая или же забывая подробности первого приключения, у меня появляется возможность рассказать о прочих шолоховских адресах, тех, что точно не попадут в поле нашего зрения (попытки объять необъятное при любом раскладе обречены на неудачу). Например, вокзалы. Есть в нашем прекраснейшем городе всеми любимые и знаменитые Садовое кольцо, Бульварное кольцо, стоит ли упоминать про непоэтическое Вокзальное колечко? На Ярославском Шолохов в начале 20-х работал грузчиком. С Казанского нередко отправлялся из Москвы на Кавказ – отдохнуть, поохотиться…
Но, впрочем, помимо чисто краеведческих подробностей, нас, путешествующих историков литературы, должны же волновать и вопросы атмосферы тех лет, литературной обстановки, в которой вдруг раскрылся шолоховский талант. Почему-то бытует мифологическое мнение, что сидел Шолохов в Вешках писал ночами роман, а уж что написал, то написал…
19 сентября 1923 года московская газета «Юношеская правда» печатает первый фельетон Шолохова «Испытание» (за подписью М. Шолох). А второй его фельетон, «Три», посвящен Московскому же рабфаку имени Покровского. Туда Шолохову поступить не удалось, но, видимо, потребность в продолжении образования он чувствовал колоссальную. Недаром даже в самых лаконичных биографиях подчеркивает, что «усиленно занимался самообразованием» (для справки: рабфак имени Покровского был учрежден при Московском Университете и находился в том самом здании на Моховой (Моховая, д. 9)). И хотя фактически Шолохов там не учился, но упоминание в фельетоне включает названное учебное заведение в орбиту шолоховского московского общения. На той же орбите расположен и ГИЖ, Государственный институт журналистики (Малая Дмитровка, 12), студентом которого был приятель Шолохова тех лет, поэт Иван Молчанов (вспоминал, что Шолохова неоднократно видели и в самом институте, и в институтском общежитии). Кстати, вместе друзья посещали и семинар при Литературно-художественном институте в настоящем старо-московском дворянском особняке на Поварской. В ноябре того же 1923 года (вообще очень удачного для Шолохова) Михаил Александрович посещает занятия в литературной студии на Покровке, в общежитии «Молодой гвардии» (Покровка, д. 3). Руководят штудиями и читают лекции Осип Брик, Виктор Шкловский, Николай Асеев. В то же время в том же общежитии проживают члены редколлегии «Молодой гвардии» А. Веселый, М. Голодный, Ю. Либединский, секретарь ЛЕФа П. Незнамов. В гости наведываются В. Маяковский и А. Фадеев. Безусловно, не все вышеупомянутые персонажи входят в круг тогдашних шолоховских знакомств, мы можем только гадать, с кем из них приятельствовал Шолохов (например, наверняка знал Артема Веселого, с которым вместе впоследствии, в тридцатом, ездили в Германию, намеревались махнуть к Горькому в Сорренто, но не получили итальянских виз; которого цитировал устно и в письмах). Но, собранные и поставленные в ряд, эти фамилии представляют собой не просто определенный синхронный срез истории литературы 20-х; они, по сути, и есть эта самая литература 20-х, со всею ее пестротой и многонаправленностью. После студии на Покровке как посыпались – «Родинка», «Лазоревая степь» – Донскиерассказы.
И как раз в ту самую пору завертелось-закружилось еще одно персональное шолоховское московское колечко – Газетно-Журнальное. Про первую публикацию уже упомянула. Так вот, в этот знаменательный промежуток газета «Юношеская правда» располагается на углу Большой Дмитровки и Глинищевского переулка, д. 156, но уже в 1924 переезжает в Леонтьевский переулок, д. 18, и получает, после смерти вождя, его имя – «Молодой ленинец» (с течением времени превратившись в «Московского комсомольца»). Это же издание в конце 1924 года, 14 декабря, печатает и первый из Донских — рассказ «Родинка». (Тогда же Шолохов вступает в члены РАПП). Затем, в 1925 году, в редакцию «Журнала крестьянской молодежи» (Воздвиженка, д. 9) Шолохов приносит рассказ «Пастух» (и вообще плодотворно сотрудничает с этим изданием, им руководят шолоховские друзья – перевальцы Василий Кудашев и Георгий Шубин, главный редактор – Николай Тришин). На самом деле, от одной редакции до другой – рукой подать. По Леонтьевскому добраться до Большой Никитской, спуститься вниз по направлению к Кремлю, но, не доходя, свернуть в Большой Кисловский – и как раз выйдешь на Воздвиженку, к угловому дому 9 (в московской летописи известному как дом Н.С. Волконского, деда Л. Н. Толстого, описанный последним на страницах «Войны и мира» в качестве московской резиденции старого князя Болконского). Около получаса ходьбы? Надо будет обязательно попробовать пройтись. (И, по закону случайного совпадения, там же, на Воздвиженке, д. 16, в бывшем морозовском особняке в «мавританском стиле» на вечерах МАПП в Пролеткульте Александр Серафимович торжественно представит «молодого орелика» Шолохова столичным литераторам. Снова на Воздвиженке, во все том же историческом доме 9, но уже в 1965 году, 30 ноября, библейские сорок лет спустя, состоится пресс-конференция для советских и иностранных журналистов в честь присуждения М. А. Шолохову Нобелевской премии. Чем не сюжет, подтверждающий реальность и продуктивность условной кольцевой композиции? И ведь так и вертится на языке: «Вот и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал…» Причем и сбылось-то не по-литературному, но опять-таки по-библейскому, по-соломонову: «За то, что сердце твое чисто и искренне, будет у тебя то, о чем просишь. Будет, сверх того, и то, чего не просил»).
И хотя Москва – очень маленький город и, в пределах Садового кольца, в ней все – близко, но очевидно, что в тот временной отрезок беготни по редакциям Шолохову удобней всего казалось жить в центре (с этой точки зрения Хамовники – глубокая периферия, почище Вешек, куда почта из Москвы по шесть суток идет), так что, думаю, грезил он тогда не столько о глобальном – славе, известности (полагаю, что, с казацким упорством, просто веровал в собственный дар), но о – комнате, пристанище, где-нибудь на пересечении всех этих переулков и проспектов… Собственно, на сем и быть финалу интермедии, ибо поиску дальнейших московских адресов Михаила Александровича торжественно посвящается путешествие второе.
Время действия – канун Татьяниного дня, законного праздника свободы студентов и преподавателей. Погода – буран. Мы дружно выходим из метро «Охотный ряд» к зданию гостинцы «Националь» (Тверская, 1/14) – в постреволюционные времена Первому дому Советов. Именно здесь в 1925 году состоялась первая встреча маститого писателя Александра Серафимовича с только-только вступающим в литературу Михаилом Шолоховым. Мы располагаемся напротив, на другой стороне Тверской и – пытаемся вообразить себе сей эпохальный момент…Кажется, старо как мир: кто-то из титанов вдруг проявляет интерес к начинающему, но подающему надежды. Пробился бы Шолохов сам, без поддержки и внимания, оказанного Серафимовичем? Может быть, именно поэтому – потому, что была лишена какой-либо спекулятивной подоплеки и ангажированности – их взаимная приязнь и уважение просуществовали долгие годы (не мешая, кстати говоря, вступать в публичные дискуссии и спорить о литературе и языке), и, разумеется, Серафимович был и среди тех, кто, сопереживая Шолохову, еще в тридцатые отбивал атаки обвинителей в плагиате… А поводом ко знакомству послужил, опять-таки, случай тривиальный: издательство с символическим названием «Новая Москва» подготовило к выпуску первое издание «Донских рассказов» и, видимо, обратилось к Серафимовичу за своего рода рецензией. Уже в следующем, 1926 году, в шолоховском сборнике «Лазоревая степь» появляется рассказ «Чужая кровь» с посвящением Серафимовичу. Одновременно: благодарность и признание некой общности, преемственности.
Мы же снова упражняемся в сослагательном наклонении, задаваясь лукавыми вопросами: догадывался ли Шолохов, направляясь к Серафимовичу в «Националь», насколько частым постояльцем станет в этой гостинице? Самый центр с видом на Кремль… Зато – наверняка оглянулся на Геогриевский переулок (сбилась, которой по счету в шолоховском путеводителе), где довелось квартировать как раз в период написания и публикации «Донских рассказов». Туда и направляемся сейчас по Тверской.
А, пока идем, успеваю заметим, что обитал в 1925–1926 годах Михаил Александрович в Москве – опять на окраине, да почище еще Хамовников: на бывшей 1-й Мещанской (теперь на месте том современный проспект Мира, 60). Впрочем, подолгу не задерживался ни в Москве, ни в Вешках, разрываясь между творчеством, издательскими делами и семьей…
Конечно, от той, шолоховской, Москвы в Георгиевском ничего не сохранилось, но на месте огромной казенной башни (снизу, из низины переулка, вполне претендующей казаться Вавилонской) некогда стоял дом 2 по Георгиевскому переулку (14/2 по Тверской), откуда были, верно, видны и Манежная площадь, и Исторический музей… Сам Шолохов, обозначая его расположение, называл гордо «рядом с Домом Союзов». А гордиться, по совести говоря, было чем: это был первый собственно шолоховский московский адрес! Не съемный, не случайный, не по знакомству – адрес по прописке, комната в квартире № 5, положенная Шолохову с осени 1923 как получившему на бирже труда (Большая Бронная, 20) направление на работу в домоуправление. Не обошлось в этом истории и без курьеза. Жильцы упомянутой квартирки не признали в молодом парубке будущего гения, депутата, подали на него в суд «как на не имеющего к данной жилплощади никакого отношения». Но, надо отдать должное Шолохову, на квартиросъемщиков не обиделся, зла после не держал, дружил с ними… А суд – выиграл, выступив на суде с блестящей ораторской речью (пожалуй, это выступление следует считать первым официальным спичем будущего деятеля… Чему только Шолохов не обязан этой квартирке – ведь, судя по всему, именно в ней, в маленькой, но изолированной, комнатушке, обдумывались и записывались Донские рассказы, первыми публикациями которых он хвастался соседям – и угощал их на первые же гонорары).
…Обретя в Москве некое подобие почвы под ногами, настоящий свой угол Михаил Шолохов зимой 1923–1924 отбывает обратно на Дон. Жениться на Марии Петровне Громославской и привезти ее с собой в Москву. Вообще, история романтическая: Михаил Александрович взял в жены дочь бывшего станичного атамана Петра Громославского. Мария Петровна, «епархиалка» по образованию (выпускница епархиального училища), была несколькими годами старше мужа и, наверное, ее влиянием объясняется факт венчания писателя. Некрестьянское происхождение жены бросало отсвет и на фигуру самого Шолохова, поэтому в автобиографии от 4 марта 1937 (!) года он характеризовал жениных родственников следующим образом: «Отец жены – Громославский П.Я., до Октябрьской революции был станичным атаманом ст. Букановской Хоперского округа, затем почтарем. В 1919 году во время Верхне-Донского восстания против Советской власти со своим старшим сыном добровольно вступил в красную Слащёвско-Кумылженскую дружину, летом в этом же году был захвачен в плен белыми, предан военно-полевому суду и приговорен к 8 годам каторги, которую и отбывал в новочеркасской тюрьме вплоть до отбития его в начале 1920 г. красными войсками. С 1920 г. по 1924 г. служил заведующим станичным земотделом, а затем псаломщиком в течение, кажется, 2 лет. Судился за невыполнение с/х налога, получил 3 года принудработ, но досрочно был освобожден и восстановлен в избирательных правах. Сейчас живет в ст. Вёшенской и находится на моем иждивении. Старший брат жены – Громославский Василий, до Октябрьской революции был псаломщиком. Сейчас работает в совхозе. Младший брат до 1917 года учился, с 1929 года был совслужащий, сейчас учительствует в начальной школе в х. Черновском Вёшенского района. Сестры жены до 1917 года учились, после учительствовали. В настоящее время две из них – домашние хозяйки, а третья и последняя, – работает в Ростове-на-Дону в музее революции».
(Кстати, по версии «черного шолоховедения», именно тесть Громославский якобы преподнес подающему литературные надежды зятю царский подарок – кованый сундучок с чьими-то рукописями. (Воображаю, кстати, живописную картину передачи сокровища, бережно хранимого до случая в урагане гражданской войны…) Бытовала легенда, что познакомились будущие супруги при весьма драматических обстоятельствах: будто бы юный продкомиссар Шолохов нагрянул чуть ли не арестовывать исполняющего спустя рукава веления Советского времени Громославского. А после, разобравшись, что да как, взял да влюбился в его дочку… Чем не история Мишки Кошевого и Дуняшки Мелеховой (между прочим, и церковный брак оттуда же)? Или же, за давностию лет, роман и его перипетии начинают мифологизировать действительную шолоховую биографию? Ну, случаем, работала Мария Петровна делопроизводителем у продкомиссара Михаила Александровича – куда как скучно…Не знаю, но легенда про казацких Ромео и Джульетту мне положительно нравится, несмотря на некоторую ее литературность. Просто, как мне кажется, в жизни, в тех 20-х таковских – и не легенд, а подлинных происшествий – предостаточно нашлось бы…А в Москву, стало быть, в свадебное путешествие отправились…)
По воспоминаниям очевидцев, новоиспеченная супружеская чета представляла собой странную парочку: он – небольшого роста, но крепкий такой живчик с «наглинкой» в глазах как у Митьки Коршунова (Е.Г. Левицкая) – и она, высокая, статная, ширококостная, всегда в черном… Страстно хотелось молодцу показать жене город, похвастаться Москвой. И повел ее – не куда-нибудь, в Большой театр, на «Бориса Годунова» (благо и проживали рядом, да еще с соседями-гримерами Большого театра и почти жениными однофамильцами Гремиславскими). Конечно, культурное мероприятие произвело на Марию Петровну впечатление колоссальное… Только не совсем такое, на которое, верно, рассчитывал муж: у нее чуть не слезы брызнули от стыда за свой несоответственно бедный наряд. За непраздничное платье среди этой красоты. И сам Михаил Александрович одевался в те поры весьма колоритно: брюки, перешитые из материнской юбки, шапка – женина. Но, похоже, вида своего ничуть не стеснялся. (Зато потом, в тридцатые, когда ставили во все том же Большом оперы «Тихий Дон» (1936) и «Поднятая целина» (1937) (Шолохов убеждал режиссера использовать подлинные казачьи песни и казачьи костюмы, к тому времени прочно запрещенные) – усмехнувшись, припомнил ли тот зимний культпоход? Увидел ли собственной судьбы очередной круг – или не до философствований и обобщений пришлось тогда (принявший участие в ленинградской постановке «Тихого Дона» Дмитрий Шостакович публично обвиняем в формализме, а против самого Шолохова было выдвинуто фантастическое обвинение: будто бы в баяне одного из казаков, приглашенных через Шолохова для участия в постановке, был запрятан наган для террористического акта против Сталина).
Весной Шолохов увез жену на Дон, хотя от идеи поселиться в Москве полностью не отказался. Последуют новые набеги-приступы, и полюбившийся Георгиевский переулок, кстати, стороной обойден не будет. Одно лето Шолоховы проживут на подмосковной даче на Клязьме (вроде и не город, но и до донских степей далече: простору там Шолохову не хватало, степного горизонта). И где-то весной 1926 уедет Шолохов из Москвы с решительным намерением взяться за роман. Именно из Москвы (по штемпелю – из 9-го почтового отделения, обслуживающего центр Москвы и, в частности, Георгиевский переулок) отправлено им письмо Харлампию Ермакову (прототипу Григория Мелехова) с просьбой сообщить «дополнительные сведения относительно эпохи 1919 г.»…То есть где-то буквально рядышком вполне могла бы обрести достойное место мемориальная доска с примерным текстом: «Здесь, в Георгиевском переулке, в снесенном в 1938 г. доме 14/2 весной 1925 года был задуман будущим нобелевским лауреатом М.А. Шолоховым роман-эпопея “Тихий Дон”». Со словами «Тихий Дон», мы, наконец, через весь Георгиевский, выходим на Большую Дмитровку, дальше – вверх, к перекрестку с Камергерским и Кузнецким мостом, к родному для любого преподавательского сердца ориентиру – универмагу «Педкнига».
Мы рассуждаем, что про то, как гуляли Шолохов с приятелями все той же дружеской компанией, что на литсеминары хаживала, по Тверской (в баре, на месте которого теперь ресторан «Центральный» (Тверская, 10), отмечали первый сборник поэта Ивана Молчанова), как любили закатиться в Марьину рощу «цыган слушать» (оказывается, любил донец Шолохов цыганское пение); как отпраздновали выход первой книги «Тихого Дона» – приобрели в Камергерском корзину с продуктами и бутылками, затем, по дороге, в магазине «Кавказ» Шолохов соблазнился казацким нарядом: каракулевой кубанкой, буркой, бешметом с газырями, сапогами, рубахой – накупил и раздал друзьям кинжалы и отделанные серебром пояса… А направлялись они всем обществом туда же, куда, только с другой стороны, устремились и мы – к дому 7/5 по Большой Дмитровке, в котором во второй половине 20-х находилась квартира ближайшего московского друга Шолохова – Василия Кудашева.
Отсутствие каких-либо достоверных данных о подробностях знакомства Шолохова с Кудашевым звенит знакомыми филологическому сердцу россыпями неуловимых неопределенностей. – Вероятно, в рабфаковской компании (Кудашев-то на Рабфак имени Покровского поступил, поскольку, в отличии от Шолохова – сына купца, обладал заветным направлением на учебу от ЦК комсомола). Наверное, в начале 20-х. Оба что-то сочиняли, оба обивали пороги редакций. Видимо, чувствовали некую схожесть судеб. Даже одно, краткое, время работали вместе в «Журнале крестьянской молодежи». Рассказы там печатали. Но Шолохов засел за роман. Даже по этой походной хронологии получается, что первые два тома «Тихого Дона» написаны за два неполных года – от осени 1926 до зимы 1927–1928. А на остальные два тома Шолохов потратил в общей сложности 12 лет (в шесть раз дольше). Но это тоже – факт литературной истории, нуждающийся скорее в осмыслении, чем в опровержении.
Существует еще одна особенность творческой истории романа, указанную хронологию несколько корректирующая: протовариант начинался не Мелеховским куренем, но – Корниловским мятежом (второй книгой канонического текста, написанной еще аж осенью 1925 года). Думается, тогда повествование действительно представляло собой лишь художественное переложение судьбы Харлампия Ермакова (в рукописи – Абрама Ермакова). Ведь, как отмечал сам Шолохов, семейная драма Мелеховых – плод его фантазии. Но те «петербургские сцены» показались автору неубедительными и неинтересными. Вернулся Шолохов к замыслу через год. Как свидетельствуют черновики, долго и мучительно искал героев, их предысторию (ту самую, знаменитую, практически – народную легенду о чужачке-турчанке). Или, например, имена. Имя предшественницы Аксиньи – Анисья. Фонетически Анисья и Аксинья – похожи, только второе имя – точнее (а Анисья – менее выразительно, хотя и ближе, скажем, к имени матери писателя Анастасия). Не просто – иная, но еще и (по разысканиям В. Левченко) с тюркского ак су – белая вода (связи Аксиньи со стихией воды, эпизодам ужения на Дону, роли Дона в перипетиях любовных схождений Григория и Аксиньи посвящен не один десяток литературоведческих статей)…Именно в этом доме, в квартире с «нехорошим» номером 13 на дружеских читках романа имена Аксиньи, Натальи, Григория, Петра и Пантелея Прокофьевича Мелеховых впервые были произнесены.
О плагиате заговорили позднее, после выхода первых двух книг. Нашли очерк Голоушева с аналогичным названием. В 1929 году созывается Комиссия по вопросу о плагиате под руководством М.И. Ульяновой. Но не будь этих обвинений и этого разбирательства, не обладали бы мы теперь авторской рукописью «Тихого Дона». Действительно, в ответ на эту возню Шолохов привозит черновики в Москву, в уже знакомую квартиру наиболее близкого друга Кудашева – в качестве решающих «вещественных доказательств». Именно у Кудашева, в его семье, эти рукописи и. Все прочее, весь довоенный шолоховский архив погиб в огне бомбежки (хотя есть свидетельства, что и полный текст романа «Они сражались за Родину» также был предан огню – но уже по авторской воле, по гоголевско-булгаковской традиции).
Нашедший те самые «позабытые» черновые листы у наследников Кудашева Лев Колодный предполагает, что причина фактического предоставления рукописи в полную собственность вдове Кудашева кроются в переживании Шолоховым своей «вины» перед другом, ушедшим в 1941 году на фронт с «писательской ротой» и погибшим под Москвой. Помните: «Я знаю, никакой моей вины в том, что другие не пришли с войны»… Не исключено, что речь шла и о какой-то конкретной помощи, которую Шолохов пообещал (или порывался), но так и не смог (не успел? не сложилось?) оказать Кудашеву. Недаром же Матильда Кудашева все эти годы хранила и рукопись, и гробовое молчание… Выходили книги антишолоховедов, а вдова друга – со своей стороны, и, что самое поразительное, Михаил Шолохов со своей – не проговаривались о существовании чудом уцелевшей папки. Так или иначе, но какое-то время (до переезда Кудашевых) автографы «Тихого Дона», нынче выкупленные у наследников и переданные в НМЛ И РАН, были прописаны по этому самому адресу: Б. Дмитровка, 7/5 (или – Камергерский пер, 5/7).
