Kitabı oku: «Правовая жизнь общества: проблемы теории и практики. Монография», sayfa 3

2. Не вполне адекватное реалиям понимание ценности права, целевой направленности правовых норм, которые будто бы имеют своей целью только позитивное поведение. Это действительно так, если не учитывать того, что огромное количество правовых норм адресовано не тем субъектам, которые действуют правомерно, а тем, которые нарушают закон, совершают преступления. И цель данных норм не в том, чтобы превратить убийцу в активного участника законотворческого процесса, а в том, чтобы он перестал убивать себе подобных и чтобы другие субъекты, склонные к такому поведению, одумались и отказались от общественно опасных намерений. Есть нужные обществу проявления правовой жизни и ненужные, вредные и даже опасные для него.

Правовая активность непосредственно связана, «состыкована» с правами, свободами и законными интересами граждан. Реализуя те или иные права, свободы, конкретные законные интересы и преодолевая препятствия, мешающие их осуществлению, субъект правоотношений тем самым и проявляет свою правовую активность. Более того, он вынужден это делать, если желает добиться обладания конкретным социальным благом, особенно в тех жизненных ситуациях, когда его право на это оспаривается.

Наиболее эффективно на уровне позитивной правовой активности сказывается ее связь с законными интересами граждан. Если права и свободы устанавливаются государством, их признание, соблюдение и защита – его обязанность, то законные интересы возникают из конкретных жизненных обстоятельств. Само их появление – это уже проявление, показатель наличия у субъекта активной жизненной позиции, выражение общего социального настроя личности, ее отношения к окружающей действительности. Соизмерение, увязка возникающего интереса с правом – также исключительно ценный элемент активного действия, поскольку право не только не мешает, но и мощно содействует продвижению по пути реализации интереса, дает необходимый простор инициативе, личному усмотрению, одобряя и стимулируя общественно полезные действия и пресекая вредные или опасные.

Негативно-правовая активность также непосредственно «стыкуется» с законными интересами, но уже не со своими для действующего субъекта, а с теми, которые имеет другой субъект (субъекты) или общество в целом. Негативная активность всегда направлена против законных интересов других граждан, нарушает их, т. е. тоже непосредственно связана с правом, с его ограничительным, правовосстановительным и даже карательным воздействием. Последнее – не менее важное сущностное проявление права, чем создание гарантий осуществления гражданами их прав, свобод и законных интересов. Пресекая действия «негативного индивида», право тем самым всегда защищает, гарантирует реализацию законных интересов тех или иных позитивно действующих субъектов правовой жизни общества.

Принципиально важно понимать, что правовой характер (в смысле юридический) имеют и неправомерные действия, что не менее важной и конкретной формой бытия права является минимизация коррупции, организованной преступности и других преступных проявлений, преодоление злоупотреблений правом. Следует иметь в виду, что и в самом праве имеют место откровенные негативы: неконституционные нормы общефедеральных и региональных законов, указов президентов, постановлений правительств, инструкций, приказов, положений тех или иных министерств, ведомств, государственных комитетов, служб и т. д.; многочисленные противозаконные индивидуальные предписания местных чиновников. Все эти результаты и правомерных, и неправомерных действий «включаются» в правовую реальность.

«Простой негатив», негатив «морального, политического и иного свойства» – внеправовые действия, поскольку они безразличны праву. И правовая жизнь не потому называется правовой, что она содержит только правомерные, законопослушные, соответствующие юридическим нормам явления, а потому, что она включает весь комплекс общественных отношений, процессов, которые не безразличны праву и с этой смыслообразующей позиции урегулированы, подчинены правовым нормам. Но правовым нормам подчинены и действия правопослушных, позитивно действующих, инициативных индивидов, и тех, кто действует иначе, в том числе преступников.

А. И. Демидов в этой связи пишет, что «преступник, бросив вызов обществу, его установлениям, видит смысл своей жизни в исключении себя из круга регулируемых законом отношений, в их нарушении»⁷¹. Да это так. Злоумышленник исключает себя из сферы легитимного порядка. Но как бы он ни старался, он не может реально «исключить себя из круга регулируемых законом отношений», он не может реально оказаться «вне права», «вне закона», потому что его деятельность не безразлична праву, она – объект правового интереса, внимания.

И принципиально важно понять, что наказание следует не столько за то, что опасный для общества субъект вышел за рамки допустимого правом, сколько за то, что он вторгся в ту правовую сферу, где как главные действуют наиболее жесткие правовые средства. Не стимулы, а жесткие и даже жестокие, но справедливые меры ответственности. Преступник не может, таким образом, по своему желанию выйти из правовой жизни, отделить себя от нее. Это можно сделать только с дозволения, допущения права. Право так устроено, что оно само удерживает в своих «сетях» правонарушителя, даже если последний успешно скрывается от общения с ним. Достаточно вспомнить о таких юридических феноменах, как сроки давности, принцип неотвратимости наказания за совершенное преступление и др. Можно укрыться в Лондоне где угодно, но остаться вне внимания закона и правоохранительных органов государства, на территории которого совершено противоправное деяние, по личному пожеланию обвиняемого или подозреваемого невозможно. Остается жить и постоянно думать об экстрадиции.

Если криминальных субъектов (как свидетельствует история, криминальными могут быть и структуры, институты общества и даже государство)«исключить» из правовой жизни (даже гипотетически), из круга регулируемых законом отношений, тогда в чем полный, истинный, реальный смысл права, правовых актов, норм? Да и какие такие действия должен совершить преступник, чтобы исключить себя из круга отношений, регулируемых законом, если сам закон этого не допустит? Как это можно сделать? Только одним путем можно оказаться вне права – не совершать преступления, а также не вступать ни в какие иные правовые отношения, т. е. перестать жить.

И еще заметим, что в учебниках по теории государства и права правомерное поведение, различные виды правонарушений, в том числе преступления, трактуются как виды правового поведения. А в учебнике по криминологии В. Н. Кудрявцев подчеркивает, что «преступность социальна», что есть много людей, которых «само общество сделало преступниками», что «преступная деятельность людей, совершение преступлений является особым видом социальной деятельности (со знаком минус)», выступает против сохраняющейся тенденции «выводить» преступность за пределы общества, отделять ее от него, призывает не забывать «о том, что преступность не просто социальное явление, а социальное явление, «включенное» в правовые границы», рассматривает отдельные преступления и преступность в целом как «явления социальной жизни», «форму социального поведения», «социально-правовое явление, нарушающее нормальное функционирование общественного организма», отвергает позицию, которая трактует преступника как «тип личности, как бы выпадающий из человеческой популяции»⁷².

Действие права в негативном сегменте правовой жизни (по отношению к нему) есть фактическая борьба за право. Это борьба за осуществление идеи права, которая часто разворачивается в неблагоприятных условиях, требует многого. При этом важно понимать истинную сущность права, его социальное предназначение. Сущность и ценность права проявляются не только в правомерных феноменах, но и в неправе, отрицая которое, право утверждает себя как самоценность в изначальном, всеобщем смысле права как уникального феномена. Как писал Гегель, посредством борьбы с неправом «право получает определение прочного и действующего», «оно… есть и имеет силу посредством своей необходимости»⁷³.

Таким образом, правовая жизнь содержит комплекс всех юридических явлений, включающий как позитивные, так и негативные составляющие. Если к первым следует отнести само право (отражающее права человека, идеи справедливости, гуманизма, свободы и т. п.); правовую систему в целом; механизм правового регулирования; законные правовые акты (правомерные действия, их результаты, юридические документы); юридические поступки (как разновидность правомерного действия – юридического факта) и события как юридический факт; правовые режимы и составляющие их первичные юридические средства (льготы, поощрения, дозволения, запреты, наказания, обязанности и т. п.); правоотношения и юридическую практику; правосознание и правовую культуру; законность и правопорядок; юридическую науку и образование (и их структуры) и т. д.; то ко вторым – в основном негативные, противоправные явления (преступления и иные правонарушения; их субъекты и криминальные структуры; коррупцию, злоупотребления, деформации правосознания, выражающиеся, в частности, в правовом нигилизме, идеализме, популизме и дилетантизме; ошибки в праве и иные, препятствующие положительной юридической деятельности факторы)⁷⁴.

В. А. Бачинин прав, утверждая как очевидное: «Поскольку существует позитивное (положительное) право, то может существовать и негативное (отрицательное) право как неправо»⁷⁵. Действительно, понятие «неправо» не менее содержательно, чем его противоположность – фундаментальная категория «право». «Право и неправо, являясь в филологическом отношении антонимами, стоят, однако, рядом, подобно тому, как в одних и тех же смысловых рядах пребывают понятия света и тьмы, добра и зла, истины и лжи. Пользование каким-либо одним из них предполагает непременный ценностно-смысловой фон, создаваемый его противоположностью»⁷⁶.

Негативные формы поведения – часть, сегмент правовой жизни, одна из ее форм. Это, в частности, вытекает из древнего и общепризнанного принципа «Nullum crimen sine lege» (нет преступления без указания в законе). Он законодательно закреплен в большинстве стран мира, в том числе в Конституции РФ (ст. 54), УК РФ (ст. 3, 8, 9).

Некоторые негативные проявления могут рассматриваться как отклоняющееся поведение, которое существует объективно, независимо от того, является оно противоправным и наказуемым или нет. Но только криминализация наиболее вредных и опасных для общества форм такого поведения в законе делает соответствующие виды отклоняющегося поведения противоправными, а негативная активность становится относительно определенным и правовым явлением. Вне связи с принципом законности негативная активность утрачивает этот основополагающий признак и уже не может рассматриваться как часть правовой жизни, ее способ и критерий качественного состояния.

Следовательно, негативная правовая активность – это не любое поведение, отклоняющееся от аморфных моральных, религиозных, идеологических и им подобных норм и установок, существующих в той или иной стране, хотя, как небезосновательно считают специалисты, последнее может и должно изучаться в связи (соотношении) с противоправным поведением.

Парадоксальность соотношения позитивной и негативной активности в правовой жизни состоит в том, что они своеобразным образом дополняют друг друга. Более того, специалисты небезосновательно усматривают в негативной части правовой жизни определенное позитивное значение для общества⁷⁷. Речь идет о следующих обстоятельствах.

1. Все революционные, глобальные по своему значению идеи, процессы, качественно менявшие общественные отношения, возникали сначала в рамках теневой, неформальной части правовой жизни, протекали и развивались как негативно воспринимаемые обществом и правом формы активной деятельности, не признавались изначально в качестве приемлемых в действующем законодательстве. К примеру, идеи свободы, справедливости, равноправия считались первоначально ересью и ворвались в буржуазное законодательство из неофициальной сферы. Наглядным примером может служить и диссидентское движение в период советской власти, представители которого тогда подпадали под статьи Уголовного кодекса, а сейчас признаются видными прогрессивными общественными деятелями.

2. При определенных условиях средством достижения прогрессивных целей может служить гражданское неповиновение, в котором политический конфликт становится правовым. Речь идет о нарушении закона, подлежащем наказанию. Но гражданское неповиновение, «будучи противоправным и наказуемым, не заслуживает морального осуждения. Наоборот, в лучших своих традициях оно морально безупречно. Это поведение высоконравственных людей, идеалистов, альтруистов, приносящих свои личные интересы в жертву общему благу и справедливости»⁷⁸. Вполне обоснованным представляется также вывод о том, что абсолютно правомерный, ненасильственный мир – это нереальная перспектива. Более реальной является задача сократить масштабы насилия, негативной, деструктивной активности, попытаться свести ее к минимуму.

3. Негативный сегмент правовой жизни постоянно дает импульсы для развития и совершенствования позитивной ее части. Наличие негативной правовой активности, ее давление на характер общественных отношений вызывает обратную реакцию. Общеизвестно, что участие позитивно настроенной части общества в борьбе с противоправным поведением другой части – одна из форм положительной правовой активности, которую всемерно надо стимулировать. Деформации правосознания, ошибки в праве, новые виды преступлений и т. п., которые выступают негативными проявлениями правовой жизни, стимулируют поиск противоядий, изобретение новых юридических конструкций, правил, средств.

4. Позитивная правовая активность, не подкрепленная стимулирующими средствами, не находящая опоры в правопорядке, может превращаться в негативную, но имеющую позитивную направленность. Это становится парадоксальной, но вполне реальной чертой правовой жизни современной России. Приведем конкретный пример.

В редакцию газеты обратился с письмом работник отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Он пишет, что, поступая на службу, хотел работать активно, бороться с преступностью, но в процессе работы столкнулся с поголовным нарушением законности со стороны руководства отдела. Его заставили собирать «дань» с наркоторговцев. Дальше процитируем: «Не знаю, что там думают в Москве, но я терпеть не желаю. Мне больно видеть, как пропадает молодежь, как пропадает наш город (Саратов. – В. З.). Собрал бригаду из нескольких надежных человек. Сейчас мы собираем данные о наркобаронах и наркоторговцах, а потом начнем их отстреливать. Призываю ментов во всех городах и весях делать то же самое. Иначе России – хана»⁷⁹. Думается, комментарии излишни.

5. И позитивная, и негативная правовая активность выступает в качестве ориентиров при определении направлений правовой политики, которая должна реагировать на протекающие в обществе процессы – и позитивные, и негативные. Последствия несвоевременного реагирования, бездействия убедительно, на наш взгляд, иллюстрируются приведенным примером.

Правильно утверждает А. В. Малько, что «нигде еще никакая правовая система не смогла победить преступность и иные проявления теневой юридической действительности. Их можно лишь минимизировать, нейтрализовать же на сто процентов нельзя. По крайней мере, этого еще никому не удавалось»⁸⁰.

Негативная правовая активность – массовое явление. Это характерная черта современной российской правовой жизни – массовость негативных проявлений правовой активности, с одной стороны, и низкий уровень позитивных ее форм – с другой, обусловленный невысоким уровнем правосознания, правовой культуры, широким распространением правового нигилизма, правового дилетантизма и юридической неграмотности большинства граждан.

Теневой сектор правовой жизни – это не только теоретическая конструкция, но и реальность современной российской правовой жизни, которая расцвела пышным цветом в условиях ослабления государственности, безграничной бюрократизации, бесконтрольности и безответственности. В связи с этим уже в начале своего правления Президент РФ В. В. Путин в Послании Федеральному Собранию Российской Федерации 8 июля 2000 г. вынужден был признать, что «диктату теневой экономики и «серых» схем, разгулу коррупции и массовому оттоку капитала за рубеж во многом способствовало само государство», что «вакуум власти привел к перехвату государственных функций частными корпорациями и кланами. Они обросли собственными теневыми группами влияния, сомнительными службами безопасности, использующими незаконные способы получения информации»⁸¹.

Опасность для общества представляют все виды негативной активности, но особо в этом отношении выделяется такое социальное явление, как преступность, а в ней – коррупционная и организованная. С учетом активности субъектов этих видов преступности они должны быть объектом особого внимания при осуществлении правовой политики.

Организованная преступность – это весьма разрушительный для общества и государства элемент преступности, это целый пласт, системное образование в структуре деструктивного сегмента правовой жизни. В ее рамках развиваются многие негативные проявления социально-правовой активности, в которых участвуют в качестве активных субъектов представители различных слоев общества:

• система внутреннего управления (своеобразный криминальный менеджмент) и противодействия государству в интересах получения сверхприбылей за счет ограбления государства и общества;

• боевые формирования, специфические силовые структуры, оснащенные современными материально-техническими средствами, обеспечивающие «безопасность» преступных сообществ, в том числе от общества и государства;

• множество специалистов («работников») различных сфер экономической, научной деятельности, консультантов по правовым и иным вопросам, адвокатов;

• группы (весьма многочисленные) влияния в государственных органах, включая правоохранительные, мощный аппарат лоббирования своих интересов в представительных органах власти. Огромная часть граждан (далеко не бесталанных) оказывается активной силой противоправной деятельности.

Следует прислушаться к научным выводам о том, что организованная преступность, напрямую связанная с коррупцией, пытается обеспечить свое существование на длительный период, т. е. она думает на перспективу, ставит стратегические цели и задачи и пытается их достигать. «Тем самым мафия претендует на выстраивание собственной теневой политики. Именно в этом таится главная опасность данного вида преступности. Если не срабатывает государственно-правовая политика, на ее место «выдвигается» теневая, которая пытается решать проблемы общества с помощью своей системы ценностей и своих преступных средств»⁸².

Только при системной стратегии заинтересованных структур, постоянном использовании разнообразных средств и технологий масштабы коррупции, организованной преступности, всех других форм негативной активности в правовой жизни могут быть минимизированы и появятся определенные успехи в борьбе с этим массовым социально-правовым явлением.

Резюмируя, отметим следующее. Правовая жизнь, правовое поведение личности и правовая политика государства взаимосвязаны и взаимозависимы. С одной стороны, правовая жизнь (и правовая активность как ее важнейшая часть) дает возможность оценить эффективность правовой политики, исследовать ее сущность, поскольку она (правовая политика) реально воплощается именно в юридической действительности, в правовой жизни личности, государства, всего общества. С другой стороны, правовая политика играет огромную роль в упорядочении и организации правовой жизни, развитии позитивных и сдерживании, минимизации негативных форм поведения граждан, в планировании будущего развития российского законодательства, в развитии социально ценных политико-правовых процессов и последовательной борьбе с негативными проявлениями.

3. Правовая жизнь общества: теоретико-методологические аспекты исследования (А. В. Малько, В. В. Трофимов)

Развитие юридической науки в настоящее время сопряжено не только с появлением новых теоретико-правовых знаний и расширением сферы прикладных разработок, но и с усложнением аппарата и методов научного исследования. Этот процесс для науки права является закономерным и в то же время сложным и противоречивым. Стремление освоить все новые и новые области права (раздвинуть рамки предмета исследования) не всегда дополняется методологическими возможностями (наличием адекватных подходов и методов изучения). Вместе с тем привлечение новых методов (в частности, из других гуманитарных или естественных наук) не всегда означает высокий коэффициент полезного действия от их применения в силу специфики предметного поля юриспруденции.

Одновременно с этим противоречивым и неоднозначным является и процесс «наращивания» категориального аппарата науки права, особенно если это касается так называемых всеобщих правовых категорий. С одной стороны, юриспруденция испытывает «дефицит» целостных и в некоторой степени претендующих на «универсальность» теоретико-методологических моделей познания мира правовых явлений (чтобы охватить в том числе такие несистемные явления, как «теневое право», инфраправо, «множественность нормативных систем» и пр.). С другой стороны, этот «дефицит» имеет парадоксальный характер, поскольку требуемый массив понятий и категорий, выражающих собой свойственную им методологическую функцию, не отсутствует как таковой (практикуются такие обобщающие понятия, как «правовая сфера», «правовая среда», «правовая реальность» и др.). Однако использование вводимого категориального аппарата либо не приводит к желаемому эффекту, либо «заглушается» теми критериями рациональности, «научности» традиционной методологии, которые сформировались в рамках общей теории права. (Хотя, если говорить о мировоззренческих, философских основаниях, то предпосылки смены таковых (к новым типам рациональности) стали ощущаться как необходимые и «назревшие» в отечественной философии с конца 80-х гг.⁸³)

В определенной мере невысокий «коэффициент полезного действия» правопознавательных конструкций, заключенных в правовых категориях методологических приемов обусловливается недостаточной их разработанностью и не очень устойчивой связью с соответствующими данным правовым категориям философскими моделями (основаниями). Поэтому обратной стороной «дефицита» «понимающих» практик является «инфляция» и нередко хаотичное «нагромождение» терминов, понятий, категорий, которые может быть и могли бы выполнять предназначавшуюся им роль и функцию в полной мере, но не осуществляют этого или в силу неправильной их интерпретации, или в силу неадекватного контекста.

Общая оценка методологического и категориального аппарата, как представляется, именно такова. Не секрет, что практически любое из понятий, претендующих на статус так называемых всеобщих правовых абстракций либо «предельных правовых категорий»⁸⁴, получает очень часто неоднозначную интерпретацию и истолкование. Это и обусловливает определенный научный скептицизм и делает многие исследовательские попытки бесперспективными⁸⁵.

Определенным образом это объясняется самим характером любой гуманитарной науки, имеющей дело не с материально-осязаемыми объектами, а с их духовным «отражением» в виде мнений, суждений, взглядов, теорий, идей и т. д. По этой причине имеющая место «неоднозначность», «плюралистичность» теоретического и методологического компонентов общей теории права может быть оценена как объективная данность. Несомненно, что и то главное ядро «сомнений» во всем организме правовой теории в виде отсутствия единого «общего понятия права» есть следствие того же рода причин. Тем не менее всегда возможен научный консенсус, который станет итогом развития, диалектики правовой науки. Интенсивность, качество роста во многом будет зависеть от открытости системы правовой науки, от ее предрасположенности к модернизации, новым идеям и концепциям.

Современная правовая наука, выполняя свою главную миссию по содействию процессу развития права, последовательно пытается выйти на путь целостного познания правовых явлений в их взаимосвязи и взаимозависимости⁸⁶, комплексного изучения не только статики, но и динамики права. Опыт правовой истории достаточно убедительно доказывает, что изучение права исключительно в рамках догматической юриспруденции не дает критериев для определения пригодности «положительного» права в настоящем и тем более в будущем. Право, познаваемое таким способом, становится «вещью в себе», приблизиться к «открытию» которой не представляется возможным. Как верно в связи с этим отмечает А. И. Демидов: «Догматизированная теория просто не может эффективно взаимодействовать с практикой, не в состоянии охватить новые реалии…»⁸⁷.

В структуре современной правовой теории в отличие от относительно недалекого прошлого все более активно проявляются в своем истинном предназначении элементы философского и социолого-правового осмысления права. От «юриспруденции предметов» наука стала осуществлять постепенный переход к «юриспруденции отношений», которая, по справедливому замечанию русского правоведа Е. В. Спекторского, представляет собой двойной интерес, методологический и социальный. Смысл методологического интереса, по его мнению, заключается в рассмотрении правовых явлений как предметов правовой теории в отношениях между ними, в системе⁸⁸.

Вместе с тем такому комплексному пониманию общего объекта правовой науки (за редким исключением) практически не соответствует ни одна из имеющих место юридических категорий. Категории «правовая форма» и «правовая система»⁸⁹ оставляют за своими рамками негативные правовые явления, «правовая действительность» исключает из сферы изучения правовую историю (преемственность в праве)⁹⁰, «правовая культура» ограничивает себя статическими аспектами (описанием уже существующих или существовавших ранее политико-правовых «учреждений»). Категории «правовая материя» и «правовая идея» – из разряда крайних точек (полюсов) осмысления правовых явлений. Первая соответствует «догме» права (анализу и характеристике юридических конструкций), вторая – доктрине права (метафизике права).

С научной точки зрения искомой научной новизной (или относительной новизной⁹¹) и соответствующим эвристическим потенциалом обладает понятие «правовая жизнь». Есть достаточно веские основания придать этому понятию особый категориальный статус⁹², что является принципиально значимым для построения соответствующей системы знаний, имеет методологическое значение для изучения всей проблемы как в плане детерминации логики ее теоретического осмысления, так и выбора адекватных средств и способов познания, определения места в категориальном строе общей теории права. Категория «правовая жизнь» в контексте современного понятийно-категориального аппарата юриспруденции призвана выполнять функцию замещения известной нехватки методологически содержательных категорий, отражающих весь спектр правовых явлений.

Вместе с тем по мере вхождения в поле теоретической юриспруденции данная категория стала претерпевать те или иные «волны» критических замечаний. Главным образом, потому, что к ней начали применять мерки традиционного (классического) типа научного мышления, по сути, перекрывая тем самым процесс развертывания присущего категории «правовая жизнь» методологического потенциала, чем обусловлены определенные трудности процесса идентификации в системе теоретико-правовых понятий и категорий.

Вопрос с самого начала приобрел дискуссионный характер⁹³. Вместе с тем уже сам факт внимания к данной проблеме может говорить о том, что требуется ее более детальное рассмотрение⁹⁴.

Вообще само по себе неоправданным представляется обособление юридической науки в плане использования так называемой жизненной стратегии познания мира правовых явлений от иных областей гуманитарного знания. В политологии, экономике уже давно приобрели соответствующий категориальный статус понятия «политическая жизнь», «экономическая жизнь» и т. п.⁹⁵ Эти сложные и многоаспектные понятия отражают соответствующие сложные явления в области политики и экономики. И следует полагать, что приход данных научных сфер к необходимости использования искомых понятий не был искусственным или в чем-то надуманным; вполне очевидно, это стало результатом определенных объективных процессов развития научного знания, тенденций его перехода на новые уровни (типы) рациональности⁹⁶.

А если это так, то почему правовая наука не принимает эти вполне простые данности и не становится на эти линии (тенденции) развития научного знания. Ведь вполне очевидны эвристические преимущества от подобного рода новаций. Эта новая категориальная матрица, каковой является понятие «правовая жизнь», ни сколько не размывает предмет юридического знания, а, напротив, придает ему не только технический (юридико-догматический), а истинно социальный (социально-правовой) характер, каковой и должна быть правовая наука в своем предназначении. Так называемая чистая юриспруденция даже не пытается увидеть эти очевидные истины, но так или иначе вынуждена будет их признать, когда «жизнь» вынудит это сделать, обусловит необходимость обратить внимание на сложные социально-правовые процессы.

Именно на данную сложность мира правовых явлений, их многообразие и противоречивость ориентирована исследовательская стратегия «правовой жизни». Как достаточно верно отмечает К. В. Шундиков: «Концепция правовой жизни бросает вызов проблеме сложности объекта юридической науки, по сути, является попыткой выработать более адекватный (по сравнению с ранее применяемыми) методологический алгоритм ее решения. Соответственно актуализируется и проблема поиска корреспондирующих сложности объекта поставленным научным задачам методологических программ»⁹⁷.

Безусловно, при обновлении понятийно-категориального аппарата науки крайне важным является следование соответствующим философским и методологическим ориентирам, которые обеспечивают творческое развитие частных научных теорий, в том числе юриспруденции как ветви гуманитарного знания. Сегодня уже нет необходимости опровергать попытки «отрицания» значения для правовой науки общих понятий и категорий, философских и методологических построений по причине их «очевидной ненаучности»⁹⁸. Этот этап юридическая наука уже преодолела. Однако в настоящий момент приходится сталкиваться с иной проблемной ситуацией, которая обусловливается кризисным состоянием современного науковедения в целом, что не может не сказываться на состоянии юридической науки и теории государства и права в частности. Правоведение эти проблемы не игнорирует и по мере возможного осуществляет научные поиски и предпринимает шаги по их решению. Учеными этот ключевой вопрос обоснованно актуализируется⁹⁹.