Kitabı oku: ««Восстанет цесарь в опустевшей земле»: люди, время и пространство русской истории. К 70-летию профессора Н.С. Борисова. Сборник научных статей», sayfa 3

«Историк – как музыкант» (встречи с Николаем Сергеевичем Борисовым и с его книгами)

А. Р. КАНТОРОВИЧ³⁷

“A Historian is Like a Musician”

(Meetings with Nikolay S. Borisov and His Books)

Annotation. The article presents the memories of one of the leading modern archaeologists about meetings and communication with Prof. Nikolay S. Borisov, whom the author remembers from the authors’ student years.

Key words: Nikolay S. Borisov, historian, historical science, Lomonosov Moscow State University, admiration.

Наше знакомство с Николаем Сергеевичем началось осенью 1980 г., когда я поступил на исторический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. Куратором (или, по тогдашней терминологии, «начальником») нашего курса был назначен молодой преподаватель Н. С. Борисов. Мне не довелось заниматься у него на первом курсе, но я уже тогда слышал от моих однокурсников, оказавшихся в группе, где Николай Сергеевич вёл семинары по истории Отечества периода феодализма, уважительные и добрые отзывы о нём как о преподавателе и учёном. Эти впечатления полностью подтверждались при личном общении с нашим куратором.

А осенью 1981 г., будучи вместе с остальными сокурсниками на 40-дневной «картошке» в Подмосковье, я увидел ещё одну грань личности Николая Сергеевича, которому (по статусу начальника курса) неизбежно пришлось стать командиром нашего студенческого отряда. Речь идёт о его способности быть прекрасным организатором сложного дела, при том, что действовать ему приходилось в непростых условиях сельского хозяйства Нечерноземья советской эпохи. И хотя помощники у Николая Сергеевича были отменные (комиссар – Лев Сергеевич Белоусов, начальник штаба – Виктор Петрович Головин), и они, как могли, старались облегчить «власти сумрачное бремя», возложенное на командира отряда, всё же основную ответственность за наш разновозрастный и отчасти весьма буйный курс нёс Николай Сергеевич лично. И он достаточно легко и спокойно (на взгляд со стороны) решал сложные и хлопотливые вопросы труда и быта, вмешиваясь при этом в жизнь студентов (людей вполне взрослых или, по крайней мере, считавших себя таковыми) только тогда, когда этого требовала необходимость.

Так продолжалось и далее, на протяжении нашего обучения в Московском университете. При всей той объективной дистанции, которая закономерно разделяет преподавателя и студента, мы знали, что всегда можем рассчитывать на внимание Николая Сергеевича, на его заботу и на его мудрый совет.

Для студентов курируемого им курса Николай Сергеевич организовывал замечательные автобусные экскурсии по историческим местам, и эти поездки в самых разных направлениях (Торжок – Опочка («и путешествия в Опочку, и фортепьяно вечерком») – Пушкинские Горы; Кострома – Галич – Чухлома – Солигалич; Владимир – Арзамас; Новгород-Северский – Путивль…) оставили у участников, в числе которых, к счастью, был и я, незабываемое впечатление: и от самих исторических памятников, и от захватывающих и глубоко содержательных рассказов Николая Сергеевича, и от нашего тесного студенческого общения, и, опять же, от той видимой легкости, с которой Николай Сергеевич решал всяческие проблемы, возникавшие в ходе наших путешествий и приключений.

А в 1984 г. Николай Сергеевич инициировал и возглавил первую экскурсионную практику студентов нашего курса в Соловецкий музей-заповедник, что положило начало многолетней славной традиции ежегодных поездок преподавателей и студентов исторического факультета МГУ на Соловки.

В 1985 г., выступая на выпускном собрании нашего курса при вручении дипломов, Николай Сергеевич сказал, что он изначально воспринял свое пятилетнее кураторство как некую новую, дополнительную научную тему. Николай Сергеевич деликатно умолчал при этом, сколько времени, сил и нервов потребовал от него этот «исследовательский процесс»; однако я думаю, что наш дорогой куратор достиг вполне успешного результата (как и на других своих творческих поприщах), поскольку выпуск 1985 г., надеюсь, получился вполне достойным нашей Alma Mater.

Тогда же, на выпускном собрании, Николай Сергеевич, помнится, дал нам такое напутствие: интерес и внимание к человеку – это главное, что мы должны были почувствовать по отношению к себе (и чему мы должны были научиться по отношению к другим) за время своего пребывания на историческом факультете Московского университета.

Затем, во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг. я мог наблюдать, как выходили из печати, книга за книгой, созданные Николаем Сергеевичем на широком историческом фоне замечательные жизнеописания крупнейших деятелей российской истории – Сергия Радонежского и других церковных иерархов, а также полководцев. В последующие годы в славной серии «Жизнь замечательных людей» вышли написанные Н. С. Борисовым биографии Ивана Калиты, Ивана III, Дмитрия Донского, Михаила Тверского, также ставшие важными вехами в нашей исторической науке. Меня в этих книгах впечатляет, наряду с огромной фактологической базой и увлекательным изложением, умение Николая Сергеевича проникнуть в психологию средневекового человека, основанное на глубоком знании и понимании, «ощущении» источников. Эта способность проявляется и в блестящих содержательных лекциях Николая Сергеевича, которые были записаны на телевидении в последние десятилетия и которые, к счастью, ныне доступны всем.

Возвращаясь к началу 1990-х гг., вспоминаю, как в 1993 г. меня, в то время школьного учителя истории, чрезвычайно порадовало появление «Ключа к истории Отечества» – пособия для абитуриентов, созданного Николаем Сергеевичем Борисовым в соавторстве с Андреем Анатольевичем Левандовским и Юрием Александровичем Щетиновым. Тогда, в период крайнего дефицита качественных учебников по отечественной истории, написанных на современном уровне, это было не просто очередное пособие для старших школьников, а увлекательная книга (предназначенная для её внимательного чтения разновозрастными читателями), где изложение было ясным и тщательно продуманным, где всё было в меру и всё было по делу, где не скрывались ни победы, ни поражения, ни достижения, ни провалы. Авторы действительно давали читателю «ключ к пониманию закономерностей исторического процесса», как это было заявлено ими в аннотации пособия. И с годами создание учебников и пособий по истории России сделалось неотъемлемой частью творчества Николая Сергеевича.

Когда в 1994 г. я начал работать на кафедре археологии исторического факультета МГУ, у меня вновь появилась счастливая возможность часто общаться с Николаем Сергеевичем – на этот раз как преподавателю с преподавателем. Как это было и в студенческие времена, я неизменно находил его поддержку и помощь. Для меня большая честь, что Николай Сергеевич пришёл на защиту моей докторской диссертации.

В моём представлении абсолютной закономерностью стало то, что Николай Сергеевич Борисов в 2008 г. возглавил свою родную кафедру истории СССР периода феодализма / кафедру истории России до начала XIX века. И отрадно, что при всей своей интенсивной творческой и административной деятельности Николай Сергеевич неизменно находит время для общения с некогда курируемым им курсом 1985 года выпуска, приходит на юбилейные встречи нашего курса, по-прежнему интересуется нами и нашей жизнью. Он делом подтверждает своё напутствие, данное нам, студентам, на том далёком уже выпускном собрании курса.

Слова, вынесенные в заголовок данной заметки, были когда-то давно сказаны Николаем Сергеевичем автору этих строк в частной беседе. Я тогда не решился переспрашивать, но растолковал для себя афоризм Николая Сергеевича следующим образом: история – музыка, источники – ноты, а историк – музыкант. А сам глубокоуважаемый Николай Сергеевич Борисов, с этой точки зрения, истинный виртуоз: как учёный, как популяризатор фундаментальной науки, как преподаватель и учитель.

Люди русской истории

Святые страстотерпцы и критерии их канонизации

Е. В. РОМАНЕНКО³⁸

The Holy Sufferers and the Criteria of Their Canonization

Annotation. The article is devoted to the thousand-year history of the formation of the rank of sufferers in Rus (Russia). The features of the feat of the holy rulers and the criteria for their canonization are considered.

Key words: the sufferers, the martyrs, the great martyrs, Princes Boris and Gleb, the miracle, the Passion, the canonization.

Лик страстотерпцев – святых правителей, пострадавших в ходе династической борьбы и претерпевших «страсти» подобно Христу (тяжёлые моральные страдания, пытки и мученическую кончину), так и не утвердился в византийской системе почитания святых. Зато на Руси он сформировался как особый чин святости. Мученичество первых русских святых – князей Бориса и Глеба было осмыслено в посвящённой им агиографической литературе как особый духовный подвиг. (По мнению ряда исследователей, истоки формирования культа страстотерпцев на Руси следует искать в западнославянской практике канонизаций³⁹.)

События, связанные с прославлением святых Бориса и Глеба описаны, главным образом, в трёх источниках: в «Чтении о житии и о погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба», составленном прп. Нестором, монахом Киево-Печерского монастыря; в анонимном «Сказании, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба» и в «Сказании чудес святою страстотерпцу Христову Романа и Давида», сохранившемся в составе Успенского сборника конца XII – начала XIII в. Время возникновения этих сочинений, их источники и текстологические взаимоотношения до сих пор являются предметом научных дискуссий⁴⁰. Большинство исследователей считают, что «Чтение о житии…» возникло в 80-е гг. XI в. ⁴¹, «Сказание, и страсть…», вероятнее всего, – в киевское правление князя Изяслава Ярославича (после 1054 г., но до 1072 г., поскольку в памятнике не упоминается о происшедшем в том году торжественном перенесении мощей Бориса и Глеба)⁴². «Сказание чудес…» было создано, вероятно, не ранее 1115 г., поскольку содержит рассказ о состоявшемся в этом году новом перенесении мощей святых Бориса и Глеба и многочисленные похвалы в адрес Киевского князя Владимира Мономаха (1113–1125)⁴³.

Борис и Глеб, сыновья князя Владимира, Крестителя Руси, были убиты старшим братом Святополком в 1015 г., после смерти своего отца, поскольку являлись возможными претендентами на киевский стол (по мнению А. В. Поппэ, до 1011 г., по инициативе княгини Анны, жены Владимира Святого, состоялась церемония настолования на киевское княжение Бориса-Романа как прямого наследника Владимира и Глеба-Давида как соправителя, что и стало причиной столь острой реакции Святополка)⁴⁴. В разное время их похоронили около деревянной церкви святого Василия в Вышгороде. Однажды пономарь забыл горящую свечу в храме, и тот загорелся. Но из огня пожара удалось спасти иконы и другие святыни, что было воспринято как чудо. Об этом доложили Киевскому князю Ярославу Мудрому. Посоветовавшись с митрополитом Иоанном I, он повелел поставить на месте сгоревшей церкви некую «клеть» (видимо, часовню) и перенести в нее мощи Бориса и Глеба. После того как часовня была готова, Киевский князь и митрополит отправились в Вышгород в сопровождении «клироса и всего поповьства». Накануне обретения мощей в часовне отслужили «всенощное пение». Наутро после совершения молитвенного последования захоронение Бориса и Глеба с благоговением вскрыли и обнаружили, что останки князей, долгое время находившиеся в земле, остались нетленными и источали благоухание: «…копающемъ же и исхожааше благая воня от гробу ею святою. И отъкопавъше изнесоша я отъ земле. И приступивъ митрополитъ Иоанъ съ презвутеры съ страхомъ и любъвию отъкры гроба святою. Ти видѣша чюдо преславьно, телеси святою ни какоя же ѣзвы имущи, нъ присно все цѣло и лици бяста свѣтьлѣ акы ангела, яко дивити ся и архиепископу зѣло и всѣмъ людьмъ испълньшемъ ся благоухания многа. И вънесъше въ ту храмину, яже бяше поставлена на мѣстѣ погорѣвшия цьркъве, и поставиша я надъ землею на деснѣй стране»⁴⁵. Несмотря на нетленность мощей и благоухание, исходящее от них, решение о признании князей святыми принято не было.

Довольно часто в исторических трудах встречается мнение, что ни в Византии, ни на Руси в XI в. не существовало разработанной процедуры канонизации⁴⁶. Однако это суждение вызывает сомнения, поскольку уже в литературных памятниках XI в. присутствует четкое понимание критериев святости, без которых прославление не могло состояться. Первая русская канонизация – князей Бориса и Глеба – обнаруживает определённую последовательность действий со стороны княжеской и церковной власти в этом вопросе.

Источники сообщают, что через некоторое время после обретения мощей у гробов Бориса и Глеба совершились два чуда: исцелился отрок вышгородского посадника Миронега, имевший сухую и скорченную ногу и ходивший с помощью костыля, а потом прозрел слепой. Посадник сообщил киевскому князю о чудесах. Услышав о них, Ярослав призвал митрополита. Архиерей подал князю совет построить в честь святых красивую церковь. Это сообщение свидетельствует о том, что решение о причислении Бориса и Глеба к лику святых было принято князем и митрополитом. Хотя в анонимном Сказании о Борисе и Глебе говорится, что первоначально митрополит Иоанн не поддерживал идею канонизации князей: «бысть преужасьнъ и въ усъмьнении»⁴⁷. Он сказал: «…лепо ли бы нам, благоверный царю, церковь имя ею възградити и уставити день, воньже праздновати има»⁴⁸. Однако князь отдал распоряжение готовить древесину для строительства храма.

Именно чудеса стали решающим фактором в вопросе прославления князей, а побудительным мотивом послужило некое бедствие в виде пожара, которое было воспринято как действие Божественного провидения (в последующей истории канонизаций русских святых довольно часто обретению мощей предшествовали пожары, подтопления храмов, вынужденные ремонты и иные события не чудесного характера). По приказу Ярослава был построен пятиглавый храм, украшенный фресками «и всею красотою». 24 июля, в день памяти убиения святого Бориса сюда перенесли мощи князей, торжественную процессию возглавили Ярослав Мудрый и митрополит Иоанн. После перенесения мощей храм освятили⁴⁹. «…И шьдъше съ хрьсты Иоанъ митрополитъ и князь Ярославъ и вьсе поповьство и людие, и принесоша святая и церковь святиша и уставиша праздьникъ праздьновати месяца иулиа въ 24 въ нь же день убиенъ преблаженыи Борисъ, въ тъ же день и церквы священа и принесена быста святая»⁵⁰. На первой литургии, во время которой возносились молитвы новым святым, на глазах у князя и митрополита произошло третье чудо – исцеление хромого. «И ещё бо имъ всѣмъ сущимъ на святѣи литургии, и человкъ хромъ, не могы ходити, съ трудом же великом прилѣзе к рацѣ святою, моляшеся, припадая, и яко приближишася к ракама, ту абие утвердистася нозѣ его, и воставъ хожаше предъ всими, славя Бога и святою»⁵¹. Ярослав Мудрый повелел написать икону святых Бориса и Глеба и поместить её в храме, «да входяще вѣрнии людии въ церковь ти видяще ею образъ написанъ, и акы самою зряще, ти тако с вѣрою и любовию покланяющеся има и цѣлующе образъ ею»⁵².

Таким образом, после канонизации князей была освящена во имя новых святых церковь, установлен день их памяти, написана икона. В источниках ничего не говорится о том, что митрополит Иоанн испрашивал у Константинопольского патриарха разрешение на канонизацию Бориса и Глеба. Возможно, оно не требовалось. Следующим шагом стало составление службы (древняя служба надписана именем митрополита Иоанна)⁵³ и жития, которым стало Несторово «Чтение о житии … Бориса и Глеба». В основе памятника, как заключают исследователи, находятся некие записи о чудесах святых, которые велись при Борисоглебской церкви в Вышгороде во времена Ярослава Мудрого⁵⁴.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, какую значительную роль в прославлении святых сыграл правящий киевский князь: он инициировал строительство часовни на месте сгоревшего храма, обретение и перенос мощей. Получив известие о чудесах, Ярослав призвал к себе митрополита, и, в конечном счете, убедил его согласиться на канонизацию святых. Забегая вперёд, стоит сказать, что подобная ситуация сохранялась в Русской Церкви и в последующее время, вплоть до масштабных канонизаций эпохи императора Николая II⁵⁵. Князья, цари, императоры всегда играли большую роль в инициировании прославления святых⁵⁶. Подобная практика канонизаций хорошо вписывается в византийскую систему симфонии властей, при которой императоры имели значительное влияние на жизнь Церкви: созывали Вселенские соборы, председательствовали на них, влияли на принятие решений⁵⁷.

Историки высказывают разные мнения о времени строительства первого храма в честь Бориса и Глеба, а соответственно, и канонизации святых: некоторые относят это событие к 1030-м гг., другие – ко второй половине 1040-х гг. или к первой половине 1050-х гг.⁵⁸ Первоначально почитание святых князей сосредоточилось, главным образом, в Вышгороде и Киеве. По мнению М. Ю. Парамоновой, это обстоятельство вряд ли можно интерпретировать как свидетельство местной канонизации святых, сменившейся впоследствии общерусской. «Культы святых, даже очень почтенных и популярных, как правило, концентрировались там, где находились их захоронения или реликвии, а их территориальное расширение не могло быть результатом одноразовой церковно-правовой процедуры. Главным источником распространения культа были члены княжеской семьи…»⁵⁹. «Чтение о житии…» сообщает, что сын Ярослава Мудрого – Киевский князь Изяслав Ярославич ежегодно посещал Вышгород в день памяти святых князей и «творя-ше и праздникъ велии на память святою». 20 мая 1072 г. состоялось перенесение мощей князей-страстотерпцев в новый одноглавый Борисоглебский собор, построенный Изяславом Ярославичем вместо обветшавшего. Новое перенесение мощей проходило намного торжественнее предыдущего: в нём участвовали сам князь Изяслав, его братья – князья Святослав и Всеволод Ярославичи с сыновьями, митрополит Георгий со своим клиром, настоятели киевских монастырей, среди которых был и преподобный Феодосий Печерский. Особенно важно отметить присутствие архиереев южнорусских епархий: Неофита Черниговского, Петра Переяславского, Никиты Белгородского, Михаила Юрьевского⁶⁰. Некоторые историки считают перенесение мощей Бориса и Глеба в 1072 г. их действительной канонизацией. Выдающаяся исследовательница русских месяцесловов О. В. Лосева считала, что «память Бориса и Глеба была внесена в календари только после официальной канонизации, которой являлось подтверждение митрополитом-греком Георгием в 1072 г. святости князей-страстотерпцев»⁶¹. Однако правильнее, на наш взгляд, здесь вести речь не об официальной канонизации святых (она уже состоялась при Ярославе Мудром), но об установлении нового дня их памяти. Именно в таком контексте об этом событии сообщает «Сказание чюдесъ…»: «И оттолѣ утвьрдися таковый праздьникъ мѣсяца маия въ 20, въ славу и честь святыима мученикома»⁶². Перенесение мощей при участии епископов разных епархий, клириков, паломников, безусловно, способствовало распространению почитания князей. В третьей четверти XI в. оно достигло Новгорода: имена князей упомянуты в списке святых на новгородской берестяной грамоте № 906, которая стратиграфически относится к этому времени: «Х[рист]а: Б[огороди]це: Петра и П[ав]ла Козма Дьмьяна: о[т]ча Василья: и Бориса и Глѣба: и свѣхъ с[вя]т[ы]хъ»⁶³. В конце XI в. почитание Бориса и Глеба фиксируется в Чехии: в Сазавском монастыре как драгоценные реликвии хранились частицы их мощей⁶⁴. Во имя святого Глеба и его брата был освящен алтарь обители, о чем сообщает монастырская хроника 1095 г.⁶⁵ В конце XI – начале XII в. память Бориса и Глеба была одновременно внесена в богослужебные календари разных типов: в Минею служебную (РГАДА. Син. тип. № 121. Л. 28 об.–31), в Кондакарь при Студийском уставе (Государственная Третьяковская галерея. К–5349) и в месяцеслов Мстиславова Евангелия⁶⁶. Однако, следует отметить, что включение имён святых в святцы могло значительно отставать от времени их канонизации. Так, в южнорусских месяцесловах память Бориса и Глеба появилась не ранее первой трети XIII в.⁶⁷ Наиболее надёжным признаком состоявшейся канонизации является освящение храма в честь святых, что все источники относят к эпохе Ярослава Мудрого. Как справедливо полагает М. Ю. Парамонова, для «…авторов обоих житий, писавших буквально по следам событий 1072 г., было странным утверждение об установлении праздника святым при Ярославе в том случае, если реально это произошло в ходе более поздней церемонии»⁶⁸.

2 мая 1115 г. состоялось новое перенесение мощей святых Бориса и Глеба в каменный храм, строительство которого завершилось при князе Владимире Мономахе. Эта церемония была похожа на событие 1072 г.: в ней участвовали митрополит, епископы южнорусских епархий – Черниговской, Переяславской, Полоцкой, Юрьевской, игумены крупнейших монастырей. Новое перенесение мощей и строительство каменного храма в честь Бориса и Глеба способствовало росту их почитания. В месяцесловах память первого перенесения 20 мая впоследствии слилась с памятью 2 мая, которая получила наибольшее распространение⁶⁹. В XII в. во имя святых Бориса и Глеба было освящено множество храмов по всей Руси: существующий ныне Борисоглебский собор в Чернигове (построен до 1123), в Рязани (1120–30-е гг.), в Полоцке (середина XII в.), в Кидекше под Суздалем (1152), в Новгороде (1167) и в других городах. Почитание русских мучеников достигло столицы Византийской империи. Об этом факте свидетельствует существование храма в честь святых Бориса и Глеба в предместье Константинополя. Борисоглебская церковь располагалась близ храма в честь иконы Пресвятой Богородицы «Живоносный источник», куда совершали паломничества византийские императоры⁷⁰. Она датируется 1120–1122 гг. Церковь упоминает русский паломник Антоний Новгородец, посетивший Константинополь около 1200 г.: «…а во Испигасѣ градѣ есть церковь святыихъ мученикъ Бориса и Глѣба: въ томъ градѣ явишася святии, и исцѣления многа бывають отъ нихъ»⁷¹. Русский паломник свидетельствует также о чудесном явлении святых и исцелениях по молитвам им. Вероятно, именно эти события послужили причиной строительства храма во имя русских мучеников в столице Византийской империи. Признание Константинопольским патриархатом князей-страстотерпцев святыми – факт исключительный, поскольку Византия, по общему мнению исследователей, почти не знала причисленных к лику святых правителей, хотя многие императоры были вероломно убиты своими соперниками⁷². С. А. Иванов считает, что это признание было вызвано нарастающим почитанием в самой Византии императора Никифора II Фоки, убитого в 969 г. своим родственником и другом Иоанном Цимисхием⁷³. «Этот правитель, как и братья-Рюриковичи, был убит не за веру, а “за политику”, и не иноверцами, но христианами»⁷⁴. Слово «страстотерпцы» по отношению к Борису и Глебу было использовано на Руси как перевод термина ἀθλοφόρος⁷⁵, употребленного в византийской агиографической литературе для характеристики мученичества Никифора Фоки. Однако канонизация убиенного императора, несмотря на активные попытки, предпринимавшиеся его родственниками, не состоялась, и в XI в., по наблюдениям С. А. Иванова, термин ἀθλοφόρος перестал встречаться в агиографической литературе. Однако на Руси он утвердился и был употреблен во всех произведениях, посвященных святым Борису и Глебу.

Борисоглебский цикл находится у истоков формирования особой топики святости, относящейся к страстотерпцам. Убийства в борьбе за власть были обычным явлением для княжеских междоусобиц: сам князь Владимир, Креститель Руси, сел в Киеве в 978 г., убив своего брата Ярополка. В ходе династического кризиса 1015 г., кроме Бориса и Глеба, был убит ещё один сын Владимира – Святослав, княживший в Древлянской земле (по мнению А. В. Поппэ, летописное сообщение о гибели Святослава, появившееся в летописном тексте не ранее исхода XI в., следует считать недостоверным)⁷⁶. Феномен святости Бориса и Глеба преподобный Нестор объяснял тем, что князья отказались от сопротивления и продемонстрировали христианское отношение к власти. Их смирение и следование Христу в непротивлении мучителям было воспринято как христианский подвиг. «Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая к стареишу брату (имеется в виду Святополк. – Е. Р.). Си аще бо быста супротивилася ему, едва быста такому дару чюдесному сподоблена от Бога. Мнози бо суть ныне детескы князи, не покоряющеся стареишим и супротивящеся им, и убиваемы суть: ти не суть такои благодати сподоблени, яко же святая сия (т. е. Борис и Глеб. – Е. Р.)»⁷⁷. (По мнению исследователей, мотив покорности своей участи Бориса и Глеба возникает в Сказании о них под влиянием культа св. Вячеслава Чешского: агиограф от имени Бориса в сцене моления князя накануне убиения вспоминает «среди других мучеников, принявших смерть от руки родственников (Никита и Варвара), о князе Вячеславе Чешском».)⁷⁸

В агиографических произведениях, посвященных Борису и Глебу, много внимания уделено описанию душевных переживаний князей накануне своей гибели. Они предчувствуют свою смерть, у них есть возможность изменить свою судьбу, например, бежать, но они покорно ждут исполнения предназначенного им. Состояние Бориса накануне убиения уподоблено в тексте жития страданиям Христа в Гефсимании. «Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно: побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, то минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26: 38–39). Накануне гибели Борис совершает вечерню в своем шатре, ночью он видит тяжелый сон, его мучают дурные предчувствия: «И бяше сънъ его въ мънозѣ мысли и въ печали, крѣпьцѣ и тяжьцѣ и страшьне, како предатися, како пострадати и течение съпопытати и вѣру съблюсти, яко да и щадимый вѣньцъ прииметъ от рукы Въседержителевы»⁷⁹. Внутри князя совершается непрерывная молитва о том, чтобы с честью перенести предназначенные ему страдания. Совершив заутреню, Борис ложится якобы отдохнуть на свою постель. Но на самом деле его поведение выглядит как полный отказ от сопротивления убийцам, которые вскоре его здесь и настигают.

В подвиге страстотерпцев важное духовное значение имеет переживание страдания, вызванного предательством близких людей. Подобно тому, как Христос был предан своим учеником Иудой, так и князей Бориса и Глеба обрек на гибель их брат Святополк, старейшинство («отцовство») которого они признали. Обращаясь к Святополку, севшему на киевском столе после смерти отца, Борис произносит слова: «Ты ми буди отець, ты ми брат и стареи»⁸⁰.

Владимиро-Суздальский князь Андрей Боголюбский († 1174) также пал жертвой заговора, главную роль в котором сыграли приближенные к нему «милостьници или “паробки”», т. е. те, кто кормились и богатели за счёт милостей князя⁸¹. Он был убит с особой жестокостью и коварством. Летописный рассказ «О убьении Андрееве» построен на аналогии с описанием кончины святых Бориса и Глеба: в тексте говорится, что Андрей «кровью мученичьскою умывся прегрешений своих со братома своима с Романом и с Давыдом (т. е. с Борисом и Глебом. – Авт.)»⁸². Меч святого Бориса, привезённый Андреем из Вышгорода, стал символом духовного родства и общности судьбы двух князей. Хотя реальные обстоятельства гибели Андрея, описанные с большой точностью очевидцем события или со слов очевидца, отличались от обстоятельств кончины святых Бориса и Глеба, автор несомненно искал сходные черты. Так, он утверждает, что Андрей знал накануне о замыслах врагов: «убийство слышавъ напередѣ до себе»⁸³. Но при этом князь ничего не предпринял для своего спасения. Однако по ходу дальнейшего рассказа становится ясно, что убийцы застали князя врасплох. Он ищет в спальне свой меч, но не находит, поскольку накануне ключник Анбал выкрал его из княжеской спальни. Князь отчаянно сопротивляется, автор Повести отмечает, что Андрей обладал большой физической силой. По мнению замечательного исследователя княжеских житий Н. И. Серебрянского, «параллель Андрея со святыми Борисом и Глебом вызвана не столько действительным сходством отдельных событий в жизни этих святых, сколько желанием дать одинаковое агиографическое освещение не совсем сходных событий…»⁸⁴. Важной характеристикой святости страстотерпца является его личное христианское благочестие. Автор рассказа воспевает храмоздательскую и монастырскую деятельность князя, его щедрую благотворительность, любовь к молитве. По мнению агиографа, Андрей за свою благочестивую жизнь всё равно был бы прославлен после кончины в лике святых, но Господь даровал ему высочайшую честь стать мучеником и сподобиться тех же венцов, которых удостоились его святые предки Борис и Глеб. В конце своего повествования автор обращается к князю с молитвой: «Ты же, страстотерпьче, молися ко всемогущому Богу о племени своемъ и о сродницѣхъ и о землѣ Руськои»⁸⁵. Это обращение говорит о том, что Повесть об убиении Андрея Боголюбского создавалась для его канонизации. Однако она не состоялась. Вероятной причиной могло послужить отсутствие чудес. Повесть ничего не сообщает о чудесах, происходивших по молитвам князю или около места его погребения, в то время как все житийные памятники о Борисе и Глебе свидетельствуют о чудесах, совершившихся по молитвам этих святых. Другая причина несостоявшейся канонизации могла заключаться в отсутствии на то политической воли. Авторитарное правление Андрея Боголюбского стало причиной сильного недовольства у населения Владимиро-Суздальской земли. Пришедший ему на смену в 1178 г., после завершения междоусобной войны, Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, возможно, считал, что для канонизации брата нет достаточных оснований. По мнению исследователей, убийство Андрея Боголюбского было расценено правящим князем, прежде всего, как государственное преступление: на стене Преображенского собора в Переславле-Залесском, где в 1175–1176 г., ещё до окончания междоусобицы, находился Всеволод, было сделано граффити об убиении Андрея Боголюбского⁸⁶. Убийц князя подвергли церковному проклятию: позднее их имена высекли на той же стене Преображенского храма в параллельном столбце⁸⁷. Андрей Боголюбский был прославлен в лике святых только в XVIII в. 15 октября 1702 г. во время ремонта владимирского Успенского собора обрели его мощи и положили в раке на северной стороне храма. В 1768 г. при новом освящении Успенского собора, северный придел которого до того был посвящен Благовещению Пресвятой Богородицы, переосвятили во имя Андрея Боголюбского⁸⁸.