Kitabı oku: ««Жить в двух мирах»: переосмысляя транснационализм и транслокальность», sayfa 6

Здесь еще следует отметить такую тенденцию. Потоки информации из места миграции в сторону дома гораздо беднее, нежели обратное движение, что подтверждают не только интервью с информантами, но и беседы с их родственниками, остающимися дома. Как показали наши интервью с ними, родители и дети на самом деле немного знают о жизни своих мигрантов. Эта информация достаточно общая, недетализированная: кем работает, в какой квартире живет – вот практически и все. В то же время обратный поток информации новостей из дома более насыщен. Мигранты пытаются компенсировать свое отсутствие разговорами о том, что происходит дома, подробно выспрашивают о семейных новостях и новостях сообщества. Более того, согласно наблюдениям, зачастую разговоры ведутся просто о каких-то повседневных делах – кто подметал двор, что ели на ужин и прочее. Через такие разговоры выстраивается пусть виртуальная, но тем не менее поделенная повседневность, создается иллюзия присутствия. Мигранты виртуально продолжают жить дома, не пуская родных и близких в свою жизнь в миграции, тем самым производят границы и формируют собственную автономию.

Отдельно стоит задуматься о том, какая биография транслируется исследователю. Следует сказать, что за время нашего продолжительного общения с мигрантками их биографии претерпевали определенные изменения. Так, сначала, на стадии нашего знакомства, шла значительная селекция фактов – очевидно, мои информантки в этот момент активно размышляли о доверии, о том, какие факты биографии можно открыть исследователю, а какие следует придержать или утаить вовсе. Например, рассказы о жизни дома, об опыте замужества и о детях шли непринужденно и без значительной селекции. С одной стороны, моя исключенность из локальных домашних контекстов и, более широко, из культуры среднеазиатских обществ обеспечивала своего рода безопасность. С другой стороны, женская солидарность, разделенный опыт позволяли им делиться со мной фактами приватной жизни без опасений, что я не пойму или осужу. При этом сами рассказы были полны драматизма, изобиловали страшными подробностями об отношениях с мужем или о проблемах со свекровью. Нарративы строились таким образом, чтобы легитимировать миграцию, ибо из них было понятно, что находиться далее дома не было никакой возможности и единственный способ решения проблем – миграция. В этих нарративах женщина конструировала себя прежде всего в роли жертвы. Однако многие другие темы были свернутыми. Для меня до сих пор во многих кейсах остается загадкой то, как оформляется регистрация. Практически все мои информанты (и мужчины в том числе) говорят об «одном знакомом» или о «знакомом знакомого», номер телефона которого «дали знакомые» и которому позвонили с просьбой о помощи, а тот «помог» за определенную сумму. При этом найти концы и получить подробности в этой истории почти невозможно. Очевидно, опасения по поводу нелегальности процедуры заставляют информантов сворачивать такие нарративы.

В ходе дальнейших встреч с мигрантками история их жизни уже несколько меняется. Воспоминания о жизни дома смягчаются, они уже не полны прежнего драматизма. Нарративы о жизни в Петербурге разворачиваются более широко, даже истории легализации уже не звучат столь невнятно и таинственно. При этом тема поиска партнера в миграции начинает доминировать. Моя вторая встреча с Зебунисо, о которой я писала выше, фактически полностью была посвящена рассказу о смене партнеров и опыте жизни с разными мужчинами в Петербурге. Изобилие любовных историй и в то же время избегание имен запутали меня окончательно. В данном случае женщины, с одной стороны, говорят об одиночестве и о желании устроить свою жизнь «по-прежнему». Мехрафруз (мигрантка из Таджикистана, 32 года, разведена, двое детей живут в семье мужа) говорила мне: «Как я устала работать! Как я хочу наладить свою жизнь… Встретить мужчину и уже больше не работать. Заниматься только домом». Здесь речь идет именно о восстановлении прежнего социального порядка, как это «принято дома». С другой стороны, сами рассказы о поиске партнера демонстрируют активность субъекта. Женщины позиционируют себя в качестве тех, кто сам ищет, выбирает, принимает решение, что, по словам тех же информанток, практически невозможно дома.

Анализ различных версий биографий, меняющихся с течением времени, за двухлетний период общения со мной, демонстрирует движение к эмансипации¹⁰⁵, формированию субъектности. В последние наши встречи представление о себе как о жертве у женщин-мигранток практически уходит. Эмансипация происходит не только в приватной сфере, у женщин формируется и правовая субъектность. Так, Нодира (мигрантка из Узбекистана, 40 лет, не замужем, в Петербурге живет вместе с партнером и его женой) за время нашего знакомства значительно поменяла нарративы о ксенофобии со стороны местного населения. Если раньше факты проявления нетерпимости по отношению к себе Нодира или замалчивала, или представляла как случайные, например как индивидуальное проявление невежливости, или же трактовала как собственную вину («Я, наверное, слишком громко по телефону говорила, помешала»), то теперь ситуация изменилась. Нодира подробно рассказывает о конфликтных ситуациях и о фактах нарушения своих прав, называя индивидуальные проявления нетерпимости фашизмом, а нарушение прав – дискриминацией.

Итак, изменение биографических нарративов с течением времени связано и с выбором тем и событий, которые составляют биографическую канву, и с иной трактовкой одних и тех же событий, и с конституированием иной личности. Здесь мы видим биографии сильных и автономных женщин, берущих ответственность за свою жизнь и управляющих ею. Женщины-мигрантки формулируют себя вовне уже как активных, эмансипированных субъектов. При этом транснациональные переключения в конституировании себя в различных ситуациях повседневности позволяют мигранткам существовать бесконфликтно, сочетать, казалось бы, несочетаемое.

Пожалуй, в заключение этой главы уместно вспомнить теорему Томаса о том, что определение ситуации как реальной делает ее – эту ситуацию – реальной по своим последствиям. Множество версий биографий производит и множество субъектов, которые оказываются транснациональными по своей сути, ибо в своих действиях ориентируются и на отправляющее, и на принимающее сообщество.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

В этой работе я попробовала обратиться к концепции транснационализма и рассмотреть, как она работает не в глобальных и наднациональных масштабах, но в масштабах повседневной жизни мигрантов, обращая внимание на незначимые на первый взгляд детали их жизни. Как показывает исследование, два и более мира все время присутствуют в жизни мигранта и заставляют его постоянно считывать контексты различных ситуаций взаимодействия и вести себя в соответствии с разными требованиями.

Мне представляется, что такой подход обогащает концепцию и позволяет лучше понять общие жизненные стратегии мигрантов и их идентичности. Так, понимание того, как работает транснационализм в повседневности, может снять с повестки вопрос о единой интеграционной стратегии, ибо эти стратегии оказываются множественными и ситуативными. Кроме того, подобный подход предлагает новые исследовательские фокусы, в частности внимание на ситуации «переключения» систем координат и на исследование санкций в ситуации нарушений или ошибок. Обучение «быть мигрантом» – это особый процесс, в который включено множество агентов, среди которых и земляки мигранта, имеющие больший стаж миграции, и хозяева квартир, и непосредственные руководители и начальники на работе, и коллеги. Все они так или иначе ресоциализируют, обучают мигранта различным правилам повседневной жизни. Методологическое приращение исследования можно связать с вниманием к множественным контекстам и ситуациям, в которых оказываются мигранты, вынужденные по-разному реагировать на разные вызовы.

Согласно проведенному исследованию, для мигранта существует более чем две рамки референций, которые обычно связываются с отправляющим и принимающим обществами. Зачастую в среде мигрантов формируются свои собственные, отличные от прочих правила и ориентиры. При этом сами сообщества интерсекциональны и складываются с учетом множества социальных характеристик, где актуальны не только и не столько этническая и гражданская принадлежности, но и гендер, возраст, стаж миграции, сфера занятости и должность, близость биографических траекторий. Констелляция таких социальных характеристик влияет на степень близости отношений и позволяет формировать свои правила взаимодействия и свои моральные ориентиры.

Как показало исследование, мигранты конструируют множественную и при этом непротиворечивую субъектность, которая прочитывается и в транснациональных биографиях и имеет свое телесное выражение. В фокусе моего исследования были мигрантки из Средней Азии, реализующие миграционный сценарий «починки социального статуса». Эти женщины в миграции проходят процесс эмансипации и автономизации, формируют собственную субъектность. В данном случае нам важно не только и не столько изменение субъектности само по себе. Представляется, что на примере анализа повседневной жизни женщин-мигранток более заметна работа транснациональных механизмов и ситуации переключения «систем координат».

Транснациональная семья

ДЕНЕЖНЫЕ ПЕРЕВОДЫ
НЕРЕАЛИСТИЧНЫЕ ОЖИДАНИЯ И КОНФЛИКТУЮЩИЕ ОБЯЗАННОСТИ ПО ОТНОШЕНИЮ К СЕМЬЕ¹⁰⁶

Медина Айтиева

«Дом» находился на окраине Якутска¹⁰⁷ и не был предназначен для жизни – не имел бытовых удобств. В нем жило более дюжины мигрантов из северо-восточного Кыргызстана. «Скорей, скорей!» – закричала Айдай, вбегая в дом апрельским утром 2012 года¹⁰⁸. Я находилась в процессе адаптации к ежедневным испытаниям мигрантской жизни в Сибири, проводя мультилокальное этнографическое исследование транснациональных семейных практик в Кыргызстане и России. Мы с Жылдыз, младшей сестрой Айдай, стали одеваться, что непросто сделать в комнате, где вместе с нами, двумя незамужними женщинами, жили двое неженатых мужчин. Раздевалкой служил угол, отгороженный занавеской. Нижний ярус двухъярусной кровати, аккуратно завешенный самодельными шторами, был гардеробной, где я переодевалась, кладовой, где я хранила одежду и вещи, и моим убежищем. Было примерно полвосьмого утра. Торопливо проглотив завтрак – горячий черный чай с сахаром, мы быстро почистили зубы и схватили сумки. Айдай воскликнула, что Бакай байке согласился подвезти нас по дороге на работу¹⁰⁹, и мы выбежали из дома. Каждое утро Бакай, таксист в возрасте около пятидесяти лет, заводил замерзшую за ночь машину и оставлял ее греться на несколько минут. Мы побежали к стоящей за забором машине, как побежал бы любой в 20 градусов мороза, сели в нее и стали ждать, а из выхлопной трубы вырывались клубы теплого газа. Альтернативным вариантом было бы дойти до главной дороги, сесть на общественный транспорт и доехать до столичного рынка, где находилась парикмахерская, в которой работали девушки. Но при минусовых температурах пятнадцатиминутная поездка в теплой машине не идет ни в какое сравнение с часовой тряской в городском транспорте.

Когда машина тронулась, я сразу почувствовала, как в воздухе повисло напряжение. Мы поблагодарили водителя, чувствуя вину за то, что присоединились к девушкам, не зная, сколько они нас уже ждут. Бакай открыл окно машины и закурил. Тишину прервала перебранка между супругами. «Дай мне 6 тысяч [100 долларов]», – начал Бакай тихим голосом, глядя на жену Айнаш в зеркало заднего вида. «Зачем тебе?» – с раздражением спросила Айнаш. «Я дочери пошлю [на день рождения] <пауза> остальное она передаст…» Бакаю не удалось окончить фразу. Айнаш перебила его гневными риторическими вопросами: «Зачем?! Когда мы перестанем посылать? Когда откладывать начнем? Мне надоело посылать [деньги]». «Че ты кричишь?!» – перешел на русский возмущенный Бакай. Айнаш с жаром отреагировала: «Мы же сюда зарабатывать приехали, чтобы накопить денег [акча чогултканы] и уехать пораньше!» Бакай с досадой воскликнул: «А, какая разница!» Потом махнул рукой и прокричал жене: «А, не надо! Бербей эле койчу! Когда речь о твоих родственниках, ты всем [деньги] раздаешь, а когда о моих, ты вот так!» В попытке окончить спор он переключил передачу и быстро повел машину по обледенелой улице сквозь утренний трафик.

Мы не проронили ни слова. Я сидела неподвижно, закутавшись в толстый пуховик, необходимый в якутскую весеннюю погоду: отчасти для того, чтобы спрятаться от дымного ледяного воздуха, а отчасти – чтобы не вмешиваться в чужие семейные дела. Диалог разбудил меня, я снова была «в поле», согласно определению, данному Рэймондом Мэдденом в книге «Быть этнографом»: я «[хотела] настолько приблизиться к [моим] информантам, [насколько это возможно] в течение отведенного времени, но все же [придерживалась] критической этнографической позиции»¹¹⁰. Тем временем Айнаш продолжала: «Да конечно! Мои родственники нам помогали, когда [деньги] нужны были!» На это Бакай мгновенно ответил: «Тогда достань деньги, которые нам должен твой брат!» Айнаш резко оборвала диалог: «Нет, мы не будем этого делать!» После этого они без лишних любезностей высадили нас около работы. В сущности, вышеприведенный эмоциональный диспут коснулся одной из дилемм, которые часто порождают споры между мигрантами: пересылать или откладывать заработанное – чогултуш керек [мы должны копить]. Практика денежных переводов отражает противоречивую природу внутрисемейной и межсемейной политики, так как мигранты вынуждены растягивать ограниченные ресурсы, распределяя их внутри семьи или между семьями, при этом добывая средства к существованию в географически отдаленных от дома местах. В данной статье рассматривается процесс принятия решений о пересылке денег в транснациональных семьях, где члены семьи «живут отдельно друг от друга в течение кратких или продолжительных периодов времени, однако держатся вместе и создают нечто потенциально воспринимаемое как чувство коллективного благополучия и единство, а именно семейственность»¹¹¹. Транснациональная перспектива позволяет мне выдвинуть на передний план важность «создания большой сети транснациональных отношений»¹¹². Я задаюсь вопросом: когда члены семьи живут по обе стороны границы, каким образом организована семейная жизнь на транснациональном уровне? Как меняются семейные практики, какая динамика объясняет процесс принятия решений по поводу пересылки денег домой?

КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ И КОНТЕКСТУАЛЬНЫЕ РАМКИ ИССЛЕДОВАНИЯ

Нарастающий глобальный интерес к транснационализму со временем захватил и постсоветские исследования миграции в Средней Азии¹¹³. Принимая во внимание повышенный интерес к роли денежных переводов, связанный с глобальной миграцией¹¹⁴, международные организации по вопросам развития выразили надежду на сокращение бедности посредством денежных переводов, стимулирования инвестиций и развития сельской местности¹¹⁵. Моя работа уводит современные дебаты о миграции в сторону от экономического детерминизма, согласно которому переезд мигранта представляет собой его рациональный личный выбор¹¹⁶, а также от «методологического национализма»¹¹⁷, где исследования миграции анализируют объекты, находящиеся в одном национальном государстве. В отличие от «одноместной этнографии» (single-site ethnography)¹¹⁸, «многоместная этнография» (multi-sited ethnography) «дает представление о сложной структуре транснациональных феноменов», не опирается на конкретные теоретические выкладки и позволяет исследователю разработать концептуальные рамки прямо на месте исследования¹¹⁹. В то же время многоместное исследование ограничено физической неспособностью единственного исследователя наблюдать и описывать несколько одновременных действий, происходящих в разных точках¹²⁰. Таким образом, необходимо разрабатывать новые методологические подходы к историям миграции¹²¹.

Масштабный анализ¹²², как правило, сводит пересылку денег к цифрам и упускает такие нюансы, как истории миграции¹²³. В этом методе не уделяется должного внимания гендерным¹²⁴ и поколенческим структурам¹²⁵, а они имеют гораздо более долгую историю. К примеру, отчет о динамике перевода денежных средств в Кыргызстан¹²⁶, основанный на опросе 1200 домохозяйств, показал, что 50% бюджета этих семей было вложено в постройку жилья, ремонт или покупку недвижимости, в то время как 27% денежных переводов представляли собой целевые вложения, направленные на содержание скота¹²⁷. Другие исследования показали, что члены семей мигрантов покупали себе машины, оплачивали образование детей¹²⁸, выделяли деньги на различные обряды¹²⁹, вкладывались в земледелие¹³⁰, однако в основном тратили деньги на повседневные нужды. В целом исследования отмечают положительное влияние миграции на сельские домохозяйства, однако, судя по некоторым работам, вырисовывается печальная картина зависимости сельских жителей от денежных переводов, отсутствия развития в деревнях и негативного воздействия миграции на оставленных дома детей и стариков¹³¹. Прогнозы СМИ насчет денежных переводов, связанные с падением рубля в 2014 году, неблагоприятны для Кыргызстана и других стран Средней Азии¹³². Однако я утверждаю, что за цифрами и процентами легко упустить из виду сложную природу переговоров о том, на что кыргызы считают себя «обязанными» тратить деньги, так как эти переговоры заключают в себе сложноструктурированные формы взаимодействия между членами семьи, встроенные, в свою очередь, «в ценностные локальные структуры»¹³³.

В целом в СМИ не отражены последние тенденции феминизации труда в Кыргызстане как инструмента увеличения женского капитала¹³⁴. Литература о миграции в постсоветской Средней Азии в основном отмечала именно мужчин-мигрантов как главных кормильцев семьи. Однако доклад ООН о международной миграции¹³⁵ сообщает, что женщины составляют примерно 55% всех кыргызских мигрантов. В связи с этим мы должны сменить культурно-аналитический фокус и обратить внимание на то, как миграция порождает новую семейную динамику. Мои данные подтверждают, что женщины добросовестно и активно посылают деньги домой¹³⁶. Выходя замуж, кыргызские женщины, как правило, переезжают в дом мужа, и «от них ожидается соблюдение обычаев, принятых в доме мужа», включая утрату контроля над заработанными деньгами¹³⁷, при этом они сталкиваются с трудностями при пересылке денег расширенной семье. Несмотря на это, чувство долга по отношению к «своим» родственникам в результате миграции у женщин возрастает. В этом смысле женщины «разрабатывают стратегии в рамках конкретных ограничений», принимая участие в том, что Дениз Кандийоти¹³⁸ называет «патриархальной сделкой». Мобилизуя одни родственные связи и пренебрегая другими, женщины управляют патриархальными структурами, активно и пассивно сопротивляясь субординации.

Таким образом, я утверждаю, что пересылку денег следует рассматривать как составную часть семейных отношений между мигрантами и немигрантами, а также как иллюстрацию непростых отношений между различными обязанностями членов семьи, которые встроены в их социальные роли, гендер, возраст, семейное положение и родословную. Эти отношения осложняются в различных контекстах. На них влияют условия жизни мигрантов, умение человека приспособиться, а также его сети контактов: в решениях, связанных с пересылкой денег, отражается сложная природа внутрисемейной и межсемейной политики, основанная на постоянных переговорах. Данная статья основана на этнографических интервью с членами мигрантских семей и на опыте включенного наблюдения семейной повседневности в Кыргызстане и России. Этим текстом я бы хотела сделать вклад в дискуссию о денежных переводах, привлекая при этом массив литературы о семейных практиках¹³⁹, о согласовании зон ответственности и семейных обязанностей¹⁴⁰, где семьи анализируются с точки зрения процессов, то есть того, что они делают, без предварительных предположений о том, кем они являются. Я рассматриваю пересылку денег как иллюстрацию запутанных и потенциально конфликтных отношений между родственниками. В частности, я сосредотачиваю внимание на том, что пересылка денег является не просто способом адаптации, отражающим прожиточный уровень семьи и ее материальные нужды, но неотъемлемой частью культурно обусловленных семейных ролей и обязательств, осуществляемых через культурно значимые практики ожиданий. Транснациональная жизнь порождает подвижные (fluid) семейные отношения и позволяет под необычным углом рассмотреть, как в кыргызских семьях происходит согласование индивидуальных и семейных интересов, как мигранты справляются с требованиями и ожиданиями родственников, живя в другом национальном государстве. Чтобы продемонстрировать, как организована транснациональная семейная жизнь, я рассматриваю три основные темы, не претендуя на их исчерпывающий разбор. Во-первых, я изучаю основные (социоэкономические, географические, культурные) условия жизни мигрантов в России, облегчающие или затрудняющие пересылку денег родственникам. Во-вторых, я описываю противоречия между ожиданиями мигрантов и немигрантов, между реалиями жизни в разных странах и новыми стратегиями аккумуляции денежных ресурсов. Наконец, я демонстрирую влияние миграции на динамику власти в семье и на символическое значение мигранта.

ПЕРЕСЫЛКА ДЕНЕГ: РОССИЙСКИЙ КОНТЕКСТ

В 2010 году Айнаш прилетела из Бишкека в Якутск с неженатым сыном Сардаром, взявшим академический отпуск в университете, чтобы помочь семье «встать на ноги» [бутубузга туралы деп келдик]. В этом смысле миграция была согласованной стратегией семьи временно разделиться и зарабатывать средства к существованию в разных местах жительства, в разных государствах, став «трансмигрантами»¹⁴¹. Через год оставшийся без работы Бакай присоединился к жене и сыну в России, отправив дочь школьного возраста жить к тете по материнской линии в Нарынскую область¹⁴². Транснациональные семьи стали нормой для постсоветского Кыргызстана, примерно одна пятая населения страны – трудовые мигранты¹⁴³, а треть ВВП составляют денежные переводы от мигрантов¹⁴⁴. Уровень безработицы в Кыргызстане достиг 18%¹⁴⁵, и эта страна наряду с Таджикистаном вошла в десятку стран мира, получающих самый большой объем денежных переводов из‐за рубежа¹⁴⁶. Исследования

транснационализма¹⁴⁷ ставят вопрос о том, каким образом меняющиеся технологии помогают сохранять связь между членами семьи. Преодолевая географический, пространственный и эмоциональный разрыв¹⁴⁸, семьи поддерживают контакт по мобильному телефону, посылают фотографии и СМС. Мигранты и их семьи передают друг другу небольшие посылки и подарки через соотечественников, навещающих родной дом: возросшее количество авиарейсов между Россией и Кыргызстаном предоставило больше возможностей для таких оказий. В данном разделе рассматривается то, как мигранты делают выбор в пользу жизненных условий, позволяющих им откладывать деньги и переводить их на родину.

Вначале Айнаш с сыном снимали комнату в двухкомнатной квартире вместе с другой семьей мигрантов из Кыргызстана с целью минимизировать расходы. Делить арендную плату выходило гораздо дешевле, чем жить отдельно и выплачивать каждый месяц 25–30 тысяч рублей, что составляет средний месячный заработок мигранта¹⁴⁹. Через знакомых Айнаш быстро нашла работу продавщицей. Научившись ориентироваться в местных бюрократических процедурах регистрации, она подала документы на оформление вида на жительство. В то же время она находилась в поиске «легальной» работы, которая бы позволила ей переводить налоги в Пенсионный фонд России и повысила бы вероятность того, что она в будущем станет получать пенсию как гражданка России. Несмотря на то что Айнаш предлагали более высокооплачиваемую работу, не все работодатели были готовы трудоустроить ее официально и платить соответствующие налоги. В результате Айнаш «легально» устроилась уборщицей в салон красоты, куда выходила на работу два раза в неделю – по состоянию здоровья. Ее зарплата была низкой – 10 тысяч рублей (340 долларов) в месяц, однако Айнаш была рада, что у нее все в порядке с документами. Кроме того, начальство предложило ей, полупрофессиональной массажистке, шабашку (черный заработок) – делать массаж работницам салона за 500 рублей, притом что в якутских спа-салонах услуга массажа стоила 2000 рублей (67 долларов). Это позволило семье покрывать расходы на аренду жилья, еду и ежедневные нужды за счет зарплаты сына, откладывая или пересылая в Кыргызстан зарплату матери.

В 2011 году на медосмотре, обязательном для регистрации по месту жительства, Айнаш узнала, что серьезно больна. Чтобы оплатить лечение и пребывание в больнице, семье пришлось истратить все сбережения, и это не могло не повлиять на их цели и планы на будущее. Поэтому когда Бакай присоединился к семье в 2012 году, они решили переехать в коммуналку вместе с племянником Айнаш. Это и был «дом», фигурировавший в начале статьи. Он напоминал офисное помещение с несколькими комнатами. Это жилье бесплатно предоставлялось работодателем племянника Айнаш. Здесь поселились строительные рабочие, одинокие и с семьями; большинство из них были родом из той же деревни в Нарынской области, что и мои информанты. Бакаю и Сардару не нравилось жить в одном пространстве с другими мигрантами, да еще и вдали от центра города, однако это решение позволило семье откладывать больше денег. Сидя в крохотной обустроенной комнатке, Айнаш призналась, что они здесь живут «нелегально, но бесплатно». Они не были официально зарегистрированы в этом доме, но сохраняли регистрацию в предыдущей квартире на случай полицейской облавы¹⁵⁰. Так как племянник Айнаш «договорился» об их комнате без ведома начальства, они не могли зарегистрироваться в коммунальной квартире, однако риск оправдывался возможностью откладывать по 15 тысяч рублей (500 долларов) в месяц, так что они вели себя «тише воды, ниже травы».

Все трое членов семьи были трудоустроены. Труднее всего было устроиться на работу Бакаю – он никак не мог найти подходящее место, что негативно сказывалось на семейном бюджете. На следующий день после вышеописанной ссоры с женой Бакай объяснил мне, что расставание с устоявшимся кругом зажиточных друзей и родственников в Кыргызстане вывело его из равновесия. Бакай справлялся с ностальгией по прежнему образу жизни, знакомясь с новыми друзьями в кафе, что нервировало его жену. Айнаш единственная из семьи получила российское гражданство и имела фиксированный доход, который хранила на банковском счете. Зарплата Сардара, напротив, менялась каждый месяц в зависимости от потребностей строительной фирмы, где он работал. По словам Айнаш, женщины более склонны хвататься за любую работу, в то время как мужчины выбирают то, что им подходит. Бакай, которому было уже около пятидесяти лет, отказался устраиваться на доступные вакансии (например, продавцом в продуктовый магазин или на рынок, официантом в кафе), также он не был заинтересован в работе строителем, куда устраивалось большинство мужчин (он считал это «грязной работой»). Айнаш мечтала выйти на пенсию в России в положенные 55 лет, вернуться в Кыргызстан и после этого приезжать в Россию лишь изредка – за пенсией. Однако как натурализованной гражданке ей пришлось бы проработать десять лет, прежде чем получить право на пенсию. С иронией она сравнивает прежнюю работу тренером университетской спортивной команды со своей нынешней: «И вот я уборщица в свои [почти] 50», – и показывает руки, воспаленные от частого контакта с моющими средствами: аллергия развилась как побочный эффект химиотерапии. Айнаш признает, что они приехали в Якутск «от отчаяния», после того как потеряли свой бизнес. Приняв неудачное решение и одолжив крупную сумму денег друзьям и родне в неспокойные 1990‐е, они обанкротились и были вынуждены продать свой дом. Семья надеялась, что работа за границей позволит им «хотя бы вернуть дом», а также женить сына и дать образование внукам – достичь целей, к которым, как кажется, не прийти «быстро», если живешь в Кыргызстане.

Их соседу Турсуну, приехавшему в миграцию одному, без семьи, жилось труднее. Турсун, отец троих детей, которому немного за сорок, рассказал, что работать в России одному дорого и одиноко. Изначально он делил комнату с двумя другими мигрантами, и каждый из них платил за аренду 10 тысяч рублей (333 доллара) в месяц, но потом Турсун переехал в бесплатное жилье. Теперь он жил в маленькой комнатке вместе с тремя другими рабочими. «Мы по очереди готовим и убираем. Мы скидываемся примерно по 8 тысяч рублей (267 долларов) в месяц, даже если едим простую пищу. На ужин готовим много еды, чтобы еще осталось завтра на обед». Несмотря на то что Турсун подсчитывал деньги, которые тратил на еду, и почти никогда не проводил досуг вне дома, его зарплата была непредсказуемой. Он должен был получать 6 тысяч рублей (200 долларов) еженедельно, но иногда фирма задерживала зарплату, обещая расплатиться с Турсуном ближе к его отъезду в Кыргызстан. Это затрудняло планирование, связанное с пересылкой домой значительных сумм.

ТУРСУН: У меня семья не понимает. Дома считают, что я здесь живу отличной жизнью. Да, я зарабатываю понемногу. Плачу за еду, и откладывать трудно. Если я пошлю мало денег, кѳзгѳ кѳрүнбѳйт [их не видно невооруженным глазом]. Крупные керек [должен]. Я должен посылать крупные суммы. <пауза> Не меньше 20 тысяч [кыргызских сомов, 13 тысяч рублей]. <пауза> Мы [соседи] пытались помогать друг другу. Это не сработало. Однажды мы играли в «черную кассу» на 3000 рублей. Мы все получаем деньги по субботам.

МЕДИНА: Как это работает?

ТУРСУН: Скажем, сейчас очередь Азы. Каждый из нас дает ему по тысяче рублей, и у него есть добавочные три тысячи, чтобы послать домой. Мы это делали три недели подряд, а потом наступила моя очередь. Но мне нужно было послать деньги до того, как пришла моя очередь. Так что трудно дождаться очереди. Все, что меньше 8 или 9 тысяч [кыргызских сомов, 6 тысяч рублей], – мало.

Турсун ходил из дома на работу по самой короткой дороге и никогда не гулял по городу.

«У нас длинный рабочий день, потом мы приходим домой, едим и отдыхаем. В некоторые дни мы телевизор смотрим, по выходным баню топим, что еще надо? Ходишь везде, деньги тратишь… <пауза> я не могу так».

Для Турсуна сумма переведенных денег измеряется в материальных вещах, которые покупает его жена, оставшаяся в Кыргызстане. Как он объяснил, пересылаемые им деньги покрывают не только быкы-чыкы (повседневные) издержки (питание, счета, ежедневные траты), но и крупные домашние траты, такие как мебель, скот и расходы на свадьбу дочери. Мои интервью с мигрантами показали, что пересылке денег часто препятствовали более насущные нужды: ежедневное обеспечение жильем и едой, поддержание постоянной занятости, получение заработной платы, бюрократические процедуры и прохождение медосмотров. Огромный ежедневный стресс, связанный с жизнью за границей, также не соответствует ожиданиям родственников, что мигрант будет регулярно переводить деньги в определенном объеме. Как станет видно в следующем разделе, эти ожидания несут и эмоциональную нагрузку.