Kitabı oku: «Кавказ. Выпуск XVII. Черкесия», sayfa 9

Цю значит «бык». Плата эта принимается натурой, а также предметами домашнего хозяйства и т. п. вещами по оценке посредников: цю равняется 6 moon.

Toon значит «штука, или отрезок ткани», достаточный на платье мужское или женское.

В число наличной уплаты отдают часто детей обоего пола, рожденных в рабстве. Ребенок должен быть ростом не менее 5 бже (бже – длина раскрытой кисти руки от мизинца до большого пальца – пядь, четверть). Красота лица, стройное телосложение имеют большой вес при определении стоимости мальчика или девочки. Они оцениваются на стоимость сха.

Обычаи и обязательства, составляющие основные начала гражданского и уголовного права горцев

1. Убийство человека выкупается уплатой цены крови (тлоувас).

В прежнее время цена крови была (сха):

За убийство пши (князя) – 100

За убийство вуорка (дворянина) – 42

За убийство тлфокотля (простолюдина) – 20

Счет, сха, за убийство вуорка состоял из следующих вещей:

Панцири – 2

Шлемы – 2

Шашки из сорта, который называется кияме – 2

Налокотники – 2 пары

Хорошие кони – 2

Ружья (ценой в 16 быков) – 1

Серебряный кубок – 1

Быки – 8

Посредственные лошади для дополнения

счета до 42 сха 25

Итого – 42 сха

Счет за убийство тлфокотля:

Рабы – 2

Панцири – 2

Шлемы – 2

Налокотники – 1

Шашки – 2

Ружья – 2

Лошади – 2

Итого – 20 сха

Впоследствии цена крови дворянина была назначена в 30 сха, а еще позднее цена крови простолюдина возвышена сперва до 28 сха, а потом и до 30. По шариату, повсеместно вошедшему в употребление, цена крови определена в 200 нестельных коров (чемебгуо). По общему согласию этот штраф признан равняющимся пене в 30 сха.

2. Кто убьет раба, тот не подлежит кровомщению со стороны его хозяина; цены крови не полагается, но уплачивается стоимость убитого.

3. Нанесенные раны, если дело кончилось миролюбивой развязкой, осматриваются посредниками и, судя по степени вреда, который они причиняют, по величине отверстия, и в особенности, по повреждению костей, оплачиваются различными пенями – не больше половины цены крови и не меньше ее четверти, если не осталось никакого увечья.

4. Удар палкой, если его след остался заметен, вознаграждается уплатой нескольких сха. Если следов удара нет, обидчик платит, как и за удар плетью, несколько цю. Эта пеня носит особенное название ггазюеж и может считаться платой за бесчестие, которое падает на получивших подобные удары.

В прежнее время удар, нанесенный дворянину (вуорк), выкупался пеней в четверть цены крови (тловуас).

5. Обида, нанесенная семейству обесчещением женщины или девушки, если дело доходит до миролюбивого соглашения, прежде оплачивалась ценой 15 ценностей сха за дворянина (вуорк); в настоящее время одна и та же пеня назначается и для дворянина, и для простолюдина (тлфокотль). Она составляет двадцать четыре головы крупного скота.

В прежнее время муж сам казнил свою преступную жену – обрезал ей кончик носа и выгонял. Но уже давно обычай этот потерял свою силу. Бывали примеры, что муж убивал жену, не навлекая на себя кровомщения ее родных и не делаясь нисколько ответственным перед ее родственниками. Теперь преступные жены отсылаются обратно в дом родителей. Чаще всего женщины и девушки, впавшие в грех прелюбодеяния, продавались вместе с их незаконнорожденными детьми туркам. Это делалось в той целью, чтобы как-нибудь придать забвению позор, падающий на их родных, и еще по той причине, что для этих женщин нет уже никакой возможности выйти замуж в своем крае.

6. Нет определенного закона для наказания изменников. Собрание народных старшин решает их участь.

7. Совершивший воровство обязан возвратить именно то, что украл; если же он не может этого сделать, то вносит плату, в семь раз большую цены украденного. Кроме того, он платит штраф в девять цю (быков).

Если воровство совершено со взломом, штраф увеличивается до десяти цю, но не больше, собственно в вознаграждение за бесчестие, нанесенное воровством дому. В прежнее время дворянину (вуорк) за бесчестие дома платили пятнадцать сха, а простолюдину (тлфокотль) – семь.

Если вор попадается вторично, штраф увеличивается до двадцати четырех цю. Но если и после этого не исправится и будет продолжать заниматься воровством, то объявляется психядзе, то есть «лишенным покровительства законов».

8. У дворян (вуорк) и простолюдинов (тлфокотль) отцовская власть на семейство неограниченна. Глава семейства может не только лишить сына наследства, но просто убить его без всякой перед кем бы то ни было ответственности. Та же неограниченная власть признается за общиной, которая имеет право [решать вопросы] жизни и смерти в отношении каждого своего члена.

9. Кто оскорбит гостя, в чьем бы доме тот ни был, платит хозяину дома штраф в одну сха; в случае убийства гостя платят десять таких цен за бесчестие дома независимо от цены крови (тловуас), следующей родственникам убитого.

10. После смерти отца дети мужского пола наследуют все недвижимое и движимое его имущество. Каждый из них имеет одинаковые права на наследство, которое они делят между собой поровну. Женщине права наследства не предоставлено, однако вдове умершего наследники с общего согласия предоставляют в пожизненное пользование доход с некоторой части имения; но и оно после ее смерти поступает для общего раздела к наследникам. Вдова имеет, кроме того, право выбрать для жительства дом одного из младших своих сыновей, потому что дом умершего мужа ее со всеми принадлежностями переходит в собственность старшего его сына. При дележе наследства раздел на равные доли по числу наследников составляется младшим членом семейства; выбор же долей идет по порядку рождения, начиная со старшего. Между прочим, старший в семействе имеет право взять сверх доли ценную вещь по своему выбору, даже раба. Только этим преимуществом и отличается право первородства. Письменных духовных завещаний нет, но последняя воля умирающего исполняется в самой строгой точности: нарушить ее – значило бы подвергнуться всеобщему осуждению и презрению.

11. Кто во время боя первым овладеет пленником или чужестранцем, не имеющим в этой земле кунаков, тот и считается полноправным его владельцем. Если этот пленник будет пойман кем-нибудь во время бегства из дома своего господина, то все-таки остается собственностью сего последнего; только поимщику в вознаграждение выдается ценность цю (бык). Это такса за поимку беглеца.

12. Невеста составляет неотъемлемую собственность жениха. Если в то время, пока невеста остается еще в родительском доме, она будет кем-нибудь похищена, то жених вправе преследовать похитителя и обязан ему мстить. Подобное оскорбление принадлежит к числу самых нетерпимых обид; в этом случае требования чести обязывают всякого решаться на самые крайние меры для получения удовлетворения. Ссоры этого рода по большей части сопровождаются кровавыми последствиями. Если родители невесты из каких-нибудь личных выгод содействовали ее похищению и это будет доказано, то они лишаются калыма, а невеста принадлежит по праву первому жениху.

13. Отказаться от невесты без причины и без основательного повода – значит нанести оскорбление и ей самой, и ее семейству. При этом часть калыма, обыкновенно выплачиваемая предварительно женихом, не возвращается, и он даже должен в виде пени за отказ дополнить к этой части столько, чтобы составилась половина условленного калыма. Калым (или плата выкупа) составляет: за дочь князя (пши) – от пятидесяти до ста сха, за дочь дворянина (вуорк) – тридцать сха, за дочь простолюдина (тлфокотль) – двадцать пять сха.

14. Если жена бросает мужа, возвращается в родительский дом и отказывается жить с ним, калым должен быть возвращен мужу. Если, напротив того, муж бросает жену по прихоти и без всякой основательной причины, он теряет право получить обратно весь калым сполна, может требовать только одну его половину и лишается навсегда права требовать другую.

Установлением этих правил освящена неприкосновенность обычаев, считающихся по опыту полезными, приличными и необходимыми; но именно в этих-то обычаях и гнездились главные причины того насильственного порядка вещей, который долго еще оставался бы во всей своей силе, пока горцы успели бы завести у себя порядки, более прочные и неизменные. Уже сделано было у них в разное время несколько попыток переменить общественное устройство, но ни одна не имела успеха. От безначалия и своеволия, от постоянной тревоги и смятений, господствующих в горах, а еще более от недостатка повиновения общественным властям и вообще при отсутствии администрации, которая пользовалась бы уважением, терпит, конечно, более всего частная собственность. Нередко беспорядки доходят до того, что делаются невыносимыми, тогда прибегают к чрезвычайной мере, носящей название эбер-таареуо, в переводе – «повальная присяга».

Почетные старшины всех общин и родов, составляющих племя, делают общий сбор, отправляются в те места, где беспорядков больше, и обходят дома людей подозрительного поведения.

Выставляется Коран, привешенный на палке, воткнутой в землю, и, в силу того что предпринимаемая мера касается пользы общественной, начинается повальная присяга всего населения. Каждый присягает отдельно и формулой клятвы обязывается «указать всех, какие только ему известны, виновников беспорядка, сознаться вслух в своих собственных преступлениях против установленных правил и обещать исполнять правила эти на будущее время ненарушимо».

Мера эта оказывалась слишком действенной в отношении людей совестливых; не раз бывали в этих случаях примеры полной откровенности, тем более удивительной и необыкновенной, что за эту откровенность сознавшийся подвергался пеням за все свои преступления, которые без того могли бы навсегда оставаться неизвестными. Впрочем, многие при приближении старшин уходят из дома и скрываются. Есть и такие, которые не затрудняются присягать ложно, вопреки всем уликам и подозрениям, и объявляют на присяге, что ни в чем не виновны, хотя и принадлежат к числу людей, известных своим дурным поведением. Однако всякий, поступавший таким образом, покрывает себя в общественном мнении несмываемым пятном осуждения и приобретает прозвище тгаапсе, клятвопреступника, или слово в слово – «обманщика перед Богом». Мера эта, несмотря на всю свою несостоятельность, по-видимому, приносила некоторое облегчение бедственному положению общества. Положительной пользы она приносить, конечно, не могла, но по крайней мере она останавливала прогрессивное распространение беспорядков и могла бы быть еще действеннее, если бы не встречала противодействия в некоторых испорченных личностях.

Во всяком случае нельзя не удивляться, каким образом эти общества посреди постоянных столкновений между собой, при непрерывных внутренних раздорах отстаивали свое существование. Мало того, в массе большинства всегда можно было замечать постоянное стремление к порядку. Без всякого сомнения, основной причиной тому и другому было господство старинных обычаев. Переходя из уст в уста, будучи при каждом случае приводимы к слову, применяемы к делу и обращаясь таким образом в кровь и сок своего населения, которое есть свидетель и судья поступков каждой отдельной личности, эти обычаи становятся могущественнее всяких законов.

У горцев нет нищих, просящих милостыню, но нет также и людей зажиточных или богатых в полном смысле этого слова. Потому весьма естественно представляется вопрос: каким образом и из какого источника уплачиваются у них судебные пени и, в особенности, цена крови, составляющая весьма крупную сумму. Вопрос этот разрешается нижеследующим объяснением.

Всякая община, составляя часть племени, представляет семью в большом виде и называется по имени своего родоначальника. Члены этой семьи-общины считают друг друга такими близкими родственниками, что не допускают между собой брачного родства и сочли бы такой брак просто кровосмешением. Такая большая семья ведет свои дела сообща. Все члены ее оказывают друг другу при всяком затруднительном обстоятельстве нужную защиту и помогают все вместе каждому отдельно. Всякие оскорбления и ущерб, нанесенные одному из его членов, считаются посягательством на благосостояние всей общины, и, в свою очередь, каждый член подлежит ответственности за свое поведение перед всей общиной. Раз лишившись защиты и покровительства общины, горец не может уже иметь никаких ручательств за свою личную безопасность и жизнь.

На этом основании тот, кому нужно платить, получает вспомоществование от своих собратьев по общине. Но как большая часть общин невелика числом людей, состоя только из нескольких семейств, то и мирской сбор с них не может составить достаточной суммы. В таком случае сбор идет и по остальным общинам племени. Иногда он простирается и еще дальше, тогда за вспомоществованиями обращаются к друзьям и знакомым в отдаленных племенах.

По принятому обычаю, взысканные судебные пени распределяются следующим образом: небольшую часть получают судьи, другая, более значительная, раздается родственникам истца, а затем остальное, то есть около трети всей пени, предоставляется его семейству.

ЗКОИРГО. Тифлис, 1866. Кн. 7.

Евграф Ковалевский. Очерки этнографии Кавказа

Евграф Петрович Ковалевский (1790–1867) – русский государственный деятель, горный инженер. Окончил Горный кадетский корпус в Петербурге. С 1826 года – командир Горного кадетского корпуса, с 1830-го по 1836 год – томский губернатор, с 1858-го по 1861 год – министр народного просвещения. В своей деятельности выдвинул на первый план заботу о народных училищах, воскресных школах, но из-за непродолжительности своего управления успел сделать немного.

С 1859 года – действительный тайный советник, с 1861 года – член Государственного Совета, с 1862 года – президент Вольного экономического общества.

«Очерки этнографии Кавказа» – отрывок из задуманного Ковалевским обширного труда «О народах, живших и ныне живущих в пределах России» (Вестник Европы. 1867. Т. 3).

Предисловие

В манускрипте [эта работа] помещена под заглавием: «Отрывок из сочинения: о народах, живших и ныне живущих в пределах России». Автор, как видно из такого заглавия, поставил себе обширную задачу, но, к сожалению, не успел решить ее во всей полноте. От предполагавшегося им труда мы имеем только настоящие очерки этнографии Кавказа, и, как мы слышали от Егора Петровича Ковалевского, его покойный брат много занимался исследованием сибирских народов, потому в бумагах могут быть найдены подобные же очерки этнографии Сибири. Издаваемый ныне манускрипт доставлен в редакцию по воле покойного Евграфа Петровича Ковалевского, выраженной им в саму минуту смерти. Узнав от нас об основании «Вестника Европы», он сказал нам еще тогда: «Подождите, я вам также помогу», но мы приняли эти слова за одно желание выразить сочувствие к предпринимаемому нами изданию. В самый день кончины, не более как за четверть часа, покойный обратился к своему сыну Михаилу Евграфовичу и поручил достать ему из ящика лежавшую там рукопись, перелистал ее, привел в порядок и, возвращая, прибавил: «Передай это С.[очинение] для «Вестника Европы». Сын, обманутый и твердостью голоса, и направлением мысли больного, не предвещавшими близкой катастрофы, отложил рукопись и вышел из кабинета. Через несколько минут после того Евграфа Петровича не было уже в живых.

При всеобщем уважении, которое так справедливо заслужил покойный своим умом, образованностью и характером, благородным, прямым и откровенным, мы считаем особенной честью для своего журнала поместить на его страницах труд лица, которое находило возможным при своей государственной деятельности посвящать время и науке, и литературе. Такого рода явления особенно редки у нас, где литературное или научное слово и практическое дело отстоят, к сожалению, весьма часто на почтенной дистанции друг от друга: ученый и литератор считается потерянным для практической деятельности, и наоборот, практический деятель до того поглощен этой самой деятельностью, что всякое литературное занятие представляется ему чистейшей потерей времени. Быть может, потому в нашем обществе образовалась такая рознь вообще между словом и делом: так называемые деловые люди впадают в отсталость, а литература страдает платонической любовью к прогрессу. Практик и теоретик при таком направлении не только не служат друг другу, но даже становятся враждебными, а общество между тем ничего не выигрывает: консерватизм, сам того не подозревая, перерождается в обскурантизм, а прогрессисты ограничиваются утопией если безвредной, то также мало и полезной.

Научная и литературная задача, избранная Евграфом Петровичем Ковалевским, имеет близкое отношение к самому возвышенному пункту государственной деятельности покойного как первого министра народного просвещения, избранного настоящим царствованием, которому суждено составить новую эпоху в отечественной истории.

На долю истории русского народа с самых первых моментов его существования выпала тяжелая и вместе великая задача – пронести европейскую цивилизацию далеко на север и восток, введя в семью образованного человечества забытые историей народы и разбросанные ею по пути, в эпоху Великого переселения племен. Первоначально эта колоссальная работа совершалась нами инстинктивно, христианство и русский язык служили орудием просвещения инородцев. На огромных пространствах такая работа закончена до того, что от нее не осталось и следов; но перед нами и теперь еще лежит темная инородная масса, которую мы должны принять в себя и переродить. Изучение нравов этой массы, ее положения, степени умственного развития необходимо, чтобы решить задачу во всем ее объеме. Но и это не все: перерождение инородцев не может быть достигнуто непосредственно правительственными и административными мерами; надобно заботиться о повышении уровня своего собственного народа, который беспрестанно должен являться перед инородцами, как образец новой жизни, в качестве «припущенников». Чем выше развиты «припущенники», тем быстрее и могущественнее они будут действовать на полуварварских инородцев. Вот почему «народное» образование играет самую важную роль в наших общих политических судьбах и должно составлять первый параграф программы нашей государственной жизни. Так отнесся к этому вопросу и автор начатого сочинения «О народах, живших и ныне живущих в пределах России», когда он был призван высочайшей волей к управлению Министерством народного просвещения. Если история есть суд, то никому не дозволено быть вместе и свидетелем, и историком, а мы были свидетелями министерской деятельности Евграфа Петровича Ковалевского. В качестве простых свидетелей мы обязаны только указать будущему биографу покойного или вообще историку русской образованности в переживаемую ныне нами эпоху на одно обстоятельство: Министерство Евг. П. Ковалевского по народному просвещению было первым выбором настоящего царствования, и направление этого министерства как нельзя более гармонировало со всеми великими реформами, которые были так славно совершены в последующие годы этого же самого царствования. Никогда, как в последнее десятилетие, не было столько сделано для развития здоровых народных сил, и первое Министерство народного просвещения превосходно поняло, чем оно должно послужить новой эпохе нашей жизни. Министерство графа Уварова оставило по себе славу забот о высших и средних учебных заведениях, но то была и другая эпоха. Евграф Петрович Ковалевский при всей краткости своего управления ознаменовал свое время заботами о народных училищах, воскресных школах и т. д. Но мы только указываем на главное, свидетельствуем и не вдаемся ни в подробности, ни в ближайшую оценку всего, что было совершено или задумано покойным; он мог утешить себя мыслью, что в дальнейшей истории нашего народного образования возвратиться назад к его целям и планам будет именно значить – пойти вперед, сделать успех. Справедливо замечено, что такие личности весьма часто испытывают неудачу, что они слишком настойчивы, что они хотят приносить пользу во что бы то ни стало, даже против воли тех, кому считают долгом быть полезными; но таковы всегда бывают люди, которые всецело отдают себя делу и служат этому делу, а не самому себе. Служение делу, конечно, может вредить личным успехам, и, напротив, самослужение иногда обладает многими приятными качествами и может на короткое время нравиться более службы делу; но последнее рано или поздно найдет себе верную оценку, когда мы начнем подниматься от интересов дня на высоту интересов эпохи. Если большинство людей заботится исключительно о том, чтобы как можно более иметь «своих дней», и затем смеется над выгодами доброго имени в потомстве, то это заставляет только тем выше дорожить теми немногими, которые, как Евграф Петрович Ковалевский, не стараются во что бы то ни стало увеличивать числа «своих дней» и служат делу, а не самим себе.

М. С.⁵⁵