Kitabı oku: «Мир Калевалы», sayfa 3

Подражание калевальскому

Элеонора Иоффе

(Хельсинки)

 
Я хотела стать красивой,
Стройной, как березка в поле,
гибкой, словно хворостинка,
как рябина на пригорке,
чтобы милый мной гордился,
чтобы он глядел с любовью,
чтобы, глядя, удивлялся.
 
 
Зиму бегала на лыжах,
на фитнес весну ходила,
год одни салаты ела,
позабыла запах мяса,
масла даже не касалась.
Стала стройной, как березка,
гибкой, словно хворостинка,
как рябина на пригорке.
 
 
Милый, воротившись, глянул
и тотчас меня оставил.
Он сказал мне на прощанье,
покидая, так промолвил:
«Исхудала ты некстати,
словно щепка отощала,
будто сучья стали руки,
ноги тонки, точно ветки,
тело одеревенело —
вид совсем неаппетитный.
 
 
Я найду себе другую,
милую найду помягче,
телом нежную и нравом:
об нее не ушибешься,
в синяках ходить не будешь».
 

Влад и Хийси

Михаил Кельмович

(Санкт-Петербург)

 
Голова из пня гнилого И рога из веток ивы;
Вместо ног – тростник прибрежный,
Из болотных трав – колени,
Из жердей – спина у лося,
Из сухой соломы – жилы,
А глаза – цветок болотный…
 

Калевала. Руна девятая.

Серьезные люди парятся молча. Сегодня, однако, Влад и Гоша сидели в тусклом сумраке парилки одни и, между скучными шлепками веником, тихо перебрасывались редкими фразами. Обсудить надо было важную тему. Речь шла об Охоте за силой. Странное сочетание слов впервые Влад услышал два года назад именно от Гоши и сразу же в эти слова влюбился. Здесь, в бане на Фонарном, они тогда и познакомились. Влад – студент филфака, худенький, с печальным взором и редкой бородкой. Лицо домашнего умника: такое всегда внушает доверие и ощущение безопасности. Гоша – средних лет мужичок крепкого сложения, в войлочной шапке и темными, горящими из-под войлока глазами. Он парил отменно, объясняя, что веником проводит энергию по каналам, занимался голоданием и сразу несколькими оздоровительными системами. Видимо, тоже искал чудесного.

Гоша сразу дал прочитать Владу дневники Карлоса Кастанеды. Этот молодой американский антрополог однажды отправился в Мексику исследовать быт индейцев и неожиданно оказался учеником Дона Хуана – старого шамана из племени яки. О своем ученичестве Карлос написал теперь уже знаменитые книги. В них была подробно пересказана техника Охоты за силой. Чтобы стать магом, воин должен поймать одного из духов пустыни и сделать его своим союзником. Многое из того, о чем упоминал Кастанеда, казалось Владу похожим на его жизнь. Мир вокруг напоминал пустыню. Хотелось магии. И было тошно от обыденности и собственной никчемности.

У Влада и Гоши образовался совместный практический интерес. За полтора года они перепробовали все шаманские техники Дона Хуана. Правда, в пригородах. Время пришло начинать настоящую Охоту. В начале сентября в ладожских шхерах они задумали найти место силы и поймать там «союзника». Влад готовился к походу. Но тут в университете ему предложили участвовать в студенческой экспедиции: в июле пройти по Белой Карелии маршрутами Элиаса Леннорта – собирателя Калевалы. Как-то очень эта ситуация напоминала историю Карлоса. Но не разрушит ли она их планы? Этот тонкий момент и обсуждался сегодня в бане. Решили – не разрушит. Скорее, наоборот, Влад один может попробовать Охоту. В финском эпосе тоже что-то шаманское есть. Но прежде всего, шанс – север Карелии, истинно дремучие леса и нетронутые человеком озера…

За время экспедиции по глухим местам Влад точно налазился. Наелся черники и гоноболи. А вот с охотой на духов как-то не заладилось. Он пробовал разные кастанедовские уловки, и – ни шиша! Приманивал специальным звуком духа воды у водопада. Вглядывался особым расфокусированным взглядом в вечерний туман, стелящийся по озеру. Даже скакал ночью в полной темноте по лесной просеке бегом силы. Чуть шею себе не сломал…Ничего! Ничего, кроме абстрактного шума сосен, высокого непролазного вереска или вязкого мха в болотах. И от грибов в глазах рябит на полянах.

Как-то уже в конце июля Влад кружил в глухих безлюдных лесах в окрестностях Юшкозера. На краю низкого ельника набрел на поле спелой морошки и застрял надолго. Когда наелся, пошел было дальше, но на глухом заросшем болоте увидел вдруг меж разошедшихся клочьев тумана дев железа… Их было, как и написано в Калевале, три. Когда Влад их заметил, они уходили от него в сторону. Невысокие, плотные, крутобедрые. Кожа их казалась из серой стали… Контуры первых двух уже размывались в болотном мареве, последняя вдруг обернулась и как будто бы на него посмотрела… Он увидел, как по ее полной груди стекает красное молоко.

Влад не помнил, как бежал с этого болота. В доме, в деревне, где он остановился, до вечера приходил в себя. Ему нравилась сейчас спокойная тишина избы и надежность ее рубленых стен. Он все спрашивал себя: была ли там сила? Ближе к ночи – уже темнело – Влад вышел пройтись за околицу. Луна поплавком болталась в тучах. Тихо шелестели деревенские березы. Возле крайнего заброшенного дома, где клином подходил к дороге лес, на поляну навстречу ему вышел из-за старой ели лось Хийси с дуплистой, из пня сотворенной огромной головой и ударил его в грудь рогами.

Влад очнулся на том же месте минут через пять. Он был цел и невредим. Вернулся в дом. Собрался сразу и уехал в Питер.

На следующий после возвращения день, в бане, он сидел и рассказывал Гоше о случившемся. Он говорил, и его охватывало какое-то странное равнодушие к своей судьбе. И все беспокоил вопрос: почему обернулась к нему дева с красным молоком – мать непрочного железа?

Память о Калевала

Людмила Кленова

(Израиль)

 
Я помню, что в детстве когда-то
Нашла я чудесную книгу.
В ней строчки плескались крылато,
Отдав меня чу́ дному мигу
И вдаль уводя за собою
В страну, где суровые люди,
Где море взъяренное воет,
Рождая легенды и судьбы.
Там Илматарь, Воздуха дочерь,
И сын, богатырь Вяйнемейнен,
С бедою сражались воочью,
Пока ее призрак не пойман.
И духа немыслимой силой
Невзгоды они побеждали.
У них я терпенью училась:
Мол, дни и похуже бывали.
Но, если мне трудно и больно,
Прошу кузнеца: «Ильмаринен,
Мне выкуй железную волю!
Тогда я, как Хийси, отрину
И страх, и утрату надежды,
И жизни мудреное скерцо…»
Так эпос Финляндии прежней
Вошел навсегда в мое сердце…
 

Так живи же, Калевала…

 
Где-то сумрачное небо
Наклоняется над морем,
Где-то ели-великаны
Облака пронзают кроной.
Там герои Калевала,
Вейнямейнен, Ильмаринен,
Переполнены достоинств,
Переполнены страданий.
Конь живет там огнегривый,
Что из пламени родился,
Непокорный, буйный Хийси,
Необузданная сила.
И предательство, и подлость,
И коварство, и злодейство —
Все, как в жизни, в этих рунах,
В этих повестях былинных.
Там красавицы, и ведьмы,
И любовь в напевах долгих,
И душевные страданья,
И испытанная дружба.
Там на де́ вице жениться —
Не для каждого задача.
Заслужить жену там нужно
Лишь геройскими делами.
И заданья все сложнее,
И дела невыполнимей.
Но герои есть герои,
По плечу им испытанья.
Сколько мудрости народной
В этих снах запечатленных!
Сколько песенности дивной,
Что струится между строчек!
Как из желудя сквозь время
Прорастает дуб могучий,
Так из памяти нетленной
Вырос эпос этот древний.
Так живи же, Калевала,
Путешествуй по столетьям!
Ты – прекрасное творенье
Давней, сказочной Суоми!
 

Заколдованная Лоухи

Ольга Колари

(Финляндия)

 
Неприветливая северная земля.
Песня родилась
Из мерцания дрожащих струн,
Зова пастушьего рога,
Радостей и горестей.
Сказ родился
Из зимних вечеров,
Слабого света лучины,
Угасающих голосов старины
У мерно качающейся колыбели.
Мир на мгновение останавливается
Слушать эхо
Оживающего дерева и металла,
Силу древних заклинаний,
Предание о сотворении мира.
 

Река Туонела

Роман Круглов

(Санкт-Петербург)

 
Загляни, и твое отражение
канет на дно —
Гладь черна, молчалива
и не отдает ничего.
Неизбежность забвения
хоть и известна давно,
Но надеждой-молитвой
пульсирует каждый живой —
 
 
Ждет, что все же мелькнет
огонек в этой бездне сырой…
Кто во тьме не потонет,
кто вспомнится через века?
Если выйдешь из вод,
то безликим, как древний герой —
Лишних черт не запомнит
премудрая эта река.
 

Воспоминание о Калевале

Татьяна Кудрявцева

(Санкт-Петербург)

Неподалеку плескалось озеро Эриайнен. В нем плавала огромная розовая семга. В сине-зеленом лесу, таком же первозданно-акварельном, словно его только что насадил «Пеллервойнен, сын поляны, этот Сампса, мальчик-крошка», стояли мои малые дети и взирали на чистейшие высоченные сосны. По соснам бежала смола, небо просвечивало сквозь кроны всеми красками, как лоскутное финское одеяло. Под соснами полно было белых грибов. Их охристые крепкие шляпки казались прорисованными в серебристой хвое, точно кадр мультфильма.

Младшая дочка спросила: «Это мы в Калевале?»

Перед тем, как отправиться в Финляндию, я читала им эти руны.

Когда рождался эпос, мир был ребенком, может, оттого детям генетически близки мифы. Дети воспринимают сказания как реальность. Наверное, именно так и должно их воспринимать. Если соль будней перемалывается волшебной мельницей Сампо, бытие обретает свой золотой смысл. Этот смысл добыл Элиас Лённрот, который бродил по карельским селам, слушал, думал и записывал.

Мощный талант сказителей выстраивал шедевр литературы, вымешивая цемент на крепости национального характера. Элиас Лённрот – как раз и есть тот самый характер.

Все так житейски просто в его песнях-стихах: «Петухи еще не пели, и цыплята не кричали…» «Пчелка – быстрый человечек…» Природа для северных людей – не вне судьбы, она внутри каждого из них. Оттого и сосны здесь высоки, и вода чиста, и белки скачут без опаски. Кстати, дети мои ничуть не удивились тому, что «пчелка – человечек». И это было так же естественно, как ядреный лесной воздух над хрустальным озером.

Дом наших друзей стоял над этим озером. Я навсегда запомнила, как старый финн (звали его Эско) сказал тогда про собаку: «Она хороший человек. На нее нельзя кричать». Точно сказитель рун вечность назад – про пчелку. В памяти зацепилась еще одна фраза Эско: «Дом не должен быть крепостью, в крепости холодно, в дому должно быть тепло. Дом – это детская для всех людей». Эско не был песнопевцем, но рассуждал совсем как «старый верный Вяйнемёйнен». У озера Эско срубил баню. Баня была светла, точно горница. Каждая полка функциональна – на этой сушатся чистые травы, на другой стоят деревянные чаши для питья, любая дощечка гладка и бела. Должно быть, именно такую баню имели в виду сказители, для которых она являлась не просто элементом сюжета, но узелком на нитке жизни. Баня важная вещь – финны возводят ее с любовью и доскональностью. Вещный смысл в их повседневности естественно и непостижимо приближается к искусству. Душа Калевалы наивна и вместе с тем прагматична. Поэзия здесь не выдумка, она цветет в грубой жизни. Деревянные ковшик, ложка с цветочным узором, дверь с немудрящими рисунками, сарай, лет которому почти столько же, сколько рунам… Меня восхитил этот сарай над озером. Его строили столь же серьезно, сколь слагали руны. Хотя сарай, конечно, не был столь светел, как баня. В его темных высоких углах угадывалось мистическое присутствие страшной старухи Лоухи, редкозубой хозяйки Похъёлы.

Мы стояли с детьми у озера и смотрели, как солнце всходит. Оно было тепло-желтое, янтарное. Старшая дочка сказала: «Утка его снесла».

Утка из «Калевалы» постоянно возникала в наших мыслях, когда мы жили в доме Эско. Особенно после того, как Эско поведал о первом дне войны – моей родины и его. Через границу хлынул поток беженцев-ингерманландцев, народ побежал принимать их, размещать, кормить. Четырехлетний ребенок, который мало что понимал про войну, сидел один в доме с утенком. Утенок был его другом, мальчик носился с этим утенком, как с котенком. Утенок воплощал в себе непреходящий праздник жизни, все равно что восход солнца. И вдруг утенок умер у него на руках. Эско сказал: «Я сидел одинокий, как в пустыне, с холодным утенком у сердца. Солнце померкло». И признался, что такого безнадежного одиночества никогда больше не испытывал. За все прожитые годы. Мне пришла тогда в голову мысль, что утка недаром всплывает в «Калевале», «утка, та – красотка-птица, что гнездо себе слепила», утка для угров она и правда первоначало.

С тех пор прошла, наверное, приличная треть земного срока, мои родные девы, и старшая, и младшая, уже самостоятельно плывут по волнам жизни; наши разговоры с Эско вроде бы отодвинулись в прошлый век. Но озеро то живет во мне, как часть Калевалы.

Калевалу все так же читают во всех возрастах, особенно в детском. Интонации рун созвучны ребятам, они принимают их за свои собственные. Буквально сегодня я прочла строчки восьмилетнего Лени Пейнонена, только что открывшего для себя эту вечную книгу:

«Мне очень понравился фрагмент о сотворении мира, потому что один из главных персонажей его – уточка. Я был в Финляндии и видел очень много уток, их кормят и любят, они не боятся людей. Наверное, поэтому утка и снесла яйца, из которых возник мир. Яйцо похоже на Землю, у него внутри желток – это ядро, оно не круглое, но все равно напоминает нашу планету. Древние люди не знали многих вещей о мире, но они умели мечтать и фантазировать».

Прочтя эти строки, я словно вновь услышала голоса Эско, Элиаса Лённрота и провидца Вяйнемёйнена. Они аукнулись во мне эхом над озером.

Леня Пейнонен живет в Гатчине. Там много «потомков» Калевалы. Ребята слушали руны в библиотеке Куприна (ее здесь ласково кличут «Купринкой»), встреча старших и младших читателей, как ключом, открылась словами: «Я собрал все эти речи на просторах Калевалы». А девизом библиотекари избрали вот такие строки: «Пусть любимцы наши слышат, пусть внимают наши дети – золотое поколенье, молодой народ растущий».

И золотое поколенье оправдало надежды древних песнопевцев. Сегодняшние мальчики и девочки показали сокровенное понимание «Калевалы».

Я люблю приезжать в «Купринку». Там работают со словом так, что оно не перестает оставаться живым. Зальчики библиотеки, как теплая комната детства всех людей, о которой когда-то говорил мне финн Эско.

Мой учитель Радий Петрович Погодин называл библиотекарей «верхним светом» нашей культуры. Это и про них, про «купринцев», тоже.

Друзья-библиотекари переслали мне детские строки сегодняшних читателей Калевалы. Они наперебой обсуждали эпизод с Илматар, преображающей пустынную картину мира. Ребята сравнили это описание с библейским сюжетом, обратив внимание на то, что древние божества карелов очень отличаются от славянских, хотя мы близкие соседи. И даже самые маленькие, второклассники, отметили, что такие стихи хорошо петь и рисовать – очень красиво звучит, хотя имена и трудные. Зато все понятно про зверей и птиц – «быстрых человечков» и про Кума-ничку, Земляничку – они, наверное, «тоже люди»… И со всеми надо дружить.

Калевала – не застывшая скала памяти, а живая речка. Оказываясь в школах Финляндии, я не удивляюсь тому, что дети не тащат домой из леса всех зверюшек подряд, понимая, что и у лисенка, и у ежонка, и у дрозденка – свой дом. Они стараются уважать его.

Жить в ладу с природой – так легко и так трудно. Осознание того, что человек природе – не хозяин, а брат, вытекает из рун, как живительный ручеек.

«Отсо, яблочко лесное, гнешь медовую ты лапу, мы с тобою сговоримся, – вечный мир с тобой устроим…»

Настя Степанова (ей уже семнадцать лет, поэтому формулировки ее максималистски четки) написала про Калевалу так: «Это произведение, как глоток свежего воздуха. Можно воспринимать Калевалу как сборник философских притч, как сказку, как интересный исторический документ или даже как сгусток жизни, основываясь на котором размышляешь, как следует строить свою жизнь и где искать моральные ориентиры».

Дни Калевалы прошли нынче и в самой Гатчине, и в Войсковицах, и в Тайцах. Ребята рисовали героев древнего эпоса, воссоздавали их в глине, в танцах, песнях, в самодельных куклах, даже в лоскутных картинах. Эти картины – иллюстрации к Калевале – мастерят бабушка с внучкой Зыковы. Подобное занятие требует многотер-пения. За три года – всего 14 картин… Интересно, что сказал бы об этом Аксели Галлен-Каллела с его обостренным чувством правды и суровой красоты? А может, просто изобразил бы мастериц – старую и малую, целомудренно склоненных над шитьем…

Главный праздник назывался «Легенды северных широт». Его помог провести Центр культуры ингерман-ландских финнов «Hatsina». Это был какой-то шквал, всплеск творчества, ставшего отзвуком Калевалы. Семейный кукольный театр «Ковчег», студия Педагогического колледжа «Эксперимент», «Детская художественная школа Гатчины, Войсковицкая школа искусств… Такое ощущение, что все связанное с культурой пришло в счастливое движение.

Аня Бурса, Вика Лопатина, Максим Цуцей, Алиса Суходольская, которые занимаются у Марины Вячеславовны Чарушиной в Войсковицах, представили свою керамику «Северные сказания». Понятно, что они изучали национальный костюм угров, одежду, специальные лыжи, финские ножи, копья, шапки, краги, кушаки. Рассматривали узор, вышивку на одежде и оружии. Подошли к делу со всей серьезностью, как и подобает читателям Калевалы – по верхам это сочинение не прочтешь…

Взгляните на их Вяйнемёйнена, на то, как вдохновенно он играет на кантеле! Как несет его орел, отдохнувший на магической березе, орел торжественен и силен. Он рассекает воздух, подобно мощном удельтаплану – волосы старца треплет ветер! Это ветер страны Калева, которая никогда не уйдет в песок. А как бесхитростен маленький олень, доверчиво прижавшийся к ноге песнопевца. Вглядишься и словно ощутишь смолистый густой воздух того давнего леса, в котором мы стояли с дочками, взирая на озеро, и белки спускались нам на плечи, и сороки заглядывали в глаза…

Библиотекари «Купринки» рассказали мне, как многие дети страшно удивлялись тому, что Вяйнемёйнен такой старый. Ну, действительно, годы его отрочества, зрелости тут не показаны, они пронеслись в мгновение ока. Вроде только что был малюткой, родившимся у матери Воды, и тут на тебе – седобородый песнопевец. Почему так? – спрашивали они. Признаться, я и сама совсем недавно это поняла. Когда читала Калевалу в детстве, тоже изумлялась тому, как мгновенно постарел старый верный Вяйнемейнен. А теперь мне ясно: так оно и бывает. Просто «как раздастся крик кукушки, сердце радостно забьется, на глаза выходят слезы, по щекам вода струится, как горох бегут те капли, как бобы, идут большие; становлюсь на локоть старше, делаюсь на четверть ниже, тело все мое трепещет, лишь услышу крик кукушки…» Время быстротечно, как легкая птица, как пчелка – быстрый человечек. А золотая мельница Сампо все мелет, обещая нам счастье…

В поисках страны Калевалы

Алексей Ланцов

(Хельсинки)

Не так давно Финляндия отметила юо-летие обретения независимости. Святой обязанностью всех вовлеченных в это юбилейное мероприятие было почтить особым вниманием имена тех, чьими усилиями созидалась финская государственность. Есть в этом славном ряду место и Элиасу Лённроту – легендарному собирателю фольклора, автору эпической поэмы «Калевала». Значение этой поэмы трудно переоценить: в ней мы находим попытку реконструировать древнюю историю финского народа, указать на его истоки, дав тем самым твердую почву пробуждающемуся национальному самосознанию финнов. Окончательная редакция «Калевалы» была издана в 1849 году и вместе с первой редакцией 1835 года, а также другими трудами Лённрота стала мощным обоснованием идеи независимого финского государства.

Мне уже приходилось писать о той роли, которую сыграла эпическая поэма Лённрота в деле формирования финской нации, и о том, как вообще стало возможно появление подобной поэмы в тех исторических условиях (статья «Эпос, создавший государство»). Здесь же мне хотелось бы остановиться на вопросе о том, где и как собирал материал для своего будущего произведения Лённрот и какова была, скажем так, его сверхзадача.

Элиас Лённрот родился д апреля 1802 года в местечке Самматти (ныне входит в муниципалитет города Лохья) в семье портного. Ему посчастливилось, вопреки «низкому» происхождению, поступить в университет города Турку. В 1827 году Лённрот защитил диссертацию на тему «Вяй-немёйнен, божество древних финнов». Это был первый шаг на пути к его будущей поэме «Калевала».

Мысль о возможности создания из разрозненных произведений устного народного творчества единого целого высказывалась и до Лённрота. Например, еще за десять лет до его диссертации, в 1817 году, начинающий фольклорист К. А. Готтлунд написал ставшие впоследствии широко известными слова: «Если бы только нашлось желание собрать воедино наши древние народные песни и создать из них стройное целое (то ли это будет эпос, драма или еще что-нибудь), из них мог бы возникнуть новый Гомер, Ос-сиан или Песнь о Нибелунгах…»

Готтлунд имел в виду песни, бытующие в Финляндии. Ни он, ни другие в это время еще не знали, что рунопевческая традиция сохранилась не только в Финляндии, но и в соседней русской Карелии. Открытие это сделал Сакари Топелиус-старший, которому посчастливилось встретить летом 1820 года двух коробейников-карел, пришедших торговать в Финляндию из русской части Карелии. Коробейники исполнили по просьбе Топелиуса руны, которые знали. Сенсация состоялась. В дальнейшем контакты Топелиуса с карельскими певцами продолжились. Топелиус не только записывал песни, но и издавал их в виде сборников. Эти сборники Топелиуса стали для Лённрота одним из источников при написании диссертации. Его, как и других исследователей, не могли не воодушевить слова Топелиуса о том, что за пределами Суоми, в некоторых волостях Архангельской губернии «еще звучит голос Вяйне-мёйнена, там звенит еще Кантеле и Сампо» и что именно оттуда он, Топелиус, «получил свои лучшие руны, которые бережно записал».

Поэтому неудивительно, что именно в русскую Карелию и решает отправиться в поисках песен Лённрот. Однако путь туда не был столь простым.

Первая фольклорная экспедиция Лённрота состоялась в 1828 году. В очерке «Путник, или Воспоминания о пешем путешествии по Хяме, Саво и Карелии» Лённрот подробно описывает свое увлекательное предприятие. И это описание показывает нам, что молодой исследователь размышляет над вопросами, выходящими за рамки интереса к народному творчеству. Что же это за вопросы? Дадим слово самому Лённроту: «На следующий день я пришел в Юва… Поскольку я знал, что студент Готтлунд уже собирал здесь руны, то не стал о них даже спрашивать. Для собственного развлечения я занялся сбором растений и выяснением их названий. Я считаю, что изучение финских наименований растений и других объектов природы способствовало бы выяснению вопроса о древней родине финнов. Известно, что в разных местностях и названия эти различны, но есть немало названий растений, птиц, рыб, животных, а также минералов, общих для всей Финляндии. Поэтому можно предположить, что финны знали их еще до переселения сюда, тогда как большинство объектов, имеющих совершенно разные местные наименования, по-видимому, стали известны им после переселения в эти края. Исходя из этого можно было бы определить место обитания подобных животных и объектов природы и считать его местом древнего поселения финнов». Выяснение вопроса «о древней родине финнов» – такова амбициозная цель молодого выпускника университета. Не забудем, что на дворе 1828 год. Со дня обретения независимости от Швеции прошло 19 лет. И хотя формально Финляндия входит в состав Российской империи, она бурно переживает подъем национального самосознания, который является необходимой предпосылкой зарождения государственности. Поиск собственных корней, истоков, исторического базиса становится важной задачей складывающейся нации. Для того, чтобы двигаться вперед, нужен фундамент. Лучшие финские умы прекрасно это осознают. Взять хотя бы того же Готтлунда. В вышеприведенной цитате он высказывает пожелание, чтобы кто-нибудь собрал «наши древние народные песни» и создал из них нечто целое, по примеру гомеровского эпоса или «Песни о Нибелунгах». А дальше продолжает: «И, прославившись, финская нация с блеском и достоинством проявила бы свою самобытность, осознала бы себя и светом своего развития озарила бы восхищенные лица современников и потомков». Лённрот мыслит в этой же парадигме. Собрать песни не для того, чтобы просто напечатать их, как это делал Топелиус, а создать из них что-то вроде варианта национального эпоса, куда были бы «упакованы» вопросы происхождения финнов, их древней славной истории, их героических (а каких же еще?) предков – вот сверхзадача Элиаса Лённрота.

На пути обретения исторических корней Лённрот обращается не только к людям, он – как мы уже видели на примере очерка «Путник» – вопрошает мир природы (впоследствии он напишет книгу «Флора Финляндии»), его также интересует происхождение топонимов, о чем он рассказывает в том же очерке. С годами Лённрот все более пристальное внимание начинает уделять языку (языкам), справедливо полагая, что язык – надежный фиксатор многих явлений прошлого. «Например, язык свидетельствует о том, что когда финны составляли единое племя, у них было представление об общем боге Юмала, и поэтому у всех разбросанных ныне финноязычных племен он обозначается одним словом. Многобожие, вероятно, зародилось позднее, иначе у разных племен сохранились бы одинаковые названия богов…» «Изучая язык, узнаем также, что финны до распада на отдельные племена занимались скотоводством, рыбной ловлей и обработкой железа, а отчасти и земледелием…» «Обращаясь к языку, можно отчасти выяснить и то, какую одежду носили финны прежде и какую стали носить в ходе самостоятельного развития отдельных племен…» «Ранее я уже высказывал свое убеждение, что если изучить диалекты разных финских племен, то можно выяснить многие неизвестные еще факты». Это цитаты из «Путевых заметок» Лённрота, относящихся к его четвертой фольклорной экспедиции 1833 года.

В те же тридцатые годы Лённрот работает над большим стихотворением «Рождение Суоми», повествующим о том, как первопредок Калева с сыновьями путешествует по свету в поисках нового места жительства. Край, в котором они останавливаются, Калева решает назвать Суоми, потому что он «дарован» ему свыше (suotu).

В «Калевалу» этот сюжет Лённрот не включил, однако тема обретения родины там присутствует и является одной из центральных. И заявлена она почти в самом начале поэмы. Родившийся в морских водах Вяйнемёйнен доплывает до одинокого острова и решает обустроить на нем свою страну, назвав ее Калевалой. На первый взгляд, это совершенно случайный остров, но неожиданно автор упоминает находящийся там колодец первопредка Ка-левы, и это в корне меняет дело, потому что это уже не просто первый попавшийся остров, а обретенная родина предков. Из дальнейшего повествования мы узнаем, что Калевала – это и есть Суоми, а вождь народа Вяйнемёйнен – сын Калевы.

Эйно Лейно считал, что Лённрот нагрезил свою «Калевалу». Нагрезил как поэт.

Но вернемся к первой фольклорной экспедиции Лённ-рота. Знаковым событием для молодого собирателя стала встреча с замечательным рунопевцем западной Карелии Юханой Кайнулайненом (1788–1847). Обстоятельства этой встречи описаны Лённротом в том же очерке «Путник». В гостеприимном доме Кайнулайнена в деревне Ху-муваара Лённрот прожил несколько дней, записав за это время от знаменитого певца более 2000 песенных строк. А до этого, ожидая возвращения Кайнулайнена с работ домой, обошел окрестности деревни. Для Лённрота познаваемый им песенный мир – часть той таинственной среды обитания, уже утраченной, где человек, природа и боги находились в совершенно особых отношениях друг с другом. «С неизъяснимой отрадой ходил я по лесу, где покойный отец Кайнулайнена когда-то читал свои заклинания, обращенные к богам и богиням леса, и где в былые времена «девы Метсолы» показывались своим любимцам. Следует заметить, что в бытность свою старый Кайнулайнен был лучшим охотником этих мест. И по суеверным понятиям людей того времени его охотничье счастье во многом зависело от благосклонности лесных богов, которых он, как никто другой, умел расположить к себе своими песнями. Эти песни перешли от отца к старшему сыну, но младший Кайнулайнен – сын своего времени – уже не считал их столь могущественными, какими они являлись для предков. Они были для него скорее святым наследием отца и напоминали ему детство».

Встреча с Кайнулайненом стала для Лённрота первой в череде встреч с выдающимися певцами своего времени.

Осенью 1828 года, не переходя финско-русскую границу, Лённрот вернулся домой. Привезенный из этой экспедиции песенный материал стал основой для изданного им сборника «Кантеле». Сборник вышел четырьмя выпусками и содержал 90 рун старинной метрики и 20 новых песен. Немало групп строк, встречающихся в «Кантеле», Лённрот позднее перенес в текст «Калевалы».

Не видя возможности зарабатывать на жизнь в качестве филолога, Лённрот в том же 1828 году снова стал студентом, на этот раз его целью было изучение медицины.

1831 год был ознаменован двумя событиями: было создано Финское литературное общество, которое издаст труды Лённрота, включая «Калевалу», и Лённрот отправился в новую фольклорную экспедицию. Она оказалась на редкость неудачной. Вместо российской Карелии, куда стремился попасть Лённрот, ему пришлось срочно вернуться для борьбы со вспыхнувшей эпидемией холеры. Он успел записать лишь несколько песен.

Однако следующие поездки оказались исключительно результативными. В 1832 году в Аконлахти (Архангельская губерния) Лённрот записал 17 песен разных жанров от Соавы Трохкимайнена. 1833 год подарил встречу с Онтреем Малиненом и Воассилой Киелевяйненом. Оба певца были жителями российской севернокарельской деревни Бойница. От Малинена Лённрот записал исключительно ценную в художественном отношении руну о чудо-мельнице Сампо (368 строк). Заклинатель и певец Воассила Киелевяйнен был уже очень стар и рун почти не помнил, но он рассказал Лённроту, в какой последовательности следует располагать деяния Вяйнемёйнена. Поездка 1834 года была ознаменована встречей с самым выдающимся из всех известных рунопевцев Архиппой Перттуненом (около 1769–1841). Он жил в Беломорской Карелии, в деревне Латваярви. В «Путевых заметках» Лённрота сохранился рассказ об этой важной для него встрече: «Я отправился в деревню Латваярви… где некий крестьянин Архиппа слыл хорошим рунопевцем. Это был уже восьмидесятилетний старец, обладавший на удивление хорошей памятью. Целых два дня и еще немного третьего я записывал от него руны. Он пел их в хорошей последовательности, без заметных пропусков, большинство из его песен мне не доводилось записывать от других; сомневаюсь, чтобы их можно было еще где-либо найти. Поэтому я очень доволен, что посетил его…» Характерно, что Лённроту Архиппа кажется значительно старше своих лет, в нем он видит «патриарха». От Архиппы Лённрот записал более 4000 стихов: около 20 эпических сюжетов, 13 заклинаний, несколько лирических песен. Репертуар Архиппы этим не исчерпывался, но Лённроту надо было спешить из-за начинавшейся распутицы.