Kitabı oku: «Мир Калевалы», sayfa 4

Кроме этих ярких имен, оставшихся в истории рунопевческого искусства, информантами Лённрота были многие крестьяне, жившие по обе стороны границы. Мужчины специализировались на эпических песнях, женщины – на лирических. Среди его информантов встречаются подростки, и даже дети. В силу несовершенства тогдашней методики оформления фольклорных записей, применяемой Лённротом, сведений о большинстве из них, включая имена, к сожалению, не сохранилось.

Из собранного материала Лённрот создает цельное законченное произведение – поэму «Калевала». «Калевала» – это важно понять – не является сборником аутентичных народных текстов, это сочинение Элиаса Лённрота, в котором народные тексты сыграли роль строительных лесов. Под пером Лённрота, по словам литературоведа Э. Карху, «возникла новая эстетическая целостность с новым содержательным уровнем».

28 февраля 1835 года Лённрот сдает «Калевалу» в печать, после чего… отправляется в новую фольклорную экспедицию. Шестую по счету. От встреченного в этой поездке жителя деревни Ухтуа Варахвонтты Сиркейнена по прозвищу Ямала он записывает 20 рун.

После этого были экспедиции 1836–1837, 1838 и 1839 годов. Говорят, Лённрот возил с собой отпечатанную «Калевалу», между страниц которой вкладывал чистые листы бумаги, куда вносил дополнения либо новые варианты к соответствующим местам поэмы. Обилие дополнительного материала наводит Лённрота на мысль подготовить новое, расширенное издание «Калевалы». В 1844 году он получает пятилетний служебный отпуск и целиком уходит в работу. Новое – и окончательное – издание увидело свет в 1849 году. По сравнению с вариантом 1835 года новая редакция была по объему почти в два раза больше (22 795 строк).

«Калевала», без преувеличения, научный, человеческий и гражданский подвиг Элиаса Лённрота. Ей он самоотверженно посвятил многие годы своей жизни. Напряженная работа за письменным столом сочеталась у Лённрота с дальними походами, сперва по финской, а потом и по российской Карелии. За время своих фольклорных экспедиций (всего их насчитывают одиннадцать) он прошел и проехал около двадцати тысяч километров. Лённ-рот собирает почти все жанры: песни эпические и лирические, сказки, пословицы, загадки, заговоры, заклинания. Между двумя изданиями «Калевалы» он издает сборник пословиц (1842 г.), сборник загадок (1844 г.), сборник лирических и лиро-эпических песен «Кантелетар» в трех частях (1840–1841 гг.). Но этим творческая деятельность Лённрота отнюдь не исчерпывается. Так, например, в 1836 году он начинает издавать на финском языке ежемесячный журнал «Мехиляйнен». Одна из задач проекта – развитие финского литературного языка. Лённрот через журнал вводит в оборот множество придуманных им терминов. В журнале печатаются статьи самой разной тематики, печатаются произведения народного творчества, стихи «крестьянских поэтов». Целевая аудитория издания – самые широкие народные слои.

Журнал имеет историческое приложение, в рамках которого выходят в том числе «История Финляндии» и «История России». Первый труд написан Лённротом в соавторстве с Ю. Ф. Каяном, второй – с Г. Тикленом. Трудно поверить, но долгие годы вся эта большая и сложная работа делается Лённротом на общественных началах, на жизнь он зарабатывает врачебной практикой. К сожалению, из-за недостатка средств издание «Мехиляйнена» через несколько лет прекращается.

В 1840 году Лённрот упоручают закончить составление большого финско-шведского словаря. Работу эту начал языковед Кекман, но в 1838 году он скончался. Над словарем Лённрот будет трудиться сорок лет. Объем словаря и сегодня может поразить воображение – более двухсот тысяч слов! Издавался словарь отдельными выпусками в 1866–1880 годах.

Вопросы, связанные с бытованием финского языка, вставали перед Лённротом неоднократно. Было это как при работе над «Калевалой», так и во время издания «Мехиляйнена». Сильным соперником финского языка был шведский язык. Оставшийся как наследие 600-летнего подчинения Финляндии Швеции, он долгие годы был единственным государственным языком Финляндии и после включения ее в состав Российской империи. С другой стороны, в самом финском языке происходила борьба диалектов, единые нормы национального языка отсутствовали, финские газеты носили отпечаток тех или иных областных говоров. Да и Лённроту, когда он только приступал к изданию своего журнала, советовали издавать его на восточнофинском диалекте саво. Лённрот это предложение отверг, поставив своей задачей утверждение общенациональных языковых норм. Он рассматривает финский язык как средство преодоления рудиментов племенного сознания и сплочения жителей разных областей в единую нацию. По сути, деятельность Лённрота-лингвиста имеет своей основой ту же идею, что и деятельность

Лённрота-писателя, автора «Калевалы», – пробуждение национального самосознания финнов. Лённроту важно успеть «оснастить» финский язык всем необходимым к тому моменту, когда он получит право «выйти из тени» шведского. Не ограничиваясь работой над большим словарем, он подготавливает и выпускает два малых: «Толкователь шведского, финского и немецкого языков» (1847 г.) и «Русско-шведско-финский словарь» (1851 г.). В логику этой работы укладываются две лингвистические экспедиции Лённрота: 1840–1841 и 1844 годов. В первом случае он отправляется исследовать карельские диалекты и языки лопарей и самоедов (т. е. саамов и ненцев), во втором – родственный финскому эстонский язык.

Вместе с партией сторонников финского языка Лённ-рот переживет счастливый момент в 1863 году, когда, откликаясь на просьбу сенатора Снельмана, Александр II признает право финского языка стать – пройдя переходный период – равноправным шведскому административным языком.

В 1854–1862 годах Лённрот трудится профессором финского языка в Хельсинкском университете. Выйдя в отставку, живет в родном Самматти, до конца своих дней ведя разнообразную просветительскую деятельность.

Скончался Элиас Лённрот там же, в Самматти, 19 марта 1884 года.

А что же «древняя родина финнов»? Нашел ли ее Лённрот? Скажем так: «древнюю родину финнов» он частично нашел в финском языке, по крайней мере в период после «Калевалы» он продолжил этот поиск в пространстве финского языка. Выяснение происхождения тех или иных слов, терминов, географических названий, сравнительные экскурсы в другие языки и прочие лингвистические штудии давали Лённроту богатую пищу для размышлений не только на тему того, как устроен «дом» финского языка, но и каковы исторические «свойства» его «обитателей».

Что же касается страны Калевалы, то в нее – плод своего воображения – Лённрот заставил поверить других. Со страной Калевалой в сознание прежде всего образованного класса вошло большое историческое время, укреплявшее уверенность в том, что финны – не случайный народ на этой земле, что они – равноправная нация среди других европейских наций. В этом отношении Лённрот сделал, пожалуй, максимум того, что мог сделать: в своей поэме он не просто заселил мифическую страну Калевалу вымышленным им народом, он возвел его в божественное достоинство, поскольку вождь народа Вяйнемёйнен имеет божественное происхождение (в последнем случае, правда, Лённрот следовал мифологической традиции, согласно которой Вяйнемёйнен является демиургом).

По словам Э. Карху, «очень скоро после своего выхода «Калевала» стала восприниматься как духовное знамя финского национального движения…». Вот под этим знаменем и шла страна к радостному дню обретения независимости 6 декабря 1917 года.

Литература

1. Лённрот Элиас. Калевала: Эпическая поэма на основе древних карельских и финских народных песен / Переводчики Э. Кнуру и А. Мишин. Петрозаводск, 1998.

2. Путешествия Элиаса Лённрота: Путевые заметки, дневники, письма 1828–1842. Петрозаводск, 1985.

3. Киуру Э. С., Мишин А. И. Фольклорные истоки «Ка-левалы». Петрозаводск, 2001.

4. Карху Э. Г. История литературы Финляндии: От истоков до конца XIX века. Л., 1979.

5. Мейнандер Хенрик. История Финляндии: Линии, структуры, переломные моменты. 2-е изд. М., 2016.

В сетях Калевалы

Елена Лапина-Балк

(Хельсинки)

Сколько лет живу в сказочной стране Суоми, казалось бы, можно и привыкнуть к молчаливым лесам, сказочным озерам, морозам, вежливым скучным соседям, к экзотической финской еде и спокойным праздникам с маленькими подарками и без них, так нет!

Каждый год с трепетом ожидаю праздник Новый год. Мой муж Пекка – финн – говорит, что это очень по-русски, ожидать то, что и так придет. Просто для него Рождество является основным праздником года. Мое долгое проживание в Финляндии не сделало меня финкой, я остаюсь русской со своими надеждами, ожиданиями, традициями и верой в сны и приметы и, конечно же, с русскими тараканами в голове. Ну, а сегодня на Новый год я жду подарки.

Поскольку разница во времени с Россией у нас один час, то и праздник начинается дважды. Бокал с шампанским мы поднимаем сначала за русский Новый год под бой московских курантов, ну а через час и второй бокал под грохот хлопушек и ракет на улице, за финский HyyvääUuttaaVuotta/Хороший Новый год.

Так было бы и в этот раз, но….

Муж не сопротивлялся и с достоинством переносил все, что я делала по традиции. Привык, к тому же спорить было бесполезно.

Где-то с в ю: оо вечера (по-фински) мы начинали провожать Старый год различными приготовленными по русским рецептам вкусностями. В обязательное меню входило: оливье, селедка под шубой, икра. Все остальное по просьбе… и с учетом…

Проводили.

А без десяти одиннадцать, усевшись поудобнее в кресло, стали ждать выступление президента Путина. Пекка тоже ждал.

– Нет, все-таки молодцы ваши президенты, народ поздравляют, значит, уважают вас! А у нас что!? Только мэр Хельсинки и сподобится к народу выйти. Разницу чувствуешь?

Все выступление Путина Пекка стойко молчал, а вернее витал где-то, русский Пекка понимает слабовато. Но как только зазвучали куранты, мы лихорадочно начали разливать шампанское и загадывать желания…

Загадали, под последний удар чокнулись и выпили первый бокал!

– Дорогая, это тебе! – Пекка протянул мне красивую брендовую коробочку «Kalevala»…

– Милый, а это тебе, – и я отдала Пекке свой подарок, красиво упакованную бутылку водки «Путинка», знала, что он из многих сортов предпочитает этот или «Чайковский».

Открыла коробочку, на синем бархате лежала бронзовая рыбка – брошь. Не то шампанское ударило в голову, не то просто показалось, но рыбка не просто лежала, она слегка трепыхалась и хотела выпрыгнуть. Я в испуге захлопнула коробочку.

Настроение было приподнятое, по телевизору шел новогодний «Голубой огонек». На улице стоял грохот фейерверков и ракет, небо вспыхивало, сияло огнями, вот-вот скоро и финский Новый год настанет!

Он и настал. Только я уже успела уснуть. Мой вежливый и уже за эти годы выдрессированный муж будить меня не стал. Как он сказал на следующее утро: «Что будить-то по пустякам». Отнес соню в спальню, подарок положил рядом на столик – открыл коробочку, вдруг золотце ночью проснется и опять порадуется.

Вода была приятно прохладной, я плыла так свободно и естественно, будто танцевала. Где-то наверху сквозь голубую толщу воды проглядывало солнце, но здесь, в глубине было столько всего интересного. Водоросли были почему-то разноцветными, ах да, тоже к Новому году разукрасились! Проплывающие мимо рыбки были какими-то средиземноморскими – цветными, пестрыми, диковинными, они сверкали чешуйками, весело переглядывались. Наверное, спешили на новогодний маскарад. Одна из них даже что-то мне крикнула, но беззвучно, просто открывая рот – ААА…. ООО… Я поняла: «Айно, Айно, поплыли с нами!»

Посмотрела на себя – рыбий хвост. Так я теперь русалка Айно – дева царицы морей Велламо и царя пучины Ахто?! Ну, чудеса! Наши обитатели холодного финского моря, тоже празднуют Новый год! Нарядились, разукрасились.

А тут и морской конек рядышком нарисовался, вроде как локоток подставляет, мол, составь пару. Смотрю и ду-

маю, наверняка щука переодетая. Откуда здесь морским конькам быть!? Нет уж, нет уж – без меня! Знаем мы таких хищников, и новогоднее настроение не спасет.

А тут хорошо! Тихо, свободно. Мысли, заботы не одолевают. А красота-то какая! Водоросли будто шелковые, танцуют свой танец с морскими звездами, их окутывают переливающиеся разными цветами стаи мелких рыбок.

О! Что-то внизу блеснуло. Пригляделась, затонувшая деревянная лодка. А на дне… приблизилась – золотой браслетик. Ой, так это же мой браслетик! Я его года три назад потеряла. Вспомнила, как печалилась, убивалась – подарок от Пекки на восьмое марта. Он тоже расстроился тогда, говорил: – нет такого праздника в Финляндии, значит, и подарок был ни к чему. Все у вас, у русских, не как у всех…

Где-то прозвучало очень знакомое: Девять часов ноль-ноль минут. Откуда здесь, в глубине морской, эти звуки!? Посмотрела наверх, солнце было на месте, вернула взгляд к лодке, но ее уже не было. Видно, меня течением отнесло. Или, может, привиделось и лодка, и браслет, и чей-то голос?

И вдруг что-то меня перевернуло, дернуло, и я почувствовала, что движения мои стали скованны и что-то тащит меня наверх. Точно, я угодила в чьи-то сети. Барахталась, сопротивлялась, не хотела.

Так это, наверное, Вяйнемёйнен меня поймал, чтобы приготовить еду. Ведь разделывать начнет.

– Ой, не хочу!!! – закричала.

И опять услышал: Десять часов ноль-ноль минут.

Открыла глаза, Пекка крепко сжимал меня в объятиях. С кухни доносился аромат кофе.

– А, это ты! С Новым годом, дорогой!

– С Новым Счастьем, любимая!

– Слушай, Пекка, а где наша старая лодка?

– Так в сарае на даче, а зачем тебе?

– Да Айно во сне видела… ну то есть я видела, знаешь, а надо бы «Калевалу» перечитать, смотришь, еще что-нибудь отыщется.

И вот после боя курантов Новый год я получила от мужа подарок – украшения из серии «Калевала».

Брошь из бронзы серии Suomuhauki.

Калевала для ленивых
Из Андерса Ларссона

Зинаида Линден (Турку)

 
Если кто достоин званья
прирожденного героя,
это Вяйне, Вяйнемёйнен.
Среди славных калевальцев
отрок был на все гораздый,
даровитый был подросток.
Совершал он все деянья,
о которых толковали.
Все в руках его спорилось,
все успехами венчалось
неприятелям на зависть.
 
 
Брался дать прогноз погоды —
выходило так эпично
или вовсе непонятно,
как на фресках модернистов.
Брал он в руку щучий остов,
полусгнивший и беззубый —
тут же силой колдовскою
эти бренные останки
превращались в балалайку.
 
 
Кроль ли, брасс ли,
конный спорт ли —
все играючи освоил
вековечный Вяйнемёйнен.
Удалому фехтованье,
ловля рыбы, волхвованье
были, как другим – чиханье.
 
 
Предки Вяйне тоже были
удальцы, не лыком шиты.
Маме Ильматар роднею
приходился свод небесный,
был отец попроще званьем,
хоть волной качал он сушу.
В круговерти страсти пара
растворялась без остатка,
дочь воздушного пространства
с другом сердца забавлялась,
и смеялась, и резвилась,
ночь за ночью проводила,
нежась в пене, отдыхала
в ожиданье новых вихрей.
 
 
Происшедший от союза
двух божественных созданий,
что отплясывали лихо
на моднейших танцплощадках,
плод любви нередко может
стать недюжинным талантом
и почти что вундеркиндом,
и во всем – акселератом.
 
 
Мама Вяйне пропадала
постоянно на работе,
у творца вселенной Укко
состояла завотделом.
Воздух Ильматар был вверен.
При содействии девицы
обустроил Укко Землю,
запустил на ней стартапы,
жизнь вдохнул во все, что создал.
Маме было не до родов.
Тридцать лет провел в утробе
старый, верный Вяйнемёйнен.
 
 
Выйдя, был уж с бородою.
Рассуждал он очень зрело
о политике, о скачках.
Стремя, семя – все подвластно
было бравому дитяте.
Несмышленышей чураясь,
к самому владыке Укко
обращался с наставленьем.
Детвора ему давала
лет четыреста, не меньше.
 
 
Распевал он неумолчно,
сочинял хиты всечасно,
и дивились калевальцы
текстам чудного подростка.
Темам тоже дивовались:
песнопевец не страшился
затруднительных предметов.
Например, о жизни пел он —
жизнь как явь и как химера,
как могла б она сложиться,
будь на то людская воля,
будь на то людское право.
 

Kalevala för Lata

Anders Larsson

 
För om nån ska kunna kallas
hjälte är det Väinämöinen
eller Väinö som han kallades
av Kalevalaborna —
för den gossen var en boren
mästare på nästan allting.
Ensam stod han för minst halva
bygdens samlade bedrifter.
Ja, så rikt begåvad var han att
det gjorde ont i många
Allt han tog i eller tänkte på
fi ck liksom guldkant runt sig.
 
 
Skulle han med några enkla
ord beskriva vanligt väder
kunde det bli nästan som en
nationalromantisk tavla
eller till och med som något
obegripligt modernistiskt.
Fick han i sin hand ett huvud
av en gammal skrutten gädda,
var den benhögen på nolltid
omgjord till en balalajka.
 
 
Simning, ridning, trolleri och
träbåtsbyggeri och segling,
det var nästan larvigt enkelt
för en sån som Väinämöinen.
Fäktning, fi ske, sång och diktning
var så självklart lätt för honom
att det bara kom, som… gäspningar
och svett hos alla andra.
 
 
Men så var föräldrarna nu
inga dussinmänniskor heller.
Mamma Ilmatar var luftgudinna,
släkt med hela himlen,
fadern var av vanligt vatten,
men en veritabel stormvåg.
Paret hade mötts i bruset
av sin ungdoms vilda vågsvall
hon en liten fl äkt av himlen,
han på drift i livets strömmar —
hade skrattat, skrikit, dansat,
lekt sig genom några nätter,
sedan legat där i skum en
stund tills nya virvlar sugit.
 
 
Och med sådana föräldrar —
mänskogudar, halvgudinnor,
ungdomsglada kärlekspar som
slagit volt på vilda danshak —
blir man gärna lite särbegåvad,
full av konster, under.
Kärleksbarn till gudar blir det.
De blir ofta försigkomna.
 
 
Och så var det det att mamma
Ilmatar var yrkeskvinna
hade heltidstjänst på
luftavdelningen hos överguden
Ukko, hjälpte honom med att
skapa själva jorden åt oss,
starta upp och få igång det
allra viktigaste livet.
Så hon hade inte tid att föda
fram den lille Väinö
förrän han var över tretti
år och hade bas och helskägg.
 
 
Ja, han kunde genast prata
som en medelålders vuxen,
hade kläm på havresådd och
politik och hästkapplöpning,
hade synpunkter på vädret,
gav små tips åt själve Ukko,
som han föredrog att prata
med i stället för med småglin.
Det fanns barn som påstod att han
sagt att han var fyra hundra.
 
 
Och så sjöng han hela tiden,
satte hop en massa låtar,
skön musik och bra refränger,
sånt som fastnade på hjärnan.
Ungen kunde sjunga så det
fl addrade om öronen och
alla, hela Kalevala,
talade om Väinös texter.
För han sjöng om svåra saker,
sånt som alla undrat över,
livet, till exempel, hur det
är och hur det kunde vara.
 

Завет блаженного Магнуса

Евгений Лукин

 
Сказание о том, как однажды
финский путешественник Элиас Лённрот
отправился на русский остров Валаам,
где посетил монастырское кладбище,
и что потом из этого вышло.
 
 
Я отправился однажды
По дороге корабельной
Через Ладожское море
В Валаамский монастырь.
Поклонился там святыням
Под крестовым сводом синим,
А затем побрел смиренно
На ухоженный погост.
 
 
Вот и белая ограда
монастырского кладбища,
Где на башенках старинных
В трубы ангелы трубят.
Плещет Ладога волною,
И трепещет клен листвою,
А на бугорках могильных
Блещут камушки вокруг.
 
 
И под камушком под каждым
Прах покоится священный:
Здесь прославленный игумен,
Там послушник, там монах.
А в глухом углу еловом
Под окатышем лиловым
Возлежит блаженный Магнус —
Шведский доблестный король.
 
 
Был окатыш зацелован
Синей ладожской волною,
Был окатыш околдован
Русской вязью расписной:
«Вместо царской диадимы
Удостоился я схимы
И, три дня прожив под схимой,
Упокоился навек».
 
 
Я спросил седого старца,
Говорившего по-фински:
«Поясни мне эту надпись,
Расколдуй чужую вязь!»
Мне сказал седой отшельник:
«Каждый ведает насельник
Это древнее сказанье,
Эту вековую быль.
 
 
Жил да был на свете Магнус —
Шведский доблестный воитель:
Что ни день сражался в битвах,
Что ни день сверкал мечом.
Как-то раз с огромным флотом
Он пошел на Русь походом,
Хотя клялся и божился
Не ходить вовек сюда.
 
 
Но не знал воитель дерзкий,
Что на русском Валааме
Уже били накануне
Вещие колокола,
А монахи сквозь тревогу
Без конца молились Богу,
Призывая успокоить
Своевольника сего.
Их горячие молитвы,
 
 
Их сердечные стенанья,
Их неистовые слезы
Услыхал, конечно, Бог.
Возмущенный шведской бранью,
Он взмахнул своею дланью,
И на парусники шведов
Непогоду ополчил.
 
 
В небе молния блеснула,
Гром обрушился ужасный,
И над ладожской пучиной
Сильный ветер заиграл:
Он развеял над волнами
Эти лодки с парусами,
И разбил, играя, в щепки
Королевскую ладью.
 
 
Лишь одна доска осталась
От разбившегося судна —
С боковым кольцом железным
Просмоленная доска.
И, меняя перевозку,
За спасительную доску
Ухватился, уцепился
Перепуганный король.
 
 
День и ночь в морской купели
Волны бурные кипели,
День и ночь в морской купели
Сильный ветер не стихал.
Сжалилась Господня сила:
Доску к берегу прибила.
Это был венец спасенья —
Русский остров Валаам.
 
 
Милосердные монахи
Вознесли тут пилигрима
В Валаамскую обитель
И постригли в чернецы.
Вместо царской диадимы
Удостоился он схимы
И облекся в черный куколь
И наплечный аналав.
 
 
Освящен святым крещеньем
И молитвою наставлен,
Разразился покаяньем
Шведский доблестный король:
– Ах, зачем на Русь Святую
Я ходил напропалую,
Ах, зачем на русских братьев
Меч из ножен вынимал?
 
 
Заповедал он отныне
Шведским рыцарям и прочим
Заниматься мирным делом,
А не ратным ремеслом.
И, оставив на прощанье
Смертное рукописанье,
Схимонах блаженный Магнус
Душу Господу вручил».
 
 
Завершил сказанье старец,
Вековую быль окончил,
И в тумане валаамском
Растворился на глазах.
И в глухом углу еловом
Над окатышем лиловым
Я один стоять остался,
Размышляя о былом.
 
 
Думу долгую я думал
О завете королевском
И решил, что надо делать,
Как советует король.
И отправился стараться —
Мирным делом заниматься:
Собирать по свету руны
Калевалы дорогой.