Kitabı oku: «Георгий Димитров. Драматический портрет в красках эпохи», sayfa 2
Многое из того, что наблюдал мальчик, вызывало у него жалость, многого он просто не понимал. Откуда берутся нищие и беженцы? Зачем напиваются мужчины в корчме «Старый конь»? Почему сосед колотит жену и детей? Он задавал вопросы родителям, но те уклончиво отвечали, что человеку указано Богом много трудиться, жить по заповедям и не поддаваться дьявольским искушениям. А что в жизни много несправедливости и жестокости – так на то воля Бога, неподвластная человеческому разумению.
Георгий учился в начальной школе имени св. Климента Охридского, что находилась в нескольких кварталах от дома. Родители определили сына ещё и в воскресную школу при евангелической церкви. Каждое воскресенье семья слушала проповедь, а потом отец отводил Гошо (позднее к нему присоединилась и сестра Магдалина) в класс, где занималась младшая группа. Несколько воскресений мальчик терпеливо слушал, как наставник толкует религиозные заповеди, но потом ему стало скучно. Он наловчился незаметно, как ему казалось, перебираться в старшую группу, где было интереснее. Однако пастор заметил его проделки и однажды, ухватив за ухо, вывел из класса. Лина устремилась вслед за братом, чтобы успокоить его. Но тот вовсе не нуждался в утешении. Он весь кипел от негодования и твердил сквозь слёзы, что больше сюда ходить не станет.
Родители не настаивали на покаянии мальчика. Безболезненно поменявшие православие на протестантство, они не препятствовали постепенному отходу сына от религии. Проявленная ими терпимость к поступку сына не осталась без ответа: Георгий всегда уважал чувства матери, до конца жизни оставшейся глубоко верующим человеком.
А христианские праведники вскоре были вытеснены из круга его интересов. Их место заняли колоритные фигуры национальных героев. Христо Ботев, Стефан Караджа, Басил Левский, Георгий Раковский, Любен Каравелов… Мужественные воеводы, будители народа и поэты, они в то время ещё не стали хрестоматийными образами и памятниками, ещё живы были их соратники, участники недавних битв, которые рассказывали о своих великих современниках как о близких людях.
По воспоминаниям Магдалины, однажды после традиционного обхода соседей с новогодними поздравлениями Гошо купил на собранные монетки не сласти, а книжку о Василе Левеком. Тут же прочитал её и объявил матери, что будет вечером читать книгу вслух всей семье. И в первый же вечер, когда семья смогла собраться у очага, начал своё первое в жизни публичное выступление.
Он читал, как Дьякон4 ездил по городам и сёлам порабощенной родины и создавал комитеты, которые должны были стать опорными пунктами будущего восстания. Отчаянно смелый и ловкий человек, он не раз обманывал турецких соглядатаев, но не уберёгся от подлости соотечественника-единоверца. На суде Дьякон держался так, как и подобает настоящему герою, народному защитнику. Бесстрашно взошёл на эшафот, сооружённый в центре Софии, и вот палач накинул ему на шею петлю…
В этом месте голос мальчика задрожал. Казалось, он готов был расплакаться, но вдруг отложил книгу и произнёс: «И я смог бы, как он… Пусть бы повесили!» Мать вздрогнула: «Не говори так, сынок», но мальчик упрямо повторял: «Смог бы, смог! Пусть повесят!..»
Наверное, было бы преждевременно делать из этого эпизода далеко идущие выводы, но запомним, как глубоко тронула детскую душу готовность Левского без колебаний пожертвовать собой во имя торжества дела, которому он служил.
На испытаниях по окончании четвёртого отделения школы Гошо получил отличные, очень хорошие и хорошие оценки (по принятой в Болгарии шестибалльной системе). Нарядное свидетельство отец прочитал вслух от первой и до последней строчки: «Закон Божий – „отлично54, – медленно произносил он, поглядывая на сына. – Гражданское чтение и пересказ – „хорошо“. Отечественная история – „очень хорошо“. Естествознание – „хорошо“. Счёт – „хорошо“. Письмо – „хорошо“… София, 29 июня 1892 года. Молодец! Теперь пойдёшь в гимназию. А следом за тобой Лина, Николчо, Любчо и Коце. Пока хватит сил, буду работать, чтобы выучить всех, чтобы стали вы врачами, учителями. А может, адвокатами».
Обратим внимание на две детали. Во-первых, указанная в свидетельстве фамилия мальчика образована от имени, а не от фамилии отца – «Георгий Димитров». И это отнюдь не случайная описка – все сёстры и братья Георгия писались Димитровыми5. Во-вторых, по каким-то неизвестным для нас соображениям школьного начальства в графе «Вероисповедание» значится «Истинно православный»3.
В гимназии Георгию пришлось проучиться всего год. Согласно официальной биографической хронике, его настигла болезнь детей городских окраин – золотуха. Фельдшер посоветовал подержать мальчика дома, пока тот не вылечится и не наберётся сил. К лету 1894 года мальчик выздоровел, но учёбу пришлось оставить. Тяжко разболелся отец, а ведь Георгий – старший из детей, ему и помогать семье, так уж от века заведено.
Существует и другая версия: причиной исключения стало своенравие и непослушание мальчика в гимназии. Но с этой версией спорит всё то же свидетельство об окончании начальной школы. В нём указано, что Георгий Димитров показал примерное поведение и прилежание. С чего бы ему столь резко измениться в гимназии?
Так или иначе, но Георгию пришлось искать работу. Кузница ему не понравилась, столярная мастерская ненадолго остановила внимание. Зато типография очаровала сразу. Затаив дыхание, он наблюдал, как наборщик составляет из металлических брусочков-литер связный текст. Это было настоящим чудом. «Набираешь и всё время читаешь, – восторженно рассказывал он матери. – Как будто учишься».
На пороге неведомого века
Голос мастера отрывает Гошо от изучения наборной кассы. Мастер приказывает вынести мусор. Мальчик набивает корзину обрезками бумаги и выходит на крыльцо. После тяжёлого воздуха типографии, насыщенного парами краски и керосина, морозная свежесть бодрит. Блеск пухлых шапок снега на крышах слепит глаза. Не припомнить, когда была такая снежная зима. Вдали вздымается гребень Витоши. Скорей бы весна. Весной, когда расцветают подснежники и крокусы, хорошо на Витоше.
Вернувшись в типографию, мальчик получает задание промыть набор. Берёт щётку, банку с керосином и начинает очищать подготовленные к печати свинцовые полосы от потёков краски. Протирает крупный, составленный из дубовых литер заголовок «Народни права», проводит жёсткой щетиной по ровным колонкам набора, отчего литеры начинают серебряно поблёскивать. Гошо уже умеет прочитывать заголовки справа налево, как заправский наборщик. Вот политическая статья с выделенными жирным шрифтом важными словами, вот раздел «Из внутренней жизни», вот объявления и извещения в нарядных виньетках. Всё в газете имеет смысл, каждый материал размещён сообразно значению. Но больше всего ему нравится та строчка, что стоит в самом низу четвёртой страницы, словно подводя итог номера: Печатница «Либерален Клуб». Эта строчка означает, что газета – плод общих усилий всех работников типографии, в том числе и ученика наборщика Гошо Димитрова.
В «Либерален клуб» он устроился не сразу, поработав какое-то время в мелких печатнях, где учеников использовали главным образом как прислугу. А «Либерален клуб» был крупным, технически оснащённым предприятием. Здесь выходили книги, журналы и несколько газет, в том числе газета Либеральной партии «Народни права».
Молодое болгарское государство всячески поощряло развитие издательского дела. Потребность в печатной продукции росла в княжестве год от года. Ревнители просвещения учреждали школы и гимназии, для которых требовались учебники, издавали художественные произведения, в том числе и переводные – главным образом, с русского и немецкого языков. Партии разных направлений печатали политическую литературу, журналы и газеты.
«Либерален клуб» принадлежал акционерному обществу, главным распорядителем которого был доктор Басил Радославов, лидер Либеральной партии. Завидев хозяина, громогласного великана с пышной бородой, рабочие почтительно здоровались с ним. Все они были у него в руках. Работали без твёрдо оговоренных условий найма, по десять часов в день и без выходных, заработок выплачивался от случая к случаю, но никто не роптал. Такие были в те времена «народные права». Как вдруг в январе 1895 года случилось невиданное: «Либерален клуб» забастовал. «9 числа рабочие-наборщики типографии «Либерален клуб» в Софии, числом около 30 человек, бросили работу, потому что им не платят уже 6 месяцев, – писала газета «Социалист». – Они уже поняли, что если хотят добиться справедливости у своих хозяев, то нужна сила, а не прошения».
Остановились и другие типографии Софии. Двести типографских рабочих требовали, чтобы хозяева приняли уставы и тарифы, регламентирующие условия труда и оплаты. Их поддержали 70 печатников Русе.
Через две недели хозяева пошли на уступку. Сохранилась расписка тринадцатилетнего Георгия: «Я, нижеподписавшийся, получил в типографии «Либерален клуб» 25 левов (двадцать пять левов) по старой ведомости. София, 17. II. 95 г. Г. Димитров»4. За словами расписки, самого первого из сохранившихся документов его руки, читается торжество победителя. Он ступил на путь борьбы, сделал первый шаг, и этот шаг показал, что не всё в этом мире так нерушимо, как иногда представляется.
В шестнадцать лет Георгий получил разряд подмастерья, и ему стали доверять набор больших и ответственных статей. В типографии ценили способность молодого работника вникать в смысл текста, благодаря чему он допускал мало ошибок. Он мог распутывать даже крайне неразборчивый почерк доктора Радославова. А однажды ему довелось набирать стихи самого Ивана Вазова – поэта, драматурга и автора первого болгарского романа «Под игом». Строки стихов лились свободно, как бы сами собой. Каково же было удивление Георгия, когда он обнаружил в авторской корректуре беспощадную правку! Щегольски одетый седовласый мэтр назидательно сказал в ответ на его удивлённый вопрос: «Хорошие дела, Гошо, скоро не делаются. Пишешь и перечитываешь, размышляешь и переписываешь – только так и можно создать что-нибудь стоящее».
Из номера в номер орган Либеральной партии писал о концессиях, займах, откупах, банковских процентах, страховых взносах и беспощадно обличал правительство. «Печальную картину представляет собой наш разлагающийся государственный организм, – сетовала газета. – Вместо того чтобы выполнять своё предназначение по охране имущества и жизни болгарских граждан, вместо того чтобы преследовать и наказывать преступников, правительство само преступает закон».
В то время в Болгарии находилось у власти правительство, сформированное Народной партией, а либералы были в оппозиции. Смысл незнакомого слова «оппозиция» растолковал Георгию благоволивший к нему наборщик Стоян Кечеджиев. Стоян обычно не участвовал в общих пересудах типографщиков, когда они после обеда выходили во двор покурить и расслабиться. Но однажды, когда зашёл спор о том, кто лучше – Народная или Либеральная партия, Стоилов или Радославов, – он веско заявил: «Социалисты считают, что те и другие – порядочные плуты, одного поля ягода. Одним словом, слуги капитала!»
Георгий представлял себе социалистов довольно туманно. Но в них была какая-то интригующая тайна. Газеты называли их загадочным словом «нигилисты», писали, что они поднимают воротники пальто, когда выходят на улицу, и носят широкополые шляпы, низко надвинутые на глаза. Георгий решил при случае узнать о них поподробнее.
Кечеджиев не только ответил на вопросы юноши, но и познакомил его со своим приятелем по имени Коста Мутафчиев. Новый знакомый дал Георгию несколько экземпляров газеты «Работнически вестник» и книжку, на обложке которой было оттиснуто: «Д. Братанов. Что такое социализм и имеет ли он почву у нас?»
Георгий принялся прорабатывать новинки. «Работнически вестник» оказался совсем не похожим на те газеты, что выпускались типографией Радославова. Небольшие размеры, не отличающийся разнообразием шрифт, отсутствие броских украшений и объявлений – всё это говорило понимающему человеку о скромных финансовых возможностях газеты. Но в руках Георгия впервые оказалось издание, заполненное статьями и заметками о рабочей жизни, издание, где слова «социалисты» и «социалистический идеал» употреблялись без иронического или пренебрежительного подтекста. В редакционной статье говорилось, что скромная, но совершенно определённая задача газеты состоит в духовном пробуждении болгарских рабочих и всесторонней защите их интересов и прав.
Одолеть книгу оказалось труднее. Во многих дефинициях и теоретических рассуждениях Георгий так и не сумел разобраться, но главное – материалистическое объяснение исторического процесса – в общих чертах усвоил. Он на сто процентов согласился с выводом автора о том, что окружающий мир устроен неправильно, в нём мало справедливости и много горя, поэтому его следует переделать.
Главы, где рассматривалось экономическое развитие Болгарии, дались легче. Автор приводил немало известных фактов, выстроенных во взаимосвязи и логической последовательности. Братанов доказывал, что мнение об «особом пути» Болгарии и о равномерном распределении национального богатства в обществе совершенно не соответствует фактам. Старые мастерские хиреют и закрываются, вместо них появляются крупные фабрики с машинным производством; одни ремесленники разоряются, другие богатеют; подмастерья и ученики превращаются в наёмных рабочих, а оборотистые хозяева, набив кубышку, становятся капиталистами.
А ведь верно! Георгию припомнились заколоченные окна швейных мастерских на Пиротской улице, где раньше шили одежду в народном вкусе. Останавливались громоздкие ручные станы надомных ткачей, продукция которых не выдерживала конкуренции с габровскими и сливенскими сукнами и холстами. Вот и отец проявил дальновидность, когда не захотел, чтобы Георгий наследовал его дело. Спрос на барашковые шапки падал, европейская мода вытесняла традиционную.
«Интерес, деньги, богатство составляют у нас сегодня религию, как в Европе», – такой вывод сделал автор брошюры. Стало быть, и в Болгарии жизнь развивается по законам, открытым Карлом Марксом, и здесь растёт пролетариат – будущий могильщик капитализма. И он, наборщик Георгий Димитров, – один из таких пролетариев, которым будет когда-нибудь принадлежать весь мир. Ведь социализм не просто имеет почву в Болгарии – его приход исторически неизбежен! Юноша был ошеломлён6.
Название другой книги, оставившей глубокий след в памяти Георгия, тоже содержало многозначительный вопрос. «Что делать?» – было обозначено на обложке сочинения русского автора Николая Чернышевского, переведённого на болгарский язык. Чтобы ещё больше заинтриговать читателей, предприимчивый издатель на титульном листе указал: «Роман, написанный в тюрьме».
Сила воздействия на молодежь идей, содержащихся в романе «Что делать?», трудно представима в наши дни. Сохранилось множество свидетельств поистине очищающего потрясения (по терминологии древних эллинов – катарсиса), испытанного жаждущими откровения душами после прочтения книги Чернышевского. Одно из них принадлежит Георгию Димитрову. «Роман „Что делать?“ ещё 35 лет тому назад оказал на меня лично, как молодого рабочего, делавшего тогда первые шаги в революционном движении в Болгарии, необычайно глубокое, неотразимое влияние, – пишет он в предисловии к роману в 1935 году. – И должен сказать: ни раньше, ни позже не было ни одного литературного произведения, которое бы так сильно повлияло на моё революционное воспитание, как роман Чернышевского». Далее он признаётся: «Даже теперь, снова перечитывая „Что делать? “, я испытываю большое волнение и наслаждение»5. И это не преувеличение. В Мемориальной библиотеке Георгия Димитрова хранится несколько книг Чернышевского и о Чернышевском. Все они, в том числе издания 1930-1940-х годов, имеют пометки, свидетельствующие о том, что интерес Димитрова к русскому мыслителю и мечтателю не остался для него лишь данью юношескому увлечению.
В особенности увлёк юного читателя Рахметов – «безупречный герой Чернышевского». Он действовал не по обычаям житейского благоразумия, как действовало, по наблюдениям Георгия, подавляющее большинство людей, а вопреки этим обычаям, во имя служения высокой идее. Эти новые люди делали невидимую работу, приближая грядущий прекрасный мир. Как не похожи были они на тех торгашей и политиканов, которых газета «Народни права» именовала «бескорыстными патриотами»!
Быть может, именно под воздействием романа Чернышевского впервые задумался Георгий о предназначении человека, остро почувствовал, что жизнь, не освещённая идеалом, мечтой, благородной целью, – бессмысленна, недостойна человека. Мало понимать, что следует делать, надо непременно делать это. Не беда, что так огромен разрыв между великой мечтой и серой повседневностью. Надо работать, надо бороться, надо переносить из будущего в настоящее столько, сколько можно перенести…
В 1897 году произошла первая стычка Георгия с представителем класса, который он психологически уже ощущал как чуждый, враждебный. Восемнадцатого апреля он прочитал в «Работнически вестнике» статью «Завтра – всемирный праздник труда» и решил принять участие в демонстрации в честь дня солидарности всех людей труда – 1 мая. (Из-за различия календарей болгарские социал-демократы устраивали первомайские демонстрации 19 апреля, в один день с рабочими западноевропейских стран.)
Демонстранты собрались в Ючбунаре и двинулись к центру города. Они несли красные флаги и лозунги «8 часов работы, 8 часов отдыха, 8 часов сна!» Георгий был в колонне и пел вместе со всеми «Рабочий марш». На одной из улиц путь колонне преградили конные полицейские. В завязавшейся потасовке несколько человек было ранено.
На следующий день Георгий получил для набора в очередной номер обширную статью Радославова. Среди последних событий автор упомянул и «антиправительственную демонстрацию», участников которой он назвал бродягами и пьяницами. «С этим сбродом, который вздумал наброситься с камнями на защитников государства, – с волнением читал Георгий, – нужна решительная расправа, если мы не хотим, чтобы социалистическая банда разрослась у нас так же широко, как в других странах».
Юноша оказался в классической ситуации выбора. Перед ним возник такой простой и одновременно такой сложный вопрос: что делать? Послушно набрать статью значило согласиться с автором, то есть изменить тем, с кем ещё вчера шёл в одном строю. Протестовать – значит поставить себя под удар. И Георгий решил очистить текст от наиболее одиозных характеристик, которыми автор наделил демонстрантов. Наутро разразился скандал. Но в типографии не было другого наборщика, способного быстро и умело разбирать тяжёлый почерк доктора Радославова, и угроза увольнения прошла мимо. То была ещё одна победа – пусть маленькая, но важная.
В доме на Ополченской встречают Новый год, открывающий новое столетие.
Георгий, одетый в белую рубашку и пиджак с широкими лацканами, выглядит почти как взрослый, разве что губы ещё по-детски пухлые, щёки и подбородок мягко закруглены. Чинно ожидают начала трапезы младшие. Никола по примеру брата уже поступил учеником в типографию, Магдалина, Любомир и Костадин учатся, а ещё двое пока маленькие: Борису шесть лет, Тодору четыре. Пятидесятилетний отец заметно сдал за последнее время: волосы потускнели и поседели, усы обвисли, спина согнулась от длительного сидения в неудобной позе. Не возраст, а изнурительная работа преждевременно состарила его. У матери выражение лица привычно доброе, голубые глаза излучают ласковый свет. Однако прожитые годы оставили бороздки морщин на лице. Руки не по росту крупные, с набрякшими жилами. Всё, что выставлено на стол, приготовлено этими руками: мясные голубцы в виноградных листьях, варёная фасоль, печёный перец, мелко истолчённый и перемешанный с солью и перцем чабрец, в который так и хочется обмакнуть кусок мягкого каравая, сливовый компот, сладкий тыквенный пирог и традиционная баница с кизиловой веточкой на счастье…
Волна тёплого чувства поднимается в груди Георгия. Кто знает, как сложится дальнейшая судьба, но этот дом, знакомый до каждого сучка в половице, вобравший в себя тепло родительского очага, останется с ним всегда.
Он вспоминает Сурваки своего детства. Прошло всего семь-восемь лет с тех пор, как выбегал на рассвете из дверей, радостно провозглашая приход нового года. Жадно всматривался в тусклый свет утра, ожидая увидеть что-нибудь необычное. Однако всё оставалось прежним: торчали в разные стороны чёрные ветви деревьев, длинные плети старой лозы обвивали шест, ветер гнал по Ополченской сухой снег. И так было во всём городе – медленно и неохотно менял он свой полу-азиатский облик.
А теперь жизнь быстро пошла вперёд, приметы нового на каждом шагу. Заработал сахарный завод, построенный бельгийцами, за ним мыловаренный, спиртовой, табачная фабрика. Перестали быть в диковинку железные дороги, электрическая станция исправно подаёт ток, рельсы первой трамвайной линии пролегли по софийским улицам. Народная библиотека, гимназия и театр символизируют стремление болгар к просвещению и культуре. Фракийская Сердика, римская Ульпия Сердика, древнеболгарский Средец, византийская Триадица – всё это София, на гербе которой красуется девиз «Растёт, но не стареет». Нет, не зря она была избрана столицей княжества! Вот и поручик австрийской армии Фердинанд Саксен-Кобург-Готский, неожиданно для себя ставший князем Болгарии Фердинандом I, старается превратить свой скромный софийский двор в новый Версаль. Сменяют друг друга пышные выезды, балы, военные смотры, приёмы. Но Георгий уже знает, что не в княжеских дворцах и не в особняках нуворишей обитают настоящие хозяева жизни, а здесь, в Ючбунаре, и в других рабочих кварталах болгарских городов.
Всю ночь просидел он в своей комнатушке, читая и размышляя. Когда в окна полился серый рассвет и язычок пламени в лампе стал блёкнуть, вышел на улицу. На Ополченской уже началась весёлая кутерьма. Ребятишки выскакивали из домов, торопясь поздравить соседей с наступлением нового года.
Заря первого дня Двадцатого века восходила над Софией.
Жизнь – огромная и ещё не совсем ясная, влекла к себе с неудержимой силой.
К началу нового века два старших современника Георгия Димитрова, сыгравших важнейшую роль в его судьбе, уже сделали и подтвердили свой жизненный выбор.
Один из них издал несколько научных работ, попробовал силы в политической агитации и создании социал-демократической организации, побывал в тюрьме и в ссылке. В Мюнхене в самый канун нового века тридцатилетний эмигрант из России, живущий под чужим именем, получил драгоценный подарок – первый номер газеты «Искра», в создании которой он принял живейшее участие. Пройдёт три месяца, и он начнёт подписывать свои работы псевдонимом «Ленин».
А в российском городе Тифлисе, в тиши физической обсерватории, делил часы между записями метеорологических наблюдений, сочинением стихов, чтением марксистской литературы и писанием политических статей в газету «Брдзола» скромный молодой человек двадцати одного года. Через три месяца он, опасаясь ареста за организацию митингов и за крамольные речи, перейдёт на нелегальное положение. До того времени, когда он выберет себе постоянный псевдоним «Сталин», остаётся ещё двенадцать лет.
