Kitabı oku: «Это было недавно, это было давно», sayfa 3

Много сил и мозолей стоил нам процесс окультуривания нашего участка земли. Почти два года каторжного труда. Наконец весной 1940 года мы засеяли свой огород. Мы вдвоем с дедом, без посторонней помощи совершили этот трудовой подвиг и выиграли битву с природой. Сегодня мне просто не верится, что мы могли это сделать. Но на этом наши огородные заботы не окончились. Огород посадили, но, чтобы он давал урожай, нужна была вода. А вода рядом, в речке Сухарке. Беда в том, что речка в ста метрах от дома. Пришлось мне привыкать к коромыслу и двум десятилитровым ведрам, в которых я воду носил. А воды нужно было для огорода, дома, коз и бани двадцать ведер в день. Вот я, возвратившись из школы, засучив рукава совершал процесс транспортировки воды из речки в десятиведерные бочки. Труд, скажу вам, читатель, каторжный. Но и к нему я привык и выполнял его до самой войны, то есть до поры моего призыва в Красную армию. После меня этот труд лёг на плечи моей младшей сестры Нели. До сих пор не могу понять, как эта хрупкая девочка всю войну справлялась с решением этой задачи.

Я кратко описал процесс акклиматизации нашей городской семьи в полудеревенских условиях, в которые мы попали вследствие изменения места жительства. На меня этот процесс подействовал положительно. Я стал взрослым. Изменилось не только мое тело, но и сознание. Я стал хорошо учиться, вступил в комсомол, был избран председателем школьного ученического комитета. По заданию комитета комсомола участвовал в борьбе с неграмотностью. Мне досталось обучение грамоте трех старушек, с которыми я два раза в неделю проводил занятия. Все это способствовало формированию меня как активного члена общества. Но я по-прежнему увлекался политикой.

Исключение отца и многих его товарищей из партии, знакомство с большим числом несправедливости властей в отношении к честным советским гражданам породили во мне протест. Я понимал, что в стране происходит что-то неладное. Поводом для обращения меня к политике в это время стало мое знакомство с семьями репрессированных кулаков, которые были сосланы в наш поселок в результате процесса раскулачивания, который происходил в нашей деревне. Этих семей было много. Главы этих семей были сосланы в места «не столь отдаленны», где они пребывали до самой смерти. А семьи, жены, дети и старики, были сосланы в места, где проживала наша семья. Вместе с детьми из этих семей я ходил в школу, учился в одном классе, дружил. Это были нормальные здоровые люди, которые не понимали, за что их сослали, почему лишили места жительства, почему им не дают паспорта и так далее. Почему, почему, почему. А контролировал жизнь переселенцев некто Коновалов, представитель службы безопасности. Из разговора со стариками из этих семейств я понял, какую большую роль сыграли кулаки в подъеме российского сельского хозяйства. Кулачество было ядром русской деревни. Оно обеспечивало Россию продовольствием и торговлей им на внешнем рынке. Столыпин далеко смотрел, создавая класс деревенской буржуазии, но насильственная коллективизация, которая проводилась в деревне после революции, зачеркнула все его усилия по развитию российской деревни. Я сочувствовал жертвам этой коллективизации, но мое сочувствие сидело во мне и не давало покоя. С некоторых пор я перестал обращаться к отцу по вопросам политики, понимая, что ему это глубоко неприятно, ведь он сам по существу был её жертвой. Поэтому я стал осторожным и семью своими политическими симпатиями и антипатиями не беспокоил. Но они всю жизнь тяжелым грузом сидели во мне. И только сегодня, с падением большевистского режима я могу о них говорить открыто. Но кому это сегодня нужно?

Пришел 1940 год. Мне 14 лет. Я возмужал, стал взрослым человеком. Познал свои радости и горести. Научился тяжелому физическому труду. Обрел своих друзей и недругов, стал значительно умнее, то есть приобрел жизненный опыт. Но для мамы моей я по-прежнему оставался ребенком, трудным, но ребенком.

Возмужание

Рота! Подъем! Тревога! Во всю свою молодую грудь орет дежурный по роте младший сержант Черкасов. Рядом с ним с часами в руках стоит командир роты капитан Иванов и следит за скоростью выполнения команды новобранцами, молодыми солдатами, которые за секунду до команды спали молодым здоровым сном после тяжелого солдатского труда, которым они занимались прошедшие сутки. Для них команда «Тревога» словно удар обухом по голове, после которой они не могут долго опомниться и сообразить, что к чему. Наконец осмыслив ситуацию, они начинают не спеша слезать с нар, одновременно надевая на себя нехитрую солдатскую одежонку. Портянки и обувь они не успевают надеть, когда звучит команда: «Рота повзводно, в две шеренги становись!» Живописное зрелище развертывается перед глазами командира роты. Перед ним то, что должно стать маршевой ротой: дети, волею судеб ставшие солдатами. Полураздетые, в гимнастерках и без них, обутые и босые, без обмоток и портянок. Но служба есть служба, и поблажек в ней нет никому. Они должны стать солдатами и выполнять положенные нормативы. Десять минут на то, чтобы солдат в полной боевой готовности после команды «подъем» стоял в строю, – это закон, и он должен быть выполнен. И звучит неумолимая команда: «Отставить! Отбой!» По этой команде солдат должен раздеться и занять свое место на нарах, а по команде «подъём» снова должен быть готовым к построению. И так до тех пор, пока он не уложится в норматив. Так меня встретила армия с её беспрекословными законами и волей командиров. Так я начал воинскую службу в 24 запасном стрелковом полку Уральского военного округа в солдатской столице Чебаркуль.

Полк готовил маршевые роты для фронта и был начальной школой военной подготовки для только что призванных в армию мальчишек.

Жильем нашим стала пятидесятиметровая казарма-землянка, которая представляла собою ров, вырытый в земле, изнутри обшитый тесом и превращенный в удобное временное жилище. Внутри казармы с левой стороны возвышались двухэтажные нары, на которых каждый солдат имел свое спальное место. Оно представляло собой подушку и матрац, набитые ватой, и одеяло. Что еще нужно солдату? Лежбище что надо. Я не привык к пуховым перинам и подушкам, и меня эта постель вполне устраивала. А вот те юноши, которых дома баловали, глядели на предложенное им жилье как на унижение их человеческого достоинства. Тяжело им было привыкать к такому аскетическому жилью.

При входе в казарму стояла большая печь, которую постоянно топили дежурные и дневальные по роте. Правая часть казармы была предназначена для построения личного состава и расположения шкафов с вооружением и столов для чистки оружия. В конце казармы располагалась ленинская комната – место нашего культурного отдыха.

Тренировка «подъем» – «отбой», которую нам устроил утром командир роты, была «легким жанром» по сравнению с тем, что могло быть.

А нередко было так. После команды «подъем» следовали команды: «в ружье», «взять лыжи», «выходи строиться»! И по этой команде в четыре часа утра в сорокаградусный мороз нужно было быстро выбегать из казармы, надевать лыжи и совершать пятикилометровый марш-бросок на стрельбище, где выполнять положенные упражнения по стрельбе, выслушивать разбор, поощрение отличившихся и критику слабаков. И только после этого, совершив обратную пятикилометровую прогулку в казарму, совершаешь туалет и с песней следуешь в столовую, чтобы вкусить очень скромную для твоего молодого здорового тела еду.

А вообще, жизнь в полку проходила по четкому воинскому распорядку. Была война и ей подчинена была наша повседневная жизнь.

В семь часов утра после команды «подъем» рота выстраивалась на утренний осмотр. Эта процедура один раз в неделю проходила по форме 20. Старшина роты Труш, здоровенный усатый украинец, внимательно осматривал каждого из нас «на вшивость». Это была необходимость, ибо скученное житье 100 человек на нарах нередко приводило к появлению на нашем теле опасных животных. Если таковые на нашем теле или белье обнаруживались, то за этим следовал «аврал»: немедленная дезинфекция, баня, смена белья, врачебный осмотр и прочие санитарно-гигиеничные мероприятия. Если вшей не было, то осмотр закачивался анализом нашего внешнего вида: осмотром пуговиц, подворотничков, ремней, ботинок и обмоток. Далее следовали команды «разойдись», «выходи строиться на улицу», и мы в одних гимнастерках на морозе должны были совершить пробежку и помахать руками, имитируя утреннюю гимнастику. Далее следовал поход на завтрак. Мы уже одетые стоим в строю и ждем, когда из казармы выйдет его величество старшина Труш и поведет нас на кормежку. Он наконец выходит. Толстый, в валенках и полушубке, с красным, жирным, усатым лицом и останавливается перед строем. Звучит команда: «Рота, смирно, равнение на середину!» Маленький, худенький сержант Точкасов подбегает к старшине и докладывает: «Товарищ старшина, рота для следования в столовую построена!» Старшина, выждав минуту после доклада: «Рота, на-ле-во, шагом марш». Наконец-то рота двинулась к месту приема пищи. Скажу прямо, прием пищи в нашем полку не был большой радостью. Во-первых, столовых помещений как таковых в полку не было. Под открытым небом были построены навесы, под которыми стояли вкопанные в землю столбы, на столбах лежали доски, которые и являлись столами для приема пищи. Стены столовой составляли щиты из досок. Из досок, прибитых к вкопанным в землю столбам, состояли и скамейки для приема посетителей. В это помещение дежурный по роте приносил баки с едой и алюминиевую посуду, ложку каждый солдат имел при себе. Никакой санитарии, никакого мытья рук перед едой, никаких полотенец – все это гражданские слабости и гнилая интеллигентская мерехлюндия. Главное еда! А еда, братцы мои, в тот час только условно могла называться едой. Суп, где крупинка догоняет крупинку, каша или картофельное пюре. Вот и вся еда! Хлеб – это особая статья. В каждом отделении солдат роты избирался делильщик. Во время приема пищи каждая буханка попадала в руки делилыцика. Он своим ножом сначала разрезал буханку вдоль, а потом поперёк на равные десять частей, то есть на десять солдат. За этим процессом солдаты следили особенно бдительно, чтобы делилыцик не дай Бог не обделил кого-нибудь. Процесс унизительный, но в то трудное время был одним из проявлений справедливости. На принятие пищи отводилось двадцать минут. Успел или не успел ты съесть свою порцию за это время, никого не интересовало. Следовала команда «Встать! Выходи строиться». И вот мы уже в строю и перед нами прохаживается сытый и довольный старшина Труш. «Рота, становись, равняйсь, нале-во. Шагом марш!» Идем хмурые, невеселые. «Запевай!» – командует старшина. В ответ гробовое молчание и скрип снега под ногами солдат. «Запевай!» – второй раз командует старшина. Солдаты молчат, нет настроения веселиться после такой «сытной» еды. «Рота, стой! Нале-во!» – командует старшина. Рота молчит. Старшина начинает проводить с нами воспитательную беседу. Он говорит о воинских уставах, о необходимости их исполнения, о том, что приказ командира закон для подчиненного, и так далее, и тому подобное. И всё это на морозе, на ветру. Явно испытывает наше терпение. Солдаты начинают мерзнуть, а Труш спокойно прохаживается вдоль строя, продолжая читать нам нотацию. Наконец солдаты не выдерживают и начинают толкать меня локтями и толчками в спину, заставляя сдаться и начать петь. Да, я, на свою беду, был ротным запевалой, участвовал в художественной самодеятельности и уже однажды участвовал в концерте в Доме офицеров. Мне делать нечего, я обязан ребятам помочь.

Труш, как будто почувствовав мою готовность, командует: «Рота налево, шагом марш, запевай!» Я начинаю мямлить: «Якорь поднят, вымпел алый вьется на флагштоке, краснофлотец, крепкий малый, в путь идет далекий». Вся рота подхватывает: «Белоруссия родная, Украина золотая, наше счастье молодое, мы стальными штыками защитим». Вот так, идем и поем по принуждению. Наконец дошли до объекта назначения, до своего дома, до казармы, где можем отогреться и отдохнуть. Но это пустые мечты. Через полчаса после нашего возвращения с завтрака снова команда. Нужно готовиться к построению на занятия.

В полку было заведено всеобщее построение перед началом занятий. Это построение происходило по батальонам. В девять часов утра наш батальон в составе четырех рот уже стоял готовый к началу развода на занятия. Приехал командир батальона старший лейтенант Тонконог, его заместитель по политической части капитан Чернышов. Командиры рот доложили о готовности подразделений к занятиям, и началось мероприятие скорее похожее на митинг. Комбат и замполит прочитали последнюю информацию Совинформбюро о положении на фронтах Великой Отечественной войны и призвали личный состав отдавать все свои силы боевой и политической подготовке, чтобы стать достойными защитниками Родины. После этого мы прошли торжественным маршем мимо командования и направились на места занятий. Для нашей роты таким занятием ежедневно является тактическая подготовка. Это означает, что мы обязаны взять винтовки, противогазы, лыжи, саперные лопаты и совершить марш в район учений. Этим районом является дорога, ведущая на стрельбище. Она знаменита тем, что вдоль неё построена штурмовая полоса. Кто служил в пехоте, тот знает, что это за штуковина и какую «радость» испытывает бывалый солдат при виде этого сооружения. Непосвященным объясняю, что это чудо воинской инженерии придумано для того, чтобы формировать у солдата необходимые моральные и боевые качества. Эта полоса включает большие и малые проволочные заграждения, окопы, разные валы, бревна, на высоте человеческого роста, по которым солдат должен пробежать и не упасть, макеты стен домов с отверстиями для окон и так далее. Вот это чудо командирской изобретательности солдат должен периодически преодолевать и зимой, и летом, и в жару, и в мороз, и в дождь, и в снег, и днем, и ночью.

Начинаются тактические занятия обычно с объяснения командиром боевой обстановки. В армии это называется рекогносцировкой. Командир нашего взвода лейтенант Вдовин объясняет нам, где находится условный противник, где расположен его передний край, его огневые точки, инженерные сооружения и прочее. Потом он объясняет нашу боевую задачу и заставляет нас повторить им сказанное. После этого мы начинаем оборудовать наш передний край. Роем в двухметровом снегу траншеи, каждый из нас роет свой персональный окоп, пулеметчики свой, стрелки свой в зависимости от того, какая роль на сегодня каждому из нас назначена. Затем, после перекура, начинается условный бой. Мы идем в «атаку» на лыжах, стреляем холостыми патронами, бросаем холостые гранаты, захватываем «вражеские» позиции, падаем «убитыми», кричим «ура». Лейтенант командует: «газы». Начинается самое сложное, ибо бежать в противогазе по глубокому снегу это не шутка. Сразу падает темп «наступления», уже не бежим, а ползем шагом, спотыкаемся, падаем… «Стой! – кричит лейтенант, —перекур». Падаем, где стоим, сорвав с лица ненавистную маску, время передохнуть. Хорошо, если на этом занятия кончаются и пора идти на обед. А бывает и так, что в конце занятий командиру вздумается «прогнать» роту через штурмовую полосу… Это самое неприятное, что может случиться в конце занятий, ибо такой физической нагрузки не выдерживают и тренированные солдаты. Поэтому умные командиры предпочитают не включать преодоление штурмовой полосы в план тактических занятий, а проводят для этого отдельные занятия. Так делает, например, наш командир роты капитан Иванов. Он проводит занятие по преодолению штурмовой полосы по дороге на стрельбище. Да и это на мой взгляд неудачный вариант, ибо после преодоления штурмовой полосы разгоряченные, потные, уставшие солдаты плохо стреляют и не выполняют положенные нормативы. Во всяком случае, я могу об этом судить, так как сам попадал в такую ситуацию, когда в горячке преодоления препятствий случайно, неумышленно пропускаешь одно из них, слышишь команду: «Стой, красноармеец Логинов, назад!» Это кричит ефрейтор Савдулин, с которым у меня сложились далеко не теплые отношения. Он заметил, что я, по его мнению, где-то «схитрил» и пропустил одно из препятствий. Именно после такого штурма я не выполнил упражнение по стрельбе из противотанкового ружья. Так обычно проходят занятия по тактике, и это три раза в неделю, весь полугодовой период подготовки маршевой роты. Другая половина недели отдана стрелковой подготовке.

На стрельбище рота идет на лыжах форсированным маршем. Это значит, что речь идет не о лыжной прогулке, а о лыжном кроссе на пять километров. Причем в процессе этого похода солдаты часть пути бегут в противогазах, а вторую часть преодолевают штурмовую полосу. В связи с этим особое внимание уделяется состоянию солдатских ног. Поэтому перед походом можно видеть такую картину. Вся рота сидит босая на полу казармы, а сержанты, командиры отделений, тщательно осматривают ноги солдат и докладывают о результатах осмотра командирам взводов, а те командиру роты. Самое важное в этот момент правильно намотанная портянка. Солдат, который натер ногу по причине неправильно намотанной портянки, обвиняется в членовредительстве и подвергается дисциплинарному наказанию и всеобщему осмеянию. Так что перед походом каждый солдат заботился о том, чтобы его ноги были в порядке.

Придя после марша на стрельбище, уставшие солдаты втыкают в сугробы снега лыжи и лыжные палки и спешат в землянки, построенные специально для обогрева личного состава. Эти землянки просто рай для уставших солдат. Посреди землянки стоит старая бочка из-под бензина, докрасна раскаленная от обилия топлива, которое в неё непрерывно подбрасывают. Вокруг этой бочки, как цыплята возле наседки, сидят солдаты. Они заняты важным делом – сушат портянки, обувь, рукавицы и греют голые пятки в теплых лучах, идущих от печки. Этот момент для них очень дорог. Скоро появятся командиры и вызовут на огневой рубеж для выполнения очередного упражнения по стрельбе. Так и происходит. Не успели обогреться и высохнуть, как звучит команда: «Второе отделение, выходи строиться!» Это наш командир, ефрейтор Савдулин, спешит вытащить нас на мороз. Выходим, строимся в колонну по одному и по тропинке в снегу, протоптанной предыдущей группой, идем на огневой рубеж. Там нас уже ожидает наш командир взвода лейтенант Вдовин. Он в полушубке, в валенках, на руках меховые рукавицы. В таком обмундировании можно сутки жить без землянки, из которой нас только что вытащили. Лейтенант долго объясняет нам уже прописные для нас истины о том, как обращаться с оружием. Мы уже не желторотые новобранцы и сто раз были на огневом рубеже, но по уставу так положено, и лейтенант потребует от нас повторить им сказанное. Так и происходит. Выслушав наши доклады, лейтенант выдает нам патроны для стрельбы и командует: «На огневой рубеж шагом марш!» Мы занимаем места для стрельбы и по команде «огонь!» начинаем стрелять. После стрельбы докладываем о выполнении задачи, сдаем гильзы Савдулину и идем осматривать мишени. Лейтенант результатами удовлетворен, это главное. Не будут критиковать на комсомольском собрании за плохую стрельбу и назначать дополнительные занятия. В казарму возвращаемся пешим строем, с песней, с лыжами на плечах. Я запеваю: «Что ты, Вася, приуныл, голову повесил, ясны очи замутил, хмуришься, не весел, с прибауткой, с шуткой в бой хаживал дружочек, нет письма от дорогой, подожди чуточек». Вся рота дружно подхватывает: «Эй, дружок, эй, Вася-василек. Не к лицу бойцу кручина, горю места не давай, если даже есть причина, никогда не унывай, никогда не унывай, не унывай!»

Наконец мы дома, в нашей теплой казарме. Не успели сложить на место лыжи и поставить в пирамиды личное оружие, как звучит команда: «Выходи строиться!» Идем на обед. Об особенностях приема нами пищи я уже рассказывал, описывая ритуал завтрака. На обеде все так же. После возвращения с обеда солдат ожидает новая важная работа. Ею является чистка оружия. Помощник командира взвода сержант Точкасов долго и нудно рассказывает нам о важности содержании боевого оружия в чистоте и о недостатках, которые мы допускаем в уходе за ним. Нужно сказать, что кроме личного оружия за каждым из солдат закреплено и другое вооружение и военное имущество. За мною, например, закреплено противотанковое ружье, за другими солдатами пулеметы, третьи отвечают за оптические приборы, за чистоту и порядок в оружейной и так далее. Работы хватает всем. По опыту своему знаю, что чистка оружия очень ответственное дело. Если поленишься и вовремя не почистишь оружие, особенно то, из которого сегодня стрелял, хлопот потом не оберёшься.

Час чистки оружия окончен. Помощник командира взвода сержант Точкасов, человек серьезный и обстоятельный, проверяет качество работы придирчиво и некоторых заставляет устранять допущенные недостатки. Доходит очередь до меня. Точкасов долго рассматривает результаты моего труда, особенно ствол винтовки, из которой я сегодня стрелял, и говорит: «Ставьте в пирамиду». Хорошо, что пронесло, думаю я, вспоминая, что иногда, после отбоя, когда солдаты вкушают сладкие сны, старшина Труш устраивает тайную проверку оружия и, обнаружив недостатки, поднимает виновного с теплой кроватки и заставляет чистить оружие ночью.

После чистки оружия рота идет на ужин, а после наступает наконец-то личное время солдата, когда он может написать письмо близким, послушать радио и вообще подумать о личном. Но и это не всегда удается. Почему-то именно в это время устраиваются комсомольские собрания и заседания комсомольского бюро, на которых уставший за трудный день солдат «клюет носом», а иногда просто спит.

Я описал один день боевой жизни солдата нашего полка, но кроме того чем он занят повседневно, в его жизни периодически происходят события, в которых он обязан принимать участие. В их числе караульная служба, которую рота несет два раза в месяц, строевые смотры полка, наконец, заготовка дров для отопления казармы.

Я много писал о трудностях солдатской жизни, но о главной проблеме жизни хочу сказать отдельно. Речь пойдет о еде. Кормили нас прямо скажу плохо. И не только нас, плохо питались офицеры, плохо питалась вся страна. Шла война и всем жилось плохо. Лучше жили те, у кого были огороды и, соответственно, возможность пополнять свой рацион картофелем и другими овощами. Говоря о жизни армии, хочу заметить, что проблема еды стала толчком к совершению воинских преступлений, свидетелем которых я стал.

Большие физические и психические нагрузки при плохом питании толкали некоторых солдат на хитрости и аморальное поведение. Я имею в виду в первую очередь группу солдат «нестандартного образца». В полку таких было человек двадцать. Это были ребята почти двухметрового роста и соответствующего этому росту весом. Я по сравнению с ними был лилипутом. Нормальная человеческая логика подсказывает, что у этих солдат и питание должно быть в два-три раза большим по сравнению с моим лилипутским. Но командование вопросом их особого питания не занималось. Естественно, эти ребята искали выход, ибо ходили целыми днями голодными как волки и кроме еды ничего вокруг себя больше не видели. Некоторые из них бродили по помойкам и искали объедки пищи, другие уходили в самоволку, шли на станцию Чебаркуль и отбирали там у женщин вареную картошку или лепешки, которые те приготовили для продажи пассажирам проходящих мимо поездов, а более стеснительные поступали вообще дико: они съедали кусок солдатского мыла и попадали в санитарную часть, полагая там отлежаться, отдохнуть и поесть. Такое поведение солдата в армейской судебной практике называлось членовредительством и подлежало судебному наказанию. Некоторых из них разоблачали, судили. Какова их дальнейшая судьба не знаю.

Нас, желторотых солдат, особенно поразил случай, который произошёл в одной из казарм нашего полка. В эту казарму временно поселили роту морской пехоты, которая следовала на фронт с Тихоокеанского флота и почему-то оказалась временно в наших краях. Матросами этой роты были уже здоровые мужики по возрасту старше нас лет на десять. Они попробовали наших харчей и устроили забастовку, отказавшись от еды, которую мы ежедневно употребляли. В армии отказ солдат от еды это чрезвычайное происшествие, о котором немедленно докладывают Народному Комиссару Обороны. Естественно, наше полковое командование всполошилось и пошло уговаривать моряков, но было встречено градом мороженой картошки. Случай в нашей молодой солдатской жизни вообще не виданный. Не знаю, чем кончилось это событие, ибо нам было приказано сидеть в казарме и не выглядывать, но на следующий день моряков в казарме, где они находились, уже не было. Солдатское радио передало, что командование сообщило о случившемся в штаб округа. На станцию Чебаркуль был подан специальный поезд, который увез моряков в неизвестном направлении.

Большим событием для нашего взвода было периодическое назначение командира взвода лейтенанта Вдовина дежурным по кухне. В этом случае солдаты заступали на дежурство вместе со своим командиром. В связи с этим мы становились подсобными рабочими на кухне. Мы были обязаны чистить картофель и другие овощи, ездить на склад за продуктами и привозить их на кухню, носить в больших тяжелых кастрюлях готовую еду и посуду на обеденные столы солдат во время завтрака, обеда и ужина и мыть её и так далее, то есть делать все то, чтобы солдатская кухня функционировала нормально. В этих условиях все мы, естественно, оказывались в непосредственном соприкосновении с едой и использовали эту близость не в интересах своего здоровья. Часть солдат ели всё, что съедобно и что подвернулось им под руку. Как следствие этого, они оказывались в санитарной части с тяжелыми желудочными заболеваниями и отравлениями. Один мой товарищ, уходя с дежурства, решил запастись продуктами впрок. Для этого он набрал картофеля и гороха во все емкости своего солдатского обмундирования и в вещевой мешок, который припас заблаговременно. С этим багажом он с темнотой отправился в казарму с мечтой: припрятать припасы и во время своего дежурства по казарме, ночью без забот готовить в солдатской печке еду и втайне от всех съедать её. На его беду по пути в казарму он попался на глаза командира батальона старшего лейтенанта Тонконога, который, увидев солдата, внешне похожего скорее на беременную женщину, чем на военнослужащего, остановил его и потребовал от него привести себя в порядок. Подойдя к солдату вплотную, он понял причину его необычного вида и приказал: немедленно доложить командиру роты о том, что он, командир батальона, арестовал солдата на десять суток строгого ареста за кражу государственного имущества. На вечерней проверке командир роты капитан Иванов объявил солдату арест и под конвоем отправил солдата на гауптвахту. Во время пребывании солдата на гауптвахте её вздумал посетить командир полка полковник Бурмистров. Он опросил солдат о причинах их наказания, а когда узнал, что наш герой сидит на гауптвахте за кражу продуктов, то добавил ему от себя еще десять суток. Итак, двадцать суток строгого ареста! Когда он вернулся из-под ареста, то на него жалко было смотреть, так он ослабел. Хорошо, что его пожалел лейтенант Вдовин и дал ему работу без выхода на полевые учения: оформление ленинской комнаты и уборку казармы. Почему так ослаб солдат после пребывания на гауптвахте? Потому что пребывание на ней в наши времена были жестокими, особенно для тех, кто сидел под строгим арестом. Кормили таких солдат горячей пищей только через день. Кроме этого они ежедневно выполняли тяжелые работы на строительстве новых объектов, чистке солдатских нужников, разгрузке вагонов и так далее. Нынешнему солдату, который идет на гауптвахту как на отдых этого не понять. Я же сам испытал, что такое строгий арест в Красной армии на своей собственной шкуре и говорю об этом со знанием дела.

Говоря о плохом питании армии в годы войны, хочу сделать еще одно замечание. Может быть, я не имею право на него, но я все равно его выскажу. Наблюдение за жизнью командиров, с которыми мне пришлось общаться: я пришел к выводу, что большинство из них, вступая во внебрачные отношения в период войны, руководствовались практическими, а не семейными интересами. Я заметил, что большинство молодых офицеров живут половой жизнью с женщинами официантками, поварихами, работницами продовольственных складов, бухгалтерами и счетоводами ресторанов, заведующими столовыми, а также женщинами владельцами приусадебных участков, имеющих в своем распоряжении продовольственные резервы и так далее. Если я ошибаюсь и забыл о таком великом чувстве, как любовь, то прошу меня извинить.

Я просто хотел подчеркнуть, что недостатки в обеспечении продуктами питания нередко отвлекают людей от эстетических чувств и принуждают их к сугубо меркантильным предпочтениям.

С проблемой еды были связаны не только одиночные военнослужащие, а целые воинские подразделения. Однажды наша соседняя по батальону рота находилась в карауле. Служба проходила нормально, проверяющие караул начальники отмечали, что солдаты службу несут бдительно. Начальник караула и разводящие устав знают и действуют согласно его требованиям. И вдруг сенсация: во время несения караульной службы второй ротой первого батальона 24 запасного стрелкового полка на станции Чебаркуль исчез вагон с рыбой. Следствие зашло в тупик. Странно было одно, виновных не нашли, а все солдаты и офицеры ели соленую кету. Я тоже её пробовал. А случилось вот что. На станции Чебаркуль действительно стоял двухосный товарный вагон, набитый соленой кетой, и он охранялся караулами, и его передавали под охрану, не задумываясь о содержимом охраняемого объекта, пока не появился хозяин вагона и не обнаружил, что вагон

пуст. Кто из часовых и из какого по счету караула мог проделать эту хитрую комбинацию, выяснить было невозможно. Ясно было одно, что во время несения службы одного из тридцати караулов в течении месяца какой-то из часовых, находясь в сговоре с посторонними лицами, выломали пол вагона и через образовавшуюся брешь вагон опустошили. А караулы передавали под охрану пустой вагон. Солдатское радио передавало, что однажды солдаты соседнего с нашим полка всю ночь занимались разгрузкой этого злосчастного вагона. Следствие зашло в тупик потому, что в воровстве участвовали тысячи воров в солдатских шинелях и связывала их в этом деле круговая порука. Говорят, что следователи, которые вели дело о хищении вагона кеты, с удовольствием эту кету ели в офицерской столовой.