Kitabı oku: «Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини», sayfa 6

Мужчины внутри мчавшейся автомашины устроили настоящую свалку, пытаясь утихомирить депутата, навалившегося всем телом на Поверомо. В драке не принимал участия только Джузеппе Виола, поскольку у него заболел живот. Но вот Маттеотти в пылу этой свалки ударил его каблуком ботинка в половые органы. Взвыв от боли, он выхватил кинжал и нанес удар. Все еще находясь под Маттеотти, Поверомо вдруг почувствовал, как по его правой ноге потекла горячая кровь.

Сидевший за рулем Думини не знал, что произошло. Он был незнаком с Римом и поэтому ехал наугад. Стук в стеклянную перегородку машины заставил его остановиться. Он хотел было открыть заднюю дверку, как вдруг увидел окровавленного Маттеотти.

– Смотри-ка, Америго, – сказал Малакрия, – он совсем плох.

Как потом вспоминал Думини, у него появился позыв к рвоте. Он не понимал, что у Маттеотти задета сонная артерия, а тот лишь хрипел.

– Надо к ближайшему фонтану, – заикаясь, произнес он, – ему нужна вода.

– Это не поможет, – возразил Малакрия. – Он уже мертв.

На какой-то момент наступила тишина, был слышен только шорох листьев деревьев. Рядом с Думини оказался Вольпи, пробормотавший мрачно:

– Мы прирезали его как цыпленка. Но он умер мужественно, а?

Тридцатисемилетний Артуро Фасциоло, бывший сотрудник «Пополо д'Италиа», а теперь личный секретарь Муссолини, зашел поужинать в кафе «Пикароцци», что через дорогу от дворца Чиги. Среди немногих посетителей он увидел знакомые лица – Америго Думини с товарищами. Чтобы не примыкать к их компании, он подошел к стойке бара. И вдруг ему показалось странным, что они не шумели, как обычно, а на лице каждого читалось замешательство.

– Вы, наверное, кого-то прикончили? – спросил он без большого интереса.

Никто ему не ответил. Все шестеро сидели как в шоке. Однако, когда он вышел из кафе, его догнал Альбино Вольпи, тронувший его за рукав.

– Слушай-ка, – сказал он, – а ведь мы убили Маттеотти. Подожди минутку.

Сбегав в кафе, он принес небольшое кожаное портмоне и, отведя Фасциоло в сторону, достал его содержимое: кусочек кожаного покрытия сиденья автомобиля с капельками засохшей крови и паспорт Маттеотти.

– Передай это Муссолини от нас.

Когда Фасциоло стал отнекиваться, Вольпи пригрозил:

– Передай, или мы передадим сами – дабы показать, что мы сделали то, что должны были сделать.

И он вкратце поведал ему всю историю. Когда Маттеотти умер, они совсем потеряли голову. Несколько часов они блуждали по городу, но никак не могли попасть на дорогу, ведущую в сельскую местность. Думини даже перепугал их всех, остановив машину, чтобы спросить у карабинера, как им проехать. В самый критический момент у них кончился бензин. Около восьми часов вечера, поняв, что они опять свернули к Риму, Вольпи решил, что надо избавляться от трупа. В ста метрах от дороги уже в наступившей темноте они выкопали небольшую ямку подручным инструментом – сантиметров двадцать глубиной и около метра длиной, так что тело пришлось укладывать сложенным пополам. Место это находится где-то севернее города, но где точно, он уже не помнит.

Идя в свой кабинет, Фасциоло подумал: «Какова будет реакция Муссолини на это?»

В 8 часов утра 11 июня Фасциоло убедился, что его информация уже не является секретной. Еще ночью, в надежде на похвалу, Думини доложил обо всем Джиованни Маринелли, а тот передал Муссолини. Когда Фасциоло достал паспорт Маттеотти, дуче взглянул на него с неудовольствием и спросил:

– Зачем вы его взяли? Что вы понимаете в этих делах? Заперев документ в стол, приказал Фасциоло никому ничего не говорить.

Эти дни были самыми тяжелыми для Муссолини. 13 июня расстроенная Велия Маттеотти, не спавшая три дня, попросила у него аудиенцию. С испариной на лбу и заметно волнуясь, он принял ее в приемной дворца Монтечиторио, где проходили заседания парламента, вместе с заместителем министра внутренних дел Альдо Финци и Джиакомо Асербо. Несмотря на объявленные по всей стране поиски, местонахождение депутата обнаружено не было и оставалось загадкой. Велия попросила, чтобы муж, живой или мертвый, был доставлен к ней. Стараясь сохранить лицо своего режима, Муссолини был вынужден ей солгать:

– Синьора, если бы я знал, что произошло с вашим мужем, я бы доставил его к вам.

Его слова ее ни в чем не убедили. Когда Муссолини попросил Асербо проводить ее вниз, Велия с гордостью ответила:

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Вдова Маттеотти может передвигаться самостоятельно.

Муссолини понял окончательно, что попал в сплетение интриг своих собственных последователей. И он решил узнать правду. Под нажимом Джиованни Маринелли был вынужден признаться, что отдал распоряжение Думини захватить депутата в качестве заложника. Будучи арестован через несколько дней, Маринелли посчитал Муссолини неблагодарным за то, что он не допустил его коалиции с социалистами.

В течение июня последовала волна арестов. 12 июня на Центральной железнодорожной станции был взят Америго Думини, 17 июня – Альбино Вольпи неподалеку от границы со Швейцарией, 24 июня – Джузеппе Виола, а через четыре дня и Поверомо в Милане. Альдо Финци был вынужден уйти в отставку, а Цезарь Росси и Филиппо Филиппелли оказались за решеткой. 16 июня ушел в отставку генерал Эмилио де Боно.

Через день республиканский депутат Ойгенио Чиза обвинил Муссолини на заседании палаты:

– Вы ничего не говорите, потому что сами являетесь соучастником всех этих дел.

Муссолини тут же отказался от портфеля министра внутренних дел.

В тот вечер дуче был почетным гостем на банкете во дворце Квиринале в честь Раса Тафари из Абиссинии. Когда он поднял со стола свою салфетку, из нее выпал конверт. При свете канделябров Муссолини прочитал вложенную в него записку: «Вы – убийца Маттеотти, будьте готовы надеть наручники».

Сидевший рядом с ним король Виктор-Эммануил тоже обнаружил конверт и передал его без комментариев Муссолини.

На листочке бумаги было написано: «Ваше величество, убийца Маттеотти сидит рядом с вами. Передайте его в руки правосудия».

Затянувшаяся тишина стала беспокоить Квинто Наварру. Более часа из кабинета дуче не было ничего слышно. Даже не было обычного звонка для вечерней почты и крепкого кофе. Осторожно, на цыпочках он подошел к неплотно прикрытой двери и заглянул внутрь. Через секунду, прикрыв дверь, он удалился, явно шокированный. А увидел он странную картину: Бенито Муссолини, стоя на коленях на своем стуле, бился головой о деревянную стойку.

Обвинение в соучастии в убийстве Маттеотти было для него все равно что удар кулаком в лицо. По своей наивности он не мог понять, что моральная ответственность за преступление лежит на нем. Позвонив в Милан по телефону своему брату, он пожаловался на происходящее. Однако Арнальдо ответил ему резко:

– Я не раз предупреждал тебя о людях, находящихся с тобою рядом.

Одной из своих подруг Муссолини сказал гневно:

– Мои злейшие враги не причинили мне большего вреда, чем друзья.

Наварре казалось, что Муссолини заболел. Не увлекаясь солидными кушаньями на официальных банкетах, он глотал в своем кабинете сырые яйца, отказываясь от различных блюд. Его костюм висел на нем как мешок. За три недели он похудел на десять килограммов.

Наварра был одним из немногих, остававшихся близким к нему.

В 10 часов утра 27 июня, названного социалистами днем памяти Маттеотти, в приемной и коридорах дворца Чиги было тихо, как и на улицах и площадях во всей Италии. На берегу Тибра, около черного креста, поставленного на месте похищения Маттеотти, более тысячи римлян стояли десять минут в молчании, затем ребятишки-школьники в белых одеждах исполнили реквием. В миланском соборе собралось около пяти тысяч человек, где «крылья смерти коснулись душ прихожан». В Венеции ни один гондольер не вышел в каналы, в Турине пассажиры стояли на коленях с непокрытыми головами в проходах остановившихся автобусов и трамваев. Только в Кремоне жизнь шла как обычно, так как местный фашистский босс Роберто Фариначчи заявил:

– Этого Маттеотти помянули и так вполне достаточно.

В ряде городов прошли антифашистские демонстрации. В Милане сотни человек собрались в галерее имени Виктора-Эммануила и потрясали своими красными, белыми и зелеными партийными билетами. В Турине и многих других местах милиция отказалась выйти на улицы. Красный флаг был приспущен на мачте местной администрации в пригороде Катании на Сицилии. На улицах Рима ночью на большинстве поясных портретов Муссолини красной краской были изображены капельки крови, текущие из горла дуче.

13 июня сто пятьдесят оппозиционных депутатов – социалисты, республиканцы, несколько либералов и членов народной партии – молча покинули зал заседаний палаты с требованием предать суду похитителей Маттеотти. Лидер либералов Джиованни Амендола и шеф социалистов Филиппо Турати были твердо убеждены: если Муссолини не уйдет в отставку по собственному желанию, король наведет порядок.

Как раз утром того дня полицейский патруль обнаружил в дренажной трубе дороги, идущей на север от улицы Виа Фламиниа, пиджак, который был опознан как пиджак Маттеотти. Молодой полицейский Овидио Карателли, прихватив охотничью собаку отца, стал обследовать прилегавшую местность. Вдруг собака стала рыть лапами землю около дуба. Немного подкопав ее, полицейский увидел человеческие останки.

Хотя время и жара сделали свое дело, римский дантист Винченцо Дуча опознал золотую коронку, поставленную им Маттеотти несколько месяцев назад.

Однако 24 июня король, ссылаясь на конституцию, заявил, что сенат оказывает доверие Муссолини, к тому же три бывших премьера – Джиованни Джиолитти, Виктор Орландо и Антонио Саландра, – имевшие вес в парламенте, также поддерживают Муссолини. Даже королева Маргерита, королева-мать, настолько обожала Муссолини, что сделала его своим душеприказчиком и, более того, убедила короля наградить его «Ожерельем Благовещения». Золотая цепь, которой савойский дом произвел награждение всего двадцать раз за шесть столетий, позволяла теперь дуче обращаться к королю «кузен».

Королева-мать дала Муссолини совет:

– Не будьте смешны и не думайте об отставке. Я уже успокоила короля.

Депутации социалистов, которая пришла с петицией об отстранении Муссолини, король сказал, символически прикрыв глаза руками и заткнув уши:

– Я слеп и глух: мои глаза и уши – сенат и палата депутатов.

Делегация инвалидов войны была принята подобным же образом. Терпеливо выслушав их обращение, король – мастер непоследовательности – сказал:

– А моя дочь сегодня утром подстрелила двух перепелов.

Когда сконфуженная делегация уходила, один из ветеранов проговорил, заикаясь:

– Я тоже люблю перепелов, ваше величество, они очень хороши, особенно со свежим горохом.

В рядах фашистских боссов царила некоторая растерянность. Секретарь партии Франческо Джиунта высказал даже мнение, что уединившийся во дворце Чиги Муссолини «все еще не отказался от идеи возвращения к своим друзьям-социалистам». Ведь за три дня до похищения Маттеотти Муссолини заявил на заседании палаты: «Необходимо объединить способности и добрую волю всех».

Подобные же сомнения были и у Роберто Фариначчи, считавшего, что лучшим решением вопроса было бы устранение пятисот социалистов.

У этих двоих и им подобных назначение либерально настроенных Луиджи Федерцони министром внутренних дел и Дино Гранди его заместителем вызвало озабоченность.

Адвокат из Болоньи Гранди, бывший в свое время в оппозиции маршу на Рим, был убежден, что Муссолини непричастен к убийству Маттеотти, и сохранил к нему лояльность.

Партийные экстремисты скоро убедились, что их опасения были небезосновательны. 20 декабря, после двухнедельных закрытых совещаний с Федерцони и Гранди, дуче сделал заявление в переполненной палате депутатов, имевшее эффект разорвавшейся бомбы. Закон о выборах, предусматривавший легкую победу фашистов, должен был в апреле претерпеть изменение по принципу непропорциональности, подобно английскому.

Для провинциальных фашистских боссов это означало: новая правительственная коалиция положит конец активности отрядов действия и всесилию дубинок и кистеней. И им не придется более распоряжаться в своих районах как в собственном доме.

– Я создал фашизм, я возвысил его и продолжаю держать в своем кулаке! – похвалился Муссолини на конгрессе партии в Падуе.

Однако горстка настроенных решительно деятелей решила доказать, что он ошибается.

Около полудня 31 декабря 1924 года шестьдесят провинциальных начальников милиции молча и с суровыми лицами шли по улицам Рима. Миновав колонну Марка Аврелия, они вошли в пустынный двор дворца Чиги. Затем все, как один, направились к кабинету Муссолини, находившемуся на первом этаже.

На первый взгляд это была рутинная церемония, введенная самим дуче: со всех концов Италии к нему прибывали делегации с новогодними поздравлениями. На этот раз только их лидер Альдо Тарабелла и его приспешники знали истинную причину этой миссии: побудить Бенито Муссолини стать неограниченным диктатором – раз и навсегда.

Отодвинув в сторону Наварру, тридцать три человека из группы вошли без всякого приглашения в кабинет Муссолини, сидевшего в дальнем углу у стены, декорированной боевыми топорами, с министром финансов Альберто де Стефани и шефом милиции генералом Гандольфо. Тарабелла протянул дуче через стол письмо от флорентийца Туллио Тамбурини.

Хмурый Муссолини быстро просмотрел текст письма, в котором Тамбурини сообщал о начатой им в городе «чистке» антифашистских элементов.

Тарабелла не стал терять времени попусту и, как говорится, показал зубы.

– Нам не нравится складывающаяся обстановка, – зло сказал он Муссолини. – Тюрьмы полны фашистами, фашистов предают суду, а вы не хотите взять на себя ответственность за дело революции.

Муссолини, которого обступили со всех сторон, спросил, не скрывая раздражения:

– А что приносят акции отрядов действия? Сейчас необходимо нормализовать положение вещей, и ничего более.

В ответ послышался хор язвительных замечаний. Как бы про себя Муссолини произнес:

– Трупы, которые они бросают мне под ноги, мешают мне идти вперед…

– Какой же вы вождь революции, – воскликнул Тарабелла, – если боитесь трупов?!..Вы идете на уступки, чтобы угодить оппозиции, но этим только добьетесь своего бесславного конца. Вам надо набраться мужества перестрелять лидеров оппозиции.

– Расстреляны должны быть похитители Маттеотти, – вспылил Муссолини.

Тарабелла и его сопровождающие оставались неумолимыми, видя его слабость и изолированность. Как бы ставя точку в разговоре, один из них достал кинжал и положил его на отполированный до блеска стол Муссолини, воскликнув:

– Если вы хотите умереть, умрите, а мы не желаем!

– Это – мятеж, заслуживающий наказания, – ответил дуче едва слышно.

Тарабелла посмотрел на него с недоумением. Ведь всего день назад он сказал на очередной вечеринке одному из партийных боссов, Джиованни Пассероне:

– Я готов идти вперед. Сейчас же он произнес:

– Я не хочу обмануться. – И повторил еще раз: – Я не хочу обмануться.

Он посмотрел на всех присутствующих, пытаясь продемонстрировать железную волю, читая в глазах обступивших его мужчин требование быть непоколебимым лидером, решительным и непримиримым.

– Мы уходим, – завершил разговор Тарабелла жестко, разделяя одно слово от другого. – Но мы захлопнем за собой дверь.

Муссолини ничего не ответил. Выходя, каждый отдал легионерский салют. В полном молчании он важно и не торопясь смотрел на то, как они выходили.

Последний, как и говорил Тарабелла, хлопнул дверью. Этот грохот слился с гулом артиллерийского выстрела, возвестившего наступление полдня, произведенного из пушки на Джаникулюмской высоте. Звуки эхом отдались в коридорах дворца Чиги, как дурное предзнаменование.

Глава 4
«Если я пойду вперед, следуйте за мной!»
Январь 1925 года – май 1936 года

«Дуче, дуче, да здравствует наш дуче!»

Из тысяч окон раздавались крики, и на мостовую летели букеты цветов и темно-красные розы. И хотя крики толпы звучали музыкой в его ушах, Бенито Муссолини не показывал виду. Он стоял во весь рост у заднего сиденья «альфа-ромео» алого цвета, уперев руки в бока.

За рулем сидел партийный босс Болоньи Леандро Арпинати, весь проникнувшийся важностью момента. Машина шла со скоростью, немного превышавшей скорость движения пешехода.

За шесть часов до этого Муссолини торжественно открыл новый стадион города, приняв участие в конноспортивных состязаниях по преодолению препятствий на белоснежном рысаке. После этого он вихрем пронесся по Болонье, посетив партийные штаб-квартиры, милицейские казармы и новую гимназию. В 5 часов вечера в воскресенье 31 октября 1926 года стало уже темнеть, порывы теплого ветра, поднимавшего пыль на улицах, предвещали грозу.

Дуче направлялся к Центральной железнодорожной станции, и шоу было уже практически завершено. Появившиеся за ночь листовки размером с почтовую открытку, расклеенные на заборах и стенах домов, с кричащим лозунгом: «Дуче прибывает к нам, но никогда не покинет!», казались теперь Леандро Арпинати ложной тревогой.

Однако произошло невероятное. Бенито Муссолини показалось, что человек «среднего роста» прорвался сквозь полицейский кордон и направился к нему, видимо с петицией. Дино Гранди, ставший заместителем министра иностранных дел, сидевший рядом с Арпинати, увидел «мужчину маленького роста, стоявшего с вытянутой рукой». Арпинати же разглядел, что в руке мужчины был револьвер на шнуре.

Сидевший сбоку от Муссолини мэр Болоньи вообще ничего не видел, но вдруг почувствовал, как пуля задела его правый рукав, пролетев сквозь тунику дуче и его церемониальный шарф ордена Маврикия. Несколько секунд Муссолини оставался неподвижным. Машина рванулась вперед, а мужчина исчез в «водовороте рук и кинжалов».

Через полчаса Итало Бальбо, командующий милицией, доложил Муссолини на железнодорожном вокзале, что неудавшийся террорист, пятнадцатилетний мальчишка Антео Цамбони, был уже через несколько секунд убит разъяренной толпой, которая чуть было не разорвала его на куски. Почему, однако, этот Цамбони, надевший впервые длинные брюки и интересовавшийся только футболом, попытался совершить покушение на дуче? Являлся ли он пешкой в руках других или же вообще стрелял кто-то другой, скрывшийся в поднявшейся суматохе? Несмотря на долгие месяцы расследования этого дела, полиция, однако, так ничего и не выяснила.

В восьмидесяти километрах оттуда, на вилле Карпена в Форли, где семья Муссолини частенько отдыхала, все было спокойно. Сидя на крыльце, оба его сына – десятилетний Витторио и восьмилетний Бруно – наблюдали за тем, как коровы шли в свои хлевы на покой. Уже издали они заметили свет фар машины отца, а он, когда вся семья вышла его встречать, бледный и возбужденный, сказал:

– Смотри, Рашель, еще несколько миллиметров…

Она, ничего не ответив, взяла шарф и тунику и сразу же починила их перед тем, как повесить в платяной шкаф.

У Рашель была причина стать флегматичной. За последние двенадцать месяцев на Бенито Муссолини было совершено четыре покушения, и все четыре раза он отделывался лишь легкими царапинами да порванным пиджаком. Изречение дуче по этому поводу стало широко известным:

– Чьи-либо попытки покушения на меня бесполезны. Мне предсказано, что я умру необычной смертью.

За двадцать два месяца, прошедшие с тех пор, как партийные боссы совершили нашествие на его ведомство во дворце Чиги, у тысяч людей появилось желание видеть Муссолини мертвым. Опасения, одолевавшие тогда Муссолини, оправдались. Под давлением твердолобых партийцев 3 января 1925 года он взял на себя ответственность за скандал с Маттеотти, заявив на заседании палаты депутатов:

– Если фашизм – и криминален, то я все равно его вдохновитель.

С этого момента он стал реальным диктатором. Либералы и «умеренные», подобно Дино Гранди, были уволены со своих постов. Выбор в качестве нового генерального секретаря Фариначчи означал конец всем надеждам на компромисс.

В январе 1926 года одним росчерком пера Муссолини показал всем политическим партиям силу фашизма. Похитители Маттеотти, суд над которыми состоялся в небольшом городке Чиети, где их приговорили к шести годам тюремного заключения, были амнистированы. Восемь новых декретов – от отмены паспортов до закрытия всех гражданских учреждений, кроме фашистских, быстро превратили Италию в тоталитарное государство.

Все подозрительные места встреч, включая масонские ложи, были прикрыты, неожиданные обыски и аресты без соответствующих постановлений стали в порядке вещей. Муниципальные выборы ушли в прошлое вместе с правом на забастовки и свободой прессы. При новом Муссолини фашизм превратился в национальную элиту дисциплинированных и бездушных автоматов, считавших интересы государства превыше всего.

Заявление «Все для государства, ничто вне государства и выше него» стало их лозунгом. Таким образом, тысячи людей потеряли все свои права и свободы.

Первый террорист, Тито Цанибони, бывший в свое время социалистическим депутатом и героем Первой мировой войны, не должен был промахнуться. 4 ноября 1925 года, в день объявления мира, он находился в номере 90 на пятом этаже гостиницы «Драгони», имея винтовку с оптическим прицелом. Расстояние оттуда до балкона дворца Чиги, на котором Муссолини часто появлялся, составляло не более пятидесяти метров. Однако среди конспираторов нашелся провокатор, выдавший запланированную акцию за деньги. Цанибони был схвачен, не успев сделать ни одного выстрела, и осужден на тридцать лет тюремного заключения.

И если не сработала винтовка, револьвер мог оказаться более успешным. Виолет Гибсон, шестидесятидвухлетняя аристократка ирландского происхождения, 7 апреля 1926 года поднялась по ступеням дворца Кампидоглио, окруженного толпой народа, и открыла с близкого расстояния стрельбу по окружению дуче. Надо же было случиться, что именно в этот момент Муссолини нагнулся к девочке, протянувшей ему букет цветов. Пуля все же зацепила его переносицу. Муссолини, прибывший на открытие международного конгресса хирургов, бегом направился в зал заседаний. Кровь из перебитого носа капала ему на рубашку, но он и тут не отказался от театрального жеста, заявив:

– Господа, я пришел, чтобы отдать себя в ваши профессиональные руки!

С заклеенным пластырем носом он позировал перед фотографами с широкой улыбкой, сказав репортерам, что мисс Гибсон угрожает всего лишь депортация.

Джино Лючетти понадеялся на ручные гранаты, взяв с собой сразу две, рассчитывая бросить их в боковое окно машины Муссолини, когда она направится своим обычным маршрутом по улице Порта-Пиа к дворцу Чиги. Шофер дуче Эрколь Боратто, увидев человека, выскочившего из-за газетного киоска, попытался сначала сбить его, а затем рванул вперед, включив третью скорость. Лючетти гранаты все же бросил, но они попали на крышу «лянчи» и, срикошетировав, отлетели в сторону.

Лючетти тоже получил тридцать лет тюремного заключения, однако вскоре был принят закон, карающий смертной казнью тех, кто попытается совершить покушение на Муссолини. Личность его стала неприкосновенной, как и личность самого короля.

На улицах Рима появились надписи, увековечивавшие слова дуче, сказанные им с балкона дворца Чиги сразу же после неудачного покушения Гибсона: «Если я пойду вперед, следуйте за мной; если я отступлю, убейте меня; если же погибну, отомстите за меня!»

Тучи над страной месяц от месяца все более сгущались. Когда же сорокасемилетний префект Генуи Артуро Боччини был назначен начальником итальянской полиции, Италия окончательно превратилась в полицейское государство. Боччини был хитрым и жестоким человеком, однако годовой бюджет его ведомства, составлявший 500 000 фунтов стерлингов, и 12 000 специальных агентов говорили в его пользу.

При Боччини ни один прохожий не мог подойти ближе чем на пятьсот метров к жилищу Муссолини на улице Виа Раселла, а дороги от дома до министерства перекрывались два раза в день. Каждый метр железнодорожного полотна, когда дуче совершал какую-либо поездку, заранее обследовался переодетыми полицейскими, получившими прозвище «летучие мыши». Перед официальным открытием какого-нибудь нового здания или сооружения агенты тщательно проверяли их на наличие подрывных устройств с часовым механизмом. Если он отправлялся на купание в район Лидо, в пригороде Рима, то другие агенты под видом землекопов или дорожных рабочих проверяли каждый метр дороги.

Для обеспечения безопасности властей принимались и другие меры. Так, каждый вечер в 10 часов по всей стране раздавались телефонные звонки в полицейских участках для уточнения числа задержанных без нововведенных личных опознавательных карточек. Довольно часто только в Риме их оказывалось более трехсот человек. Специальная сеть из 680 агентов вела постоянное наблюдение за таксистами, сторожами и официантами. Организация, известная под названием ОВРА (выявление и ликвидация антифашистов), вела прослушивание телефонных разговоров, регистрировала всех, получавших почту из-за границы, следила за появлением надписей в общественных туалетах.

Все антиправительственные партии и издательства прекратили свою деятельность. Вскоре и судебная система была заменена специальными трибуналами, возглавляемыми военными судьями, которые отказывали обвиняемым в праве на защиту.

Тысяч десять человек, предвидевших такое развитие событий, в том числе и бывшие союзники Муссолини – такие, как Ненни, бежали за рубеж – во Францию, Соединенные Штаты и Англию. Те же, кому это не удалось, рано или поздно попадали в поле зрения ОВРА и высылались на жительство в бесплодные и пустынные районы Понцианских и Липарских островов.

Как ни странно, но именно у Итало Бальбо появились сомнения в окончательном исходе дел. Феррарский босс отметил, что после своего выступления о введении диктатуры Муссолини сломался, страдал рвотой и пролежал сорок дней в постели с открывшейся язвой.

– Мы принудили его стать диктатором, – сделал заключение Бальбо, – но Муссолини оказался сделанным не из того теста.

Для зарубежных же репортеров Муссолини являлся законченным тираном, о чем они говорили ему прямо в лицо. В Локарно, еще за месяц до первого покушения на него, двести журналистов, освещавших работу пятисторонней комиссии по решению пограничных споров, дружно пробойкотировали пресс-конференцию, которую собирался провести Муссолини.

– Если они будут протестовать, то у меня готова корзинка для макулатуры, – заявил он, узнав об их решении.

Не привыкший оставаться один, он направился к их лидеру, издателю «Дейли геральд» Джорджу Слокомбу, стоявшему в фойе гостиницы «Палас-отель».

Невзирая на изумленные взгляды собравшихся там, он подошел к Слокомбу и сказал, вместо приветствия:

– Ну и как обстоят дела у коммунизма?

Проигнорировав протянутую руку, Слокомб ответил холодно:

– Мне это неизвестно, так как я не коммунист.

Не меняя выражения лица, Муссолини раздраженно процедил сквозь зубы:

– Тогда я, видимо, ошибся, – и резко повернулся на каблуках.

Наблюдавший за этой сценой голландский журналист проговорил:

– Такое часто случается с вами.

Это была лебединая песнь Муссолини в Европе. После этого в течение двенадцати лет он не пересекал границы страны, навещая лишь отдельные районы Италии, где в обиходе был новый, выдвинутый фашистским режимом лозунг: «Муссолини всегда прав».

Хотя Муссолини прикрыл за собой дверь во внешний мир, государственные деятели и ученые различных стран находили к нему дорогу. Начиная с 1926 года дуче, как министр иностранных дел, подписал больше пактов и мирных или дружественных соглашений, чем кто-либо другой, – восемь за четыре коротких года. Среди его почитателей выделялся британский министр иностранных дел шестидесятитрехлетний Чемберлен, неоднократно выходивший с ним в море на яхте, чтобы разубедить в целесообразности поддержки некоторых действий Франции, направленных против Великобритании. Да и другие видели в Муссолини человека действия в мире пустословия: к 1929 году дуче провел шестьдесят тысяч аудиенций и рассмотрел около двух миллионов прошений своих граждан. Для многих он был Цезарем двадцатого века, искоренившим в своей стране большевизм и добившимся того, чтобы поезда ходили точно по расписанию. Ежегодно он получал более тридцати тысяч поздравительных открыток с пожеланиями счастливого Нового года.

Его остроумие, самоуверенность и голос, низкий и мелодичный, привлекали к нему людей. Даже Махатма Ганди посетовал:

– К сожалению, я не такой супермен, как Муссолини.

Кентерберийский архиепископ видел в нем «одну из гигантских фигур в Европе». Банкир Отто Кан заявил:

– Мир еще недостаточно благодарен ему. А Томас Эдисон открыто признавал:

– Он был одним из величайших гениев современной эпохи.

Даже Уинстон Черчилль, бывший в то время канцлером казначейства (министром финансов) Англии, посетивший Муссолини в начале 1927 года, оказался под большим впечатлением от него. Телохранитель Черчилля, криминальный инспектор Вальтер Томпсон, отмечал, что тот был весьма удивлен, когда при входе во дворец Чиги охрана предложила ему вынуть изо рта сигару. Когда он перешагнул порог кабинета Муссолини, тот продолжал сидеть за столом. Потемнев в лице, Черчилль достал из кармана золотой портсигар, вмещавший три штуки его любимых сигар марки «Ромео и Джульетта», вынул одну и не торопясь закурил. Пуская изо рта дым, он медленно подошел к дуче, который, вскочив, протянул ему руку.

После окончания встречи Черчилль сказал репортерам:

– Если бы я был итальянцем, я наверняка был бы с ним с самого начала и до конца борьбы против неимоверных аппетитов ленинизма.

Но был и такой поклонник, которому он отказал во внимании. Как раз в эти дни на стол ему попала письменная просьба Джузеппе Ренцетти, главы итальянской торговой палаты в Берлине, передать ему фотографию со своим автографом для вручения некоему Адольфу Гитлеру, тридцатисемилетнему лидеру национал-социалистической партии, насчитывавшей тогда 49 000 членов, его поклоннику.

Крупными буквами Муссолини начертал поперек текста письма: «Отказать».

Восемнадцатилетняя Розетта Манчини с нетерпением ожидала приглашения на ужин к своему дяде, когда ей, дочери младшей сестры Бенито Муссолини – Эдвиги, предоставлялась возможность надеть желтое вечернее платье, которое так нравилось дуче, встречавшему ее с комплиментами, как молодую леди. Однако в этот январский вечер 1929 года на Виа Раселла повеяло конспирацией. Поужинав, Муссолини взял скрипку и проиграл почти половину «Рамоны», когда в комнату вошла Цезира Кароччи, спокойная женщина из сельской местности, сменившая Кирилло Тамбару.