Kitabı oku: «Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография», sayfa 4

И вновь мы видим, что все начиналось с Беконсфилдской библиотеки и тех перевязанных томиков на стойке. Этот «раздолбай и мечтатель» (снова цитируя Терри), которому библиотека открыла столько возможностей, в конце концов стал автором книг, которые сами попали в библиотеки, где их нашли другие раздолбаи и мечтатели, тоже искавшие новые возможности… Уверен, этот круговорот приносил Терри более долговечное и глубокое удовлетворение, чем любые другие плоды его профессионального успеха.

«Сложно представить писателя, который не был сначала читателем»¹², – написал однажды Терри. Так и вижу его: одиннадцать лет, сидит, скрестив ноги, на полу в отделе детской литературы, склонив голову над лежащей на коленях книгой, рядом – стопка следующих, а впереди уже расстилается его собственная дорога. Или, как безупречно выразится Рианна в своей речи на открытии мемориальной доски: «Папа родился в Беконсфилде, но писатель Терри Пратчетт родился в Беконсфилдской библиотеке».

СНОСКИ

¹ Терри горячо поддерживал Премию герцога Эдинбургского, поощряющую молодых людей отправляться в походы, знакомиться с дикой природой, ставить палатки, жить под дождем и в целом выходить за рамки обычной школьной программы. Терри считал это, как он однажды сказал, «главной частью набора “Создай человека”». Да, правда, сам он не то чтобы был выдающимся путешественником, но он одобрял все, что обещало ослабить хватку школы на разуме молодежи.

² Терри писал о миссис Плам в заметках для автобиографии. Важная фигура его детства, часто заходившая пропустить стаканчик с Дэвидом и Айлин, – она была жизнерадостной и оптимистичной женщиной с «грязным смехом, словно клокот в стоке первоклассного борделя». Каждый год она дарила отцу Терри на Рождество умеренно пошлый календарь с обнаженными женщинами – без которого в те времена, как вроде бы учит нас история, гараж механика считался неполноценным.

³ Конечно, Терри уже это высмеивал в романе 1987 года «Творцы заклинаний»: «Зачастую об этом свидетельствует лишь маленькая табличка, сообщающая, что, вопреки всякой гинекологической вероятности, именно в этом домишке и в этой комнатке (поднимите глаза, вон то окно) родился кто-то очень знаменитый»¹³.

⁴ Насколько помню, мы говорили о параллелях между подходом Боба Монкхауса к комедии (его привычке записывать на полях книг шутки и возможные подводки к шуткам, где бы они ни подворачивались) и подходом Терри к сбору материала для романов, придя к выводу, что они разделяли перманентно действующий и в конечном счете научный метод работы. Может, в этом и есть доля правды. Во всяком случае, сейчас мне пришло в голову, что можно вполне успешно провести игру «Монкхаус или Пратчетт?» на основе их каталогов «возможно, позаимствованных шуток»: «Загорелась деревенька в Борнмуте, пожар было видно на расстоянии в три фута» (ответ: Монкхаус). «Дай человеку огонь, и он будет греться целый день, но подожги его, и ему будет тепло до самой кончины»¹⁴ (ответ: Пратчетт) и так далее.

⁵ Я практически уверен, что Беконсфилдская библиотека не вдохновила буквально библиотеку Незримого Университета в Плоском мире. Вторую, пожалуй, лучше представить в виде рисунка Эшера – множество головокружительно высоких книжных шкафов, непонятно изгибающиеся полки и исчезающие горизонты; первую все-таки проектировали для работы в пределах трех обычных измерений.

⁶ Бигглз, как и Рой из «Роверов»¹⁵, оказался необычайно устойчив к традиционным эффектам старения и под занавес своих приключений в 1968 году представал таким же пышущим здоровьем и остроглазым, как в их начале в 1932‐м.

⁷ Думая о том, как Терри мастерски восстанавливал библиотечные книги, я вспоминаю, как стоял на коленях на полу Часовни, упаковывая за него рождественские подарки, а он стоял у меня над душой, сложив руки, и говорил: «Я всегда с подозрением относился к тем, кто умеет красиво заворачивать подарки». Очевидно, он разбирался в этом лучше, чем признавал.

⁸ Когда в ноябре 1997 года Терри пришел на шоу Call My Bluff с Аланом Кореном, Барри Крайером и Сэнди Токсвиг, у него сбылась детская мечта. Жалко только, к тому времени Роберта Робинсона в роли ведущего уже сменил Боб Холнесс, потому что Робинсона Терри тоже в первую очередь почитал как писателя. О своем опыте на шоу он рассказывал фан-форуму alt.fan.pratchett так: «Лучше сразу вскрыть вены, чем пытаться неумело блефовать против двойного таланта Алана Корена и Барри Крайера». Но он неплохо справился. Его следующая реплика: «Дальше по планам у меня, видимо, реклама кофе».

⁹ Когда мы вернулись туда в 2013‐м, Терри громко жаловался библиотекарям, что тех томов «Панча» уже не видно на полках, и предложил на прибыль с билетов в тот день, шедшую в фонд библиотеки, приобрести их снова. И вообще-то не шутил – хотя, уверен, библиотека изящно воспользовалась своим неотъемлемым правом его проигнорировать.

¹⁰ Он сказал это в речи «Почему Гэндальф не женился», с которой выступил в 1985 году в Ковентри, на фантастическом конвенте Novacon.

¹¹ Комическая средневековая сказка Толкина 1937 года, в которой неказистый фермер случайно становится местным героем, прогнав полуслепого великана мушкетоном, после чего ему поручают справиться с действительно устрашающим драконом.

¹² Роберт Грейвс (1895–1985) наиболее известен как автор военных мемуаров «Со всем этим покончено» (Goodbye to All That, 1929) и вымышленной автобиографии римского императора «Я, Клавдий» (I, Claudius, 1934), а также множества сборников поэзии, куда, очевидно, и заглядывал Терри.

¹³ Ему придется подождать. Свод легенд под названием «Сильмариллион» (в письме Терри написано с ошибкой), над которым Толкин работал с 1917 года, в конце концов скомпонует его сын Кристофер и издаст в 1977‐м, через четыре года после смерти автора.

3. Неприличные журналы, недоеденный заварной крем и сатанинская школьная форма

Две вещи, с которыми Терри Пратчетта познакомила его бабушка:

1) творчество Гилберта Кита Честертона, 2) курение.

Наверное, лучше начать с курения.

Бабуля Пратчетт – бабушка Терри по отцовской линии – сама скручивала папиросы. А докурив, вытряхивала окурки из пепельницы, разворачивала и возвращала недогоревший табак в жестянку с запасом. Чего добру пропадать? Как в 2004 году написал в коротком эссе о ней сам Терри: «В детстве меня это очаровывало, потому что не надо быть математиком, чтобы понять, что могли существовать крошки табака, которые она курила несколько десятилетий подряд, а то и дольше»¹⁶.

Во время школьных каникул, пока родители были на работе, маленького Терри отправляли на день в беконсфилдскую муниципальную квартиру бабули Пратчетт¹. Там-то он однажды и совершил большую ошибку – смастерил на ее глазах игрушечную трубку из выскобленной картофелины и соломинки. За работой он вслух поделился своим растущим любопытством, какой дым на вкус. Ему было около восьми лет.

Другой опекун, не столь тактически подкованный, как бабуля Пратчетт, – или, возможно, просто современный, – уже тогда выбил бы картофелину у мальчика из рук и велел приложить юное воображение к созданию чего-то более полезного для здоровья – например, ружья. Но бабуля Пратчетт явно действовала на другом уровне. Позволив Терри закончить начатое, она молча достала из жестянки табак, заложила в чашу импровизированной трубки, помогла ее зажечь… а потом молча наблюдала, как внук затягивается через соломинку и приобретает мертвенный бледно-зеленый оттенок. По-прежнему без комментариев, она протянула ему стакан лимонада.

И готово дело. За исключением, как без подробностей говорил Терри, «нескольких понятных аберраций в шестидесятых», с того дня он не курил ни разу.

А потом, спустя три года после этого, когда Терри уже было одиннадцать, – Г. К. Честертон. И снова тактика бабули Пратчетт больше напоминает иммерсионную психотерапию, но на сей раз с результатами поприятнее. В ее квартире была одна-единственная книжная полка, где, наверное, самым большим томом был «В помощь кроссвордисту». (В кроссвордах бабуля Пратчетт была не просто любителем, а увлеченным профессионалом.) Но имелась там и подборка художественной литературы, и однажды, когда пришел Терри, бабушка достала честертоновское фэнтези 1904 года «Наполеон Ноттингхильский», где действие разворачивается в 1984 году², в Лондоне, привыкающем к новому королю – любителю розыгрышей.

«Я читал вслух, а бабуля слушала», – писал Терри. Когда он закончил, бабушка предложила ему «Человека, который был Четвергом» – как позже говорил Терри, книгу, которую надо заставлять прочесть всех политиков.

Но бабуля не только предоставляла книги. Она также рассказала Терри, что Честертон, скончавшийся в 1936 году, раньше жил в Беконсфилде – и в былые времена она даже сталкивалась с ним на улицах. Он, сообщила она Терри, был «крупным мужчиной с писклявым голосом». И это (то, что он здесь жил, а не то, что он был крупным и с писклявым голосом) вдруг объяснило Терри, почему лужок напротив квартиры бабули Пратчетт называется Честертон-грин.

А за этим последовала такая блестящая история: бабуля Пратчетт вспомнила день, когда на Беконсфилдском вокзале задержали поезд, чтобы доставить в Лондон статью для журнала Strand, которую не успел закончить вовремя великий писатель.

Супергеройская способность Честертона останавливать поезда и сама по себе не шутка, но сильнее в этих откровениях Терри, похоже, зацепило то, как они помещали знаменитого писателя в совершенно знакомые места – в Беконсфилд, на тот самый вокзал, где Терри вот только что клал монетки на рельсы. В этом смысле истории о Честертоне, пожалуй, сравнимы по весомости с мгновением, когда несколько лет спустя на фантастическом конвенте в Лондоне Терри, приехавший туда как фэн, вдруг оказался по соседству с Артуром Кларком у писсуара в туалете. Так его озарило, что писатели, хоть их и легко вообразить кем-то грандиозным, на самом деле люди из плоти и крови, которые живут среди нас, а в случае Артура Кларка – еще и опустошают мочевые пузыри рядом с нами. А раз так, возможно, не столь уж странно верить, что однажды в далеком будущем ты и сам сможешь стать писателем.

Обогащенный интересом к Честертону, Терри вернулся в библиотеку. Там он в конце концов познакомился с его защитой сказок от обвинений в том, что они не годятся для впечатлительных детей. «Сказки критикуют за то, что они говорят детям, будто драконы существуют, – писал Честертон в манере, которая с нашего конца телескопа весьма напоминает пратчеттовскую. – Но дети и сами знают, что драконы существуют. Сказки говорят о том, что драконов можно убить»¹⁷.

И в свое время он переймет у Честертона мысль, что «повседневное и незаметное, повернутое неожиданной стороной, куда чудеснее и страннее любой выдумки»¹⁸, которая станет одним из столпов его собственного творчества. Много лет спустя, когда Терри попросят составить список гостей для «званого ужина с писателями его мечты», он назовет Г. К. Честертона, Марка Твена и Нила Геймана, добавив, что Честертона и Твена выбрал за литературный гений и вероятное удовольствие от беседы с ними, а Геймана – потому что тот всегда знает, где поблизости найти хорошие суши. Терри и Нил посвятят свой соавторский роман «Благие знамения» Честертону – «человеку, который понимал, что происходит»¹⁹.

Так бабуля Пратчетт подарила Терри Честертона и все из этого подарка вытекающее, а Терри в ответ подарил бабуле Пратчетт фантастику. В этом отделе Беконсфилдской библиотеки Терри стал бывать все чаще, и ему казалось честным делиться с бабушкой литературными находками, как она поделилась своими. Так он начнет приходить к ней с томиками из серии «Города в полете» Джеймса Блиша – «Землянин, вернись домой» (Earthman Come Home, 1955), «Звезды в их руках» (They Shall Have Stars, 1956), «Триумф времени» (A Clash of Cymbals/The Triumph of Time, 1959) – и сборниками рассказов Брайана Олдисса «Пространство, время и Натаниэль» (Space, Time and Nathaniel, 1957), «Полог времени» (The Canopy of Time, 1959) и «Нет ничего лучше завтра» (No Time Like Tomorrow, 1959). А бабуля Пратчетт, поощрявшая его во всем, будет радостно их принимать и жадно читать после его ухода.

«Ну или так она говорила, – писал Терри. – С бабулей никогда не поймешь».

Таким образом, к решительной направляющей руке матери стоит добавить влияние на формирующийся разум Терри бабули Пратчетт – влияние более мягкое, но столь же неизгладимое. Флоренс Пратчетт, в девичестве Хант, была невысокой женщиной, с виду замкнутой и, пожалуй, даже заносчивой, но, как поймет Терри, при этом самодостаточной и невероятно мудрой. И той еще авантюристкой, когда получалось. После школы она служила в армии, а потом самостоятельно выучила французский и работала во Франции горничной.

Дело было во время Первой мировой войны. Девушек тогда поощряли писать солдатам на фронт, и, по словам Терри, Флоренс вынула из шляпы с потенциальными друзьями по переписке имя Уильяма Пратчетта. Переписка переросла в отношения, когда Уильям вернулся с Первой мировой живым – вместе с двумя братьями. «Прямо как в “Спасти рядового Райана”, – анахронически заметил Терри, имея в виду уход целой семьи на фронт. – Только все рядовые выжили». Семейная легенда гордо гласила, что прадедушка и прабабушка Терри получили письмо от короля с благодарностью за их тройной вклад в дело победы.

Терри всегда казалось, что бабушка могла найти и кого получше. Не потому, что Уильям Пратчетт – которого Терри сравнивал то с Уинстоном Черчиллем, то с музыкантом Билли Коттоном, то с ворчливой картофелиной – был плохим человеком или неверным мужем. Он был замечательным дедушкой и рассказывал Терри умопомрачительные истории о Первой мировой, о своих браконьерских похождениях или о том, что ему, среди прочего, приходилось делать в детстве – пи́сать в ацетиленовую лампу старинного автомобиля, потому что кристаллы карбида пересохли и не давали газ для фар. «Вот это ностальгия всем ностальгиям ностальгия, – замечал Терри в набросках для автобиографии, – не то что нынешняя».

Но Уильяма Пратчетта нельзя было назвать интеллектуалом: его интересы ограничивались мастерским жульничеством в понтон и домино, а на книги и чтение он смотрел косо, и потому бабуле Пратчетт приходилось следовать своим интересам украдкой и с оправданиями. И все же она потихоньку читала все, что попадало ей в руки, – за исключением, быть может, книжек Джеймса Блиша, – и ревностно стерегла свою книжную полку, чьи богатства раскрыла понимающему Терри.

Дедуля Пратчетт, кстати говоря, дожил до почтенного возраста в 92 года, хотя сам считал, что его возраст еще почтеннее – 94. После смерти Флоренс он стоически держался один, окруженный «клокочущими бутылями самодельного вина», как вспоминал Терри, и запоздало учился ухаживать за собой так, как это редко приходилось делать мужчинам его поколения. Однажды он сел за пышный обед на одного, состоящий из пастушьего пирога и десерта из слив с заварным кремом, почувствовал недомогание и постучал в стену соседу, который вызвал «Скорую». Дедуля Пратчетт скончался по дороге в больницу, и – по семейной легенде, особенно усердно распространяемой отцом Терри, – его последними словами на этой земле был страдальческий возглас: «Я же не дошел до заварного крема!»

Отнесем в разряд «слишком хорошо, чтобы проверять».

* * *

Сами знаете, как это бывает. Берешь всего-то пару книжек в библиотеке или у бабушки, думаешь, что у тебя все под контролем и ты справишься, – они же, в конце концов, чужие, чего тут переживать? Но глазом не успеешь моргнуть, как переходишь на что позабористее – старые книжки от букинистов, причем платишь за них собственные деньги и приносишь их домой, и даже ставишь на полку в собственной спальне. Тут уж пиши пропало – не успеешь опомниться, а уже перешел на новенькие издания и подсел до конца жизни.

Так и юный Терри Пратчетт как-то раз катался на велосипеде в тот редкий выходной, который не проводил в библиотеке, и ненароком оказался на пороге «Книжного коттеджа» в деревне Пенн. Название ему шло. В этом помещении уже успели побывать закусочная, где подавали рыбу и картошку, и филиал банка «Барклайс», а потом кто-то поставил на окно стопку старых книг по несколько пенсов каждая – и родилось новое предприятие. Но с виду этот дом по-прежнему больше напоминал скромный коттеджик, чем магазин.

Впрочем, читатели книг о Плоском мире знакомы с концепцией Б‐пространства, а все остальные пусть проконсультируются с «Путеводителем по Плоскому миру», раздел «Природа библиотек»: «Даже крупные собрания обычных книг искажают время и пространство, что подтвердит любой побывавший в старомодном магазине букиниста – таком, где больше лестниц, чем этажей, и где ряды полок упираются в двери, как будто бы слишком маленькие, чтобы в них прошел человек нормального роста». В «Книжном коттедже» явно действовали законы Б‐пространства; более того, возможно, именно его комнатушки, доверху заваленные и под завязку набитые книгами всех видов и возрастов, первыми навели Терри на размышления об этих законах. Но они были далеко не последними.

Первая книга Терри из «Книжного коттеджа» – старый, но хорошо сохранившийся «Брюэровский фразеологический словарь». В предисловии, которое Терри предложили написать для переиздания этого эталонного справочника от Millennium – а, по словам самого Терри, он гордился этой творческой вехой³, – он хотел назвать его «компендием… мифов, легенд, цитат, исторических анекдотов и сленга». Но сдался и сказал просто: «Пожалуй, это “образование” в самом прямом смысле этого слова»²⁰. Терри, понятное дело, использовал его, чтобы узнавать новое: как он рассказывал в речи на Noreascon 2004 года, «Если мне хотелось узнать, как сделать цветочные часы и определять время по открывающимся и закрывающимся цветам, я брал “Брюэровский словарь” и читал об этом там»²¹. Но сперва он читал его не так. Не зная, как надо, – и не увидев причин поступить иначе, – он просто открыл словарь и прочитал от начала до конца, будто роман⁴.

В дальнейшем он пользовался им более традиционно, но уже тогда особая магия этой книги для Терри заключалась не в том, что она утоляла любопытство; наоборот, благодаря ей одно любопытство вело к другому, прокладывая на страницах уникальные маршруты для разума. Он наслаждался ощущением взаимосвязанности, которое словарь воплощал и поощрял, – тем, что в нем одно совершенно естественно вело к другому. Казалось, любая попытка прочитать всего одну статью обречена на неудачу – это «примерно как съесть только один орешек»²². В этом смысле, с точки зрения Терри, это был идеальный справочник.

Ну и, конечно, полка фантастики и фэнтези «Книжного коттеджа». Сейчас, после стольких лет, в век глобального сетевого шопинга, легко забыть, как трудно было что-нибудь найти новообращенному в начале шестидесятых. Запасы местной библиотеки рано или поздно исчерпывались, и дальше фантастику приходилось вынюхивать и доставать. Терри в те дни оставалось надеяться на крутящиеся стойки с дешевыми книжками в мягких обложках, стоявшие в газетных, табачных и аптечных киосках, которые периодически пополнялись приезжающими агентами и предлагали пестрые выборки британских и американских изданий. В каждом новом городе он в первую очередь искал их. По большей части эти стойки занимали эротические романы, военные истории да вестерны, но порой, если удача была на его стороне, он натыкался и на самородки: Айзека Азимова, Артура Кларка, Хэла Клемента, А. Э. ван Вогта.

Но теперь Терри обнаружил, что в этом отношении лучшим другом может быть и букинист с приличными запасами. И как огородники Фоти-Грина по вечерам катили домой, опасно нагрузив велосипеды овощами, так Терри теперь по дороге к Аппер-Райдинг рискованно вешал на руль сумки, набитые дешевыми, но оттого не менее драгоценными книжками. Если Терри Пратчетт родился в Беконсфилде, а писатель Терри Пратчетт – в Беконсфилдской библиотеке, то коллекционер Терри Пратчетт родился в «Книжном коттедже» Пенна.

Там – и в «Маленькой библиотеке», втором открытии Терри в этой области, месте, которое едва ли заслуживало звания магазина, а тем более – библиотеки, поскольку было всего-то деревянной хибарой в еще не восстановленной после бомбардировок части Фрогмурского района деревни Хай-Уиком. Однажды днем после уроков, со школьной сумкой через плечо, тринадцатилетний Терри отважно раздвинул малообещающие с виду занавески из бус и вошел внутрь.

Будь он повыше – или осмелься поднять глаза, – он бы столкнулся с, возможно, крупнейшей коллекцией печатной порнографии в Бакингемшире. И тогда бы хозяйка – вязавшая за прилавком старушка – посоветовала бы мальчику отправляться восвояси.

Но глаза Терри приковали картонные коробки на полу, занимавшие полкомнаты и забитые британскими и американскими журналами фантастики. Он в изумлении листал номер за номером. Вот подшивка британских изданий вроде New Worlds Science Fiction и Science Fantasy. А вот периодика из Америки, то есть по определению экзотика: номера The Magazine of Fantasy and Science Fiction с роскошными цветными обложками; Galaxy Science Fiction, где можно было почитать Кордвейнера Смита или Харлана Эллисона; замечательно толстые выпуски Astounding Science Fiction, выходящего с тридцатых годов, где, если повезет, найдутся повести Роберта Хайнлайна и Джеймса Блиша. А также журнал Vector – с виду примитивный черно-белый фэнзин, но на самом деле – ежемесячное критическое издание некой Британской ассоциации научной фантастики, о которой Терри тут же решил разузнать побольше. В конце концов он будет наезжать в «Маленькую библиотеку» два-три раза в неделю и каждый раз уходить на пару шиллингов беднее, зато с трещащей по швам школьной сумкой.

У Терри сложилось стойкое впечатление, что он – единственный постоянный покупатель журналов из тех коробок. Вязальщица за прилавком привыкла к его посещениям и даже время от времени угощала его чаем, а когда Терри спросил, где она находит все эти сокровища – а он воспринимал их именно так, – ответила просто: «Люди приносят». Ну а самый ходовой ее товар… что ж, в конце концов взгляд Терри должен был подняться к тем верхним полкам, но он настаивал, что видел только исключительно невинные по современным меркам вещи, – «балагуры и бретельки»²³, как Терри называл этот жанр. Впрочем, замечал он и то, как некие товары в скромных коричневых конвертах извлекались из-под прилавка и вручались клиентам – обязательно в плащах, – и что-то подсказывало Терри, что вряд ли это редкие фантастические журналы.

Каким бы оно ни было прискорбным, соседство фантастических сокровищ с полками пошлятины по-своему говорит о положении фантастики в британской культуре того времени – об ощущении, что есть в ней что-то неприглядное и постыдное. В те дни фантастика была какой угодно, но, осознавал Терри, точно не респектабельной.

Но за нее хотя бы не наказывали. Однажды, прочесывая коробки, Терри увидел, как в лавку входит мужчина, чьи прическа и прищур выдавали полицейского в штатском.

– А он что здесь делает? – тут же потребовал ответа мужчина, ткнув пальцем в несовершеннолетнего на полу.

Старушка величественно произнесла, к многолетнему удовольствию Терри:

– Уни сва ки мали панс, Джефри⁵.

Полицейский не нашелся с ответом и ушел.

Со временем «Маленькая библиотека» исчезла под стоянкой автосалона, но все же успела снабдить подростка Терри пачками материала, который он мог бы восторженно изучать в спальне. Больше зерна для мельницы. Многое там было слабым или халтурным, писалось наспех, и Терри сам это понимал⁶. Но даже самая низкопробная фантастика или фэнтези могли стать тем, что он называл «велотренажер для ума: сам, может, никуда и не доставит, зато натренирует мышцы, которые это сделают». Да и разве может литература, которая постоянно исследует альтернативные горизонты и размышляет о ранее невообразимых вариантах будущего, оказывать только пагубный эффект? «Трудно читать много фантастики и оставаться узколобым», – заявлял Терри. И для него это правило работало.

* * *

Конечно, он не мог читать всегда. Надо же было находить время и на школу. В сентябре 1959 года, худо-бедно сдав экзамен благодаря стараниям Айлин, Терри вежливо обошел Беконсфилдскую государственную среднюю школу и сел на автобус прямиком в Уикомскую старшую техническую – в обязательной униформе из универмага «Халл, Лузли и Пирс» в Хай-Уикоме, в которую входили не только галстук с блейзером, но и (все-таки на дворе был 1959‐й) черная фуражка с желтым кантом – «цвета́ Сатаны, как я читал потом», заметил Терри⁷.

Даже если закрыть глаза на эту ассоциацию, Уикомская техническая все равно кажется нетипичным учреждением – по крайней мере, в одном отношении. Планировалось, что технические школы, задуманные как промежуточное звено между обычными средними школами и грамматическими школами, будут давать традиционное образование, но с практическим уклоном, позволяющим освоить какое-либо ремесло или профессию, которые считались «полезными». Поэтому в число стандартных учебных принадлежностей Терри входили плотницкий фартук и инструменты для работы по металлу, а среди школьных помещений было необычно много оборудованных мастерских (а еще корт для игры в файвс²⁴). Но на практике занять эту образовательную нишу оказалось труднее, чем воображали авторы Батлеровского закона об образовании 1944 года, и в итоге технических школ открыли очень мало. В «технички» попали максимум 2–3 процента британских школьников. Образование Терри как минимум уникально.

Оба родителя наверняка одобряли этот практический акцент – хоть, видимо, не настолько, чтобы доставить сына на учебу в первый день. В тот сентябрь, как и в случае с Холтспурской начальной школой, у Пратчеттов снова не поднялась рука сократить свой заслуженный летний отдых, и Терри снова пришлось начать на целый день позже остальных. Теперь это хотя бы не обернулось психологической травмой из-за картинок на вешалках, но в будущем Терри заявлял – столь же твердо, сколь и неубедительно, – что в первый день без него прошли всю алгебру, поэтому он так и не освоил квадратные уравнения.

В конце концов сориентировавшись и найдя свой шкафчик – а заодно осознав, что ключи в Уикомской технической старшей школе открывают не только соответствующий им шкафчик, но и все остальные, – Терри, похоже, быстро стал совершенно средним учеником, не привлекавшим внимания и потому по большей части избегавшим славы, с одной стороны, и неприятностей – с другой. «Достаточно высоко, чтобы не раздавили, и достаточно низко, чтобы не подстрелили», – так в будущем Терри опишет оптимальное, на его взгляд, положение счастливого ребенка в образовательной среде, которое он занял быстро и прочно.

Он был прилежным – уж за этим мама следила. Cдавал домашнюю работу в срок. Но по всем формальным школьным меркам – ничего исключительного. У него не было проблем с математикой – за исключением алгебры⁸. Его интересовала история, но не обязательно та, которую преподавали, и не обязательно в тот день, когда преподавали. С работой по дереву и металлу он справлялся чуть лучше среднего. Хорошо рисовал, но предпочитал карикатуры тому формальному подходу, что требовался на занятиях. Низкий и худой, он плохо играл в спортивные игры – не считая хоккея, в который играл «плохо и опасно», хотя ему нравилось, что «там выдают оружие». Неизвестно, пробовал ли Терри играть в файвс, но это, пожалуй, и к лучшему. Впрочем, как и весь поток, он был обязан участвовать в беге по пересеченной местности. Здесь он занимал место в хвосте на пару со своим другом Миком Роу, с которым они неторопливо и в удовольствие трусили за остальными вдоль лодочного ручья и в лес Уиком-Рай, оживленно беседуя и наблюдая за окрестностями. Однажды они задержались у водопада посмотреть на множество мелких лягушат, скакавших по траве. Долго их радость не продержалась. «Опустив глаза, – вспоминал Мик, – мы вдруг поняли, что стоим в поле мертвых лягушат. Те, кто бежал перед нами, затоптали буквально сотни мелких созданий, превратив тропинку в ковер расплющенных трупиков». Мик и Терри продолжили бег в легком шоке⁹.

Непохоже, что в классе, предоставленный самому себе и вне досягаемости матери, Терри был особенно сосредоточенным или аккуратным учеником.

Среди нескольких его сохранившихся тетрадок есть тетрадь по математике и английскому, прошедшая с ним классы 3C и 4A, – ее бежевую обложку укрывает непроницаемая пелена зарисовок и каракулей красной и синей шариковыми ручками, где заинтересованный наблюдатель разглядит следующее: петляющие железнодорожные пути, велосипед, двух кособоких пиратов в треуголках, гильотину с лежащей под ней отрубленной и малость невеселой головой в короне, табличку с надписью «РЕВЕНЕВАЯ ГРЯДКА», длинную тропинку следов и облачка с такими фразами, как: «ДУМАЕТ: РЕВЕНЬ, РЕВЕНЬ, РЕВЕНЬ, РЕВЕНЬ…», «ДУМАЕТ: АЙ!» и «ДУМАЕТ: Я ДУМАЛ, У МЕНЯ КРАСНОЕ ЛИЦО, ПОКА НЕ УВИДЕЛ ТВОЕ». Вдобавок Терри создал дополнительную путаницу, зачеркнув свое имя и написав поверх: «МОЕ ИМЯ – НА ЗАДНЕЙ ОБЛОЖКЕ».

Между тем в его тетрадке по немецкому без каких-либо понятных причин встречаются слова «Любишь подымить? Нет, но иногда сразу загораюсь» и экспериментальные рисунки множества фигурок с подписью «СНАРГИ», состоящих почти исключительно из бороды и носа: позже они появятся в первом романе Терри – «Люди Ковра». На другом рисунке – уже во всю страницу – на Землю падает инопланетное судно в форме сигары, оставляя за собой хвост дыма. Самого немецкого в тетрадке немного.

Может, он и не взорвал академический мир – впрочем, он и школу не взорвал, а это всегда должно считаться плюсом, – зато без особых достижений сдал экзамены обычного уровня «О» по пяти предметам, чем заслужил право перейти в шестую форму²⁵ и на курсы высшего уровня «А», что, в свою очередь, сулило немаленькие шансы стать первым в семье, кто поступит в университет. Не то чтобы перспектива получить высшее образование когда-то захватывала воображение Терри – или его родителей, которые, хоть и не стали бы мешать, больше ждали, что он как можно скорее найдет стабильную работу с приличной зарплатой и, желательно, пенсией.

У Терри явно были и таланты, и интересы, но в основном вне школы. Под началом отца он продолжал покорение домашней электроники, по мере его взросления переходящее в покорение домашней механики. Терри повезло иметь отца, который поощрял игры с тем, к чему родители поосторожнее обычно не подпускают, – горячим припоем и проводами под напряжением¹⁰. Они вдвоем собрали из радиоламп электрическую игру в крестики-нолики, позволявшую игроку помериться силами с машиной¹¹. И под общим радиопозывным «Самодельный R1155» они вступили в Чилтернский клуб радиолюбителей, собиравшийся каждую неделю в Хай-Уикомской ратуше в пяти милях к северу.