Kitabı oku: «Звездная жатва», sayfa 2
Глава 2. Бруксайд
В декабре 1843-го исследователь Джон Фримонт наносил на карту территории, позднее ставшие штатом Орегон, и как-то раз, спасаясь от ужасной снежной бури высоко в Каскадных горах, всего за день спустился к озеру, окруженному мягкой зеленой травой, – короче говоря, попал из зимы в лето. Гряду, от которой Фримонт пустился в путь, он назвал Зимней, а озеро, где его группа разбила лагерь, – Летним.
Полтораста лет спустя штат по-прежнему был примечателен в первую очередь своим ландшафтом. К югу от Портленда, между Каскадным и Береговым хребтами, на сто восемьдесят миль простиралась долина Уилламетт, главная житница штата. К западу от Береговых хребтов расположился прибрежный Орегон, полоса сельскохозяйственных земель и лесов протяженностью в двести восемьдесят и шириной в двадцать пять миль, по которой были разбросаны мелкие рыбацкие деревеньки.
Бьюкенен был крупнейшим из прибрежных городов, грузовым портом на берегу широкой, но мелкой бухты. Благодаря основанной в 1895 году целлюлозно-бумажной фабрике Дансмьюира к концу двадцатого века его население выросло почти до сорока тысяч жителей. В доки поступали товары изо всех стран тихоокеанского побережья, а рыболовный флот был крупнейшим к югу от Астории.
Бьюкенен готовился стать крупным городом, что принесло как новые возможности для развития, так и новые проблемы: расовое многообразие, рабочие места, анонимность, преступность. Но в июле по-прежнему проходил ежегодный фестиваль рыбалки и лесоповала, а местное радио в промежутках между бесконечными кантри-песнями все так же выдавало расписание приливов и отливов и график нереста лосося.
Как и в любом городке на побережье Орегона, в Бьюкенене было дождливо. Зимой океан, казалось, вторгался в воздух. Дождям всегда сопутствовала смесь из тумана, мороси, пара и дымки. Город накрывали низкие тучи. Зимы тянулись неспешно, ввергая жителей в меланхолию.
Но даже в Бьюкенене небо бывало чистым. Это лето выдалось особенно засушливым. Начиная со Дня независимости над городом стояла ясная тихоокеанская погода. Водохранилища обмелели, в прибрежных лесах объявили угрозу пожара. В пожухлой коричневой траве лужаек стрекотали цикады.
Дни переходили в долгие летние вечера.
Тем вечером Мэтт Уилер задумался о кладбище Бруксайд, поразмышлял немного и забыл об этом. Он поужинал поджаренной на сковороде отбивной и принялся обдумывать более насущную проблему: тревожный звонок Джима Бикса. Кладбище Бруксайд напрочь вылетело из его головы.
Зато оно занимало заметное место в головах других людей.
Например, Мириам Флетт.
А также Бет Портер и Джоуи Коммонера.
«АНОНСИРОВАНО ОБРАЩЕНИЕ ПО ПОВОДУ КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ», – гласил заголовок газеты «Бьюкенен обсервер».
Мириам Флетт разложила передовицу на кухонном столе и накинулась на нее с карманной бритвой, купленной утром в канцелярском магазине Делайла внутри торгового центра «Ферри-Парк».
Мириам нравилось пользоваться этими сменными карманными лезвиями. Нажимаешь кнопку, и из округлого пластмассового корпуса выдвигается язычок из нержавейки. У Делайла они продавались прямо на кассе по пятьдесят девять центов и были разноцветными. Мириам покупала по штуке каждую неделю. В этот раз она выбрала успокаивающую – голубенькую.
Лезвие же было вовсе не успокаивающим, а блестящим и острым, как коготь хищной птицы.
Мириам атаковала газету. Четыре аккуратных разреза отделили «АНОНСИРОВАНО ОБРАЩЕНИЕ» от шедших ниже заголовков «ОТРАВЛЕНИЕ ЯДОМ МЕДУЗЫ?» и «ЛЕСОЗАГОТОВИТЕЛЬНУЮ ОТРАСЛЬ ОЖИДАЕТ СПАД».
Она поискала в нижнем правом углу статьи слова «продолжение на с. 6» или что-нибудь в этом духе, но их там не оказалось. «Продолжения» всегда раздражали ее.
«Вот и славно», – подумала Мириам. Доброе предзнаменование.
Мириам толком не понимала, что за труд взяла на себя, но ясно сознавала две вещи. Во-первых, этот труд важен. Во-вторых, нужно быть аккуратной.
Если бы Бет Портер и Джоуи Коммонер с ревом пронеслись на «ямахе» Джоуи по Беллфонтен-авеню сейчас, а не позже, то могли бы заметить Мириам в окне ее маленького бунгало. В лучах заходящего солнца она делала вырезки из газет – маленькая седовласая фигурка, согнувшаяся над исцарапанным кухонным столом.
Все свои пятьдесят шесть лет Мириам прожила в Бьюкенене. Почти половину этого времени она была секретарем директора в общественной школе имени Джеймса Бьюкенена. В прошлом году ей сделали выговор за раздачу религиозных листовок школьникам, вызванным к директору Клею. Директор Клей (чье первое имя было Марион, и страшно подумать, что бы случилось, если бы, упаси господи, дети узнали, что скрывается за подписью «М. Джонатан Клей») намекнул, что Мириам стоит задуматься о досрочном выходе на пенсию. Повторять дважды ему не пришлось.
Некогда Мириам держалась бы за эту работу обеими руками, вцепилась бы в нее так, что если и оторвут, то с ногтями. Мириам не любила перемен в жизни, но в прошлом году, когда в небесах появилось Око Божье, та, прежняя Мириам умерла.
В ее понимании смысл этого явления был совершенно ясен.
Города меняются. Люди умирают. Любовь не вечна. Мир со временем становится почти невыносимо чужим.
Вера все терпит.
Она редко ходила в церковь. По ее мнению, местные церкви, даже Истинная Баптистская, считавшаяся фундаменталистской, неверно истолковывали Библию. Мириам верила в Бога, но не была с Ним в «близких отношениях», как телевизионные проповедники. Сама мысль об этом ее пугала. Церкви делали упор на прощении и отпущении грехов, но Мириам прочла Библию трижды и так и не нашла доказательств тому, что Бог добр. Милосерден – пожалуй. Изредка. Мириам глубоко верила в грозного Бога Авраама и Исаака, требовавшего кровавых жертвоприношений; Бога, готового уничтожить человечество, если оно прогневает Его, подобно фермеру, опрыскивающему свои посевы карбофосом, чтобы избавиться от нашествия вредителей.
С этими мыслями, смутно бродившими в голове, Мириам присмотрелась к вырезке.
Белый дом объявил, что президент выступит с обращением к гражданам на фоне слухов о прорыве в коммуникации с так называемым инопланетным космическим кораблем на земной орбите.
С похожими заявлениями выступили также лидеры других ведущих мировых держав, в том числе президент России Юденич и премьер-министр Великобритании Уокер.
Эти заявления привели к обвинениям в сокрытии информации. Выступая перед конгрессом, республиканский партийный организатор Роберт Мэйхью обвинил президента в…
Мириам вздохнула и отложила клочок газеты. В этот день новости, особенно политические, не доставляли ей удовольствия. Положив очки на стол, она протерла глаза.
Кухонный стол серьезно пострадал от ее работы. Вырезая ту или иную заметку, она порой чересчур усердствовала, и ее бритвы кромсали пластмассу, иногда сдирая целые куски. Стол напоминал разделочную доску мясника, о чем Мириам жалела. В остальном кухня была весьма чистой. Мириам всегда считала, что кухня должна быть чистой.
Она снова надела очки и поднесла к глазам альбом для вырезок.
Текущий том был десятым. Остальные девять были сложены в буфете у стола. На верхней полке хранились поваренные книги и баночки со специями, на нижней – ее труды.
После ухода из школы – Око Божье появилось вскоре после этого – Мириам не потребовалось много времени, чтобы понять: в мире она одинока. В Бьюкенене у нее не было друзей, и даже в церкви ее считали чудаковатой. Из родни остался лишь отец, да и тот доживал свои дни в доме престарелых «Маунт бейливик». Он говорил несвязно и страдал недержанием, но Мириам навещала его каждый день и говорила с ним, хотя его глаза всегда были подернуты пеленой безразличия. Рассказала она и о своем проекте.
– Я начала делать вырезки из газет, – сообщила она, изо всех сил стараясь обнаружить на отцовском лице удивление или неодобрение. Ничего подобного. Небритый, он сидел на кровати и смотрел на Мириам тем же пустым взглядом, что и на телевизор, будь то до ее прихода или после.
– Мне кажется, это мое призвание, – осмелев, продолжила она. – Не могу объяснить почему. Меня никто не заставлял этим заниматься. Я собираю все газетные заметки об Оке Божьем и наклеиваю в альбом. Кто-нибудь найдет их и поймет, что произошло. Не знаю, чем все это закончится и кому нужно будет об этом напоминать. Но я должна это делать.
Раньше папа отвечал ей, высказывая своей мнение по поводу «проектов» Мириам – почти всегда пренебрежительное. Мириам очень редко соответствовала папиным ожиданиям.
Но инсульт отбил у него все ожидания. Мириам могла говорить и делать все, что пожелает, прямо у него на виду.
Ей захотелось уволиться, когда директор Клей обвинил ее в фанатизме. Она уволилась. Ей захотелось завести альбом для вырезок. Она его завела.
Она сняла с полки первый том. Ему было чуть больше года, но газетная бумага внутри уже пожелтела и стала хрупкой.
Все вырезки были из «Обсервера», большинство – с пометками «Юнайтед-пресс интернэшнл» или «Рейтерс». Мириам могла бы добыть больше, если бы воспользовалась портлендской газетой или сходила к Даффи за «Нью-Йорк таймс». Но она не ставила целью наклеить больше. Нужно было наклеить в достаточном количестве.
В НАСА УДИВЛЕНЫ ПОЯВЛЕНИЕМ ОБЪЕКТА В НЕБЕ
Первая вырезка, пробуждавшая у Мириам самые теплые воспоминания. Она перевернула страницу.
«НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ВРАЖДЕБНЫЙ», – ЗАКЛЮЧИЛИ В ООН
МИР ОХВАЧЕН СТРАХОМ
ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ПЕРЕВОРОТЫ В ИОРДАНИИ И АНГОЛЕ
Мириам перевернула сразу несколько страниц.
В НЬЮ-ЙОРКЕ ОТМЕНЯЮТ КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС; ПО СЛОВАМ МЭРА, ПАНИКА ПОЧТИ ПРЕКРАТИЛАСЬ
Целый пласт истории, заключенный в альбомах! Мириам перескочила к третьему тому. Здесь заголовки выглядели менее крикливыми. Значительная часть вырезок была из раздела «Заметки»: так называемые авторские статьи. По мнению Мириам, совершенно бесполезные. Тем не менее она усердно собирала их.
САГАН: РАЗУМНАЯ ЖИЗНЬ ВО ВСЕЛЕННОЙ НЕИЗБЕЖНА
Астроном и популярный писатель Карл Саган утверждает, что события последнего полугода были «в той или иной форме неизбежны, учитывая гигантскую вероятность возникновения разумной жизни в других уголках галактики. Нужно радоваться, что это случилось на нашем веку».
Саган не считает, что от объекта исходит угроза. «Да, попыток выйти на связь не было. Но подумайте о том, что межпланетное путешествие, должно быть, длилось невероятно долго. Существа, совершившие его, наверняка чрезвычайно терпеливы. Нужно и нам проявить терпение».
Мириам хорошо знала эту песню. Колыбельная, насвистываемая в ночи. Делая вырезки из «Обсервера», Мириам устала от Сагана и прочих экспертов, к которым так охотно обращались журналисты. Очевидно, они были столь же невежественными, как и все остальные. И мнения их были ошибочными.
«Это Око, – была уверена Мириам, – и нужно ли гадать, кто через него глядит? А раз есть Око, то будет и Длань. Наказующая».
Том шестой. Апрель и май этого года. Очень толстый том.
ИНОПЛАНЕТНЫЕ АРТЕФАКТЫ В КРУПНЕЙШИХ ГОРОДАХ
Лучше всего историю рассказывали фотографии. Вот панорамный снимок так называемого артефакта, одной из ярких крошек, рассыпанных Оком наподобие конфетти или снежинок – всего около двухсот, равномерно рассеянных по миру. Вот более поздние снимки, на них уже не снежинки, а многогранные конструкции цвета обсидиана, нависающие над величавыми городами-ульями – Нью-Йорком, Лос-Анджелесом, Лондоном, Москвой, Мехико, Амстердамом, Йоханнесбургом, Багдадом, Иерусалимом и многими другими, отмеченными на карте мира в газете от 16 апреля. Мрачные октаэдры. Нечеловечески совершенные. Они не летели, не парили, не ныряли, не планировали, не скользили по воздуху. Просто упали, пронзив атмосферу – точно нацеленные капли. С изяществом бабочек приземлились на открытых площадках и замерли там. Никто из них не вышел. После прибытия октаэдры стояли и отбрасывали длинные тени, ничего больше.
Мириам полагала, что господин Саган по-прежнему призывал к терпению.
Если не само Око, то как минимум эти Пальцы Божьи влияли на жителей Бьюкенена. Мириам видела, что люди стали воспринимать Око как нечто обыденное. Так бывает с любыми объектами, которые ты видишь изо дня в день. Но Пальцы были посланием. Они как бы говорили: «Да, у меня была причина прибыть сюда. Нет, я с вами еще не закончил. Я никуда не тороплюсь, и вы ничего мне не сделаете». Непреложная истина, нарушавшая глупую радость соседей Мириам, истина, заставлявшая пригибать голову гордецов и приглушавшая голоса власть имущих. До Бьюкенена стало наконец доходить, что близится конец времен или нечто вроде того и что будущее непредсказуемо.
Мириам раскрыла десятый том на первой пустой странице и, сделав пару мазков клеящим карандашом, купленным все в том же магазине Делайла, наклеила заметку «АНОНСИРОВАНО ОБРАЩЕНИЕ ПО ПОВОДУ КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ».
Она надеялась, что на этот день с «Обсервером» покончено. Мириам устала. Она накупила продуктов на неделю вперед и была совершенно измотана, возможно, даже слегка температурила, чувствовала легкое головокружение. Кассирша «Делайла» трижды чихнула в платок, пока Мириам покупала бритву. Мириам расплатилась долларовой банкнотой и теперь беспокоилась, не подхватила ли заразу со сдачей. Как там называется эта болячка? Тайваньский грипп? Этого еще не хватало… времена и без того предстоят тяжелые.
Но Мириам была ответственной и не сразу отправилась спать. Она перелистала газету и, щурясь сквозь очки, просмотрела каждую статью. На первых страницах для ее альбома ничего не нашлось. Она не без удовольствия отметила, что «Пердис», большой универмаг в торговом центре «Ферри-Парк», прекратил давать рекламу под заголовком «БЕЗУМИЕ НОВОЙ ЛУНЫ» с дурацкой карикатурой на Око Божье, глядящее на стиральную машинку «Кенмор». Может, рекламщиков «Пердис» отговорили от этого святотатства. А может, они сами заволновались, как и все. Во втором (и последнем) разделе «Обсервера» Мириам увидела нечто неожиданное.
Некролог ее отца.
Удивляться было глупо. Мириам сама его заказала. Папа был уважаемым инструктором по токарному делу в местном колледже, и Мириам не сомневалась, что его кончина заслуживает упоминания в газете.
Но неминуемая публикация некролога, как и прочие обстоятельства смерти отца, утекли из головы Мириам, как роса стекает с древесного листа.
Теперь она вспомнила все и отметила в календаре дни необходимых встреч: в субботу – с преподобным Экройдом, чтобы обсудить детали поминальной службы. Нужно было зайти к распорядителю похорон в Бруксайде. Уведомить папиных друзей и коллег, которых, впрочем, осталось совсем немного.
Он умер в ночь на понедельник, во сне. Врач из «Маунт бейливик» сказал, что сердце просто остановилось, как уставший от войны солдат, что выбрасывает белый флаг. Но Мириам не присутствовала при кончине отца и до сих пор не могла осознать, что его больше нет.
Больше не будет неприятных молчаливых визитов в его комнату. Больше не будет гадких подозрений, что его душа после инсульта покинула тело и была заменена каким-то дышащим механизмом.
Папа больше не позовет ее по имени, не стоит и надеяться. Она больше не почувствует запаха его мыла для бритья, не увидит ослепительно-белых накрахмаленных воротников его рубашек.
Не услышит привычного «Мириам, сегодня постарайся сильнее», фразы, что неслась ей вслед каждый раз, когда она уходила в школу, сначала как ученица, потом как учительница.
После инсульта папа превратился в призрака на больничной койке. Смерть поменяла его статус. Когда из «Маунт бейливик» позвонили и сообщили, что его не стало, на Мириам невольно нахлынули воспоминания о разных местах: о доме на Кэмерон-авеню, где они прожили много лет, о ее комнате, кровати и книгах, о колыхании кружевных занавесок, когда она открывала окна летними вечерами.
Она не вспоминала об этом уже тридцать лет.
После смерти папа стал одной из этих забытых и утраченных вещей.
«О нем скорбит его дочь Мириам», – говорилось в некрологе. Но это было полуправдой. Все неоправданные надежды, что терзали ее, когда она приходила в больничную палату, все это тоже покинуло ее. Она искренне оплакивала его в ночь смерти… но с тайным облегчением и глубоко запрятанным детским ликованием.
Эти чувства она, разумеется, держала при себе.
Но Око, безусловно, видело все.
Мириам положила искромсанную газету поверх стопки, которой предстояло быть выброшенной. Десятый том занял свое место на полке.
Она налила себе чаю. Солнце опустилось совсем низко. Небо было прозрачно-чернильным, и Око уже заглядывало в большое заднее окно.
Мириам задернула шторы.
Включив телевизор, она посмотрела вечерние новости по портлендскому кабельному каналу. Ведущие, мужчина и женщина, казались детьми. Вырядившимися по-взрослому. А где были сами взрослые? Наверное, умерли.
Тыльной стороной ладони она потрогала лоб.
«И правда температура, – подумала Мириам. – Небольшая – уж точно».
Погасив свет, она проверила, заперта ли дверь, и отправилась спать.
Потом уснула, едва натянув на плечи одеяло.
Лишь однажды она пошевелилась во сне – после полуночи, когда мимо дома промчался мотоцикл Джоуи Коммонера. Сквозь рев двигателя едва можно было расслышать смех Бет Портер.
Мириам повернулась и, как только шум стих, снова уснула. Но сон ее не был глубоким.
Ей снилось кладбище Бруксайд.
На закате, когда Мириам Флетт с отсутствующим видом листала многочисленные тома своего труда, Бет Портер стояла на южной стороне парковки универмага «Ферри-Парк», хлюпая носом и дожидаясь Джоуи Коммонера.
Она сомневалась, стоило ли вообще приходить. В кожаной куртке было жарко, да и выглядела она глупо. Лучше бы, наверное, отлежаться дома. Она ведь больна. Доктор Уилер так сказал.
На парковке не было машин – одинокое пустое пространство, озаренное голубоватым светом уходящего дня.
Воздух все еще был жарким, но небо уже сделалось мрачным и бесцветным: значит, к полуночи с моря подует прохладный ветерок.
Бет взглянула на часы. Конечно, он опаздывал.
«Говнюк ты, Джоуи Коммонер! – подумала она. – А ну живо сюда!»
Но она не знала, что делать, когда он приедет.
Послать его на хрен?
Может быть.
Поехать с ним кататься?
Может быть.
В Бруксайд? В ночи, на мотоцикле, с баллончиком краски, который она купила только потому, что он ее попросил? Ну… ну… может быть.
Спустя десять минут она услышала, как его мотоцикл с ревом повернул с шоссе.
Он промчался по парковке, резво петляя и наклоняя мотоцикл так, что едва не задевал локтями асфальт.
На нем были черный шлем и черная футболка. Футболка из сувенирного магазина Ларри в гавани. Заведение Ларри считалось наркоманским, пока несколько лет назад все его прибамбасы не попали под запрет. Никаких больше бульбуляторов, никаких пособий по выращиванию травки. Теперь у Ларри продавались кожаные брюки, футболки с крикливыми изображениями хеви-метал-групп, и только латунные ременные пряжки в форме листьев марихуаны напоминали о былом.
На футболке Джоуи Коммонера был изображен кричащий неоновый череп в куче кроваво-красных роз. Бет не знала названия группы, которую символизировал рисунок. Она не слушала метал и не интересовалась мертвецами. Да и Джоуи тоже. Девушка готова была побиться об заклад, что он купил эту футболку лишь из-за рисунка. Он любил такие картинки.
Он остановился в ярде от нее, не заглушив ревущий и чихающий двигатель. Сочетание футболки и шлема показалось Бет причудливым. Шлем был черным, глянцевым, с зеркальным забралом. В нем Джоуи напоминал какое-то насекомое. Не видя лица, человек невольно обращал внимание на футболку. На череп.
Джоуи снял шлем, и Бет расслабилась. Прежний Джоуи. Длинные светлые волосы под шлемом свалялись, но первый же порыв ветра растрепал их над плечами. Ему было девятнадцать, но выглядел он младше. Круглые щеки и задержавшиеся подростковые угри. Джоуи очень хотелось выглядеть опасным парнем, но природа не желала содействовать ему в этом. Природе было угодно, чтобы дерзость Джоуи выглядела капризностью, а враждебность – обидчивостью.
Он стоял, зажав мотоцикл между ног, ожидая, что скажет Бет. За его спиной заходило солнце.
Бет вдруг почувствовала, что ее сердце бешено колотится, словно она перебрала кофе. Голова слегка кружилась. Она нервничала.
– По телефону мне показалось, что ты сердишься, – начал Джоуи, почувствовав, что тишина затянулась.
Бет вспомнила все оскорбления, которые придумала с тех пор, как вышла от доктора Уилера. Но красноречие покинуло ее. Она перешла сразу к делу:
– Ты мне трипак подкинул, ублюдок!
Удивительно, но он улыбнулся:
– Гонишь?
– Не гоню, на хрен! Ты меня заразил!
Он переварил информацию.
– То-то я думал… – произнес он с той же нагловатой улыбочкой.
– Чего ты думал?!
– Ну, мне немного больно…
– Что больно?
– Когда я ссу, – ответил он тоном двенадцатилетнего мальчишки.
Бет закатила глаза. Безнадежен, абсолютно безнадежен. «Мне больно, когда я ссу». Какого хрена! Что теперь, жалеть его?
– Джоуи, с кем ты трахался?
– Ни с кем! – обиженно воскликнул он.
– Ни с кем? А трипак от кого подхватил?
Он задумался.
– В прошлом году, – вспомнил он, – мой двоюродный брат возил меня в одно заведение. В Такоме.
– Заведение? Бордель, что ли?
– Вроде того.
– Бордель в Такоме?
– Ну да. Нам обязательно это обсуждать?
Бет поняла, что все время переспрашивает его и едва не повторила последнюю фразу: «Нам обязательно это обсуждать?» Тогда она собрала в кулак остатки самообладания:
– Джоуи, ты трахнул проститутку в Такоме и заразил меня гонореей. Я зла на тебя.
– Тогда мы с тобой еще не встречались, – оправдался он и добавил нехотя, как показалось Бет: – Прости.
– За «прости» лекарств не купишь. – Она отвернулась. – Это мерзко.
– Прости. Ладно? Что мне еще сказать? Прости. – Он сдвинулся вперед на сиденье «ямахи». – Залезай.
Ей хотелось ответить «нет». Слишком просто все выходило. Нельзя, чтобы он отделался одним «Прости. Залезай».
Или все на самом деле было просто и он мог этим отделаться?
Она почувствовала, как внутри, в пустоте, перевернулось что-то тяжелое.
– Краску купила? – спросил Джоуи.
Пакет в руке выдавал ее. Она протянула его Джоуи.
– Отлично.
Он стал выжимать стартер, пока мотор не заревел на высоких оборотах. Надел шлем. Второй шлем был прицеплен к мотоциклу. Бет надела его на голову, заправив волосы.
Садясь на мотоцикл, она вдруг почувствовала прилив радости… загадочный, опьяняющий восторг от совершения дурного поступка. Она совершала серьезную ошибку и делала это намеренно.
– Живее. – Голос Джоуи был приглушен забралом и тонул в реве мотора. – Почти стемнело.
Она крепко обхватила мотоцикл ногами, а руками вцепилась в плоть и кости его бедер.
От него пахло кожей, машинным маслом, потом и ветром.
Бет вспомнила болтовню с одноклассницами, жаркие телефонные разговоры, неизбежный вопрос: «А ты его любишь?» Этот же вопрос звучал сейчас в ее голове, по-девчачьи звонко и стыдливо. «А ты его любишь, любишь его, любишь?»
Сперва она подумала, что сама мысль об этом была нелепой, даже оскорбительной. Любить Джоуи Коммонера? Эти слова плохо вязались друг с другом. Бет казалось, что любить его совершенно невозможно, это все равно что любить… ну, подвязочную змею, например, или рыболовный магазин, или банку машинного масла. То, что может нравиться только непривередливому мальчишке.
Но это был неполный ответ. Если бы ее на самом деле спросили, честным ответом было бы что-то вроде: «Да, я его люблю… но только время от времени и сама не знаю почему».
Она познакомилась с ним в прошлом году, когда только начала работать в «Севен-Илевен» на шоссе. Бет поделила покупателей на пять основных типов: маленькие дети, школьники, семьянины из пригорода, байкеры и «Питы-из-пикапа» – мужики, которые ездили на пикапах со странными прибамбасами, трубчатыми рамами, рядами фар, похожих на киношные прожекторы, и, кажется, никогда не снимали кепок. Джоуи не подходил ни под одну из этих категорий, даже под «байкера». Его мотоцикл не был мощным и предназначенным для долгих путешествий, и он не тусовался с другими байкерами. Он всегда приезжал один и закупал еду для перекуса – как правило, ведра мороженого и замороженные пироги, – и почти исключительно по пятницам. Бет уже запомнила, когда его ждать.
В одну из пятниц он поругался с Питом-из-пикапа, который припарковал свою махину впритирку с «ямахой» Джоуи. Мотоцикл не пострадал, в отличие от гордости и самолюбия Джоуи. Он обозвал водителя пикапа «мудаком косоглазым», произнеся эти слова так громко и с такой желчью, что Бет четко услышала их через окно у кассы. Ответ водителя был неразборчивым, но, очевидно, грубым.
С удивлением и интересом Бет наблюдала, как Джоуи бросился на мужика раза в два старше и тяжелее его. Она подумала, что это самоубийство. Парень совсем слетел с катушек. Но он был стремительным, как ураган.
Когда Бет вспомнила о существовании кнопки вызова ночного администратора, поединок уже закончился.
Джоуи, ясное дело, проиграл.
Ее смена закончилась в полночь. Он по-прежнему сидел на разбитом тротуаре. Из расквашенной верхней губы на дорожную пыль капала кровь. В бело-зеленом свете вывески «Севен-Илевен» капли выглядели призрачными и неестественными, словно кровь инопланетянина.
Бет сама не знала, зачем остановилась с ним поговорить. Даже тогда это казалось неудачной затеей.
Но, как множество неудачных затей, она привела к серьезным последствиям. Бет остановилась и открыла рот:
– Сегодня без мороженого?
– Видела этого чувака? – Джоуи угрюмо посмотрел на нее.
Бет кивнула.
– Ну и жирный же. – Джоуи передернуло от отвращения. Впоследствии Бет узнала, что это один из пунктиков Джоуи: он терпеть не мог толстых.
– Ага, – ответила Бет. – Жирный. – Она припомнила, что водитель тоже был постоянным клиентом. Его джинсы всегда свисали, приоткрывая щель между ягодицами. – Противный, – добавила она.
Во взгляде Джоуи мелькнула сдержанная признательность.
Позднее Бет поняла, что тем вечером ей открылись обе стороны Джоуи Коммонера. Во-первых, Джоуи-опасный, тот, что назвал здоровенную мясную тушу «мудаком косоглазым» и накинулся на него, как обезумевшая мартышка на носорога. У Джоуи были острые ногти и колени, он был полон ярости, и Бет сперва даже испугалась за здоровяка.
Во-вторых, Джоуи-уязвимый, Джоуи-ребенок. Тот, что истекал кровью на тротуаре.
Бет захотелось по-матерински понянчиться с ним и отдаться ему. От этой комбинации ей почудилось, что тротуар кружится перед глазами.
– Подкинешь меня до дома? – спросила она.
– Чего?
– Подкинь меня, а я тебе раны обработаю. У меня есть пластырь и всякое такое. Я Бет Портер.
– Знаю. – Он забрался на мотоцикл. – Наслышан о тебе.
«Вот облом», – подумала Бет.
Это повторялось регулярно. Она уже привыкла, но слышать такое все равно было больно. Но Джоуи сдвинулся ближе к рулю.
– Залезай, – сказал он. Скрыв удивление, Бет поспешно залезла на мотоцикл и почувствовала между ног крепкое кожаное кресло. – Джоуи Коммонер, – представился парень.
– Привет, Джоуи.
Вжжж!
Этим вечером он вез ее на юг по шоссе, через мост над рекой Литл-Данкан. Свернув с магистрали, он развернулся и помчался к реке через район недостроенных каркасных домов. Наконец он остановился. Бет соскочила с мотоцикла. Джоуи заглушил мотор и покатил железного коня по набережной, спрятав его за бетонными опорами моста.
Здесь почти не было ветра. Бет слышала, как вдоль набережной стрекочут цикады.
Литл-Данкан бежала по каменистому руслу к морю. На юге, за полями, за вышками гидроэлектростанции, огни домов казались недостижимыми, будто там проходила граница цивилизованного мира. Севернее реки росли сорные травы и виднелись грязные парковки придорожных заведений. На востоке река Данкан врезалась в подножие горы Бьюкенен. На западе было кладбище.
Джоуи, как и большинство выпускников старшей школы южного Бьюкенена, знал, что, если проследовать вдоль Литл-Данкан за скалистый склон, сквозь заросли мокрицы, можно попасть на кладбище Бруксайд после закрытия.
Джоуи достал из пакета баллончик вишневой краски, смял пакет и выбросил его в освещенный луной речной поток.
Бет последовала за ним вдоль берега. Она достаточно хорошо знала Джоуи, чтобы понимать: болтовня окончена. Пришло время двигаться.
Джоуи был для нее вместилищем движений, он и думал-то в основном телом. Ей пришлось постараться, чтобы не отстать от него среди сорняков и камней, по пути к травянистой окраине кладбища. Джоуи двигался с лихорадочной торопливостью. Будь его движения мыслями, они, по мнению Бет, были бы необычными – стремительными, бессвязными, непредсказуемыми.
Может, они были бы снами. Даже Бет эта ночь начала казаться сном. Артефакт висел в небесах, как огромная молодая луна. В этот день он имел слегка желтоватый оттенок, как Луна в день осеннего равноденствия. Артефакт пугал Бет, как и всех, но в то же время внушал ей необъяснимый трепет. Вися у нее над головой, озаряя своим светом коротко подстриженную траву и надгробия, Артефакт олицетворял собой отторжение всего спокойного и безопасного. Люди проживали свои бестолковые жизни в своих дурацких домах, а эта новая луна прилетела для напоминания о том, что они живут на краю бездны. Она лихо закрутила привычную жизнь. Поэтому все ее ненавидели.
Джоуи оторвался от Бет. Он шел под сенью деревьев, поднимаясь к трем каменным мавзолеям, где самые знатные семейства Бьюкенена раньше хоронили своих усопших. Драгоценные тела не зарывали в землю, а укладывали в каменные саркофаги. Бет это казалось вдвойне жутким. Как-то раз жарким весенним вечером она сквозь тонкую щелочку заглянула в один из темных мавзолеев, постройку размером с гараж, на которой была выбита фамилия Йоргенсон. В мавзолее было холодно, как зимой. В лицо ей будто дохнул ледяной воздух.
«Должно быть, там всегда зима», – подумала она и отпрянула с дрожью, с инстинктивным трепетом.
Джоуи, не испытывавший никакого трепета, поднес баллончик с вишневой краской к стене и нажал на клапан.
Он работал быстро. Бет отошла подальше и наблюдала. Подобно машине, печатающей неподдающийся расшифровке код, он изрисовал восточную стену мавзолея невозможной смесью слов и символов. Символы были общеизвестными, но Джоуи как бы делал их своими собственными: свастики, черепа, звезды Давида, кресты, анхи, знаки мира. Бет не знала, что все это значит для него. Может, ничего. Акт чистого, бессмысленного вандализма. Шипение баллончика напоминало шелест листьев на ночном ветру.
Затем он перешел к надгробиям, помчавшись вдоль склона так быстро, что Бет пришлось перейти на бег, иначе она отстала бы. Джоуи перечеркивал имена и даты красными крестами, то и дело останавливаясь, чтобы нарисовать череп или знак вопроса. В свете Артефакта краска на холодных бледных плитах казалась темнее – коричневой или даже черной.
