Kitabı oku: «Икар», sayfa 2

Глава 4. Икар и четвертый апостол

Красно-коричневая бесформенная масса, стоило ему коснуться мягких, влажных ее боков, начинала дрожать, извиваться, изгибаться и даже, как казалось Гончару, стонать, но не сопротивляться, и ее податливое тело постепенно обретало форму; какой ей быть, он еще не знал, сейчас, в начале пути, рождалась только заготовка, объем, степень стройности и изящества. Мастеру требовалось время, чтобы решить, мысленно осязать и увидеть, где и как пойдет изгиб, каков будет радиус, задающий выпуклость, и сколько галтелей чудесным ожерельем украсят горлышко, нет-нет, конечно же, шею будущей вазы. Пальцы ремесленника слегка подрагивали, но тем не менее оставались сильными и требовательными, глина, вечная его любовь, превращалась тогда в безропотную наложницу и позволяла, позволяла, позволяла, а он не спрашивал и делал с ней все, что хотел.

Попади в раннем детстве ему в руки музыкальный инструмент, наверняка нынешний гончар стал бы великим музыкантом; длинные, тонкие и невероятно цепкие пальцы способны были с легкостью освоить любой струнный, и приструнить всякий клавишный инструмент. Но мальчику суждено было родиться в семье гончара, и судьба ждала его возле печи и за кругом, в окружении мешков, заполненных глиной. Однако внутренняя тяга к музыке и врожденный слух не оставляли мастера ни на секунду, за работой он постоянно мурлыкал под нос, иногда завывая оперной дивой или срываясь на визгливый фальцет субтильного юноши-идола, и тогда заготовка под неловким движением ломала стройный позвоночник, вмиг возвращаясь в бесформенное ничто.

Едва Гончар в это дождливое, неласковое утро принялся замешивать розовую глину, одновременно соображая, во что превратить хлюпающую под руками массу (заказов давненько не поступало), как дверь мастерской скрипнула и внутрь опасливо протиснулся молодой человек приятной, по мнению хозяина, внешности.

– Здравствуйте, – сказал он негромко. – Я Икар.

Гончар приветливо кивнул в ответ, старательно пытаясь припомнить этого заказчика, незнакомого ему на лицо.

– Ты что-то хотел? – наконец уступил мастер своей никудышней памяти после долгой паузы. Гость, с секунду помявшись у порога, ответил:

– Да, идем со мной к Солнцу.

Глаза у Гончара удивленно округлились. Несомненно, он был о себе высокого мнения, гончарный круг, говаривал хозяин мастерской в кругу старых дружков за кружкой темного пива, подобен Вселенной, ибо, когда раскручиваю его, запускаю ход Времени. Собутыльники хохотали и кричали на все заведение:

– Уж не возомнил ли ты себя Создателем?

На что раскрасневшийся от возмущения или спиртного гончар возражал:

– В некоторой степени, господа, ведь из подручной глины создаю проявленную форму мира.

Товарищи по столику переходили на откровенный гогот, да так, что вышибалы выводили компанию наружу, но при этом все были довольны.

– Там имеется жар для обжига, – профессиональным языком начал мастер, – и не понадобится печь, но вряд ли на Солнце найдется глина. Да и чаши, вазы, горшки и кувшины, все то, что делаю я, предназначается для хранения воды, которая уж точно на Солнце в дефиците.

Он, довольный собой, покрутил густые усы, поглядывая на посетителя – что, мол, скажешь.

Икар не растерялся:

– Рыбак тоже сетовал на ее отсутствие, но как знать, возможно, Солнце – это один огромный океан Света.

– Океан огня, но не воды, – коротко заметил Гончар, примериваясь, какое количество глины взять на круг.

Молодой человек не собирался сдаваться:

– Быть может, земной мастер, ваявший творения из глины, сподобится, обернувшись Солнечным Гончаром, на создание амфор, хранящих пылающую жидкость.

Гончар со все возрастающим изумлением уставился на гостя:

– То есть, удерживать плазму? Нет, Икар, Бог вылепил Человека из глины, чтобы Человек попробовал создать что-то из нее же. Если и есть на Солнце гончар, то Бог сотворил его из Света.

Икар лучезарно улыбнулся:

– А не думал ли ты, что мы все из света, только для земного существования облеплены глиной, и по прибытии на Солнце нужно просто снять ненужные одежды.

Гончар встал из-за круга и, подойдя к полке с утварью, взял в руки изящной формы кувшин:

– Как думаешь, Икар, потребуется ли посреди океана эта вещица для воды, когда кругом одна вода? Ты зовешь меня в Океан Света делать амфоры для Света, но кто из обитателей Солнца пожелает удерживать Солнце взаперти?

Гончар поставил кувшин на место, но снял стоящую по соседству миску и предложил Икару зачерпнуть ею воздух, чтобы потом как-нибудь вдохнуть из нее:

– Это бессмысленная ноша, обременение, оковы, возможно, прекрасные, но ненужные, как и ваяющий их Солнечный Гончар.

– Амфора – это аллегория, – Икар пошарил взглядом по полкам, хранящим многочисленные изделия мастера. – Там ты сможешь создавать любые, самые смелые и неожиданные формы, ведь в твоих руках будет не глина, а солнечная материя.

– Мой друг, – Гончар снова вернулся к своему рабочему месту, – Солнце мне представляется как пространство, не обремененное лишними формами, кроме единой сферы, излучающей Свет. Это место Свободы, а оно не требует улучшений, ибо совершенно. Свобода прекрасна сама по себе, в своей простоте и отказе от излишеств в искривлении или намеренном заполнении самое себя, как пространства. Небо радует глаз, когда оно исполнено исключительно синевой, всякое, даже не великое облако или намек на тучу, уже навевают тревогу и грусть или, как минимум, вызывают беспокойство.

Полагаю, в солнечных жилищах нет даже солнечной мебели, чтобы выставить на ней солнечные вазы.

Икар воспринял логику отказа мастера, но тем не менее имел в запасе еще аргументы:

– Бог создал мир чистым, ибо безупречно чист сам, но дал Человеку свободу заполнять его собственными творениями.

– За сим я здесь, – резко ответил Гончар и принялся разминать слегка подсохшую за время полемики глину.

– Но почему ты не хочешь перенести эту парадигму на Солнце, – отчаянно воскликнул Икар, – и заполнить солнечный мир своими произведениями?

Мастер, не прерывая размягчения материала, с улыбкой обратился к упорствующему путешественнику в никуда:

– Возможно, именно из-за таких идей и появляются пятна на Солнце. Не станет ли Солнце хуже греть и меньше светить, когда солнечные гончары начнут захламлять его своими горшками?

Икар покачал головой:

– Но ведь и твои чаши люди могут наполнять ядом, ответственен ли творец за судьбу своего творения? Кузнец одинаково добротно подковывает и крестьянскую кобылу, и боевого коня.

– На то Бог и поделил воду на Живую и Мертвую, – усмехнулся Гончар, – чтобы наливающий ту или другую брал на себя ответственность, а куда наливать, я обеспечу. И не забывай, мой юный друг, как я ограничен в творчестве, сколь ни искусны мои пальцы, но если заготовка не вертится, да и когда круг исправен, я «зажат» в творчестве несколькими движениями и могу создавать только фигуры вращения, ровно так же я ограничен и в возможности отслеживать использование «чад» моих, ну прямо как родитель, сказавший все, что хотел, и выпустивший «птенца из гнезда».

Икар немного помолчал, переваривая услышанное, а затем предположил:

– Быть может, степеней творчества на Солнце больше и иначе осознаются последствия трудов своих?

– Да знаешь ли ты, мальчишка, – неожиданно взорвался мастер, с силой шваркнув розовый ком на гончарный круг, – как усмиряется огонь такой силы, что есть на Солнце? Нет? А тебе стоило бы поинтересоваться, ибо крылья, коими собираешься воспользоваться для своего романтического путешествия, должны уметь выдерживать испепеляющий жар.

– И как же усмиряют Солнце? – как можно спокойнее произнес Икар, приглушая таким образом пыл Гончара.

– Плазму удерживают магнитным полем, – нравоучительным тоном ответил мастер, – это известно каждому земному гончару.

Икар, выслушав, сложил руки на груди и парировал:

– Речь, в общем-то, не обо мне, если решишь отправиться со мной, вопрос крыльев я решу.

Гончар тяжело вздохнул:

– И хотел бы я поверить тебе, но не верится, слишком долго работаю я с глиной, самым земным материалом. Через руки, чувствующие ее тепло и холод, влажность и сухость, пластичность и зернистость, связан я с планетой, крепко-накрепко. Слова твои не будоражат воображение человека, ограниченного сознанием цилиндрических форм. Нет для тебя более ненадежного спутника, чем я, смотрящий вечно под ноги в поисках идеальной глины.

Икар понимающе покачал головой:

– В память о нашей встрече прими от меня зерно и рыбу.

Молодой человек положил на гончарный круг свои дары.

– И как мне читать эти символы? – тихо проговорил догадливый Гончар, человек, проживший жизнь и напитавшийся от нее мудрости.

Икар улыбнулся:

– Ты решил, что я бросил красивую приманку про Солнце, это зернышко, и не проглотил ее вместе с крючком, а я, на самом деле, давал тебе Зерно Истины, но в страхе неверия ты не испробовал его.

Гончар, вытерев тряпицей пальцы от высыхающей глины, взял зерно и спросил:

– А рыба?

Но мастерская уже погрузилась в тишину.

Глава 5. Икар и пятый апостол

Молодая женщина одним точным движением вынула заколку, прятавшуюся под шелковыми лепестками ярко-красной розы, и густые черные волосы рассыпались по обнаженным плечам. Полупрозрачная ширма, скрывавшая до времени от заинтересованного взора Художника привлекательные формы выбранной им натурщицы, скрипнула, и дева, к слову сказать, не самый дешевый вариант, нисколько не смущаясь собственной наготы, «выплыла» на середину мастерской. Удовлетворенный выбором, служитель Форнарины жестом, не лишенным изящества, указал на кривоногую кушетку возле окна, и небесная грация, бросив многозначительный взгляд на мужчину, медленно улеглась на нее, запрокинув руки за голову, в свободной позе властелины и соблазнительницы.

Художник открыл было рот подсказать натурщице более выгодное положение тела относительно освещения, но медный колокольчик, висящий на двери мастерской, весело звякнул, и в тон ему голос вошедшего произнес:

– Здравствуйте, я – Икар.

– Да будь ты сам Аид, в дыму и молниях, окруженный свитой из чертей и грешников, – выругался Художник, – ты не вовремя.

– А мне нравятся зрители, – проворковала с кушетки обнаженная нимфа, с интересом разглядывая незнакомца.

– Твое дело – неподвижное тело, это же относится и ко рту, – рявкнул Художник на покрасневшую модель и повернулся к Икару. – Чего надо, говори скорее.

– Пришел позвать тебя с собой, на Солнце, – лучезарно улыбнулся Икар, с трудом сдерживаясь, чтобы не взглянуть на деву.

Художник лукаво посмотрел на странного посетителя:

– Что ты видишь, глядя на нее? – он кивнул в сторону натурщицы, застывшей в оговоренной позе. Солнечный свет, с трудом пробивавшийся сквозь запыленное окно (Художник намеренно не протирал стекла, полагая, что таким образом выходило наиболее мягкое освещение мастерской), озарял изумительные изгибы молодого женского тела, ничего не утаивая от восхищенного взора.

– Вазу, – не задумываясь, выпалил разрумянившийся Икар.

– Господи, ну почему такая пошлость? – простонал Художник.

– Я недавно был в гончарной, – смутился юноша. – Возможно, поэтому.

Художник шумно выдохнул:

– Ты видишь только форму, а я – суть, но не в отрыве от оболочки. Скажи, Икар, на Солнце существует ли вообще форма? И еще, пока думаешь, мне, для творчества нужны краски и кисти, а там один чистый белый цвет. Для чего мне туда, коли нет палитры?

– Белый – цвет невинности, – раздалось заигрывающе с кушетки, на что Художник, усмехнувшись, заметил:

– Ты бы прикрылась пока.

– Нечем, – парировала натурщица. – И потом, сам велел не шевелиться.

– Друзья, не ссорьтесь, – взмолился Икар. – Попробуешь поработать с белым.

Художник покачал головой, глядя на гостя, как смотрит отец на неразумное дитя:

– Знаешь, в чем заключается мое творчество? Я воспроизвожу на холсте прежде всего отражение света от предметов мира в собственном сознании. На Солнце свету отражаться не от чего, ибо Солнце – это мир Света, взяв мена с собой, ты просто уничтожишь меня.

Икар сложил ладони в молитвенном жесте:

– Белый цвет – ахроматический, синтез всех цветов, идеальный среди идеальных. Неужели нет желания раскрыть его?

– Неужели нет желания раскрыть меня? – возмутилась, передразнивая Икара, позабытая на кушетке натурщица. – Ты платишь не только за мою неподвижность, но и за время. Я не собираюсь работать скалой бесконечно, через час я встану и уйду.

Художник гневно сверкнул глазами на деву и обратился к Икару:

– Видишь, ты задерживаешь меня, я даже не начал делать наброски, а половина оплаченного времени уже прошла.

– На Солнце времени нет, – улыбнулся Икар, разглядывая акварельный пейзаж с изумрудной рекой, нависшими над ней пышными шапками ив и девушкой, грациозно выходящей на берег после купания с очень узнаваемой фигурой.

– Одна из моих первых, – с гордостью подсказал Художник, заметив, куда смотрит гость.

– Да, – отозвалась нимфа с кушетки, – и моя тоже, помню, я страшно волновалась тогда.

Художник постарался не заметить последней реплики:

– Живописец смотрит на вещь, но видит суть и именно ее переносит на холст.

– Ты уже говорил, – вставил Икар, но мастер, казалось, не расслышал и продолжил: – Суть Солнца – Свет, находясь там, внутри самой сути, я, как медиатр, соединяющее звено, потеряю смысл своего творчества, а значит, и бытия.

Он подошел к акварели и промурлыкал под нос:

– Вот здесь надобно поправить. – После чего продолжил изливать душу: – Так же, как белый цвет растворил в себе все цвета, так и Солнце расплавит солнечного художника, сделает бессмысленной попытку нанести белый на белое, цвет на холст, что уже белый сам по себе.

Художник, не отрывая взгляда от картины, вытянул вверх большой палец, «прицеливаясь» к чему-то на картине, а затем перевел палец на натурщицу:

– Ты предлагаешь мне войти в рай и рассказывать тамошним обитателям, как прекрасно пребывать в… Раю. Да, ноги тебе я несколько укоротил.

Икар тоже сплющил большой и указательный пальцы и в образовавшуюся щель посмотрел на купальщицу, после чего перевел прицел на кушетку. Дева, по всей видимости, оскорбленная таким беззастенчивым разглядыванием, нет, не ее ног, а всего лишь пропорций, показала Икару язык. Юноша не смутился, но бросил это пустое занятие и обратился к Художнику:

– Рожденным в Раю неведом Ад. Не так ли произошло с Адамом, а окажись подле него не Змий, но Солнечный Художник, возможно, прародитель Человеков не стал бы грызть запретное яблоко.

Повелитель красок горько усмехнулся:

– Думаю, Адаму было бы наплевать на зануду Художника, с его моделями и сутью, этим, кстати, занимался тогда Сам Бог, когда рядом оказалась Ева. Ты сам, – Художник подмигнул Икару, – беседуя со мной, нет-нет да и бросишь вожделенный взгляд на кушетку.

– Здесь, на Земле, – парировал юноша, – сложно удержаться, поэтому и зову на Солнце.

– А ее возьмем с собой? – хохотнул Художник. – Вместе с кушеткой, она вон, уже готова к полету; без одежды, не вспотеет на солнышке.

На шутку Икар среагировал неожиданно серьезно:

– Я приглашаю тебя, Мастера, а она – даже не инструмент.

– Грубиян! – фыркнула дева и снова замерла, отрабатывая обещанное вознаграждение.

– Кто же, по-твоему? – с интересом спросил Художник, перебрасывая взгляд с Икара на натурщицу и обратно.

– Она – степень твоего неверия в себя и в Бога, – Икар развел руками. – Удивлен?

– Как это? – изумился Художник.

– А ты думал, я просто голая, неподвижная девка? – язвительно вставила натурщица и послала воздушный поцелуй Икару. – Спасибо, красавчик.

Икар картинно поклонился деве:

– Вера в Бога подтверждает твое мастерство во всем, не обязательно именно в живописи. Вера в себя не требует подсказок в виде формы и цвета, можно не утруждать себя походами на пленэр или покупкой прекрасных натурщиц, весь мир и так внутри тебя.

– Полегче, красавчик, – возмутилась модель и даже привстала на кушетке, – с такими речами я останусь без работы.

– Заработаешь по-другому, – огрызнулся Художник, – с твоими-то формами.

– Я зову тебя на Солнце, – продолжил Икар, поскорее пытаясь успокоить зарождающуюся перепалку, – где обе Веры есть принцип существования в Свете, иначе пребывания там не получится.

– Вера убережет от испепеления мое тело? – усмехнулся Художник, сделавший жест, вернувший натурщицу в прежнее положение.

– Вера переведет твое сознание в состояние соответствия вибрациям света. – Икар подошел к окну и провел ладонью по стеклу. Через образовавшееся пятно солнечные лучи яркой полосой пролились на плечо натурщицы.

– Видишь родимое пятно? – Икар коснулся пальцем небольшого коричневого кружочка на коже.

– Теперь вижу, – ответил, не понимая в чем дело, Художник.

Икар вернулся к акварели.

– Здесь его нет.

– Ну и что? – Художник потянулся к краскам, макнул кисть в нужную и выверенным движением поставил точку на плечо купальщицы. – Я художник, а не фотограф.

– Ты сам сказал, что зришь суть через форму, – Икар улыбнулся. – Свет позволяет тебе видеть больше форм.

Художник задумался, он молча поглядывал на натурщицу, сравнивая ее с акварельной купальщицей, кряхтел, снова «стрелял» оттопыренным пальцем, проверяя выдержанные пропорции. Наконец, наигравшись, он спросил:

– Странно, что упор на Веру ты сделал в разговоре с художником, а не, например, священником?

Икар словно ожидал этого вопроса:

– Возможно потому, что священник, пусть и на словах, представляет себе Путь Веры, а художник, реши он отправиться на Солнце, попробует преобразить ее (Веру).

– Ты настоящий фантазер, Икар. – Художник устало присел на кушетку, осторожно отодвинув тонкую лодыжку натурщицы. – Я изображаю суть формы, а ты хочешь, чтобы я сотворил картину сути самой сути, нечто бесформенное изначально. Это утопия, хоть и чертовски заманчивая. Я не могу дать тебе согласие, слишком прекрасны и притягательны для меня земные формы, – он указал на обнаженную натуру, – для земного сознания, чтобы променять их на эфемерное нечто. Я просто не готов к этой жертве.

– Трус, – хлесткой пощечиной прозвучал женский голос, натурщица поднялась с кушетки, гордо перенесла свое тело через мастерскую мимо Икара и скрылась за ширмой, откуда донеслось: – Мое время закончилось, рассчитайся со мной.

Когда дверь мастерской захлопнулась за девой, Икар, вздохнув, сообщил Художнику, что и ему пора, после чего протянул зерно и рыбу:

– На память.

– Я не любитель натюрмортов, – грустно произнес Художник. – Да и еда никогда не удавалась мне.

– Куда бы ни оказалось брошенным зернышко, оно всегда стремится к Свету, – Икар сунул в ладонь собеседника свой дар, – а рыбе проще плыть по течению. – Он положил поверх зерна блестящую тушку: – Может, еще не поздно решить, где ты, а где я в этой композиции.

Икар развернулся и направился к двери.

– Где найти тебя? – крикнул вдогонку Художник. – Если что.

– На пути к Солнцу, – прозвучал ответ.