Kitabı oku: «Когда погаснут звезды», sayfa 6
Без суеты, неприемлемой в столь ответственный и торжественный момент, с чувством пребывания одновременно в теле Отца и Сына, я раскрыл книгу. Страница была чиста, как и длинное гусиное перо, лежащее на ней, если бы не капля гранатового цвета на кончике, сразу и не приметишь. Я взял перо и сделал запись в несколько строк, не глядя, не думая, не вспоминая и не придумывая, и, только поставив точку, посмел опустить глаза на сотворенное. Слова были выведены тем самым, витиеватым и размашистым стилем, что и все записи в книге.
Поразительно, но сей примечательный факт нисколько меня не удивил. Книга захлопнулась, из-за полога, заменявшего входную дверь в шатер, потянуло свежим ветром и голосами затихающего праздника. Я, ощущая себя обновленным и наполненным чем-то особенным, подумал: «Прекрасный аттракцион», – и вышел вон.
– Папа, – восторженно закричала маленькая светловолосая девочка, давно тянувшая отца от ларька с жареными каштанами к одинокому красно-желтому шатру, – смотри, Ангел.
– Дядя – шутник, – проворчал недовольно мужчина, – он просто нацепил крылья.
P. S. Если кому-то интересно, что написал я в книге, не поленитесь, зайдите в шатер и прочтите.
У Райских Врат
Открой врата всего лишь раз,
И я войду в одежде яркой.
Врата мои – стесненный лаз.
Не путай с Триумфальной аркой.
Тогда раскрой врата на миг.
Чтобы вползти, сдеру я кожу.
Врата мои не створок сдвиг,
А истины святое ложе.
Но коли я в грехе погряз
И нет мне места в кущах Рая,
Куда идти на этот раз?
Твоей стези я сам не знаю.
У райских врат было пусто, два Ангела-привратника, в чьи высочайшие обязанности входило распахивание изящных, полупрозрачных створок перед достойными, откровенно и довольно давно, даже по меркам этого высокого тонкоматериального слоя, скучали.
Оба имели идеальную модельную внешность, пронзительно синие глаза, длинные выбеленные волосы, ниспадающие на внушительных размеров крылья, канонически расправленные специальными силовыми упражнениями и особыми молитвами, а также благочинные, почти умильные физиономии. Далеко внизу, на тяжелых слоях, души выстраивались в очередь перед вратами Ада, там царило возбужденное напряжение, перешептывание ждущих своей участи, слезы, спазмы страха и волнительная дрожь, в общем, нормальная человеческая «жизнь», поднятая из плотных планов в тонкий мир претендентами-посетителями.
Пара падших ангельских Антиподов, давным-давно со скрипом отворивших тяжелые, чугунные створки адских ворот, более их не закрывали и трудились во всю. Грешников было так много, что бедные привратники Антимира валились с ног, обыскивая, ощупывая, облизывая и покусывая прущих на них плотной толпой душ тех, кто закончил земной путь и теперь искал пристанища здесь, в загробном мире.
Где-то посредине между Раем и Адом располагался Перекресток, среднего уровня вибраций слой, в серых, спокойных тонах, и приглушенным музыкальным сопровождением, а также с возможностью посещения, хоть и кратковременного, родственниками прибывшего.
Хранители поднимали тонкое естество (душу) новопреставленного именно сюда, на развилку двух дорог, одна вверх – другая вниз.
К величайшему изумлению привратников Рая все без исключения выбирали черный тоннель, низвергающий в Ад, что было поразительно, ведь никаких препон для вознесения в Рай, где ждал Отец, не существовало. Разговоры о кармическом грузе, якобы гирями на ногах утягивающем в черные воды Ахерона, являлись неистиной. Да, наработанное за воплощение отягощало, но, взвалив на плечи ношу сию, можно и должно, подниматься к вратам Рая. Одна душа продемонстрировала это человекам прямо там, на Земле. Всяк воплощенный после Иисуса, зная о кресте и Голгофе, напрочь выбрасывал это знание на Перекрестке. Рай, наичудеснейшее место, обитель Отца, наполненная дыханием Его и светом, пустовал, несмотря на отчаянные подсказки Творца детям своим и откровенную шпаргалку в виде Христа.
Ангел, тот, что отвечал за левую створку врат, некоторое время поглядывал на Перекресток, не появится ли кто, но ни родственников-ожидающих, ни поднимающегося Хранителя не наблюдалось, и он обратился к напарнику:
– Тоска.
Задремавший было Правый встрепенулся:
– Что тоска?
Стоя рядом эоны лет, Ангелы знали всю подноготную друг друга, до трехсотого колена (дальнейшее копание становилось противным), покончив с родственниками и пересказав все известные анекдоты, они стали придумывать их (увы, выходило несмешно), а безысходность положения заставила даже предаться сплетням, что было совсем недостойно их ангельских чинов, которые (сплетни), в свою очередь, довольно быстро закончились по причине благого поведения окружающих, ну а адские чертоги, полные подобного добра, плохо просматривались и прослушивались сверху.
– Ну хоть бы одна душенька заглянула, – заныл Левый, – у нас же хорошо.
Правый был старше и опытнее напарника, прежде чем занять пост привратника, он помыкался в рядах Воинства Света, работал клерком у Иерарха кармического Совета и, наконец, был удостоен чести выполнять роль Ангела Хранителя одного из апостолов, по этическим соображением его земного имени он не называл. Левый же поступил по обмену из другой галактики, отчего многих тонкостей человеческой души не понимал.
– Им стыдно, – коротко ответил Правый, вспомнив, как «поднимал» своего апостола.
– Не понял, – брови у Левого привратника неприлично вылезли на гладкий, как у младенца, лоб.
– Душе человеческой стыдно, – со знанием дела продолжил Правый, – за содеянное. Она боится предстать пред Очами Его, посему выбирает мучения в Аду.
Левый поразился такой логике, эмоциональное тело обитателей земли было недоступно существам его мира, и поступки здешних душ казались странными, по крайней мере, на первый взгляд. Он скептически покачал головой, намереваясь высказаться по поводу столь повышенной чувствительности к сотворчеству, да еще и направляемому свободным выбором (дай мне волю, я сам бы не стоял, как вкопанный с дурацкой улыбочкой, в ожидании непонятно кого и неизвестно, когда, а развалился бы на шелковистой райской травке, если кто и подойдет, так постучит), как вдруг, краем глаза, заметил некоторое движение на слое Перекрестка.
– Похоже, новенький, – радостно сообщил он напарнику.
Правому, а он с удовольствием бы размял спину, но, нельзя, пришлось просто опустить глаза вниз. На Перекресток выплыл хранитель, держа за руку древнюю старушку, из встречающих было только едва заметное, слабо светящееся облачко того существа, что жило у бабки в качестве собачки. Белесое пятнышко радостно подскочило к вошедшей и устроилось между ног. Женщина недоуменно озиралась вокруг, а ее Хранитель, протянув руку вверх, получил из сферы сияния кармического Совета прозрачный сверток. Обняв за плечи бабулю, он передал ей документ и почтительно отдалился, с замиранием сердца ожидая ее выбора. Белоснежный тоннель взмывал вверх, прямо к ногам привратников, черная труба падала вниз, упираясь в конец стонущей, многочисленной очереди.
– Ну, – нетерпеливо заерзал Левый.
Его компаньон оценивающе разглядывал ауру гостьи, судя по выражению лица Ангела, сканирование шло успешно. Наконец, изучив все, что хотел, Правый авторитетно заявил:
– Монашка, Христова невеста, сердце остановилось само, ночью, весьма безболезненный переход.
– Монашка, – Левый оживленно заморгал, – так кому, как не ей, положившей жизнь свою на алтарь служения Господу, не явиться к Нему с высоко поднятой головой? Отчего раздумывает она, все больше обращая взор свой на черный вход, на схождение, когда глаза ее привыкли смотреть вверх, на образа, в Небеса?
Не меняя положения головы, Правый оторвал взгляд от Перекрестка и переместил его влево:
– Нет на ней греха тяжкого, и вошла бы спокойно, но за молитвами неустанными пряталась она, как и за стенами монастырскими, не от людей, но от себя, а стало быть, от Бога. Страшен не сам грех, но помысел о нем.
При этих словах Ангела слегка передернуло и роскошные перья на крылах задрожали мелкой рябью.
– Грех, как деяние, – продолжил он, – исправим и обнуляем, помысел же остается жить и множиться, незрима ткань его, но прочны и цепки крючки, из коих сплетена она.
– Неужто не решится? – расстроился Левый, скорчив гримасу обиженного дитяти.
– Державши себя взаперти, убоится оказаться в Эдемском Саду также, за стеной. Душа, только вырвавшаяся из острога, всюду видит плен. Вот посмотришь, она выберет Ад не из желания согрешить, но, попутав двери, приняв мираж за явь, а отражение за первооснову.
– Ты уверен? – Левый, забывшись, хлопнул себя по бокам крылами, что противоречило и ангельской этике, и уставу привратника.
Правый улыбнулся уголками губ, стажер быстро напитывался эмоциональными эманациями земного плана.
– Более всего сейчас она хочет к Богу, – Ангел чеканил каждое слово, – но пойдет к Его отражению.
Левый искренне недоумевал:
– Почему же?
– Она всю жизнь служила отражению, ничего другого ей неведомо, – закончил объяснения Правый и взглядом указал вниз.
Левый взглянул на Перекресток и успел заметить исчезающую в темном отверстии монашку, ее Хранитель, обреченно уронил голову на грудь, сложил крылья и, вздохнув, последовал за ней.
– Тоска, – снова повторил привратник и, изобразив на кукольном лице улыбку, замер, как того и предписывал устав. Его мудрый напарник также вернул глаза в положение «как положено» и невозмутимо заметил:
– Такая работа.
Из-за стен райского сада доносилось мелодичное птичье щебетание, успокаивающее журчание фонтана живой воды и редкие крики животных, приблизившихся слишком близко к вратам и изумляющимся пустоте, царящей вне Рая. Место, которое Создатель представлял Себе как общий мир, превратилось в оазис, никому не интересный, не зовущий и, скорее, пугающий, чем притягивающий. Творец, отпустивший Адама, читай, даровавший человеку свободу выбора, теперь никак не мог заполучить его обратно.
«Поразительный эффект», – рассуждал Бог, хотя, может, мысль Его формулировалась иначе, автору сие не ведомо. Едва стражи ворот погрузились в полусонное состояние ожидания невозможного, как на Перекрестке произошло обнадеживающее движение. Очередной Хранитель вывалил, иначе и не скажешь, отдельные части физического тела.
Правый, наметанным глазом, сразу же определил:
– Служивый, не иначе.
Из встречающих была одна единственная душа, опять же, по заверениям Правого, прабабка почившего, не дожившая на земле до его рождения, пришла теперь взглянуть на внучка.
Левый приободрился:
– Солдат, чем не достойнейший соискатель. Он защищал или нападал?
Правый пробежался по ауре убиенного:
– Вообще-то, умерщвлен он, а точнее, бренное тело его, посредством фарфорового ядра. В тот момент, когда несчастный, покинул пост и отлучился справить физическую нужду, противник бухнул из мортиры просто так, может, пристреляться или от безделия, вот и вся недолга. А так, солдат принадлежал к гарнизону защитников города и уж совершенно точно военных действий лично не начинал.
Левый удовлетворенно щелкнул пальцами:
– Значит, может он подняться и как герой войти и броситься в объятия к Отцу. Чего ему стесняться, ведь жизнь свою он обменял на жизнь других?
Правый скептически поглядел сначала на перевозбудившегося напарника, затем на прибывшую «массу»:
– Все так, но он, как и собратья его, человеческие души, и до, и после, как ты успел заметить, отправится не к нам.
– А в чем причина такого неразумного упорства землян? – заинтересованно спросил Левый, не отрывая взора от скачущей в образе белесого облачка прабабки вокруг лежащих отдельно друг от друга ног и рук внучка.
Привратник, отвечающий за правую створку врат, почмокал губами:
– Он (душа) выбрал смерть на ратном поле сам, чтоб усмирить живущий в сердце гнев. Взгляни на цвет контракта, он алый, стало быть, метод перехода намечен через кровопролитие.
– Зачем же выбирать такой конец? – Левый не переставал удивляться историям человеческих душ.
– Иных путей избавиться от гнетущего ее недуга эта душа не придумала, – Правый задрал глаза наверх. – Отец Небесный милостив к нему, раз не позволил замараться чужой кровью и ждет солдата в Свои объятия, но тот предпочтет Ад.
Левый, злостно нарушив устав, подпрыгнул на месте:
– Ну почему, когда наградой ему Рай?
– Рука не намахалась сталью, глаза не зрели смерть врага, – нараспев ответил Правый.
Левый, немного успокоившись, принял подобающую позу:
– Думаешь, он все еще во гневе?
Правый отыскал среди фрагментов голову бедняги:
– Я вижу в ауре его чернеющую нить, она-то и заставит душу погибшего выбрать «низ», в качестве продолжения опасной задачи. Гнев, еще тлеющий в нем, подсунет вместо подвига вознесения подвиг схождения, к которому в истинном, Христовом смысле, душа не готова. Этот солдат не поднимет знамя в стане товарищей, но ринется на полчища врагов в одиночку.
Левый не понял:
– Душа его смела настолько?
Правый усмехнулся:
– Скорей, глупа, раз позволяет гневу собою управлять, все на руку Хозяину Ахерона.
Ангелы посмотрели вниз, на Перекресток. Хранитель деловито сгреб останки солдата, аккуратно уложил их на свои крылья и исчез в чернеющем проходе.
– Мда, – буркнул Правый, что, по всей видимости, означало «покойся с миром», а Левый, вытянувшись во фрунт, констатировал:
– Тоска.
– Между прочим, – поправил его напарник, расправляя крылья по уставу, – тоска это грех.
– Это здесь, – парировал Левый, – в наших краях ее нет вовсе.
– Есть дополнительный шанс быть безгрешным, – съязвил Правый, изобразив на лице ангельскую улыбку.
Напарник хотел было ответить тем же, но на Перекрестке снова зашевелилась материя, Хранитель держал на руках младенца, новорожденное существо если и видело белый свет, то всего несколько мгновений. Еле светящаяся, но вполне осязаемая нить пуповины уходила вниз, к Земле, туда, где билась в истерике безутешная мать.
– Тяжелый момент, – вздохнул Правый.
– Как же так? – глаза стажера наполнились слезами (он успешно нарабатывал тонко-эмоциональное тело).
– Спешка, торопливость, пренебрежение днем сущим, наплевательское безразличие к энергии времени в прошлой жизни приводит душу в последующем воплощении к подобному результату, – медленно проговорил Правый, изучая ауру малыша.
Белоснежные щеки Левого покрыл румянец праведного возмущения:
– Но душа приняла на себя все тяготы и муки схождения в плотные слои, страх и боль тонких порядков, не сравнимые со своими физическими двойниками, стойко перенесла она. Этот маленький герой может войти в Рай и просить у Отца нового контракта из первых рук.
На эти слова напарника Правый согласно покивал головой:
– Да, мы пропустим его, но он отправится вниз, сомнений нет.
Ангел еще раз обследовал ауру младенца:
– Он не перестал торопиться, а для торопыжки легче (быстрее) спускаться, нежели подниматься. Антимир подсовывает таким душам на распутье «куклу», вроде мысли, что там, наверху, нужно вставать в очередь на воплощение, а у нас, внизу, – за развлечением.
– Не могу поверить, – прошептал Левый, усиленно качая головой, словно боясь, что сама мысль о такой подмене может зацепиться за его сознание.
Правый покинул свое место (серьезное нарушение) и обнял Левого:
– Мертворожденное дитя чисто, Совет дарует ему выбор «первой записи», такая душа, как правило, молода сама по себе (количество воплощений невелико) и не привычна к преодолению, она выберет более доступный Ад.
Он дружески похлопал по плечу напарника и отлетел на место у правой створки. Окончательно расстроенный Левый, уже зная исход, дождался, когда слезы высохнут сами, и посмотрел вниз, на Перекрестке было пусто, малыш сделал свой выбор.
– Тоска, – вновь прозвучало у райских ворот.
– По-другому и быть не может, – устало произнес Правый.
– Загадки человеческой натуры, – осклабился Левый, – в Рай ни в какую, исключительно вниз, к мукам и страданиям.
– Тому имеется резон, – Правый задумчиво потрогал подбородок. – Человеческим существам свойственна раздвоенность сознания, это их природа. Не приди в голову Создателя взбалмошная идея вытащить из Адама ребро в качестве исходного материала для «рождения» его подруги, раздвоив тем самым сознание первочеловека изначально.
– Точно, – встрепенулся Левый, – наша Ева из той же глины, что и наш Адам, и все в порядке.
– Вот и я говорю, – продолжил Правый, – отсюда все беды на Земле. Помню, был у меня подопечный…
– Ты уже рассказывал, – поторопился напомнить компаньону Левый, слышанную не раз и порядком надоевшую историю.
Правый недовольно выдавил из глазниц свои ангельские очи:
– Ты о ком?
Левый развел руки и с ухмылкой произнес:
– О Тутанхамоне, чьи сны были полны Иерархами, толкующими египетскому царьку истины небесные, а дни проходили в забвении среди блеска злата, женских ласк и вполне человеческих слабостей.
– Нет, – улыбнулся Правый, – я о священнике, который взялся коллекционировать противоречия мира, и преуспел в этом настолько, что договорился до полностью захватившей его сознание гиперболы: если не желаешь нарушать заповеди Господни, не читай их вовсе.
– Интересная концепция, – отметил Левый. – Что-то вроде, незнание закона не приведет к его нарушению.
– Ага, – кивнул Правый. – Не ведая, что убивать нехорошо, убивать не станешь.
– Да он оригинал, – захохотал вполне по человечески Левый, – твой священник.
– Псих, – коротко констатировал Правый, – на Перекрестке он сказал мне, что видит Рай, но желает проверить свою теорию отрицания очевидного и отправился в Ад.
– Действительно, псих, – согласился Левый, а напарник, вздрогнув от воспоминаний, добавил:
– Там, со своей теорией забрался так глубоко, что заморочил голову Самому Хозяину, а мне забрызгал крылья, пришлось отмывать в фонтане, адская боль.
– А где он сейчас? – полюбопытствовал привратник-стажер, на всякий случай инспектируя белизну перьев у себя на крылах.
– Под началом Гавриила, – спокойно ответил Правый, – по-моему, в должности капрала.
– Собачья служба, – хмыкнул Левый, но напарник промолчал, задумчиво вглядываясь в бесконечность.
Тишина вновь безраздельно завладела утраченными позициями возле райских ворот, пусть движение на Перекрестке не прекращалось, но у привратников пропало желание обсуждать прибывающих, которые с завидным упорством стучались в одну и ту же дверь.
– Знаешь, – вдруг прервал молчание Правый, – Рай будет пустовать до тех пор, пока туда не вернется Адам, простив Отцу обиду в виде свободы выбора, к которому был не готов и который, по сути, оказался оружием в неумелых руках, разящим своего владельца.
– Неужели это заставляет душу отказаться от подъема в гору? – Левый внимательно посмотрел на вновь прибывшего к Перекрестку.
– Бесконечный поиск легких путей на земном плане, выбор выгоды и отказ от жертвы, что диктуется физическим телом, которое стало прежде всего храмом эго, а не души, – холодно произнес Правый и указал взглядом на слой Перекрестка. – Прибывший широким шагом направился к черной дыре.
– Иисус – путь жертвы, человек – путь жатвы.
Левый молчал, а его напарник, вздохнув, закончил мысль:
– Что делал человек, когда Христос поднимал крест на Голгофу? Бросал в него камни и насмехался над истиной.
Левый, ангельская суть иного мира, всхлипнул, как это делает обычный земной ребенок.
– Что я должен вынести из этой командировки, Учитель? – обратился он к напарнику после паузы.
Правый, растянувшись в лучезарной улыбке, не назидательно, а с великой любовью, произнес:
– Брат, Иисус, Сын Божий, показал, чем отличается Бог от Человека. Стать Сыном Бога – пройти дорогой Христа, если воплощения не хватило, чтобы преобразоваться Иисусом, с Перекрестка не будет виден Рай, только Ад , то есть следующая жизнь в плотном теле.
У райских врат два Ангела-привратника, грубо нарушив устав, обнялись в полной тишине.
Дай мне, где стать…
Сияние и чистота небес обеспечиваются грязью и зловонием на Земле.
Произнося свое знаменитое утверждение, Архимед вряд ли собирался всерьез покушаться на устойчивое с точки зрения взаимодействия космических тел положение Земли, но совершенно определенно, что поиск точки опоры великим посвященным не случаен.
Бог, человек и планета, как располагаются эти три фигуры на сакральной «шахматной доске» мироздания? Не этот ли вопрос мучил ученого сиракузца во дни его жизни и, возможно, в последние мгновения перед смертью?
– Бог на небе, человек на Земле, – усмехнется искушенный читатель .– Вот и вся схема.
Именно так видит себя совокупный человек, но Архимед…
Линейная схема взаимодействия или расположения, если угодно, обсуждаемых категорий диктуется многими факторами, один из которых, он же главенствующий, линейность времени, создающая линейность восприятия человеком его взаимосвязи со Вселенной, словно наблюдателя из лодки, несомой течением реки мимо бесконечных берегов бытия.
Архимед как посвященный знал, что можно махать рукой самому себе, сидящему в лодке, если в этот момент находиться в точке опоры, привязанной к берегу. Поищем ее вместе с ним.
– Эй, Архимед, дружище (конечно не тот великий сиракузец, а поселившийся в сознании автора образ, хотя, надеюсь, что Дух того самого поможет отражению этого), что думаешь?
– Земля, – остров в космическом океане. Человек, как неразумный (или искренний) туземец (да не обидятся на меня за такое сравнение прекрасные аборигены, знающие о своем доме все и любящие его), швыряет с его берегов в прибрежные воды продукты жизнедеятельности (в метафизическом смысле – помыслы), но прибой возвращает грязь обратно, в прибрежную полосу. Космос не воспринимает низкие вибрации, своеобразным щитом здесь, на Земле, выступает озоновый слой, отражающий негативные (ниже определенного уровня вибрации) мыслеформы. Грозовые тучи, как губки, собирают эти флюиды, и дождевой водой напитывают ими поверхность планеты.
Остров, получающий с пеной прибоя мусор, через некоторое время, наевшись отравы досыта, сначала избавляется от флоры и фауны, затем от людей и в конечном итоге умирает сам.
– Постой, постой, рисуешь ты картину чрезмерно мрачную, даже жуткую.
– Словно инъекцию яда под кожный покров организма Геи, вкалываешь ты, потомок Адама, сильнейший коктейль из пороков различной концентрации и количеств.
«Да, возможна ли столь чувствительная связь», – думаю я с сомнением, а собеседник Архимед уже основательно укутавшись одеждами обличителя продолжает:
– Не напоминаешь ли ты, селовек, сам себе паразита, переносящего на теле своем, читай, в собственном сознании, возбудителей болезней для той, что дает тебе жизнь?
Я вздыхаю, а мой выдуманный математик добивает с истинным наслаждением:
– Проклинающий все и вся, сквернословящий повсюду, не менее портит подземные гуморы, нежели оскверняющий водоемы и ручьи тем, чему там не место.
– Ну, хорошо, посыл твой ясен, есть Матушка Земля, с чувствительной кожей, есть я, во множественном виде, плюющий под ноги не глядя, тем самым порчу наводя на Землю. Но где здесь Бог, где связь меж нами, та самая, о которой так волнуешься ты?
– Тогда начнем с истоков. Знай же, что яблоко познания, надкушенное Адамом, это образ Земли, дарованной человеку в качестве обители для самопознания. Изгнание из Рая, не что иное, как наделение души плотным телом. Людское выражение: «Спуститься с небес на Землю» – отголосок этого акта.
– Позволь мне возразить тебе, друг Архимед.
– Я слушаю.
– Но согласно библейскому тексту, яблоко Адаму подсунул Змий, Господь же, напротив, всячески ограждал Сына Своего от древа познания.
– Змий Искуситель – Аспект Бога (поелику все является Богом), завлекший душу, не желающую покидать уютную, тонкоматериальную юдоль, спуститься в плотные планы. Ты же знаешь сам, редкое дитя желает учиться.
Грехопадение Адама – погружение духа в материю, осквернение света (искры Божьей) грубыми тканями физических слоев.
– Похоже на принуждение.
– Компенсировано неограниченными свободами.
Мой Архимед, наверное, прав, а ввязываться в спор с изобретателем винта желания никакого, но показать видимость сопротивления можно попробовать.
– Допустим, Господь Бог, выделяет часть Себя…
– Ну, ну, ну, зачем так сложно, – перебивает меня Архимед. – Лепит из глины.
А он не без юмора, даром что умный. Я продолжаю:
– Эту глиняную поделку Он наделяет душой и, допустим, в самых благих целях самопознания, тем не менее обманом отправляет на специально подготовленное место.
– Все так, – соглашается со мной собеседник, водя прутиком по песку в поисках решения очередной задачки.
– Не похоже на правду, – пытаюсь достучаться до него я. – И на поведение Вселюбящего Бога тоже.
Архимед наконец отрывается от своего занятия:
– Материализуй (оскверни) Себя Бог целиком, все пространство станет заполнено Им, любое движение, абсолютно любое, будет парализовано, а отсутствие движения – смерть, ничто. Абсолют есть заполненная пустота, Его антипод – пустое заполнение.
– С ума можно сойти, – вскрикиваю я.
– Правда, здорово? – откликается мой надуманный сиракузец.
– Правда, – соглашаюсь я. – Только ничего непонятно. Давай вернемся к Земле и человеку.
– Земная оболочка пропитывается мыслеформами неравномерно, имеются более нагруженные, темные места, и наоборот, есть чистые и светлые пятна, как правило, это незаселенные территории. Тяжелый слой рвется в местах перехода к более легкому, придавленный негативом, происходит сдвиг и наползание.
– То есть землетрясение, – догадался я.
– Угу, – Архимед чертит и чертит на песке. – Составь человек карту мира по цвету слоев, получил бы удивительный глобус, аккурат для самопознания, и, кстати, именно такую картину наблюдает кармический Совет.
– А что это за Совет, слышу впервые?
– Ангелы, которые пишут заповеди, – Архимед глядит прямо в глаза, – для таких, как ты.
– Ага, – ловлю я собеседника на слове, – заповеди – это ограничения, а как же свободы? Архимед не только математик и механик, он еще и архитектор, смутить такого полиглота крайне сложно:
– Ограничения – это стена, преодолеть которую невозможно, а заповеди – всего лишь черта, невидимая линия перед тобой. Человек имеет свободу перешагнуть ее, что он и делает методично и с завидным упорством.
– За всех не говори, – обиделся я, а мой друг Архимед рассмеялся, как ребенок:
– У меня есть прекрасный индикатор тайных мыслей всего человечества за многие века его пребывания здесь. Совокупная двуногая братия, перешагивающая через заповеди, становится слишком тяжкой ношей для планеты.
– А, ты про мировые катаклизмы, ну так это события редкие, – оппонирую ему я.
– Всемирные катаклизмы – забота Создателя, для полного очищения в Его распоряжении стихии, огонь и вода. Матушка Земля для начала уговоров, дабы человеки не доводили до греха, использует свою кожу.
– Стало быть, коли затрясло… – попытался я подвести итог, на что Архимед, полагая, что ждать меня не стоит, закончил сам:
– Коль затрясло под ногами, обернись к сердцу, пока не загрохотало над головой. В этом и есть связь Земли, человека и Бога, снизу вверх. Что выстраивает эту структуру воедино, можешь ответить?
Я, не задумываясь, сказал:
– Помыслы.
– В точку, – восхитился, к моему великому сожалению, сам собой Архимед, ставя последнюю закорючку в своем «песчаном» коде и отбрасывая веточку в сторону, но, спохватившись, добавил, глядя на меня:
– Ты тоже молодец, именно помыслы. Любая мертвая планета – это окаменевшая кладовая негативных мыслей ее, увы, уже бывших, обитателей. Сфера, связанная невидимыми силами с другими космическими телами, висящая во всеобщем бульоне Вселенной, меняя свой вес, становясь тяжелее под грузом негативных помыслов ее пассажиров, надавливает на океан, искривляя пространство и время, меняя многие параметры своего существования, вплоть до смещения осей вращения, уменьшения скорости оборота, «прогиб» магнитного поля. Подобная возмутительница спокойствия способна притянуть малые небесные тела, астероиды, изменив их траектории. Человек – изготовитель собственных бед, наряду с тем, что он и творец своего счастья, дело в выборе. Земля позиционируется между Богом и человеком не как сфера, обернутая воздушной тканью и наполненная всем необходимым для существования поселенцев, но как сущность (живой организм) – оценщик, переводчик и проводник из одного мира (плотного) в другой (тонкий).
Мой Архимед, право слово, прекрасный оратор, хотя, не скрою, его нравоучительный тон может раздражать, особенно когда он, забываясь, углубляется в понятия и явления, истинность которых проверить невозможно.
– Земля – оценщик? – спрашиваю я немного обиженно, пытаясь заглянуть Архимеду за плечо, чего такого выдающегося он накарябал прутиком.
– Оценщица, – язвительно отвечает мой воображаемый товарищ. – Она получает от искры Божьей (человека) некое количество негатива и, сравнивая потенциал и выхлоп, может преспокойно определить степень падения души. Скажи, что произойдет с великолепным молодым вином, если вылить его на песок, прямо вот сюда?
– Он смешается с пылью и грязью, – отвечаю я недоуменно.
– Именно так поступает Создатель, – Архимед улыбается. – Он изливает на Землю чистый свет, душу, частицу самое Себя для осквернения грубыми материями.
– Для чего? – еще более недоумеваю я.
– Кажется нелогичным, да? – Архимед громко хохотнул.
Я кивнул, понимая, что у него готово объяснение, но каково оно, как мой ученый насмешник будет выкручиваться.
– Ему, – Архимед указал пальцем в небо, – интересен процесс самосепарации.
– Что, собрать намоченный песок и выделить из него вино? – я с сомнением посмотрел на довольную физиономию моего гомункула.
– Ты мыслишь как человек, – Архимед затер готовое решение сандалией. – Вино, касаясь грязи, не должно смешиваться, соединяться с ней, но растворять ее в себе, осветлять и освещать. То есть вылитое на песок вино превращает песок в вино.
– Алхимия, – с усмешкой произношу я.
– Божественная, – совершенно серьезно отвечает Архимед.
Закрыв глаза, я представил, как на Свет Божий, из винного погреба достают бочонок и процеживая его содержимое через ткань, получают удивительной чистоты напиток, но вообразить себе обратный процесс не могу, тем более придумать ситуацию, когда некий эликсир, заполнивший собой сосуд, керамический или стеклянный, превращает свои «оковы» в самое себя. Архимед – великий математик, следует допустить, что подобная задача не представляет для него какого-либо затруднения, но не для меня.
– Пусть так, – соглашаюсь я с продвинутым собеседником. – Ну, оценила Матушка Земля мои успехи, полагаю даже, что на самый низкий балл, а дальше?
– А дальше, – начал свой ответ абсолютно не смущенный моим вопросом сиракузец, – она становится переводчиком.
