Kitabı oku: «Группа продленного дня», sayfa 10

Аня снова вздохнула: эта проблема, в отличие от заваленной сессии, казалась нерешаемой. Кирилл постоянно говорил, что не в силах признаться другу, и предлагал подождать. Аня все это время ждала, но после заваленной сессии вдруг осознала, что тариф «двойная жизнь» обходится ей неоправданно дорого.

– Я люблю его, а он любит меня, – сказала она Стасу в один из вечеров, которые они проводили вместе.

– И давно вы друг друга любите? – тихо спросил он, не отводя от нее взгляда.

– Полгода, – прошептала Аня. На ее глаза накатились слезы. – Прости меня…

Он молчал. Она плакала.

– Я тебя тоже люблю. И не собираюсь ему отдавать! – неожиданно резко произнес Стас и, прищурившись, уверенно добавил. – Ты просто его не знаешь. Он поиграет и кинет. А ты будешь страдать.

Аня разозлилась.

– Это я тебя не знала, оказывается, – сквозь зубы бросила она, быстро вытирая слезы, и продолжила с упреком. – Кир про тебя ни одного плохого слова не сказал! Он переживает!

Стас усмехнулся.

– Бедный.

– Не говори ему, что это я сказала, – дрогнувшим голосом произнесла она. – И, пожалуйста, давай без драк и выяснения отношений.

– Ну куда уж мне… – снова усмехнулся Стас. – Это же он у нас любитель проблемы драками решать.

– Пообещай, что не скажешь про меня, – посмотрела ему в глаза Аня.

Стас ответил пристальным потемневшим взглядом.

– Обещаю, – проговорил он после недолгой паузы. – Надеюсь, ты будешь с ним счастлива.

Об этом разговоре знали три человека: Аня, Даша и Стас.

Последний обещание сдержал – не рассказал Кириллу правду, а потом включил программу самоуничтожения: много пил и ни с кем не общался. Кирилл тоже пил, называл себя скотиной и иногда даже срывал на Ане злость – мог накричать, нагрубить. Та чувствовала себя еще хуже, чем на тарифе «двойная жизнь» – там была хотя бы видимость счастья.

На летние каникулы домой она не поехала. Маме соврала, что участвует в серьезном межвузовском проекте по истории, а сама готовилась к пересдачам. Впрочем, не могла выучить и билета: в голове крутилась только одна мысль. «Во всем виновата я». Аня не знала, что со всем этим делать.

В итоге решение принял Кирилл. Он бросил ее и пропал на двенадцать лет. А теперь вот предлагает увидеться.

«Интересно, он изменился?» – вдруг подумала она.

Мозг еще не успел проанализировать быстрое движение на предмет рациональности, как палец нажал на вкладку «фотографии».

По телу заскакали мурашки: он совсем не изменился, разве что стал еще красивее…

Сначала Аня, конечно, посмотрела в его глаза. В его совершенно особенные глаза. (На самом деле в них не было ничего особенного – если бы фотографию этих глаз показали случайному человеку и попросили бы их описать, он, скорее всего, ответил бы: «Серые какие-то. Обыкновенные», но Аня могла бы сочинить об этих глазах целый рассказ.) Дело было даже не в их цвете, хотя, безусловно, именно он наводил ее на мысли об уникальности: серо-голубой, но не светлый, какой бывает у большинства людей с похожим оттенком радужной оболочки, а темный – такой встречается намного реже и получается потому, что серого в нем гораздо больше, чем голубого, – главная отличительная черта глаз Кирилла Романова от глаз всех остальных людей заключалась в другом. Они практически не имели блеска, иначе говоря, казались матовыми. С них как будто сняли верхний слой: такой обычно покрывает все глянцевые поверхности в первые годы их жизни, а потом постепенно стирается, все меньше отражая свет. Так вот, глаза Кирилла смотрели на мир без внешнего вызывающего блеска, но с блеском внутренним, приглушенным, глубоким. Они смотрели на мир по-настоящему: спокойно, открыто и внимательно.

Когда она насладилась его глазами, посмотрела на широкие темные брови – они выделялись, но одновременно выглядели чертовски гармоничными на его лице, бледно-розовые губы: он хорошо целовался – она помнила, ровный, аккуратный нос – никакого другого носа у него не могло быть, и короткую темную щетину, чуть размытыми контурами лежащую на низких скулах и подбородке, по форме напоминающем квадрат.

Аня прикусила нижнюю губу, продолжая смотреть на фотографию мужчины, с которым ей было так хорошо, как не было ни с одним ни до него, ни после. Единственный, с кем она не стеснялась быть собой. Единственный, с кем свободно, без страха осуждения, непонимания и насмешек, могла говорить о чувствах.

Кирилл Романов… Любовь всей ее жизни. Или, как называла его в институте Даша, мудак всей ее жизни.

Она вздохнула, закрыла приложение, убрала наушники в чехол, встала с дивана и, оставив телефон на журнальном столике, пошла в ванную. Ватный диск, смоченный мицеллярной водой, скользнул по щеке, стирая с нее румяна и (да что это с ней?) слезы.

Сколько раз Аня представляла себе: Кирилл пишет, предлагает встретиться, раскаивается в том, что бросил ее, а она, красивая, успешная, сексапильная, надменно отказывает ему. Ей казалось, этот момент станет самым сладким удовольствием. А что теперь? А теперь хочется выть от боли.

…Когда он сказал, что им надо расстаться, она постаралась его понять: Стас на тот момент был похож на живой труп, и Аня, конечно, винила во всем себя. И в том, что происходило с Кириллом, тоже.

От него отвернулись друзья, ему пришлось переехать, забрать документы из института. Он говорил Ане, что ненавидит себя, что в таких обстоятельствах они не могут быть вместе. А еще говорил, что так будет лучше для всех. Аня была не согласна: ей было лучше с Кириллом, но она вдруг почувствовала, что ему и правда будет лучше без нее.

Именно поэтому – чтобы сделать любимому мужчине лучше – Аня не устроила истерику тем утром в кофейне на Цветном бульваре. Она не показала эмоций, не поморщилась, когда залпом выпила горячий американо и обожглась настолько сильно, что еще несколько дней не могла толком есть и говорить (кстати, как раз после этого Аня и перестала пить черный кофе: заменила его капучино или латте, сваренными исключительно на пониженной температуре), – она молча ушла и никогда не говорила о Кирилле плохо даже в присутствии Даши, которая, к слову, на матерные выражения в его адрес не скупилась. (Особенно острыми они становились, когда она ночами успокаивала рыдающую до хрипоты подругу, отпаивая ее красным вином и мятным чаем одновременно.)

Крестная Ани ни о чем не знала: так же пропадала в командировках, а когда возвращалась домой, неизменно заставала крестницу, сидящую за учебниками, в хорошем настроении. Родители тоже не догадывались о том, что происходило в жизни их дочери: по телефону она рассказывала им о своем счастливом студенчестве. (Если бы Аня Тальникова выбрала поступать не на журфак, а в театральный, она совершенно точно без труда стала бы востребованной актрисой и, многовероятно, в кино добилась бы бо́льшего, чем в журналистике.)

Аня взяла в руки белый тюбик, выдавила из него немного мусса и стала смывать с лица остатки макияжа.

Первое время после расставания она ждала, что Кирилл попытается возобновить общение, особенно после того, как узнала от общих знакомых, что Стас начал встречаться с девушкой, но бывший парень не делал попыток восстановить отношения. Она злилась на него. Иногда – ненавидела. Потом ей начало казаться, что он сам хотел ее бросить, но не знал, как – и вот нашел повод. От этих мыслей становилось больно, и Аня запрещала себе обращать на них внимание, но все равно делала это постоянно.

Чтобы окончательно не сдаться переживаниям, она сосредоточилась на учебе и вплоть до окончания университета имела в зачетке одни «пятерки». Правда, красный диплом так и остался мечтой: по правилам, чтобы его получить, нельзя было завалить ни одной сессии.

Потом уехала Даша.

Аня тяжело переносила разлуку с подругой: несмотря на то, что та часто приезжала в Москву, ей очень ее не хватало. Было одиноко, грустно, и она по привычке решила отвлечься. На этот раз выбрала в качестве обезболивающего работу – и на протяжении пяти лет пробовала себя в разных форматах журналистики: от глянцевых журналов до телевидения. В итоге остановилась на радио. Ей нравилось, у нее неплохо получалось, но какого-то масштабного успеха не случалось.

Кирилла тогда она уже ждать окончательно перестала, хотя все еще вспоминала о нем. Время от времени в ее жизни появлялись мужчины, но ничем серьезным ни один из романов не заканчивался, а в двадцать семь лет, без четырех месяцев – в двадцать восемь, она встретила Глеба.

Познакомились они довольно романтично: одновременно потянулись за последней коробкой яиц в супермаркете. Аня тогда в растерянности убрала руку, не зная, что делать.

– Ой, – смутилась она. – Извините.

– Это вы меня извините, – пристально посмотрел на нее Глеб, сжимая коробку яиц, а потом улыбнулся. – Я, признаюсь, не протяну дольше одного дня без омлета с помидорами и сыром, но ради вас готов рискнуть жизнью и уступить вам эту коробку, будь она даже последней в Москве, при условии, что вы согласитесь поужинать со мной. Прямо сейчас.

Аня растерялась: так четко и уверенно с ней давно не разговаривали мужчины. Да и условий они ей не ставили. Почему-то сильно забилось сердце, начало сбиваться дыхание, слегка закружилась голова.

Глеб молчал. Не двигался. Продолжал улыбаться и сжимать коробку. Спокойно смотрел на Аню.

– Я согласна, – неожиданно для самой себя выдохнула она. – Прямо сейчас.

Следующим утром на его кухне она жарила ему омлет с помидорами и сыром из яиц из той самой, последней в супермаркете, коробки, а через год с небольшим – танцевала с ним в свадебном платье.

Аня тогда любила его. Не так сильно, как любила в институте Кирилла, но после него Глеб стал единственным мужчиной, которым она всерьез увлеклась.

Надежный (опять же, в отличие от Кирилла), уравновешенный, заботливый. Он всегда был рядом и помогал справляться с трудностями, трогательно ухаживал и неравнодушно относился к ее переживаниям, а еще обладал одним качеством, из-за которого, пожалуй, она и вышла за него замуж. Он умел упрощать жизнь. Аня, со своими сложносочиненными мыслями и многослойными чувствами, сомнениями и нерешительностью – в общем, со всем тем, что составляло ДНК ее личности, – восхищалась этой его способностью.

Глеб знал о жизни все: как нужно вести себя и о чем думать (и не думать), как следует понимать те или иные явления, какие из них – замечать, а какие – игнорировать, короче говоря, по каждому поводу имел однозначное мнение. И всегда знал, что делать. Сама Аня однозначного мнения не имела ни по одному поводу и часто не знала, что делать, поэтому, когда встретила его, полную свою противоположность, была под впечатлением.

Через пару месяцев после свадьбы она заметила, что категоричность и безапелляционность мужа давят на нее, мешают проявляться. Со временем она стала чувствовать себя рядом с Глебом нелепой, слишком эмоциональной, неуравновешенной, а порой даже сумасшедшей. Особенно эти ощущения обострялись, когда он убеждал ее в том, что она не так помнит его слова. В такие минуты Аня казалась себе откровенно ненормальной. Она ни с кем не говорила об этом, но внутреннее беспокойство заставило искать информацию о своем состоянии в интернете. Так на глаза попалась статья о газлайтинге²⁷.

«Эмоциональное насилие».

«Социальный паразитизм».

«Убеждение в неадекватности».

«Обесценивание чувств».

Эти фразы пугали настолько, что какое-то время она даже думать о них не хотела, но поведение мужа ранило сильно. Тогда Аня решилась, впервые в жизни, пойти к психологу: ей казалось, он поможет разобраться с проблемой (по крайней мере, она искренне верила в это).

– Я не понимаю, мои чувства – это нормально? – невпопад начала она, сидя на коричневом кожаном диване в небольшом кабинете.

– Почему вы спрашиваете об этом? – склонила голову вправо блондинка с короткой стрижкой и с усмешкой (а может, Ане показалось) посмотрела на нее.

– Дело в том, что мой муж… – запинаясь, произнесла она, пытаясь найти нужные слова. – Ему будто неважно, что я чувствую. Он будто считает мои чувства мелочью. Чем-то незначительным. Я не знаю, как это объяснить, но рядом с ним я постоянно…

Договорить ей не дал звонок телефона.

Аня удивилась: она заранее включила беззвучный режим, а потом поняла, что звонит телефон психолога. Та, не обращая внимания на ее недоумение, взяла трубку и быстро заговорила: «Да-да, вам нужно войти в железную черную калитку. Просто обойдите дом с обратной стороны. На охране скажите, что вы – в триста пятнадцатую. Извините, курьер заблудился. Продолжайте».

Последние две фразы были адресованы Ане.

Та не знала, как реагировать. Она чувствовала себя крайне глупо. С одной стороны, не возмущаться же прямо во время сессии: вдруг психолог посчитает ее агрессивной и неуравновешенной. С другой – так неприятно, когда тебя перебивают, прерывают с таким трудом подобранные предложения из-за звонка. Да еще – из-за такого. (Неужели нельзя было предусмотреть, что курьер будет звонить во время сеанса, и решить все вопросы заранее?)

Аня молчала. Ей казалось, она отвлекает психолога от какого-то важного занятия. Собственные проблемы снова превратились в надуманные мелочи.

Психолог смотрела на нее, не отрываясь – впрочем, без особого интереса.

Аня почему-то попыталась представить, о чем та думает. «Нашла из-за чего переживать – из-за каких-то непонятных чувств! Вот у меня – курьер заблудился, но я же не делаю из этого трагедию!» – промелькнул в голове один из возможных вариантов, и в ту же секунду Ане захотелось выйти из кабинета.

– Так что у вас там с мужем? – сжимая телефон в руках, в нетерпении сказала психолог.

Это был первая и последняя попытка начать терапию.

Аня промокнула лицо салфеткой и быстрыми легкими движениями нанесла на лицо увлажняющий крем.

Они с Глебом в браке восемь месяцев, знакомы – почти два года. Все это время Аня вела линейные эфиры, иногда озвучивала рекламные ролики. Писала для глянца: о выставках, фильмах и книгах, ресторанах, презентациях, в общем, обо всем, что отвлекает от бытовой реальности. Она любила свою работу и гордилась собственными достижениями, но в последнее время ей начало казаться, что она занимается чем-то несерьезным. Чем-то несерьезным на фоне серьезного бизнеса своего мужа.

Глеб часто подчеркивал, что ее склонность устраивать скандалы связана с тем, что ей нечем заняться. Вот прямо так и говорил: «Тебе нечем заняться».

В первый раз Аня, когда это услышала, растерялась. Не понимала, как он может это произносить, да еще и всерьез. Потом привыкла, все чаще стала думать, что муж прав: ей просто нечего делать, вот она и скандалит. Загрустила. Даже работа перестала радовать.

Полгода назад Аня узнала, что Voice.fm – радиостанция, входящая в топ-три самых популярных радиостанций России – ищет ведущую утреннего шоу. Она хотела отправить свою демку, но побоялась отказа. Поддержала Даша.

– У тебя лучший голос эвер, и его должны слушать как можно больше людей, – уверенно сказала она. – Боишься сама – давай я отправлю.

И отправила, оставив контакты подруги.

Через неделю Ане позвонили и пригласили на тестовый эфир, а еще через несколько дней она стала ведущей утреннего шоу на радио с одним из самых высоких рейтингов в стране.

Когда Глеб узнал об этом, пожал плечами.

– А какая разница? Все равно сидишь перед микрофоном и болтаешь.

– Болтаешь перед микрофоном? – удивилась Аня, а потом заговорила тоном маленькой девочки, чьи старания не оценили. – Да ты хоть знаешь, как это непросто – болтать перед микрофоном? Там нюансов столько!

– Они везде есть, – спокойно ответил муж, глядя в ноутбук.

– Утренние и вечерние шоу – вершина карьеры радиоведущего! – выдвинула последний аргумент она. – Ты меня поздравь хотя бы!

– Какая-то невысокая вершина, но я тебя поздравляю, – с усмешкой посмотрел на нее Глеб и снова уткнулся в компьютер: собственный айти-бизнес приносил ему очень хорошие деньги, поэтому обсуждать утренние и вечерние шоу на радио у него не было ни времени, ни желания.

Аня включила воду в душе и подумала о том, когда в последний раз вообще разговаривала с мужем о чем-то, кроме бытовых вещей. Не вспомнить… А с Кириллом они только и делали, что говорили: он шутил, что на каждый час их секса приходится по два часа разговоров.

Кстати, о сексе. С Глебом он у них был нечасто, а когда был, она мечтала только о том, чтобы муж скорее кончил. Аня не любила секс и относилась к нему исключительно как к супружеской обязанности, хотя в первый год их отношений ей нравилось заниматься любовью с Глебом. Она сама себе нравилась в такие моменты: красивая, желанная.

Теперь Аня не казалась себе такой. То есть она, конечно, понимала, что выглядит хорошо – многие говорили ей об этом, но по-настоящему красивой и желанной себя не ощущала. (Даже с новой стрижкой.) Она ощущала себя потухшей, будто застрявшей в другой реальности, в которой нет никого, кроме нее: темной, страшной и очень одинокой. Прямо как в своей комнате в детстве.

Вот бы удивился, наверное, Кирилл, если бы вместо той Ани – живой, чувственной, открытой миру и людям девочки, увидел бы эту – неуверенную в себе замужнюю женщину, измученную сомнениями в собственной адекватности. Хотя, скорее всего, он ничего бы не понял: она слишком убедительно научилась играть в беззаботность. Впрочем, с каждым днем ей становилось все сложнее притворяться: сегодня сорвалась целых два раза. Сначала – при Даше, в коридоре лофта, потом – при всех, на танцполе. Даша и Пати, кстати, несколько раз за вечер спрашивали, все ли у нее в порядке. Она отвечала утвердительно: решила ничего им не рассказывать. Подумаешь – проблемы с мужем. (У некоторых вообще мужа нет.)

Как же все-таки хочется встретиться с Кириллом. С ума сойти, он сам написал… Через столько лет. Кир… Может, согласиться? Просто поужинать.

– Зачем? – пряча шепот и слезы в струях воды, спросила она саму себя. – Чтобы потом плакать в душе и думать о том, как счастлива ты была бы с ним и как несчастлива с Глебом?

Нет, она не переживет этой встречи. Этой боли. Все, что она может сделать, чтобы выжить – замереть, не двигаться. И продолжать делать вид, что у нее все хорошо.

Через десять минут Аня вернулась в гостиную и взяла в руки телефон.

Телеграм.

Чат с Дашей. «Ты как? Хочешь, созвонимся?» Одна галочка.

Стало тревожно.

Другой чат. «Пат, Даша пропала. Вы не созванивались?» Одна галочка.

Тревога нарастала.

«Да спят они обе», – подумала Аня, пытаясь дышать глубже, и бросила взгляд на часы: половина шестого утра.

Она, немного подумав, зашла на свою страницу в социальных сетях, нашла среди сотни сообщений-эмодзи сообщение из девяти предложений и отметила его как непрочитанное.

Глава 12

Что-то тяжелое навалилось Даше Меркуловой на грудь, и в ту же секунду она начала задыхаться. Сердце ощутимо стучало: казалось, оно покрылось твердыми острыми колючками и теперь с каждым новым ударом больно царапает изнутри.

Даша застонала и сквозь приоткрытые веки увидела большие янтарные глаза, нависшие прямо над ней. Они смотрели пристально, не мигая, будто гипнотизировали.

– Гусеница, отстань! Сейчас не время для нежностей, – разозлилась она и столкнула с себя пушистую рыжую кошку.

Та демонстративно повернулась к хозяйке задом и ударила ее по щеке хвостом.

Даша снова застонала, а потом облизнула пересохшие губы.

Поцелуи. Его поцелуи. Ну и натворила она… Пожалуй, об этом никому не надо рассказывать, даже девочкам. А вот Олегу – можно: не все же ему ей нервы трепать.

Она закрыла глаза. Перед ними возникло лицо темноволосого кудрявого парня, в чью черную Audi она вчера села и с кем провела полдня после своего дня рождения. Губы растянулись в улыбке и прошептали: «Тëма…»

Даша вспомнила, как он гладил ее волосы, как целовал тело. Как слушал длинные монологи. Про моделинг. Про тусовки. Про путешествия. Про друзей.

Про Олега. (Кажется, особенно внимательно он слушал именно эти монологи.)

Черт, она столько ему вчера наговорила – всю свою жизнь рассказала! Бред какой-то. Глупость. Вот так – душу нараспашку – незнакомому человеку?..

– Тебе просто надо меньше пить, – вслух произнесла Даша и с трудом открыла глаза.

Рука потянулась к телефону на тумбочке. Надо же – полностью заряжен. Снова улыбка: это он поставил его на зарядку. Это Тëма зарядил ее телефон полностью. Даша посмотрела на экран: час ночи. Быстрое движение пальца. Два пропущенных от мамы, три – от Ани, шесть – от Пати, один – от Олега (да ладно!).

Ни одного – от отца.

Она усмехнулась и открыла телеграм.

Первый чат сверху. «Нютик».

«Ты как? Хочешь, созвонимся?»

«Ты где?»

«Моя! Мы не можем до тебя дозвониться!»

Даша нажала на иконку микрофона и, удерживая ее пальцем, устало сказала: «Нютик, со мной все окей. Я отсыпалась. Давай завтра встретимся?»

Второй чат сверху. «Пати».

«Керида, ты с мужиком, что ли, загуляла? Мы не можем до тебя дозвониться».

«Набери!»

«Я знаю, ты меня убьешь, но Аня уже в розыск собралась подавать, и я позвонила Олегу. Думала, ты с ним».

Даша закатила глаза, снова дотронулась до иконки микрофона и, зажав ее пальцем, провела по экрану вверх, а потом возбужденно заговорила: «Не надо было ему звонить! Со мной все ок, я уже Аньке сказала. Как ты догадалась, что я была с мужиком? Пати, я с таким парнем познакомилась…» Она замолчала: у нее закончились слова. (Точнее, их было так много, что выбрать для этого войса определенные казалось невозможным.) В нижней части экрана секунды быстро сменяли друг друга – запись по-прежнему шла. Даша молчала. Через минуту она нажала на синие буквы «отмена» и напечатала: «Все нормально. Отсыпалась. Аньке я уже сказала – в розыск она не подаст. А насчет Воронца… Ну позвонила и позвонила. Не парься!»

Она открыла чат с мамой, но, подумав, не стала ничего писать: вдруг разбудит.

Сильный приступ жажды заставил встать с кровати. Даша, пошатываясь, дошла до гостиной.

– Ох, прости, дружочек, – виновато сказала она, когда включила свет и заметила, что Гусеница гипнотизирует взглядом свою пустую миску, а потом подошла к шкафу, достала большой белый глянцевый пакет с принтом в виде черных следов кошачьих лап и, наклоняя его над миской, улыбнулась кошке. – Приятного аппетита.

Та в ответ весело захрустела кормом.

Даша налила себе полную кружку воды и стала жадно пить, не отводя взгляда от Гусеницы: особенная кошка. Кошка, которая очень хотела жить.

Ее, во время прогулки с ребенком на детской площадке, нашла девушка: Гусеница лежала возле качелей с заплывшими гноем глазами, а вместо передней левой лапы у нее была рана, в которой уже поселились мухи и личинки. Неравнодушная девушка отнесла кошку в ближайшую ветеринарную клинику. Врач сказал, что животное не спасти, и добавил: «Но если у вас есть лишние деньги, можем попробовать. Пять, от силы – десять, процентов, что она выживет после операции». Лишних денег у девушки не было, но она все равно решила попытаться спасти кошку, поэтому забрала ее к себе и рассказала о ситуации в социальных сетях.

Тем же вечером об этой истории узнала Даша и тут же откликнулась на просьбу о помощи. (Она не то чтобы помогала каждой кошке, попавшей в беду – она вообще не помогала кошкам, но когда увидела фотографии этой и узнала прогнозы ветеринара, разозлилась – на несправедливость.) «Сколько надо? Я переведу прямо сейчас. Отвезите ее на операцию», – написала она девушке.

Та ответила длинным сообщением, в котором призналась, что не может отвезти кошку в клинику, потому что муж, когда вернулся с работы, потребовал убрать грязное больное животное из квартиры, а она не хочет этого делать, и теперь у них дома – скандал; что она не знает, как быть; что кошка умирает…

Через полчаса Даша, матерясь на себя и свое сострадание, ехала в Ясенево.

– Это бесполезно, поверьте. Мы просто продлим ее мучения, – серьезно и грустно сказал невысокий мужчина, когда она привезла Гусеницу в клинику – в другую, разумеется.

– Шансы есть? – Даша еле сдерживала раздражение, чтобы не нахамить ему: ее бесило, что он, как и его коллега, самонадеянно хоронит пока еще живое существо.

– Шансы есть всегда, – ответил ветеринар философским шаблоном.

Гусеницу прооперировали, и она не только выжила, но и убедительно жила уже почти год. Вообще, Даша не планировала забирать ее себе – она просто хотела помочь (а может, в очередной раз что-то доказать миру), но когда посмотрела видео, которое ей прислали из клиники – первые шаги-прыжки кошки после операции – заплакала. Не из-за жалости, а потому что почувствовала: эта трехлапая упрямая рыжая кошка – ее кошка.

Даша шумно выдохнула – как же плохо после вчерашнего, а потом начала часто втягивать носом воздух. Пахло цветами.

Букетов тридцать, не меньше, стояли на полу в разных частях комнаты: в углах, рядом с диваном, у стены возле двери. Они не мешали проходу, наоборот, располагались так, что их невозможно было задеть. Это Роза, Дашина домработница, расставила их в какой-то одной ей ведомой восхитительно-романтичной последовательности. (Вчера в начале вечеринки Пати вызвала курьера, который забрал из лофта подарки, букеты и предусмотрительно купленные ей вазы и отвез к Даше домой. Роза встретила курьера, разобрала пакеты и коробки, а цветами по-своему украсила комнату.) Даша улыбнулась, скользя взглядом по букетам: вспоминала вчерашний праздник. Было хорошо…

А сейчас – плохо.

Может, выпить?

Она взяла стул, встала на него и потянулась к верхней полке шкафа: нарочно хранила вино здесь – чтобы труднее было достать.

Бутылка рислинга. Бокал на тонкой ножке. Глоток. Следом еще один.

Стало как будто лучше.

Даша прикрыла глаза и тут же услышала звонок в дверь.

Поздновато для гостей, тем более незваных. Кроме того, на территорию жилого комплекса просто так не попадешь – нужна заявка. Значит, это кто-то из соседей. Но что им нужно в такое время?

Она, не торопясь, дошла до коридора и посмотрела на экран домофона.

– Фак! – вырвалось у нее.

Прозвучал еще один звонок. Даша нажала на кнопку с нарисованным посередине ключом, а потом бросила взгляд в большое зеркало: у нее есть секунд тридцать, чтобы сменить широкие брюки и свободную футболку на что-нибудь более сексуальное.

– Оу! Счастливый жених! Принес приглашение на свадьбу? – ровно через полминуты ухмыльнулась (то ли потому, что успела все-таки переодеться, то ли потому, что на самом деле, обрадовалась этому визиту) она, держа в левой руке бокал, а плечом правой облокачиваясь на стену и стоя очень близко к порогу – так, чтобы Олег не смог войти в квартиру.

– Меркулова, ты опять бухаешь? Че вообще происходит? Сутки на связь не выходишь! Тебя все потеряли!

Он стоял в светло-серых джинсах и оранжевом свитшоте, из-под которого виднелась горловина белой футболки. MARNI – словно детским почерком – неровно, неуклюже – было написано на нем большими синими буквами, обведенными по контуру светло-серым. «Лайк», – машинально отметила про себя Даша: ей всегда нравилось, как одевается Олег в свободное от работы время, и она часто говорила ему об этом, но сейчас, конечно, не стала.

– Кто – все? – манерно спросила она и также манерно сделала глоток.

– Подруги твои, – с претензией бросил он и усмехнулся. – Пати звонила. Спрашивала, не со мной ли ты.

– Стра-анно, – протянула Даша и добавила с сарказмом. – Она знает, что Олег Воронец – последний мужчина во вселенной, рядом с которым меня стоит искать. А ты зачем здесь? А ты как на территорию попал?

Последние два предложения она произнесла растерянно, и Олег, воспользовавшись долесекундным замешательством, быстро взял ее за плечи и прижал спиной к стене, освобождая себе проход.

– А я мимо ехал и вдруг вспомнил, что так и не вернул тебе пульт от ворот, – деланно-ласково сказал он, продолжая держать ее. – Ну и заодно решил узнать, как ты после вчерашнего.

– Какая трогательная забота. Вернуть пульт от ворот. Узнать между делом о моем самочувствии, – не пытаясь освободиться, иронично-восторженно ответила она, глядя на него, а потом задышала чаще.

Ее голубые глаза начали медленно темнеть.

Олег, заметив это, улыбнулся. Он знал: глаза его бывшей девушки меняют цвет в зависимости от эмоций, которые та испытывает.

Он убрал руки, сделал шаг назад и оглядел ее. Короткие черные джинсовые шорты, черный топ-бандо: Даша была практически голая, и это заводило. Сексуальности ей добавляли пушащиеся спутанные кудри – так они обычно выглядели после секса.

– А ты где ночевала? Почему трубку не брала? – скороговоркой выпалил он, почувствовав неясный приступ ревности.

– А ты не охренел мне такие вопросы задавать, жених Жени? – спокойно произнесла Даша, склонила голову вправо и сделала глоток вина: принципиально не скажет, где и с кем ночевала – пусть мучается в догадках.

Олег, нахмурившись, продолжал смотреть на нее. Он действительно был недалеко от ее дома, и ему действительно звонила Пати. Она так волновалась за Дашу, что он даже сам ее набрал и, после того как та не ответила, решил воспользоваться удачным стечением обстоятельств. Проявить заботу. Проведать бывшую девушку. Ну и, конечно, остаться с ней наедине.

– Ты не можешь мне запретить задавать тебе вопросы. Любые, – нахально-насмешливо сказал он, продолжая водить взглядом по ее телу, а потом остановил его на груди. – Ты вообще мне ничего не можешь запретить, Меркулова.

У нее начало сбиваться дыхание. Внутри закипало возбуждение. Так всегда происходило, когда он внаглую разглядывал ее и говорил с ней подобным тоном. «Надо взять себя в руки, – подумала Даша. – Еще переспать с ним не хватало».

– Не наглей! Ты знаешь, я умею ставить мальчиков на место, – с вызовом произнесла она, показательно фыркнула и медленно пошла по коридору в сторону гостиной. «Черт, это все уже было с нами», – на этот раз почувствовала, а не подумала, Даша и, не останавливаясь, посмотрела в зеркало.

Олег шел за ней.

Может, прямо сейчас он вспоминает о том же, о чем вспоминает она? Как пять месяцев назад они шли по этому же коридору, только у нее в руках был букет красных роз, а у него – бутылка кремана. Это было всего пять месяцев назад, а кажется, прошел не один год.

Даша внезапно ощутила, что, несмотря на схожую внешнюю оболочку, содержание этих картинок катастрофически разное. Когда она шла по этому коридору пять месяцев назад, точно знала: они с Олегом вырулят из плотного потока трудностей, в который попали. Теперь, идя по нему, даже не представляет, что с ними будет дальше. И будет ли вообще.

– Воронец, а вот мне интересно, – высокомерно, но вместе с тем довольно заинтересованно произнесла она, дойдя до гостиной и, остановившись у островной барной стойки из светло-серого камня, обернулась: он стоял в нескольких метрах от нее. – Почему я тебя так триггерю?