Kitabı oku: «Группа продленного дня», sayfa 9

Каждый раз, когда утром Олег заказывал ей такси, она чувствовала себя нелепо, как будто превращалась в этот момент из желанной женщины в навязанное, а оттого особенно отталкивающее, обязательство. Впрочем, недовольства не показывала: садилась в такси и послушно приезжала ночевать (только ночевать) на следующий день. Успокаивала себя, что прошло слишком мало времени. Слишком мало времени для такого серьезного шага – жить вместе.

– Иди ко мне, – он притянул ее к себе.

Олег чувствовал себя крайне неловко и не хотел продолжать разговор. Конечно, он мог сказать, что его предложение – фейк: сделать то, что умел делать в совершенстве – обидеть девочку. Конечно, он мог, но с удивлением понял, что боится. Боится сделать ей слишком больно. Да, впервые в жизни Олег Воронец побоялся обидеть девочку. Обидеть так подло.

Женя прижалась к нему и прикрыла глаза: как-нибудь. Все как-нибудь разрешится само собой.

В ту ночь они заключили одним им понятный договор. Олег был благодарен Жене за то, что она не потребовала от него шага вперед – назначить дату свадьбы и начать подготовку к ней, поэтому не сделал шаг назад – не взял свои слова по поводу предложения обратно. Женя была благодарна Олегу за то, что он не сделал шаг назад – не взял свои слова по поводу предложения обратно, поэтому не потребовала от него шага вперед – назначить дату свадьбы и начать подготовку к ней.

С этого момента у них появилась общая тайна. Тайна, которая сделала их ближе друг к другу и дальше друг от друга одновременно. И никто из них так и не решился признаться себе в том, что она – единственное, что их связывает.

Глава 10

Хлопковые плетеные веревки впиваются в тонкую кожу ее голых запястий и щиколоток. Она тоже голая – на ней нет даже трусиков. Руки, ноги, шея – все тело затекло, хотя с того момента, как он затолкал ее в багажник, прошло минут десять, не больше. Она не успела понять, как все случилось.

Они ехали и разговаривали. Он шутил, говорил комплименты, а потом остановил машину и сказал, что ему нужно что-то взять сзади. Ей показалось странным, что он вышел из машины, чтобы это сделать, но когда он резким движением завел ее руки за подголовник и умело и быстро, будто практиковал этот фокус постоянно, надел на них наручники, вопросов у нее больше не осталось.

Сначала он не трогал ее – только смотрел и называл своей куколкой.

Когда он произнес это слово в первый раз, полушепотом, по слогам – «ку-кол-ка» – ее парализовало. Тело как будто перестало принадлежать ей – стало тяжелым, слишком тяжелым, чтобы им можно было шевелить. Она направила внимание внутрь своей головы – зацепиться за какую-нибудь мысль, хотя бы за одну, чтобы перестать так сильно бояться, но у нее не получилось: там было пусто. Ничего.

Потом он начал гладить ее по лицу. По ее красивому лицу: так он говорил о нем, пока его крепкие пальцы несильно сдавливали щеки, скользили по нежной коже век и ресницам, оттягивали нижнюю губу.

Когда на светофоре загорелся красный и у него была целая минута, чтобы полностью сосредоточиться на своей пассажирке, он попытался ее поцеловать. Она в ответ крепко сжала зубы и замотала головой, но, получив пощечину – звук был глухим, резким – вскрикнула и приоткрыла рот. В этот момент в него ворвался большой настойчивый язык и уверенно проделал все, что хотел его хозяин.

На следующем светофоре, который освободил его руки еще на пару минут, он сжимал ее грудь, особое внимание уделяя соскам и выкручивая их так, что они краснели и увеличивались в размерах, мял бедра и иногда дотрагивался до области между ними.

Она не понимала, почему не пытается сопротивляться, а еще не понимала, почему он проделывает с ней это насильно: обычно к подобному поведению какой-то процент мужчин прибегает только тогда, когда не видит возможности получить секс по обоюдному согласию, а он даже не предложил ей провести ночь вместе – кто знает, возможно, она и согласилась бы.

Мысль, которая в следующую секунду пришла в голову (лучше бы там по-прежнему было пусто), ужаснула: ему просто нравится насиловать, он возбуждается от самого процесса и своих ощущений в нем.

– Я хочу почувствовать тебя прямо сейчас, не могу больше ждать, – сказал он и свернул с главной дороги.

Через какое-то время машина остановилась в лесу.

«Мы где-то в районе МКАДа», – машинально подумала она.

– Как думаешь, нам нужен презерватив? Кажется, у меня была пачка. Хотя… Такая девочка, как ты, наверное, очень внимательно следит за своим здоровьем.

Он открыл бардачок. Она посмотрела туда и оцепенела.

Нож. Обыкновенный складной нож.

Заметив ее взгляд, он вытащил его, начал рассматривать, а потом медленно выдвинул лезвие.

– Нравятся такие игрушки? Возьмем его с собой?

Ей стало так страшно, что она закрыла глаза, а через мгновение почувствовала на своей шее холодное металлическое касание.

– Я сейчас сниму наручники, – тихо и как-то даже ласково сказал он. – А ты представишь, что они по-прежнему на твоих руках, и не будешь мне мешать наслаждаться тобой. Договорились?

Она кивнула.

– Умница, – похвалил он и, положив нож между ее ног, вышел из машины.

Она, наблюдая за тем, как он медленно подходит к передней правой двери и открывает ее, не двигалась, почти не дышала.

– Выходи, – его тон стал отрывистым, командным. – Быстро!

Она не пошевелилась. Тело словно приросло к сидению.

Тогда он схватил ее за плечо и с силой потянул на себя. Сопротивляться было бесполезно (ну или ей так казалось), поэтому она вышла из машины, стараясь не порезаться о нож, который по-прежнему лежал между ее ног, и застыла на месте.

– Дай мне нож.

Эти слова будто разрезали воздух. Стало очень страшно.

Она медленно наклонилась к пассажирскому сидению и через несколько секунд протянула ему нож.

Он спокойно взял его, улыбнулся и провел лезвием по ее волосам. Какое-то время он молча смотрел на нее, неподвижно стоящую у машины, а потом снял с нее обувь.

– У тебя очень красивые ноги, – сказал он.

Ее голые ступни тут же сжались. Сначала – от его прикосновений – они ощущались какими-то колючими, потом – от прикосновений влажной холодной земли.

Пока он раздевал свою пассажирку – делал это медленно, держа в одной руке нож и иногда дотрагиваясь лезвием до ее голой кожи, ее тело постоянно покрывалось мурашками: не только от ужаса, но и потому, что на улице, а тем более в лесу, было прохладно.

Он крепко взял ее за плечи и повел к уже открытому багажнику. Ее взгляд зацепился за веревки, лежащие в нем.

– Тебе пойдет быть связанной, – усмехнулся он, а потом развернул свою пассажирку к себе спиной и привязал сначала левую, а потом правую ее руки к газовым упорам багажника. (Для чего? Она ведь не сопротивлялась! Мысль о том, что ему просто нравится насилие стала казаться ей очевидной.)

Секс – без презерватива – длился минут десять. В момент оргазма он задрожал, застонал, по-животному захрипел, и она ощутила, как на ее поясницу льется теплая жидкость.

После он поцеловал ее в плечо, отвязал, повернул к себе лицом и крепко, настолько, что ей показалось, его руки вот-вот сломают ее, обнял.

– Я и не думал, что сегодня ночью мне достанется такой подарок, – прошептал он. – Не хочу, чтобы ты видела, куда мы едем, поэтому весь оставшийся путь ты будешь здесь.

Он связал ее руки вместе и, немного подумав, проделал то же самое с ногами.

Это невозможно! Она была уверена, что с ней такого точно никогда не случится, а теперь лежит в багажнике, а хлопковые плетеные веревки впиваются в тонкую кожу ее голых запястий и щиколоток.

Внезапно она подумала о том, что если бы ей досталась роль одного из главных героев в фильме ужасов, она стала бы первой жертвой маньяка – самонадеянной, беспечной и ужасно глупой красоткой.

Через время она почувствовала, как перестал дрожать мотор, и услышала звук закрывающейся двери.

Багажник открылся.

Он улыбался и смотрел прямо ей в глаза.

– Надеюсь, тебе понравилось, моя куколка, а теперь мы перейдем к самому интересному.

Глава 11

– Я не так сказал. Можно я, наконец, разденусь и лягу спать? Мы пробыли на дне рождения Даши дольше, чем планировали, а теперь ты хочешь устроить очередной скандал. У меня нет на него сил.

Глеб Ивлев стоял в гостиной в белой футболке из плотного хлопка и светло-синих прямых джинсах, с вешалкой в левой руке и с темно-синим клетчатым пиджаком с накладными карманами – в правой.

– Нет, поговори со мной! – повысила голос Аня Тальникова. – Ты сказал: «Я не люблю, ты же знаешь». Почему ты каждый раз убеждаешь меня в том, что я неправильно помню твои слова?

Она уже успела переодеться после вечеринки и теперь стояла напротив мужа в серо-бежевом костюме, в котором часто ходила дома – короткие шорты и объемный свитшот – и в пушистых тапочках такого же цвета.

– Я не убеждаю. Я рассказываю тебе, что было на самом деле, а не происходило в твоем воображении, – отчеканил Глеб и быстрым шагом вышел из гостиной.

Аня села на диван, закинула ногу на ногу и глубоко вздохнула. Она помнила: он сказал «я не люблю, ты же знаешь» (дословно).

Эта фраза вывела ее из себя, потому что была триггером: когда Аня ее слышала, ей казалось, она делает что-то заведомо неправильное, глупое – ведь знает же, что муж этого не любит. Не любил он многое: целоваться, фотографироваться, говорить о чувствах, танцевать, делать комплименты – и постоянно указывал на это, если жена просила его сделать что-то из «черного списка». «Я не люблю, ты же знаешь». Вот и сегодня вечером Глеб произнес фразу-триггер в ответ на ее предложение потанцевать, и Аня, тут же ощутив себя странной, нелепой, разозлилась и нагрубила ему при друзьях, а сейчас он утверждает, что не говорил этого, а значит, чувствовать и вести себя так, как чувствовала и вела, она, по его мнению, не должна была.

– Я сказал, что потанцую с тобой позже, а ты повела себя как истеричка. На нас все косо смотрели. – Глеб вернулся в гостиную в темно-серых спортивных брюках, без футболки и босиком, и достал из шкафа кружку. – Ты много выпила, очевидно, раз позволила себе говорить со мной при всех в таком тоне.

– Я не много выпила, – замотала головой Аня. – Я выпила два бокала вина, потом сделала пару глотков просекко из бокала Пати, ну и еще чуть позже – бокал-полтора. В итоге три бокала, наверное.

– Наверное? – с усмешкой переспросил Глеб. – А я знаю точно – я считал. И по моим подсчетам ты выпила не меньше бутылки.

Он налил воду в кружку и, не торопясь, стал пить.

– Ну-у, – протянула Аня с сомнением в голосе, наблюдая за мужем. – Может быть. Я на этом внимание не акцентировала. Разве это важно?

– Ты не помнишь, сколько выпила. Не помнишь, что я сказал, – снова усмехнулся он, отодвигая кружку ото рта. – Может, тебе просто нужно чаще присутствовать в реальности, а не жить в своих выдуманных мирах?

– Я сама разберусь, где мне жить! – раздраженно бросила Аня. – Ты со мной даже поговорить нормально не можешь! Просто спокойно сесть и поговорить.

– Так разбирайся, Ань, – пожал он плечами. – Что ты от меня хочешь? В чем смысл текущего диалога?

– Я хочу обсудить с тобой детали ситуации. Чтобы узнать, что ты чувствовал в тот момент, рассказать о том, что чувствовала я, – еле сдерживаясь, чтобы снова не повысить голос, ответила она, но тут же сорвалась на возбужденные интонации. – Как ты не понимаешь?? Каждый невыясненный конфликт ложится очередным кирпичом на стену непонимания между нами!

– Стена непонимания из кирпичей с конфликтами, – выразительно-иронично произнес Глеб, два раза щелкнул пальцами и строго, отрывисто и громко, будто пытался привести ее в чувства, сказал. – Аня! Не неси херню! Ты не в себе.

– Я не в себе? – она растерянно заморгала, а потом сконцентрировала на нем взгляд и заговорила жестко, местами грубо. – А твой друг был в себе? А ты был в себе, когда молча смотрел на то, что он творит?

Глеб сжал в руках кружку.

– Не передергивай. При чем тут Олег? – напряженно проговорил он.

– При-том, – четко, по слогам сказала она и продолжила с претензией. – Он Даше тридцатилетие, между прочим, испортил! Нормально, по-твоему?

Глеб молчал. Ему, по большому счету, было плевать на испорченный день рождения, на Дашу, в частности, – его волновало другое: нестабильное эмоциональное состояние друга. В последнее время Глеб не узнавал в Олеге логичного и разумного парня, с которым дружил уже лет шесть, а сегодня вообще не понял его поведения на вечеринке, однако откровенничать на эту тему с женой не собирался.

– Твоя подруга тоже хороша, – с обвинительной интонацией бросил Глеб и добавил надменно. – Что за шоу устроила? Она вела себя как…

Он резко замолчал.

– Как кто? – тут же выпалила Аня.

– Как обычно, – процедил сквозь зубы Глеб.

– А Олег себя как вел? Цеплялся к ней! Она его вообще не трогала! Он первый начал! – Аня перешла на полукрик и, вспомнив, как Даша плакала в туалете, крикнула, взмахнув руками. – Пусть оставит ее в покое уже!

– А может, они сами разберутся?! – разозлился Глеб, повысив громкость голоса до той, с которой говорила жена. – А ты не будешь колебать мне мозги!

Аня встала с дивана и с вызовом спросила: «А может, мне вообще уйти, чтобы тебе их не колебать?» Она склонила голову, пристально глядя на Глеба.

– Твою мать, – отчеканил тот. – Ты постоянно все преувеличиваешь и вечно придираешься ко мне без повода. А все конфликты и прочая херь существуют только в твоей голове, поэтому сначала наведи порядок там, а потом уже решай проблемы других. Спокойной ночи.

Он сказал это с раздражением, впрочем, успешно контролируя его уровень, – именно поэтому слова прозвучали довольно сдержанно, поставил кружку в шкаф – ровно на то место, где она до этого стояла, и вышел из гостиной.

Аня села на диван и привалилась к его спинке.

Было плохо. Сердце стучало так сильно, что она, чтобы успокоить его, даже прижала обе ладони к груди. Внутри билась тревога. Хотелось кричать. Колотить руками в стены. Бежать куда-то.

Подобное происходило с ней каждый раз, когда Глеб, вместо того чтобы поговорить, оставлял ее одну в комнате. Он делал так довольно часто. Она не знала почему, но чувствовала, что своим поведением муж открывает телепорт в ее детство. В самые страшные его моменты.

Вообще, Аня Тальникова выросла в счастливой семье. Она очень любила маму и папу, а те – очень любили ее. Играли с ней, баловали, покупали игрушки, конфеты, красивую одежду. Называли принцессой. Настоящей девочкой.

У Ани даже была своя комната – роскошь для ребенка по меркам Самары девяностых. Многие дети завидовали ей. «Вот повезло – своя комната! Там можно делать что угодно…» – мечтательно говорили они. Она в ответ только улыбалась. «Что угодно». Например, сходить с ума.

Именно этим Аня Тальникова и занималась в своей комнате в детстве – сходила с ума.

А все из-за чудовищ, которые жили под ее кроватью. Она не знала точно, как они выглядят: они казались ей то большими, то маленькими, то лысыми, то лохматыми, то худыми, то толстыми, то темно-синими – почти черными, то красными, то ярко-желтыми, то серыми. Не знала, сколько их: они то возникали, то исчезали, некоторые – множились, другие – распадались на части. Неизменной составляющей существования Аниных чудовищ было только одно: они появлялись после фразы мамы, которую та говорила, если дочь плакала, капризничала или вела себя шумно. «Анечка, иди в свою комнату и не выходи оттуда, пока не успокоишься».

И она шла. К своим чудовищам, которые уже ждали ее. Ждали, чтобы выползти из-под кровати и напасть: кусать, бить, щипать, дергать за руки и за ноги. Ждали, чтобы играть в прятки: притаиться в углу и неожиданно выскочить, если она долго не может их найти.

После того как чудовища, вдоволь напугав и помучив Аню, уползали обратно под кровать, она, спокойная, успокоенная, выходила из комнаты.

– Ты же моя послушная, хорошая девочка, – улыбалась мама, даже не подозревая, что пять минут назад с ее дочерью играли монстры. Играли в очень странные для трехлетней девочки игры – невеселые, жестокие.

Аня боялась этих игр. Боялась чудовищ. Боялась оставаться одна в комнате.

Она часто просила маму и папу завести кошку. Ей казалось, та сможет спасти ее: у бабушки жила кошка, и Аня, играя с ней, чувствовала себя хорошо, безопасно. Родители отказывались. Говорили, это большая ответственность. И добавляли: «Тебе хватит и бабушкиной». Бабушкиной ей не хватало – хотелось свою, но родители были непреклонны. Тогда она решила рассказать про чудовищ маме: думала, это убедит ее завести кошку.

– Они сидят там и ждут! Ждут, чтобы вылезти! Они делают мне больно. Я хочу ко–ошку–у, – захныкала трехлетняя Аня, когда мама в очередной раз сказала ей идти в свою комнату после того, как дочь устроила истерику при гостях, потому что ей не дали столько конфет, сколько она пожелала.

– Не выдумывай – какие чудовища? У тебя просто богатое воображение. А про кошку мы сто раз говорили! И вообще, ты почему не слушаешься? Хватит капризничать! Перед гостями неудобно! Иди в свою комнату, успокойся – и выходи. А потом я дам тебе конфету, – строго ответила та.

Аня была послушной девочкой, правильной, поэтому сделала так, как сказала мама – ушла в свою комнату. Играть со своими чудовищами.

После того случая она больше о них никому не рассказывала, а со временем научилась защищаться сама, без кошки: затыкала уши руками, зажмуривалась, что-нибудь негромко напевала. Когда стала старше – слушала музыку, читала, думала. Все это отвлекало. Успокаивало.

Позже Аня поняла, что этими чудовищами были ее эмоции, непонятные, слоистые, шершавые, но так до сих пор и не избавилась от страха перед ними, поэтому всякий раз, когда Глеб оставлял ее одну в комнате, ощущала себя маленькой и сходила с ума.

Она глубоко задышала и, чувствуя, как сердце стало биться чаще, сильнее прижала ладони к груди. Нужно срочно включить музыку, аудиокнигу или подкаст – что угодно: еще хоть одна минута тишины наедине с собой окончательно выведет ее из равновесия.

Руки тряслись – она никак не могла достать наушники из чехла. Наконец удалось. Нежно запела Шаде.

Аня любила ее песни. Они расслабляли, уносили из тревожной, темной и злой реальности в реальность другую – спокойную, светлую, чистую.

Она открыла телеграм. Первый сверху чат. «Моя».

«Ты как? Хочешь, созвонимся?» – быстро напечатала Аня.

Одна галочка.

Наверное, Даша уже спит: обычно подруга читала ее сообщения моментально. Аня волновалась за нее, видела, как та переживала из-за Олега, и хотела убедиться, что подруга нормально добралась до дома, не натворив глупостей.

Она подождала еще секунд десять.

Одна галочка.

Ну точно спит, иначе тут же бы записала длинный эмоциональный войс.

Аня вздохнула и открыла свою страницу в социальных сетях. Около ста пятидесяти тысяч человек в подписчиках. Комплименты, милые эмодзи: реакции на ее счастливую жизнь.

Комментарии под последней фотографией с Глебом.

«Идеальная пара!»

«Блин, вы так друг другу подходите».

«Лучшие! Котики!»

«Аня, у тебя потрясающий муж».

Она усмехнулась. Ну да, идеальный мужчина! Он даже конфликты решает безупречно – просто не замечает их.

Личные сообщения. Аня редко туда заходила, но сейчас захотела полистать их: это было нужно ей, чтобы ощутить себя не такой одинокой. Не такой одинокой, какой ощущала себя в своей комнате в детстве. Не такой одинокой, какой ощущала себя рядом с мужем сейчас.

Реакции на сторис – в основном, много эмодзи. Взгляд зацепился за начало одного сообщения. «Привет, Анита. Ты, наверное, удивишься…»

Она оторвала глаза от экрана и в недоумении уставилась перед собой.

Анита? Так ее называл только один человек.

Этого не может быть.

Память помимо воли с бешеной скоростью отматывала события двенадцатилетней давности в обратном порядке.

«Нам надо расстаться». Разговоры о чувствах. Быстрый – чтобы никто не застал – секс в темной комнате на узком жестком диване, пока пьяные одногруппники спят в соседней спальне. «Я люблю тебя». Поцелуй в туалете клуба. «Спасибо, что защитил меня». «Отвали от нее». «Это Кирюха, мой лучший друг». Студенческая вечеринка.

Анита…

Большой палец нерешительно коснулся экрана. Сообщение открылось полностью. «Привет, Анита. Ты, наверное, удивишься, когда это прочитаешь. Я сам удивился, когда это написал. Сегодня в такси услышал твой эфир и теперь постоянно думаю о тебе. Вспоминаю институт, нас… Даже напился за этими воспоминаниями. Подумал, тебе просто жизненно необходима вся эта информация. А если серьезно, я рад, что у тебя все хорошо. Если будет желание, давай увидимся?»

Она сидела на диване, поджав под себя ноги, раз за разом перечитывая девять предложений. Он всегда умел складывать их так, чтобы попадать в центр ее сердца, а она всегда умела отвечать на них так, чтобы попадать в центр его сердца. Их переписки в институте были похожи на переписки героев романов. Аня так их любила… А вот с Глебом они почти не переписываются: у него нет времени на подобные «глупости».

Взгляд снова прилип к экрану.

«Анита». Он помнит, надо же…

«Ты, наверное, удивишься, когда это прочитаешь». О да…

«Я сам удивился, когда это написал». Улыбка: в его стиле фраза.

«Постоянно думаю о тебе». Шок. Аня была уверена: Кирилл давно забыл, как она выглядит.

«Вспоминаю институт, нас». «Нас». Неужели «они» еще существуют в его мыслях? Может, он шутит?

«Рад, что у тебя все хорошо». Усмешка. Окружающие уверены: у нее все хорошо, так, может, у нее и правда все хорошо – не могут же все одновременно ошибаться.

Она бросила телефон на диван и закрыла лицо руками. Как надоели эти переживания! Иногда от них ее не могла отвлечь даже Шаде. Вот и сейчас Аня перестала слышать музыку, которая по-прежнему звучала в наушниках. В голове проносились привычные рассуждения. Она знала их наизусть: каждый раз после конфликтов с мужем думала об одном и том же.

С одной стороны, Глеб – не романтик, не говорит о чувствах, не делает комплименты, не флиртует с ней. С другой – много зарабатывает, не жалеет денег: недавно подарил машину (и вообще часто что-нибудь дарит), решает ее проблемы, даже проблемы ее подруг (кто бы еще одолжил Пат на стартап). С одной стороны, она несчастлива в браке, задыхается рядом с Глебом. С другой – любит (или ей так кажется?) мужа и хочет наладить с ним отношения.

Что со всем этим делать? Может, просто выкинуть из головы? Может, эти проблемы она и правда придумала сама? Выдумала из ничего, а теперь страдает. Глеб постоянно говорит, что она не в себе, словно не в этой реальности. А вдруг с ней и правда что-то не так?

Об этом думать Аня Тальникова боялась. Она боялась думать о том, что с ней что-то не так. А еще боялась, что окружающие будут думать, что с ней что-то не так. Но главным ее страхом было другое: она боялась, что с ней на самом деле что-то не так. Аня никому не говорила об этом, но постоянно прокручивала в голове мысль: «Со мной что-то не так».

Раньше ей так не казалось. Раньше она чувствовала себя счастливой.

Она чувствовала себя счастливой в детстве. Она чувствовала себя счастливой в школе. Но счастливее всего она чувствовала себя на первом курсе института.

Аня приехала из Самары в Москву за мечтой – окончить журфак одного из лучших вузов страны с красным дипломом и сделать карьеру в СМИ. Правда, изначально мечта казалась неосуществимой: мама Ани была против переезда. Она не сомневалась: без родительского присмотра дочь, домашняя приличная девочка, обязательно свяжется с плохой компанией и сломает себе жизнь. Аня уговаривала ее, обещала, что никогда не свяжется с плохой компанией и будет хорошо учиться, но мама не уступала. «А чем тебе наш самарский не подходит?» – недоумевала она.

В какой-то момент Аня смирилась с «самарским» и уже попрощалась со своей мечтой (не могла уехать без маминого одобрения), но на помощь пришла крестная – школьная подруга мамы: она уже десять лет как жила в Москве в собственной квартире одна, работала переводчицей в Министерстве спорта и, когда узнала, что крестница, которую любила как родную дочь, хочет поступать на московский журфак, поддержала ее.

– Это ты сломаешь ребенку жизнь, если оставишь учиться в Самаре, – сказала она Аниной маме по телефону. – Подумай сама: девочка на золотую медаль идет, не пьет, не курит, книги читает – умница просто. Ну какая плохая компания? И потом, она же будет жить со мной, а не в общежитии. Не будь эгоисткой!

Та подумала сама, потом посоветовалась с мужем и в итоге повела себя не как эгоистка: отпустила дочь в Москву.

Аня поступила на бюджет. На первой же лекции познакомилась со своей будущей лучшей подругой – Дашей Меркуловой, с которой дружила уже тринадцать лет. Аня тогда сосредоточенно слушала, о чем говорит преподаватель, и конспектировала каждое его слово, как вдруг почувствовала, что кто-то тянет ее за руку.

– Я сейчас сейчас упаду в обморок и умру, – прошептала сидящая рядом рыжеволосая девушка: она была очень худая и очень бледная.

Аня подумала, что девушка действительно прямо сейчас умрет, и, махнув рукой на лекцию и конспект, быстро вывела ее из аудитории. Через пять минут та пришла в себя, улыбнулась и сказала: «Так тяжело быть красивой… Кстати, меня Даша зовут. Спасибо, что спасла мне жизнь».

С того дня они стали дружить – несмотря на то, что были очень разными (а может, как раз поэтому). Даша постоянно устраивала в квартире, которую ей снимал отец, вечеринки, пропускала лекции из-за моделинга и встречалась с несколькими парнями одновременно. Аня прикрывала ее по учебе, училась сама и ни с кем не встречалась.

Крестную она почти не видела: как выяснилось, та часто летала в командировки – сопровождала российских спортсменов на международных соревнованиях, так что, по сути, у Ани (как и у Даши) была собственная квартира, куда она могла приводить кого угодно (но, в отличие от подруги, не делала этого).

Так продолжалось до декабря.

Зимнюю сессию Аня сдала на «отлично». Более того, стала одной из лучших студенток на курсе. Родители гордились (мама – особенно). Крестная дарила подарки и давала деньги, намекая, что не стоит рассказывать маме про ее частые командировки. Аня в ответ смеялась: чувствовала себя самой счастливой. Почти. Ей не хватало только одного – любви. Все парни вокруг казались скучными, глупыми, а Аня хотела найти особенного.

В начале второго семестра она познакомилась со Стасом. Он подошел к ней, когда она стояла на светофоре рядом с институтом, и попросил разрешения посмотреть на нее.

– Я никогда не видел такую красивую девушку, – серьезно сказал он. – Можно я посмотрю на вас ровно минуту, чтобы запомнить навсегда?

Аня смутилась, растерялась, а потом улыбнулась.

Через десять минут они уже пили кофе.

Оказалось, Стас учится в ее же вузе, только на факультете «Реклама и связи с общественностью». Оказалось, он тоже не из Москвы. (У них вообще оказалось много общего.)

Они начали встречаться. Гуляли, ходили в кино, в кафе, на вечеринки. На одной из них Стас познакомил ее с Кириллом.

– Это Кирюха, мой лучший друг. Я тебе про него рассказывал, – прокричал он ей в ухо и дернул за руку сероглазого шатена.

– Кирилл. Очень приятно, – небрежно бросил тот, не прекращая танцевать в обнимку с блондинкой, а потом два раза обвел Аню взглядом и вдруг пристально посмотрел ей в глаза.

Она замерла, на несколько секунд перестала дышать, а потом подумала о том, что Кирилл – самое красивое имя на свете.

Весь вечер она мечтала только о том, чтобы он поцеловал ее, но видела, что вокруг него, кроме блондинки, было еще много девушек – даже слишком. Аня не считала себя красивой, скорее наоборот, поэтому не надеялась на то, что такой парень обратит на нее внимание, тем более, он был лучшим другом Стаса.

Когда он подрался из-за нее, она была поражена, а еще ей стало так приятно, что захотелось сделать для него что-то такое, чего она не делала ни для одного мужчины.

Туалет клуба.

«Спасибо, что защитил меня».

Поцелуй.

«Может, ко мне?»

Ее замешательство.

«Извини, я не то хотел сказать».

«Не надо ничего объяснять. Я живу с крестной. Она сейчас в командировке».

Аня соврала Стасу, что едет к Даше, наспех предупредив изумленную происходящим подругу и толком ничего не объяснив той, а сама всю ночь занималась сексом и говорила о чувствах с Кириллом.

На следующий день они встретились снова (и снова – в квартире крестной), а спустя неделю признались друг другу в любви. Аня чувствовала себя самой счастливой, уже без «почти», и ждала, что Кирилл расскажет Стасу об их романе (о том, чтобы сделать это самой, даже не думала), но он оттягивал момент признания. Говорил, надо собраться с духом. Она не торопила, понимая, как сложно решиться на подобное, а спустя пару месяцев обнаружила, что ее жизнь превратилась из детской сказки в мелодраму «восемнадцать плюс».

Аня «официально» встречалась (и спала) со Стасом, но не любила его, зато любила Кирилла, с которым встречалась «неофициально» (и тоже спала), при этом врала обоим парням (каждому – в разной степени, но все же), а еще потеряла интерес к учебе и, пытаясь отвлекаться от переживаний, начала покуривать и выпивать.

Ее лучшая подруга, Даша Меркулова, помогала как могла: покуривала, выпивала и прогуливала лекции вместе с ней, выслушивала пьяные откровения о том, как ей трудно, говорила Стасу, что Аня ночует у нее, пока та была с Кириллом, и убеждала последнего, когда он на вечеринках приставал к ней с расспросами, есть ли у Ани и Стаса секс, что «никакого секса у них давно уже нет».

…Летнюю сессию Аня завалила.

Ее вызвал декан и предупредил, что, если не пересдаст все на «отлично», «вылетит из института». Она очень испугалась и решила обсудить ситуацию с Дашей.

– Ой, да никто тебя не выгонит, – изящно махнула рукой подруга, которая получила «зачет» по современному русскому языку «автоматом», потому что пару раз ужинала (только ли?) с молодым преподавателем этой дисциплины, а другие предметы сдала вообще непонятно как. (Вероятно, по взмаху волшебной палочки декана, который лично распорядился, чтобы «к Дарье Меркуловой на экзаменах предъявлялись минимальные требования»: она уже выиграла два международных конкурса красоты – это же какая честь для университета! – а теперь готовилась к третьему.)

– Ду-умаешь? – неуверенно протянула Аня.

– Конечно! – закатила глаза Даша. – Ты же у нас отличница – лучшая на курсе. Он поэтому так и сказал – на психику давит. Просто пугает. Пересдай спокойно, хоть на тройки, и постарайся больше не валиться.

Аня вздохнула, с ужасом представляя, что скажет мама, если узнает обо всем.

– Нютик, ты бы лучше другим запарилась, – строго добавила Даша.

– Чем? – не поняла та.

– Любовным треугольником своим! – тряхнула рыжими кудрями подруга. – Ладно бы тебе было пофиг, но ты же вся извелась уже. Пусть Романов Стасу расскажет. Если он любит тебя, конечно.