Kitabı oku: «История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789», sayfa 3

Бастилия при Карле IX (1560–1574) и Генрихе III (1574–1589)

В то время во Франции было три партии: протестанты, политики или умеренные с герцогом Алансонским, братом короля, во главе и ярые католики, во главе которых стояли Гизы. Главой гугенотов был Генрих Наваррский, взошедший впоследствии на французский престол под именем Генриха IV. Карл IX был безнадежно болен, наследник престола находился в Польше, а это пробудило во многих надежды и стремления уже забытые. Однажды королю сообщили о каких-то против него замыслах герцога Алансонского и короля Наваррского. Король был в то время в замке Сен-Жермен-ан-Лей. Было 10 часов вечера, когда он узнал об этом. Он хотел немедленно отправиться в Париж, но счел более безопасным переждать до следующего утра. На другой день, сопровождаемый швейцарской стражей, он переехал в Париж и разместился в предместье Сент-Оноре у маршала де Реца, а потом перебрался в Венсен, взяв с собой герцога Алансонского и короля Наваррского, за которыми приказал учредить строгий надзор.

Маршалы Монморанси и Коссе

Карлу IX необходимо было завлечь к себе маршала де Монморанси, приверженца учения Кальвина. Для этого маршала уверили, что король очень желает его видеть. Монморанси отправился в Венсен, где ему отвели помещение в замке, рядом с помещением маршала де Коссе, тоже гугенота. Монморанси удерживали там 13 дней под различными предлогами. Любезный прием, оказанный ему Карлом IX и Екатериной Медичи, ввел его в совершенное заблуждение, так что он не имел ни малейшего подозрения относительно того, что против него замышлялось. Он до такой степени был в неведении на этот счет, что даже написал своей жене, чтобы она приехала в Венсен, что она и исполнила.

В четверг на Пасхе он отправился на охоту, но при этом, по тайному приказанию Екатерины Медичи, его сопровождали сеньоры де Торси и де Лансак. Друзья маршала, более проницательные, чем он, советовали ему не возвращаться, но он не мог последовать их совету, так как жена его оставалась в Венсене. Госпожа де Монморанси, пробыв еще несколько дней, простилась с королем и Екатериной Медичи, которая при этом уверяла ее в дружбе и расположении к маршалу. Однако ее успели предупредить о действительных намерениях короля и его матери. Об этом мадам де Монморанси сообщила своему мужу и сказала, что в расстоянии одного лье от Венсена она прикинется опасно больной, не способной продолжать путь, что и даст ему благовидный предлог отлучиться. На это маршал отвечал, что уже поздно и нужно ожидать, что будет угодно Господу. В тот самый вечер маршал оставался до половины десятого в комнате короля, а около четырех часов пополуночи один шотландский дворянин дал знать, что он видел дорожную повозку короля и дело идет об отправлении в Бастилию герцога Алансонского и короля Наваррского. Монморанси встал и стал одеваться, но тем временем явился к нему один из слуг и объявил, что король требует к себе маршала, а также и де Коссе. Исполняя это требование, Монморанси встретился с капитаном королевской гвардии виконтом д’Оши. Последний, обменявшись приветствиями с маршалом, сообщил ему на ухо о том, что ему было предписано. Монморанси побледнел и просил д’Оши, чтобы он испросил для него позволение переговорить с королем. Д’Оши взялся за это, но король наотрез отказал.

Между тем в то время, как Монморанси усаживался в повозку, прибыл и маршал де Коссе, которого поместили в ту же повозку. Их отвезли в Бастилию. Слуга Монморанси, сопровождавший его, успел дать знать супруге маршала о его аресте, и она, несмотря на преследования двора, успела скрыться в Шампань, а потом в Мен.

Нравы генриха III

Между тем умер Карл IX, и на престол вступил Генрих III. Каковы бы ни были его природные дарования, но это была натура совершенно испорченная. Он приблизил к себе несколько молодых сеньоров красивой наружности, с которыми рыскал по Парижу во всякое время дня и ночи, посещая то непристойные места, то церкви, и таким образом народ был свидетелем то его распутства, то чрезмерной набожности, а в остальное время, как ни странно, он входил в дома частных людей и силой отбирал там собак, которые ему годились, и с торжеством отправлял их в Лувр, где их берегли.

В то время жил учитель фехтования Леклерк, который по протекции герцога Генриха де Гиза был принят прокурором в парламент. До революции прокурорами назывались в судах ходатаи по делам. Возвращаясь к себе после принятия в число прокуроров и подойдя к дому, он увидел около него королевскую стражу, отгонявшую толпу. Из дома в это время доносились смех и крики. Леклерку все-таки удалось пробраться к себе на квартиру, где он увидел Генриха III и его любимцев. Госпожа Леклерк подбежала к мужу и сказала: «Иди, иди и не дозволяй этим ворам, называющим себя знатными господами, отобрать нашу собаку, нашего бедного Ситрона». Леклерк узнал короля и стал протестовать против отобрания собаки, но после нескольких фраз, которыми они обменялись, Генрих III положил конец разговору, сказав: «Твою собаку на мою псарню или тебя самого в Бастилию, выбирай». Леклерк ничего на это не ответил. Тогда по знаку короля слуги его схватили собаку и положили в мешок. Затем король приказал своим любимцам взять четки и отправиться в аббатство Сен-Жермен-де-Пре, и вся эта компания пошла по улицам Парижа, представляя очень странное зрелище.

Впереди процессии шли королевские слуги, неся в мешке собаку, которая выла, что во встречных возбуждало удивление и усмешки. Сзади шла процессия с королем во главе, который читал молитвы и, подражая монахам, сам себя сильно колотил в грудь. Пока Генрих III таким образом проводил жизнь, не дремал герцог Генрих Гиз, глава рьяных католиков, недовольных тем, что король, по крайней мере по их мнению, недостаточно был строг и решителен относительно гугенотов. Гиз с сообщниками начали уже втайне действовать против короля, и мало-помалу это привело к образованию Священной лиги, как мы увидим.

В это же время и гугеноты на юге Франции открыто действовали против короля. При дворе было тогда получено известие о смерти в Лангедоке одного из предводителей гугенотов маршала де Дамвиля.

Это было известие большой важности, потому что со смертью Дамвиля гугеноты не только лишились предводителя, но вообще в лице Дамвиля понесли большую потерю. Какое значение этому известию придавал двор, видно из того, что по этому поводу был созван в Лувре экстренный совет, на который Генрих, по настоянию матери, не пригласил своих любимцев. Сам же он пришел на совет со своей любимой собакой, которую отнял у Леклерка. Екатерина Медичи начала с того, что посоветовала королю, воспользовавшись смертью Дамвиля, совершенно подавить восстание. Король отвечал, что он и сам об этом думал и уже определил, что нужно делать. При этом он играл со своей собакой.

Королева-мать жестом выразила досаду и сказала: «Если бы вашему величеству угодно было сообщить нам о своем решении, то, может быть, мы могли бы помочь советами». Тогда король сказал, что со смертью Дамвиля гугеноты лишились одного только предводителя, но остаются еще два: Монморанси и Коссе, которые могут заменить его. Они находятся теперь в Бастилии, и хотя толстые ее стены и верность Тестю¹² представляют достаточное ручательство, что они оттуда не уйдут, но их все-таки следует опасаться. Далее король сказал, что существует многочисленная партия, которая призывает и требует их, что смерть Дамвиля возбудит в ней надежды и придаст ей смелости. «И поэтому-то, – прибавил Генрих III, – я решил казнить этих двух людей, чтобы подавить возмущение и избежать всякого события, которое могло бы со временем повлечь за собою междоусобную войну». Затем, обратившись к собаке, король снова принялся играть с ней.

Все присутствовавшие на совете ничего не отвечали на эти слова, но вопросительно взглянули на Екатерину Медичи. Только один де Сувре жестом выразил свое неодобрение. Королева-мать заметила этот жест и поспешила заявить, что она вполне согласна с королем.

Все, кроме де Сувре, изъявили свое одобрение.

Сначала де Сувре старался доказать несправедливость решения предать смертной казни людей за преступления, которые не они, а другие совершают без их ведома.

Екатерина Медичи возразила, что имеются доказательства вины Монморанси и Коссе в оскорблении его величества.

Тогда де Сувре потребовал, чтобы парламенту было поручено рассмотреть их дело, а когда увидел, что и это ему не удается, то, обращаясь прямо к королю, сказал: «Ваше величество¹³, до сих пор в ваше царствование не пролито еще крови, неужели вы хотите начать с благороднейшей французской крови? Несмотря на толстые стены Бастилии, эта кровь может пройти наружу, и впоследствии…»

Король отвечал: «Вы правы, а потому я желаю, чтобы они были убиты не топором и не кинжалом, а задушены веревкой».

Екатерина Медичи сказала на это: «Очень хорошо, они будут найдены повесившимися, и это будет истолковано в том смысле, что отчаяние и страх наказания побудили их на самоубийство». – «Вы отгадали мою мысль, матушка», – отвечал король. «Бастилия только на это и годится», – сказал, кланяясь, Шеверни – один из членов совета.

После этого король взял свою собаку на руки и встал с места, давая этим понять, что совещание окончено. Сувре был в отчаянии, но, видя, что не может спасти маршалов, попытался, по крайней мере насколько возможно, замедлить исполнение решения и с этою целью спросил у короля, когда он желает, чтобы это решение было приведено в исполнение. «Как можно скорее, сегодня вечером», – отвечала Екатерина Медичи. «Сегодня вечером, – сказал Сувре, – но уверены ли вы в том, что маршал Дамвиль действительно скончался?» – «Без сомнения, – сказала она, – какая была надобность меня обманывать?»

Затем Сувре доказывал, что тот, кто сообщил это известие, сам мог быть введен в заблуждение, так как лично ничего не видел, а повторял только слухи, ходившие в Лангедоке, и что было бы опасно прибегать к такой крайней мере, не убедившись предварительно в том, что действительно смерть постигла Дамвиля и что если известие об этом справедливо, то в скором времени оно должно подтвердиться.

Эти слова подействовали на Екатерину Медичи, и решено было ждать три дня. На более продолжительный срок Генрих не согласился, опасаясь волнения гугенотов.

Проговорился ли кто-либо, или каким-то иным образом, но решение совета стало известным брату короля¹⁴. Он узнал об этом и пришел в негодование. Он смотрел на это как на нанесенное ему оскорбление.

Со времени вступления на престол Генриха III он постоянно ходатайствовал об освобождении маршалов, в которых принимал живейшее участие. Известие о решении, принятом советом короля относительно Монморанси и Коссе, заставило его призадуматься.

Он жил в Лувре, и ему приходило на ум, что и там можно совершить то же, чего не побоялись сделать в Бастилии. Он хотя и жил в Лувре, но, в сущности, был там под арестом. Несмотря на это, при содействии своего приверженца Бюсси д’Амбуаза ему удалось войти в сношение с семейством и приверженцами маршала де Монморанси. Это были люди, которые имели большое влияние и хотели привлечь на свою сторону герцога Гиза, но он не обращал на это внимания, а его брат-кардинал советовал ему не входить в союз с братом короля, честолюбия которого он опасался. Притом же он усомнился в его искренности относительно католической веры. Кроме того, кардинал посоветовал своему брату отправиться в Шампань, согласно данному ему двором приказанию, и герцог Гиз последовал этому совету.

Екатерина Медичи в Бастилии для приведения в исполнение решения совета

Между тем трехдневный срок, данный королем, истекал, а посланец в Лангедок не возвращался.

Сувре обратился по поводу дела маршалов с новым ходатайством, но оно не было уважено, и Генрих III предоставил своей матери дело о приведении в исполнение решения совета.

Она сама прибыла в Бастилию в сопровождении некоего Дюгюаста и шести человек, которые должны были задушить маршалов.

По прибытии в Бастилию она потребовала к себе священника, служившего при этом учреждении, и сказала ему, что, хотя Монморанси и Коссе и соединились с гугенотами, она не думает, чтобы они совершенно отреклись от католичества, а потому он должен отправиться к ним для исповеди. При этом она приказала ему выведать у них обо всем, что угрожает престолу и особе короля, сообщить ей обо всем этом устно и потом все это изложить письменно.

Когда священник заявил, что это было бы нарушением тайны исповеди, Екатерина Медичи спросила его: давно ли он состоит священником при Бастилии? Узнав, что он состоит в этой должности четыре года, она заметила, что этого срока достаточно, чтобы получить одно из самых богатых аббатств Франции, если только при этом была оказана королю важная услуга, но прибавила: «Впрочем, я не хочу принуждать вас действовать против вашей совести, и если это поручение вам противно, то другой священник…», но он перебил ее, сказав: «Я иду к маршалам».

С этими словами он вышел. Королева-мать приказала Дюгюасту следовать за ним с теми шестью, которые должны были умертвить маршалов, велев, чтобы он отозвал священника, если он слишком замедлит, и приступил бы к делу, потому что, присовокупила она, «не должно забывать, что я жду». Дюгюаст вышел со своими палачами. Оставшись одна с губернатором, королева-мать начала объяснять ему, что он должен составить протокол о том, что произойдет, а именно, что на следующий день во время осмотра тюрьмы оба маршала были найдены повесившимися, а на столе будет находиться записка на имя короля, в которой сказано, что они сознаются в совершенном ими преступлении и решились на самоубийство, чтобы избежать казни, которой они должны были подвергнуться, если бы дело стало разбираться в суде. При этом она вынула бумагу и, показав ее губернатору, сказала: «Вот эта записка». Посмотрев, губернатор был изумлен. Сходство почерка было поразительное, и бумага была именно такая, какую им давали в Бастилии.

Тогда губернатором был Тестю. Он не решался писать. Заметив это, Екатерина Медичи сказала: «Если вы не в состоянии таким образом редактировать это дело, господин губернатор, то я продиктую вам». Тестю отвечал: «Не это меня затрудняет, но признаюсь, что заверить подобный факт… который не существует…»

Однако Екатерина Медичи сумела так подействовать на него, что он согласился на ее требование, но едва написал он несколько строчек, как вдруг дверь с шумом отворилась и в комнату вошел офицер, измокший от дождя и обрызганный грязью, который бросился к Екатерине Медичи и, сказав ей «от короля» (de lapart du roi), передал письмо. Этот офицер был Сувре, принесший два важных известия: первое, что Дамвиль жив, и второе, что брат короля герцог Алансонский бежал. Екатерина Медичи побледнела, прочитав это письмо. «Дамвиль жив, – воскликнула она, – и знает наши планы, и герцог Алансонский скрылся из Лувра, но как же это случилось?»

Сувре отвечал, что это устроил сеньор Бюсси д’Анбоаз и что, по-видимому, герцог Алансонский счел за личную для себя обиду решение, принятое против маршалов, что он находится в Дрё и издал оттуда прокламацию, в которой объявляет, что соединяется со всеми недовольными, чтобы освободить Францию от правления фаворитов и вместе с Дамвилем отомстить за смерть Ла Моля и маршалов.

«Все погибло! – воскликнула королева-мать, – если ему не помешают привести в исполнение свое намерение». – «Это может сделать только один человек, и король разделяет мое мнение». – «Кто?» – спросила она. «Брат Дамвиля, друг герцога – маршал де Монморанси», – был ответ. Екатерина Медичи согласилась с этим мнением и сказала: «Когда герцог увидит, что маршал помилован, что он на свободе, когда он предложит ему от имени короля и другие уступки, может быть… – Но, не договорив фразы, она воскликнула: – О! Но что же мы здесь делаем? Мы рассуждаем, а в это время приказ короля приводится в исполнение, Дюгюаст и его люди уже… Бежим, бежим, Тестю, ведите нас, руководите нами, лишь бы прибыть вовремя».

Затем она, Сувре и Тестю поспешно направились к тюрьме маршалов. Между тем оба маршала отказались исповедоваться у священника, посланного Екатериной Медичи, и, не сомневаясь в уготованной им участи, решились храбро защищаться. Для этой цели они искали какой-нибудь предмет, чтобы, по крайней мере, дорого продать свою жизнь, а для того, чтобы иметь время отыскать такой предмет, они загородили дверь мебелью. Это и спасло их.

Когда Екатерина Медичи с Сувре и с губернатором прибыли на место, Дюгюаст и его люди старались выломать дверь тюрьмы.

Сувре первый бросился к ним и громовым голосом закричал: «Остановитесь!», но Екатерина Медичи, следовавшая за ним, дала противоположное приказание. «Продолжайте, выломите эту дверь, – сказала она. – Они не отворят, если узнают, что я здесь. Они не поверят, что Екатерина Медичи пришла освободить их». Между тем Монморанси и Коссе, не найдя ничего, что могло бы служить им оружием, и понимая, что в конце концов дверь все-таки будет выломана, решились, по примеру Колиньи, отворить дверь своим убийцам и отодвинуть мебель. Дверь тотчас же отворилась, и при свете факелов маршалы увидели Екатерину Медичи. Она грациозной поступью и с улыбкою на устах приблизилась к ним и сказала: «Полно вам, благородные мои кузены¹⁵. Вы заставляете меня осаждать вашу тюрьму, когда я пришла сюда, чтобы отворить ее двери и освободить вас, а свобода такая прелестная дама, которой такие любезные кавалеры, как вы, должны бы оказывать более внимания».

При этом были де Сувре и Тестю; а Дюгюаст со своими палачами скрылся.

Оба маршала стояли в изумлении и, не зная еще, новая ли это уловка или действительность, сочли за лучшее хранить молчание, пока дело не выяснится совершенно.

Екатерина Медичи стала уверять их в своей к ним преданности и уважении. Она сказала им: «До сих пор обстоятельства не позволяли моему сыну-королю возвратить вас вашим семействам и Франции, требующей от вас услуг, но, как только это стало возможным, он исполнил мою просьбу, совершив этот акт справедливости, и я прибыла сюда, чтобы самой отворить двери вашей тюрьмы и первой сообщить вам эту радостную новость. Вы сейчас же выйдете из Бастилии и отправитесь к королю, моему сыну».

Оба маршала просияли от удовольствия, но все еще хранили молчание, так как обуревавшее их сомнение не вполне еще рассеялось. Когда же они увидели благородного и честного своего друга де Сувре, на физиономии которого выражалось удовольствие, то упали на колени перед королевой-матерью и поцеловали ее руку.

Из дальнейших объяснений они узнали, что Дамвиль жив и что он очень опасен для короля, что герцог Алансонский бежал и присоединился к Дамвилю, приводя в качестве причины убийство их, Монморанси и Коссе, и что от них требуется, чтобы они отправились в Дрё к герцогу, рассказали бы ему о происшедшем, разузнали о его намерениях, выслушали его жалобы и склонили бы его и Дамвиля на сторону короля.

Со своей стороны Сувре советовал им за это взяться. Маршалы согласились, но поставили условием, чтобы парламент вынес приговор об их невиновности. Екатерина Медичи обещала им это.

Затем Монморанси и Коссе вышли из Бастилии, причем по приказанию королевы-матери им были оказаны военные почести, подобавшие им как маршалам. Между тем погода разгулялась, и на ясном небе заблистали звезды.

Можно себе представить, с каким удовольствием Монморанси и Коссе вдыхали свежий, чистый воздух.

Вот каким образом они освободились из Бастилии. Они тотчас же были представлены королю, которого Дюгюаст успел уже предупредить. Генрих смотрел равнодушно на восстание в Лангедоке, но совершенно растерялся при известии о бегстве своего брата, а потому маршалов обласкал и принял как спасителей трона.