Kitabı oku: «Изнанка капли», sayfa 7

Yazı tipi:

Долина раскаленных конфорок

Преодолев подъем, вышел на затерянную долину конфорок. Они от меня совсем далеко, до них около дня пути.

На самом краю пропасти разобью лагерь и переночую.

Утром путь продолжился.

Буквально через час ходьбы оказалось, что преодолеть это расстояние до первой конфорки будет труднее, чем предполагалось.

Толстый слой жира покрывал плиту, и двигаться было нелегко из-за постоянно вязнущих в нем ног. Запах стоял соответствующий.

Несколько раз я едва не проваливался в него и начинал затягиваться внутрь, и только изрядная доля везения вкупе со сноровкой помогали мне выбраться.

За день я приблизился только к середине пути, который до этого на глаз себе запланировал пройти.

Вскоре, перед тем как остановиться на ночлег, по пути стал встречать громадные валуны гречи, полупрозрачные бревнышки риса – твердые как камень. Приходилось обходить одиночные из них и перелазить через большие скопления.

Когда начало темнеть, обустроил ночлег возле одной из гречневых громадин.

Как только лег и сомкнул глаза, уснул от усталости.

Утром чувствовал себя бодрым и отдохнувшим.

Двинулся в путь, замечая, что слой жира под ногами становится только толще. Гладкие рисовые преграды участились, и, петляя среди них, ощущал себя словно в лабиринте. Напрягал все свои силы, постоянно подгоняя себя идти быстрее.

Все же удалось преодолеть оставшийся путь до наступления темноты и оказаться у склона первой конфорки.

Температура была здесь такая же, как и везде. Видимо, она дремлет.

Теперь необходимо было ее обогнуть и выйти в центральную часть, где предположительно и должно быть то, к чему я иду. Завтра начну искать туда проход.

Склон конфорки настолько крутой, что забираться на него сейчас будет непосильной для меня задачей, легче будет обойти конфорку.

Обходить было, с одной стороны, легче по самому началу склона выключенной конфорки, а с другой – нет.

Легче, потому что препятствий хоть и больше, но располагались они таким образом, что на определенных участках склона, до которых я мог добраться, были участки, полностью свободные от них, и именно по ним я шел. Я двигался хоть и с разной скоростью, временами медленнее, чем обычно, но зато не делал остановок, постоянно продвигаясь вперед.

Трудность заключалась в том, что внутри меня родилось и не покидало чувство опасности на этих склонах. Если она начнет раскаляться, я не успеть сойти вниз и спастись.

Я надеялся на то, что этого не произойдет, проверял температуру и старался двигаться еще быстрее.

Вынужден был разбить привал на ночь в этом небезопасном месте, так как ночью двигаться просто невозможно. Стояла кромешная тьма, без единого источника света.

Не знаю, сколько я простоял в жире, не входя в палатку, надеясь увидеть хоть что-нибудь, кроме темноты, но все зря, и в итоге на ощупь вернулся в палатку спать.

На следующее утро, только пройдя несколько часов по жировой поверхности, обнаружил конфорку поменьше, притаившуюся за первой, по склону которой я шел, и которая была на глаз раза в два массивнее.

Еще не приблизившись к ней, почувствовал, что от нее идет тепло, настоящий жар, и потому, обнаружив между ними широкий проход, продолжил путь по привычному склону первой конфорки, на которой была приемлемая температура. Если продолжу так двигаться, смогу по этому склону пробраться и в центральную долину.

Но здесь путь стал в разы сложнее. Жир оказался менее вязким, и, хоть теперь я не застревал в нем, падал несколько раз. Осторожно ступал, но не из-за вязнущих ног, как это было ранее, а из-за уходящих куда-то в сторону стоп, плотно облепленных и пропитанных жиром.

За день продвинулся настолько незначительно, что еще не увидел толком скрытой долины, хоть и понял, что дальше может быть только она.

Разбил лагерь.

Спать не хотелось, и, пока еще было светло, озирался по сторонам, глядя в скрытую дымкой долину. Завтра я достигну этой границы и войду туда.

Когда я уже подготовил себе на ночь походную постель, вышел из палатки наружу, чтобы поискать свет, и оказался прав: маленькая конфорка светилась красным.

Свет, что она выделяла, пусть и слабо, но освещал переход между двумя такими разными конфорками. Поверхность долины там двигалась, закручивалась вихрями жировой прослойки. Только валуны окаменевших уже круп оставались на своих местах, обтекаемые потоками жира. Не хотел бы я сейчас оказаться там.

Достигнув границы, за которой, как полагал, было едва ли видно дальше протянутой руки, и пройдя за нее, обнаружил, что все не так плохо, и увидел, что в высоте, над уровнем дымки, виднеются четыре вершины конфорок.

Весь дым шел от одной из них. Я оказался в самом центре долины с активной конфорочной активностью. Необходимо выбирать дальнейший маршрут. Из-за того, что мне видно только четыре ориентира, имеет смысл двигаться к одному из них.

Конфорка, на которую я прошлой ночью любовался, была отметена в сторону первой. Большая конфорка, по склонам которой я столько шел и которую я первой и увидел, была уже достаточно изучена и также не подходила. На ее вершину подниматься было бы проблемно из-за крутого склона.

Третья, которая и создавала все это задымление, также очевидно не годилась в качестве пункта назначения.

Оставался только четвертый вариант. Двинулся к нему, стараясь по возможности поменьше вдыхать окружающего меня дыма.

Четвертая конфорка, оставшаяся единственным выбором, была самой небольшой, как мне показалось, из всех остальных.

Начиная от ног, все мое тело покрыто коркой застывшего жира. Силы подходили к концу, но нужно было в любом случае штурмовать эту вершину. По температуре я определил, что она выключена.

Склоны достаточно круты, а на них тут и там лежали остатки еды, иссушенные до такой степени, что невозможно точно определить, чем это было.

Следуя от одного такого въевшегося пятна до другого, двигался, карабкался к вершине, что представляла собой плато, на котором я надеялся найти ответ.

Еще чуть-чуть.

Ближе к вершине дышать стало легче, от запаха дыма осталось совсем немного. Вот и круглая площадка. Оглянулся вниз на пройденный склон и двинулся вперед на твердеющих ногах к центральной части, в которой находится небольшое углубление.

Здесь очень тихо.

Ноги, покрытые жиром, не издавали при ходьбе ни единого звука. Лег в этом углублении, завалившись в него.

Надо мной пустота. Тишина. В голове нет идей о том, зачем я сюда так долго тащился.

Щелк. Щелк. Щелк.

Кисти рук

Жилы, выступающие под кожей каждый раз, как я двигаю ей.

Для меня руки всегда жили своей собственной жизнью, отличной от моей в некоторых моментах.

Мои руки всегда имели три состояния.

Первым была рука из крови и плоти.

Именно из-за того, что она состояла из плоти, хоть и с трудом, поддавалась изменениям, которые я в нее вносил.

Так, в дождливую погоду я вздувал жилы на руках, складывая пальцы особым образом и напрягая всю руку вплоть до плеча. Вздыбившаяся жила образовывала пещеру, в которой хоть и было совсем немного места, но достаточно, чтобы там спрятались мои друзья.

В той пещере до сих пор можно найти потускневшие от времени и постоянного мытья с мылом предметы, что мы брали с собой, как например, палки, непонятные сейчас инструменты и бутылки…

Вторая ипостась моих рук – теневая.

Тень от рук никогда не повторяла у меня саму руку в ее органическом состоянии.

Иногда теневые руки расплывчатые и даже с растопыренными пальцами похожи на сжатый кулак. Физическую руку я способен изменить, теневую нет, и это остается за светом. Он может истончить ее до линии или заставить распухнуть в разы, удлинив пальцы, едва не оторвав их от руки.

На мои теневые руки два года назад случайно наступил прохожий, и с тех пор я всегда прячу руки от других людей в карманах.

Если люди видят твои теневые руки, а тем более наступают на них – то это приносит боль.

Третьим их состоянием является прозрачность, едва видимые глазу руки.

Когда они появлялись, то часто практически точно повторяли все, что делали физические руки, но не отбрасывали тени.

Но одно отличие все же было.

Это постоянно ускользающее от меня нечто. Я не мог ничего сделать с прозрачной рукой и даже заставить исчезнуть, убрав физическую в карман. Прозрачные руки, сквозь которые было видно все, появлялись и исчезали по своему усмотрению и повторяли действия естественных рук с одним отличием, что выполняли то, что совершали первые руки очень и очень давно.

Я мог идти по улице, как всегда, спрятав руки в карманах пальто, и увидеть, как прозрачные руки ребенка, которым я когда-то был, бросают невидимые камешки или нанизывают невидимого дождевого червя на крючок…

Чаще всего же они расслаблены и ничего не делают, медленно растворяясь перед моим взором до следующего появления…

Дочь

Снова она разбудила меня своими криками. Сегодня ведь выходной, можно было поспать подольше. И ничего, что весь вечер до этого провели на детской площадке. Она сама должна была спать крепким сном до обеда, по моим расчетам, но нет, она не устала. Сколько же у маленьких детей энергии?

Она побежала по коридору из своей комнаты ко мне.

Еще не совсем проснулся, но слышу характерное шарканье. Дверь закрыта, и моя дочь скребется в дверь коготками.

– Надевай варежки, иначе ты будешь наказана!

За дверью еще пару секунд слышалось недовольное копошение, а затем царапающие звуки удалились.

– И не обижаться, ты ведь знаешь правила. А я пока приготовлю завтрак.

Что же приготовить? Этим вопросом я задался после того, как встал. Себе приготовлю жареные яйца, а для нее открою консервы.

Пока яичница готовилась, открыл банку с противно, на мой вкус, пахнущим и немного склизким на вид кормом. Неужели ей он так сильно нравится? Это действительно трудно назвать едой.

– Готово, иди!

Вот теперь я ее почти не слышу, только легкие, незаметные шажки моей любимой дочурки.

– Твоя миска на полу, приступай.

Ух, какая же она сегодня голодная, прямо набросилась на угощение.

Растяпа, застыл над миской, разглядывая ее, и только упустил момент, когда нужно снимать сковородку с раскаленной конфорки.

Балда!

После завтрака нужно было заняться своими делами, помыть посуду, убраться и только потом прогуляться с дочерью.

Пока я все это делал, она лезла под ноги, терлась об меня, всячески ластилась, что было уже привычно.

– Хочешь поваляться? А ну иди к папе.

Обхватил ее руками и в порыве веселости завалился на только что собранный диван. Обнимал и почесывал ее. Она мурлыкала и незаметно как-то лизнула мое лицо.

Так много хочется сказать о дочери, но все получается сухо, словно я описываю чужое существо. Видимо, у меня нет к этому способностей.

Она похожа на большой пушистый комок, килограммов 8—10 весом, внутри которого прячутся четыре миниатюрных лапки, мордочка с усиками и зубастой пастью. Когда она проходит по дому, собирает своей шерстью всю пыль, какую только можно.

Ее матери я не знаю. В мяуканье моей дочери иногда есть грустный оттенок, но я окружил ее заботой и не даю времени на то, чтобы грустить.

Лапы очень странные, обычно спрятаны внутри шерсти, но иногда выдвигаются из комка. На них когти, острые и твердые. Чтобы она не драла мебель и не царапалась, надевал на нее варежки, а затем она сама приучилась неловко их на себя надевать. Но иногда, конечно, упрямилась, как сегодня утром.

А глаза, я их так и не видел ни разу, хотя, когда прочесывал ее руками вместо расчески, нащупывал их. Мне кажется, они у нее никогда не открывались или не видят ничего. У нее ненастоящие глаза, а символические.

Теперь она снова ластится, ожидая, что я пойду ее выгуливать. Все так и есть.

Прогулка всегда означала, что она соберет всю грязь, всю прошлогоднюю листву, всех жучков и травинки на себя – после мне это долго вычищать из ее плотного меха.

Но домой ее просто так не загнать и каждый раз приходится по часу сидеть с ней на руках, катаясь на качели или отдыхать на лавочке.

Понятное дело, что к нам никто не подходит, а дети озираются на нас. Но Крошечка мне дорога, и я никогда не отказываю ей в этой радости. Это прозвище, заменяющее редко используемое имя, придумал ей я.

Она лежит у меня на коленях и, видимо, слушает смех и крики.

Мы вернулись домой.

Время купаться, но предварительно, еще в прихожей, нужно убрать часть сора, застрявшего в тебе. Как много ты всегда приносишь домой с улицы всякой всячины.

Кроме обычных находок, вроде листьев, я иногда вытаскиваю жевательную резинку или свернутые в плотные шарики записки. Их я убираю в ящик стола.

Бульк, и ты в воде.

Сейчас наведем пены и после будем отдыхать. Купил на обед тебе кусочек рыбки.

Ах да, у нее такой мягкий, плавный голос, который она редко использует, и кроме мяуканья, из всех слов, что она слышала и могла запомнить, она использует только одно —кость, кость, кость.

Хотя, может, мне только кажется или я убедил себя в этом.

Дни, проведенные с ней, были наполнены нежностью, без которой мне нельзя существовать.

Да, она иногда забывала надевать варежки или я не доглядывал, и тогда на мне появлялись длинные, ровные царапины. Но с ней я разговаривал, заботился, составлял последовательно из записок, вытаскиваемых из ее шерсти, стихотворение…

Этой весной через открытое окно она сбежала, оставив на пыльном подоконнике свой след.

Без нее все не так, а стих остался без окончания.

Остается собраться и самому завершить все.

Будь счастлива и пусть тебе повезет, мятущиеся под веками глаза…

Ночевка

Путь пролегал вертикально вверх по отвесной стене, на которой было очень мало точек опоры. Именно из-за этого движение было столь медленным, что я застрял здесь надолго и нарушил собственный график.

Наверху меня ждала неизвестность, вернее, я видел много раз это место, даже помещал туда разного рода предметы, например, комнатные цветы. Но забирался я туда впервые.

Если взбираться одному по такому сложному маршруту, приходится отмерять каждое движение и не надеяться на счастливое стечение обстоятельств. Если не выдержат веревки моей страховки вместе со скобами, то я упаду.

Можно использовать трещины в скале, в которые удобно вставить ногу или надежно закрепить страховочное кольцо. Я так и делал, пока разговоры из трещин не стали выводить меня из себя и пришлось меньше к ним обращаться.

– Теплее или холоднее, что, что-нибудь известно…

Мне не видно обитателей этих трещин, и я успокаиваю себя тем, что это ветер так шумит или небольшой недостаток кислорода сказывается так на мне.

Пока рано говорить об этом, но трещины придется обходить и карабкаться по голым скалам.

Теплее или холоднее…?

А ведь действительно, скала, если к ней притронуться, в разных местах неодинакова по температуре. Пару раз я отдергивал руку от жара. Были участки, где, наоборот, холод обжигал меня, но в обоих случаях приходилось, извиваясь, ускоряться и двигаться по направлению к умеренным по температуре участкам.

Вбив в скалу несколько скобок, сооружал себе парящую кровать из прочной ткани. Лежал в этом гамаке и думал о том, выдержит ли страховка мой вес. Конечно, я знал, что выдержит и способна выдержать куда больше, но думать об этом не переставал.

Первая ночевка была возле одной из трещин, и звуки из нее мешали мне уснуть. Слышался писк. Больше у трещин я не останавливался на долгое время.

С собой у меня совсем немного вещей – но это не проблема. Когда я достигну окончания подъема, все пойдет гораздо лучше.

Лежа ночью в состоянии невесомости, смотрел на самый верх, туда, где уже показался край скалы, практически идеально ровный.

Потоки воздуха, видные только из-за того, что несли пыль в своем составе, двигались навстречу скале и пропадали за этой линией.

Вниз смотреть не было никакого желания. Там я был и больше туда не вернусь.

Там, там, там…

Ответы ждут меня. Осилить еще только один переход, но после которого придется продолжать – вот мысли, что были у меня в течение подъема. И чем ближе я подбирался к границе, окончанию скалы, тем чаще они всплывали во мне.

Во время передышек, смотря по сторонам, видел расплывчатые силуэты, даже скорее массивные пятна разного цвета – оранжевого, голубого, зеленого…

Хотелось оказаться там и выяснить, что же это.

Когда глаза уставали смотреть на всю эту расплывчатость, стучал по скале, которая, судя по звукам, раздающимся в ответ, была полой. Когда забивал скобы в ее поверхность, поднимался ужасно громкий звон, и издалека, прямо из глубины скалы, доносились ответные удары.

Мне кажется, что они принадлежат голосам в трещинах, которые я слышал.

Когда буду лезть рядом с очередной трещиной, проверю это предположение.

Вот небольшая трещинка, возле которой я одолевал особенно трудный участок.

Несколько раз постучал по ее краю, вызвав знакомый звук. Из ее глубины откликнулись другим звуком.

– Меня кто-нибудь слышит, если да, то стукните еще раз.

В ответ послышался слабенький, едва слышимый одиночный стук.

– Мне столько хочется спросить у вас, скажите, кто вы?

Ответа не последовало.

Несколько раз переспросил. В ответ тишина. Никаких звуков вообще.

Решил вопреки обыкновению устроить ночевку возле этой притихшей трещины. По моим расчетам, до верхнего края скалы остался один переход, и перед этим хоть и нужно набраться сил и отдохнуть, но, даже если трещина и отвлечет меня, сил у меня хватит на подъем.

А еще мне хотелось попробовать получить ответ из глубины скалы, если, конечно, там есть кто-то или что-то и мне не показалось.

Несколько попыток установить контакт ни к чему не привели. Ни стук, ни крики и шептания в трещину. Ответ – тишина.

Оставил эти попытки и смотрел на оранжевое пятно вдалеке. Оно словно в метре от меня, и можно его потрогать, стерев эту расплывчатость, как испарину со лба.

Слышу звук, это воздух, что мимо меня с легким свистом выходит из трещины.

Подставил осторожно под него руку.

Теплый.

В трещине ничего не видно, но я не чувствовал опасности. Легонько, совсем медленно просунул туда ладонь и замер.

Маленькие, чуть влажные пальчики схватили меня за пальцы…

Через несколько часов я достиг края скалы и перевалился на плоскогорье…

Квартиранты

Снова одеяло посреди ночи стало шевелиться и не давать мне нормально поспать. Пуховое одеяло, совсем еще новое, а уже червивое.

Встал, ушел на кухню, да так и сидел у черного окна, дожидаясь рассвета.

Все выясню.

– Чего вам нужно?

Пол, мебель, вообще все в квартире было покрыто маленькими червячками. Если не приглядываться, то казалось, что все предметы ненастоящие и эта рябящая поверхность нереальна.

– Нас выселили!

– Конечно, я этими самыми руками вытаскивал вас по одному и правильно делал. Но куда вы девались после того, как я выдергивал вас, меня не интересует. Не ко мне же домой приходить!

– Ты выбрасывал нас подальше от себя, думая, что избавился от нас, но на самом деле мы никогда тебя не покидали.

– То есть как это?

Мне они никогда не нравились, особенно их постоянное, хаотичное движение во мне. Оно раздражало, и от этого некуда было деться. Чувствуешь, а сделать ничего не можешь.

Но позже я нашел способ от них избавиться, но он потребовал очень много времени.

А сейчас оказалось, с их слов, что я от них и не избавлялся вовсе.

– Где же вы тогда были?

– Известно где, в твоей голове. Ты смог убрать нас из глаз и успокоился, а мы жили внутри твоей черепной коробки.

– Почему я не заметил этого?

– Мы же сказали. Ты не видел нас и успокоился.

Машинально поднес пальцы к глазам и потрогал их. Они были на месте и двигались так, как я и хотел. Чистые, незамутненные глаза.

– Чем вы занимались в вашем новом жилище?

Черви падали с обеденного стола и копошились на ковре. Мне ничего не пришло в голову, кроме этого вопроса – ничего делать не хотелось. Да и как можно от такого их количества избавиться? А поговорить с ними было на удивление приятно.

– Мы процветали, и нас становилось больше. Сеть туннелей и спиралевидных домов в твоей голове очень пригодились нам, всем хватало места, и жилищный вопрос для нас вообще не стоял.

– Питание,– чуть помедлив, синхронно объявили они,– тоже было не проблемой. Мы вели беседы и выползали из спиралей на прогулки. Пока нас не прогнали.

Прогулка внутри головы – мероприятие случайное. Можно набрести на милый, пахнущий молоком сон, который еще и окажется цветным. А можно наткнуться на настоящий кошмар, что поглотит тебя словно буря.

Однако черви не боялись гулять. Может, это из-за их количества?

Заблудится один, никто и не заметит.

Спираль выбрасывала охочих до сновидений червячков.

– Кто же выселил вас?

– Не делай такой лукавый вид, ты отлично знаешь. Мы жили в спиральных домах и не совались туда, куда не следовало. О мозгоедах, сменивших нас, ты уже в курсе.

– С чего вы это взяли?

И я как бы ненароком придавил одного из них.

«Прожив целую жизнь в чужих глазах, узнаешь все, что они могут выразить»,– одновременно подумали все черви.

Но не сказали ничего вслух, а стали мелодично разгрызать мебель и все, что можно было съесть.

Еда на столе давно уже была поглощена.

– Мы можем попросить тебя об одном одолжении?

– Что?

– Мы были хорошими квартирантами, не мешали и вели себя тихо. Не мог бы ты разобраться с мозгоедами? Мы бы тогда вернулись на прежнее место.

Знал, что они попросят меня об этом.

Квартира уже вся опустела, и я по щиколотку сидел в толще маленьких существ, что не трогали меня и мой единственный оставшийся стул, хотя думаю, это им давалось нелегко. И на том спасибо.

Что же, оставлять их здесь нельзя.

Придется попытаться…