Kitabı oku: «Счастье Кандида», sayfa 4

Тетя Зина

Кент тоже продолжил свой путь. Не хотелось вспоминать о том, что произошло. Сердце его стало совсем тяжелым, давило на желудевую лебеденку и даже почему-то на подплечные гланды, прижимало тело к дорожному полотну, пневматическая подвеска коньков не справлялась с повышенной нагрузкой, ролики визжали, вдавливались внутрь полозьев и время от времени металл коньков скрежетал об асфальт. Запаха меди и горящего вагона уже не было и в помине. Окружающий пейзаж очень хотел помочь Кенту забыть об этом высокотехнологичном предприятии, оправдывая «кажущуюся» кровожадность и жестокость Кременник-монолита тем очевидным обстоятельством, что оно приносило огромный доход в государеву казну и, безусловно, добавляло много самых веских оснований для гордого патриотического полета мысли любого сознательного гражданина нашей необъятной родины. Пейзаж стремился отвлечь грустного путешественника и раз за разом подкидывал ему новые и довольно неожиданные впечатления.

Дорога вела путника в сторону заката солнца. Поэтому справа от нее была северная сторона, там дул сильный холодный ветер; он завихрялся между чахлыми предполярными соснами и наметал небольшие сугробики снега между кочками, заросшими то гигантской финской садовой голубикой с огромными ягодами, то низкорослым вереском с фиолетовыми цветами, а также фиолетовыми же поганками. В общем, справа от дороги погода была совсем плохая, а редко встречающиеся домики – гнилыми и покосившимися. У дверей своих хижин стояли пожилые усталые люди и провожали Кента, казалось бы, грустным, но на самом деле откровенно недобрым взглядом. Коровы бродили тощие, а гуси настолько обессилели, что у них уже не было сил самостоятельно выбраться из грязных луж. Собаки, заметившие Кента, хотели было облаять путника, но вместо этого зашлись в тяжелом скрипучем кашле и долго не могли после этого прийти в себя.

Зато слева, на южной стороне, все было совсем по-другому. На небе – ни облачка, светило теплое сентябрьское солнце, хотя и наступил октябрь. На ветвях редких зонтичных деревьев, наподобие ворон, разместились стада маленьких черных козочек.

Вдоль аккуратных белых мазанок поднимались огромные соцветия борщевика, перемежающиеся с нарядными группами подсолнечника. Теплый ласковый ветерок гулял между этими декоративными растительными конструкциями в стиле модерн и тщательно следил за тем, чтобы пыльцу, а потом и семечки подсолнуха не унесло случайно на северную сторону, и наоборот – чтобы ядовитая пыльца и запахи борщевика улетали только на север и ни одно семя этого зловредного растения не упало на благодатную почву южной стороны.

По улицам бродили упитанные сиреневые коровы, подталкивали мокрыми носами парней к девушкам, девушек же, наоборот, к парням, намекая на их грядущее любовное сближение и последующее семейное счастье. А в это время неловкие пушистые бычки, глуповатые козочки, благодушные собаки и забавные кошки беззаботно играли в салочки; их белозубые улыбки на время отрывались от них и самостоятельно витали в воздухе, образуя подобие некого облачка, олицетворяющего немудреное благополучие деревенских животных.

У дверей мазанок стояли чистенькие старушки в ярких павловоострожных головных платках и торговали бесчисленными сортами разноцветных лакированных яблочек этого счастливого края. Некоторые из бабушек при ближайшем рассмотрении оказывались премилыми девушками, которые помимо яблок предлагали одинокому путнику и себя, пока непонятно – в качестве некого бонуса или за денежное вознаграждение. Кент подкатывал к каждой бабулечке и у каждой пробовал яблоки, пробовал, но не покупал, а девушек не пробовал, потому что не был уверен в своей платежеспособности, а по большому счету – и в своей мужской состоятельности, которой в прежние времена гордился и даже красовался, и, надо признать, не без основания.

В чем причина его теперешнего падения? Вспомнилась почему-то тетя Зина. Зачем он вообще едет к Шародею? Шародей, конечно, маг и волшебник… И близкий друг Кента. Он и такие проблемы умеет решать, и сякие… Одним словом, «великий магистр». Но причина сегодняшнего ужасного падения Кента только в нем самом.

* * *

Перед его глазами пробежала череда женских лиц. Он был владельцем знаменитого ООО «Раздевалов Ltd.», создавал и разрушал состояния, ворочал миллионами. Казалось, ему было доступно все. Но это лишь два первых уровня пирамиды потребностей Маслоу² – физиологические потребности и безопасность жизни. Всего два уровня из пяти. А Кенту, как любому человеку, хотелось самореализации, хотелось добиться уважения других людей, да и самоуважения тоже. Ему хотелось любить. Любить и быть любимым – почему бы и нет? Почему любовь столь тотально выпала из его жизни? Не приложила ли к этому свою пухленькую ручку сестрица его мамы, милейшая тетушка Зина?

В тот год, когда Юрочке исполнилось семнадцать и он только закончил школу, его матушка, растившая без мужа своего шустрого мальчонку и работавшая сверхурочно, без выходных и по вечерам участковым врачом в поликлинике, решила дать сыну возможность отдохнуть летом на свежем воздухе. Договорилась с младшей сестрой Зиной, и они вместе сняли для своих детей дачу в Братскоозерном Переливе. Юра сразу решил, что не станет корпеть над учебниками и поступать в высшее учебное. Через год так и так в армию. И хорошо было бы классно провести оставшееся время, оттянуться, как следует, постараться поправить пошатнувшееся за годы учебы здоровье и вкусить разнообразные радости жизни, которые сами так и просились в его молодые руки.

Подружился с братскоозерной шпаной, участвовал во многих сомнительных проделках завсегдатаев местных тусовок, почти ни от чего не отказывался. Но попоек избегал, вообще не пил, курить курил – но только не дурь, не ширялся, не нюхал, – эти увлечения были ему непонятны с тех самых первых лет, как он стал себя более или менее осознавать; подобные развлечения были ему не по душе. Местные молодежные авторитеты закрывали глаза на этот его явный дефект, благоволили ему – за веселый нрав и легкий характер, за смелость, за готовность постоять за товарища. «Правильный пацан», – говорили они и принимали Юру как своего. В общем, Юра гулял, и гулял временами за пределами закона.

А в это время сестра его Настена, дочь тети Зины, упорно сидела над учебниками. Она твердо решила поступить в Публичный институт, и никакие уговоры старшего брата отвлечься, сходить с ней на местную тусовку или заняться чем-нибудь другим на нее не действовали.

– Зачем тебе, Настена, эта зубрежка? У тебя, наверное, размер F, никак не меньше. При твоих формах все лучшее, что в жизни бывает, само придет, придет и будет еще умолять, чтобы ты согласилась принять его. Спроси хоть у Переливских пацанов. Любой из них все для тебя сделает – все, что ни попросишь.

– Во-первых, у меня пока еще не F, размер E или чуточку больше. И ты меня, Юрочка, не сбивай. Чтобы стать по-настоящему публичной женщиной, нужно много читать, – отвечала она ему со всей присущей ей обстоятельной серьезностью.

Тем не менее, несмотря на свою постоянную занятость и природную строгость, она, ни на минуту не отрываясь от учебника, позволила любимому брату досконально изучить все наиболее заметные холмики и укромные уголки своего неплохо уже сформировавшегося женского естества. В общем, она не возражала, и вовсе даже не потому, что ее всякое такое как-то особенно привлекало – она относилась к таким занятиям достаточно рассудочно, просто понимала необходимость получения подобного опыта для формирования несокрушимого характера по-настоящему публичной женщины, которой она рассчитывала стать в самые ближайшие годы.

Юрочке же, наоборот, очень нравились и даже, можно сказать, были по душе те свободные эксперименты, которым они довольно часто предавались с его серьезной и невозмутимой сестрицей. Безопасная и духоподъемная дружба брата и сестры, одним словом!

Настена подала документы в Публичку, собрала учебники и конспекты, попрощалась с любимым братом и уехала в город сдавать экзамены – ответственная, деловая девушка! Юра был уверен, что ее мечта осуществится и она непременно станет публичной женщиной самого высокого пошиба. После отъезда сестры выяснилось, что у Юры образовалось много свободного времени.

Однажды ранним утром он решил искупаться на Переливе и, чтобы сократить дорогу, направился к пляжу через неудобный овраг, минуя протоптанные тропинки. Среди зарослей тростника он обнаружил спящую на подстилке тетку Зину, которая, как он знал, накануне вернулась из города после какого-то мероприятия очень навеселе, а утром, видимо, перебралась сюда, чтобы отоспаться на свежем воздухе в тени развесистой клюквы. Ситцевый халатик тети Зины был почти полностью расстегнут и не скрывал тяжелую грудь, украшенную спелыми ягодами рельефных сосков, и розовую ящерицу, заблудившуюся в живописных рыжеватых зарослях. Пытливый глаз юноши заметил еще какой-то неожиданно-значительный причиндал тети Зины, который у ее дочери был природой лишь едва намечен.

Разверстые отроги ее богатого тела испускали горячие эманации, поднимавшиеся вверх дрожащими струями. Терпкие запахи любимой тетушки внезапно пробрались через нос к лобным пазухам и ударили раскаленной волной изнутри черепа в лобную кость.

Юра встал как вкопанный, не в силах двинуться дальше. Внутри него все разбухало и наполнялось воздухом. Раздулись желчные русла, запульсировали семенные протоки, налились кровью и затвердели пещерные тела многочисленных мягких тканей, поднялись вверх подплечные пазухи.

Он опустился на колени рядом с лежащей тетушкой и осторожно коснулся рукой влажного лона. Тетушка спала. Пальцы его руки продвигались все глубже и глубже, и через некоторое время юноша включил в сферу боевых действий другой доступный ему инструмент. И когда затвор был уже взведен, он со вздохом дослал патрон в нужное положение. Мальчишка не на шутку распалился и занялся этим делом всерьез и вполне по-взрослому. Тетушка не открывала глаз, потому что не знала, как ей в этом случае следовало бы себя вести и что сказать племяннику. В общем, она почла за лучшее не открывать глаз. Тем не менее Юра чувствовал, что тетя Зина ему отвечает, и эти ощущения невозможно было даже близко сопоставить с тем, что он испытывал рядом с миловидной сестричкой в лучшие минуты их братско-сестринских отношений.

Когда у тетушки все получилось, Юра сообразил, что пора бы уже прекратить это безобразие и теперь самое время ретироваться. Понял все правильно, а потому именно так и поступил.

Тетя Зина впоследствии держалась вполне нейтрально – так, будто между ними ничего такого не происходило, но, видимо, случайный эпизод под сенью развесистой клюквы произвел все-таки на нее какое-то впечатление. Потому что через пару дней она попросила племянника съездить в город к ее лучшей подруге:

– Требуются мужские руки: подтянуть краны, подвесить полку. Ты уж постарайся, надо оставить хорошее впечатление.

Юра отнесся к поручению вполне серьезно, очень старался и в результате получил свой первый гонорар – чирик. Потом еще приходил к подруге, потом – к ее знакомым. Так он и стал жиголо. Работал по ночам, заработки росли. Маме тоже приносил деньги – говорил, что устроился чертежником, что работает в основном во вторую смену.

А потом была армия. Поскольку Юра не отличался особым здоровьем, он решил усиленно заняться физподготовкой. Армию отслужил без потерь – его обошли стороной выпивки, рукоприкладство и сквернословие. Плохое к нему не приставало.

После дембеля поступил в институт и тут же бросил. Некоторое время работал по профессии, если это можно назвать профессией, накопил немного денег и вскоре организовал свое Раздевалов Ltd. Богатый, симпатичный, уверенный в себе – прекрасный пол просто не давал ему проходу. Его жизнь в то время напоминала сказочный сон.

Внезапно все закончилось. Его, словно птицу, срубили на лету. Бизнес отняли, мать умерла, менты все поотбивали… Несколько месяцев отсиживался в палатке недалеко от Мошкарово, и мозги его развернулись совсем в другую сторону. Может, он и восстановился как мужчина, но теперь ему ничего такого не надо – даже вспоминать противно. Как он жил тогда? Будто животное какое, осел или орангутанг. Кенту хотелось любви. Чистой любви. Встретить свою Джульетту, чистую, неиспорченную девушку.

– Хочу влюбиться. Хочу любиться, юбиться, биться, иться, ться, ся, Я! А если наоборот? Хочу ясьтибюлв, ясьтибюл, ясьтибю, ясьтиб, ясьти, ясьт, ясь, Я! Все это про меня: хочу любить и быть любимым!

Свалка

Старо-Нордборгское шоссе проходило мимо свалки. Свалка полностью закрывала овраг – тот овраг, в котором в свое время произошла романтическая часть знакомства юного Юрика с его пышнотелой тетушкой, – и поднялась в виде удлиненного плоскогорья на высоту семиэтажного дома. Переливу, конечно, не понравился такой ход событий, и он вместе с пляжем откатился в сторону на пару километров, чтобы в наименьшей степени быть причастным к этой мусорной вакханалии.

Отходы человеческой деятельности. Сколько судеб, забот, дел, суеты, мириадов побед и поражений! Каждый кусочек мусора помнит о прошлом. Судьбы, судьбы… Гора осколков прошлого – это целый мир. Вторая Вселенная, которая становится все больше и больше. И скоро вытеснит, закроет нашу живую Землю, а потом и галактику, и весь космос. Может, и не скоро. Но это непременно случится. Всем нам когда-то придется учиться жить на свалке.

* * *

Мусоровоз с тарахтеньем высыпал содержимое своего чрева. Двое мужчин кинулись к образовавшейся куче и металлическими крючками принялись энергично ее растаскивать. Искали предметы, представлявшие интерес для бомжей. Времени было мало – через несколько минут приближающийся бульдозер начнет разравнивать кучу отходов и тогда уже ничего не найдешь.

Шплинт и Сява – хорошие знакомые Кента. Один – высокий, худой, второй – круглый коротышка; волосатый брюнет и лысый блондин, сумрачный молчун и веселый балагур. Бывший мент и когда-то им же посаженный бывший зэк. Теперь оба бомжи, друзья – не разлей вода.

Заметили Кента и, утопая ботами по щиколотку в рыхлых слоях мусора, побрели вниз по склону. Что за «коцы» у них для такой работы? Не «педали», конечно, – «банты» резиновые или «хромачи», возможно.

– Привет, Кентухи, каким ветром занесло? – спросил бойкий на язык Сява. – Хочешь к нам прибиться? Осознал? Заходи, потолкуем.

– Да нет, просто в Мошкарово еду. Хочу с Шародеем перетереть кое-что. А заглянуть – загляну, спасибо за уважуху.

«Как я говорить стал, – подумал Кент, – «перетереть», «уважуха»! Помойка пустила внутри меня крепкие корни – чувствую, как кожа обрастает шерстью, грязной свалявшейся шерстью».

Аборигены похвастались «уловом»: пластиковый пакет с хлебом, чуть тронутым плесенью, джинсовая рубашка с оторванным по шву рукавом, нетронутая банка сайры – просроченная, наверное, и стеклянная банка с маринованными овощами.

У них хибара сбоку свалки под гнилой ольхой. Крепко сбита из досок, пластика и листов железа. Листы разных цветов набиты на каркас без всякой оглядки на эстетику, наобум святых. Листам это не нравилось, и они постоянно менялись местами, чтобы добиться хоть какого-то эстетического эффекта. Конечно, они хотели уйти от мимезиса³, но что было под силу этим малокибернетизированным, практически неалгоритмизированным листам? Если не подражание действительности, тогда подражание ташизму⁴. Это, конечно, самая низкая форма эстетики, но для свалки… А с другой стороны, даже эти простецкие изыски вряд ли были доступны пониманию случайного прохоже-проезжего Кента, не говоря уже о самих хозяевах.

В хибаре тепло, места много. Робинзоны вторичного мира обзавелись чугунной печкой и двумя кроватными сетками.

– Смотри, как обосновались. Провод кинули, лампочка, радиатор, жить можно. Сейчас чайник поставим. Что Ваше благородие предпочитает: форель слабого соления с душком или свежую кильку, прям при тебе откроем банку? – балагурил Сява. – Вот, Шплинто-ватник, мой дружбан, бывший мент коцаный, давно уже с мусорами завязал. Мы теперь оба черной масти, правда, у него с «музыкой»⁵ проблемы. А ты, Кент, – «мужик»⁶. Когда-то мы тебе предлагали переехать, кентоваться с нами. Не каждому предлагали. Попадется жмурик, болтанет лишнего. Тебе вот предлагали… А теперь поздно, не в масть ты будешь, ты ведь серой масти.

– Чего ты несешь, Сява? Какая масть, мы же не на зоне. Тоже мне, вор в законе нашелся. Мне что, уйти? – спросил Кент.

– Да ладно, это я так. Не обижайся, пацан, мы к тебе всей душой, правильно, Шплинтяра?

Шплинт одобрительно хмыкнул.

– Садись за стол, – пригласил Сява.

Кент достал из рюкзака зажигалку «Кент».

– Возьмите от гостя небольшой презент в знак респекта. Зажигалка газовая, почти неизрасходованная. Чипирована, управляется от вайфая. И сигареты. Тоже «Кент», обычные, без саморозжига. Неновая пачка, но штук пять есть. Покурим. И я поучаствую.

– Давай, Шплинт, мой верный поц, наливай. Да побольше, не жадничай. Ну и о себе не забудь. А Кенту не надо. Ты что забыл, он не пьет. Не теперь не пьет, а вообще не пьет и раньше тоже не пил. За встречу, Кетухи! Шародей сказал, ты теперь чистой любви старатель-искатель-изыскатель. Жениться хочешь. Девочку мечтаешь найти. Чтобы не тронутая, чтобы чистая любовь. «Такая чистая, как чайная посуда, такая умная, как целый том Талмуда». Еврейку что ли ищешь?

– Еврейку, не еврейку, но ты прав, Сява. Хочу влюбиться, чтобы и влюбиться, и жениться.

– Мальчишка… Любовь – ты думаешь, это так просто? «Когда мы все уже лежали на панели, Арончик все-таки дополз до Розанели. Он ей сказал, от страсти пламенея: “Ах, Роза…”» Ну что молчишь, Шплинт? Подхватывай, «Ах, Роза…»

– «Ах, Роза, или вы не будете моею!?» – радостно прохрипел Шплинт, принявший уже первую порцию водки.

– Интересно, Кент, куда ты отведешь свою избранницу, где собираешься вить гнездышко, устраивать свое нежное семейное счастье? Ты же бомж. У нас хоть хибара есть. Теплый уголок в этой холодной вонючей Вселенной.

– Вы правы, ребята, – вздохнул Кент. – Куда привести избранницу… Нам даже помыться негде будет.

Сева понимающе подмигнул и пропел:

– «Я как собака буду ныкать твое тело, чтоб даже вошка на тебя присесть не смела. И буду в баню в год водить четыре раза…»

– «Чтоб не пристала, мой душа, к тебе зараза!» – изо всех сил выкрикнул Шплинт и заплакал, не выдержав нервного напряжения.

– Хочу, чтобы дом с клозетом и душем, чтобы холодильник, а там много жратвы, чтобы моя душечка была одета, как лучшая модница. Да, я хотел бы всего этого, – тихо говорил Кент.

– Вот, вот, одета! – не унимался Сява. – «Я все богатства дам и прелести за это, а то ты ходишь, извиняюсь, без браслета, без комбине, без фильдекосовых чулочек…»

– «И, как я только что заметил, без порточек!» – торжествующе завершили песню раскрасневшиеся от выпитой водки бомжи.

– Не боись, Кент, друзья всегда придут на помощь, – размышлял Сява. – Тебе в Мошкарово? Это по Целокудровой. Перекресток здесь недалеко, отсюда видно. Вон виадук, а под ним как раз и Целокудровая идет. Мы проводим. Посмотришь, как жрицы нежных чувств тусуются, дальнобойщиков перехватывают. Там и оженим тебя. Мы за тебя мазу тянуть будем. Подберем шикарную биксу. Ты, небось, забыл уже, что такое кунка. Не менжуйся, женишься на двадцать минут и сразу разведешься. Без последствий и бюрократических волокит – верно, брателло Шплинт? Вот и я говорю: кусочек семейного счастья и никакого базара!

Бойкий перекресток

Над Целокудровой перекинута прекрасная Верхняя Нордборгская трасса. Здесь всегда хорошая погода – на небе ни облачка и полный штиль. Несметное число полос в обе стороны. Лимузины, кабриолеты, спорткары так и шастают взад-вперед. Задумчиво катят дальнобойщики, везут большегрузы в столицу Фриляндии и обратно.

Свободную от леса площадку на перекрестке облюбовали и основательно обжили замечательно раскованные амазонки любви – самые свободные люди на свете. На их смелом примере мы видим зажигательный образец, кусочек настоящей жизни, необъяснимым образом заброшенный нам из светлого будущего. Что может быть лучше? – свободно дарить тепло и любовь всем без исключения желающим, и даже более того – просто первым встречным. Это вам поинтересней будет, чем пресловутые «кафе на ножках» в Сантьяго! Может, в том и состоит главное предназначение людей – любить друг друга без всяких социальных условностей, без стыда и архаичных средневековых предрассудков?

Девушки – не без помощи добровольных помощников, конечно, – перетащили сюда кабинки для переодевания с Переливского пляжа; теперь у кого-то – совсем маленькие кабины, где только стоять можно, а у кого и побольше. Выстроили их в линию и фланируют вдоль самодеятельно образовавшегося проспекта. Если бы здесь была администрация, – а со временем она появится, куда же нам деться без благодатного и каждый раз неизменно судьбоносного бюрократического вмешательства? – непременно кто-то придумал бы назвать его Проспектом нежной любви.

Подвижницы любви – завсегдатаи проспекта – почему-то предпочитают максимально открытую одежду. Откровенно говоря, их одежда вообще почти ничего и не скрывает. С чем это связано – до конца не понятно. То ли жаркая погода располагает максимально оголить свои довольно зрелые формы. А может, просто разумная экономия: любовь к одежде, вещизм совсем не в характере этих продвинутых и, возможно, весьма тонких и тактичных женщин.

В общем, выглядели эти дамы более чем пикантно и привлекательно. Надо полагать, именно по этой причине у площадки постоянно останавливали свои большегрузы вымотанные и расплавленные жарой дальнобойщики, частично уже потерявшие свою человекообразность.

Некоторые подзывали согнутым пальцем кого-то из понравившихся девушек. Приглашали посетить пассажирское место своих грузовиков. Другие, побойчее, сами подходили к выбранной барышне, чтобы уединиться с ней в кабинке и там без помех по-дружески обсудить какие-то очень важные для обоих вопросы – кто знает, о чем они хотели бы поговорить друг с другом? А может, им просто необходимо отвлечься, поболтать о том, о сем, отдохнуть в тени после долгих часов, проведенных на тяжелой, забитой машинами трассе, забыться перед дальней дорогой к столице Фриляндии. Молодые, симпатичные женщины умеют дать труженикам автомобильной баранки особый, ни с чем не сравнимый релакс.

Трое бомжей расположились в тенечке неподалеку от тусовки, образовавшейся вокруг пляжных кабинок жриц любви.

– Смотри, какие классные, – сказал Сява. – И ноль заморочек. Если хочешь в мохнатку, всего-то тыща – получи двадцать минут щастья. У нас со Шплинтом нет таких денег. А появятся – лучше на одежду потратим или жратву хорошую купим. Да нам и не надо ничего такого. Голь на выдумки хитра. Приспособились, перешли на парное самообслуживание. Знаешь, что мы хотели бы сделать, когда разбогатеем? Не знаешь! Перво-наперво – пойти к педимахеру, а потом сделать педикюр и педиляцию – ха-ха, смешно, правда?

– Тоже мне блатные авторитеты. Наговорили с три короба… Какой вы такой черной масти? Петухи обыкновенные, вот и все. Опущенные по собственному желанию. То-то я смотрю, почему у обоих молнии на штанах сзади. Думал, по ошибке. Теперь-то я понял, совсем даже неслучайно.

– Что ты можешь понять? Просто так получилось. И неплохо получилось, зуб даю – эх, ограниченный ты человек! С устаревшими взглядами на мироустройство. А у нас с этим делом нет проблем, вот и все. Жил бы с нами, тоже было б ноль проблем. Не то что сейчас. А мы уж такого, как ты, купидона писаного, с удовольствием взяли бы в кентовку, верно, Шплинтелло?

– Нет уж, спасибо, – ответил им простодушный Кент. – И вообще, избавьте от излишних подробностей. Мне это совсем неинтересно. Девушки меня интересуют. Я и денег отложил на такой случай. Не знал, правда, что так дорого получится. Так что «женитьба на время» мне не по зубам. А с другой стороны, может, и вообще не по зубам. Вы же знаете, менты мне все там поотбивали.

– Да что ты заладил – поотбивали, поотбивали. Раз чиксами интересуешься, значит, все у тебя получится. Иначе не интересовался бы. Колись, сколько у тебя денег? – спросил Сява.

– Стольник точно есть, – неуверенно ответил Кент.

– Вот и хорошо. Стольник – то, что надо. За стольник – в руку, и целых десять минут счастья. Любая согласится, выбирай.

– Прям так и согласится, – засомневался Кент.

– Что, одет не так? – убеждал его Сява. – На роликах, спортсмен. Все в тренде. Чем ты хуже дальнобойщика? Лучше. По всему лучше – молодой, спортсмен, а еще красавчик. Ты же красавчик, Кент. Сладенький херувим. Вон жизнь тебя мяла, трепала, а все равно мальчишка хоть куда. Давай, не тяни, кого ты выбрал?

– Вон ту, глазастенькую худышку, светленькую, с короткой стрижкой.

– Ты что, сбрендил? Ни переда, ни зада. «Минжа» – рыбий глаз. Обычная ковырялка, лярва, бикса коцаная. Тебе надо бы «амору» посочней. Тут «батоны» и получше ходят. Видишь вон ту пышную брюнетку в возрасте? «Басы» так и рвут кофточку, и «духовка» будь здоров. Это как раз для тебя, – рассудительно объяснял Сява.

– Неплохая чикса, – одобрил выбор товарища Шплинт.

– В возрасте она, – ответил Кент.

– Не в возрасте, а в расцвете сил. Эти силы так и прут из нее. А главное, душевный подход имеет.

– Отстали вы от жизни, ребята. Не чикса это, – милфа.

– Кто это, милфа? – удивился Сява.

– Mother I’d like to fack, MILFа получается, – мамочка, с которой я хотел бы заняться сексом.

– Милфа так милфа, один черт, дуй к ней, пока свободна.

– Так вы точно не пойдете со мной? – спросил Кент у Шплинта с Сявой. – Просто рядом пройдите. Поддержите друга – морально, так сказать.

– Если Кент настаивает, – ответил, как всегда за двоих, Сява, – можем пойти и поддержать, хотя, как ты понял, наверное, нам это совсем неинтересно. В противном случае, – и он заговорил почему-то высоким штилем, – если не особо настаиваешь, нам лучше бы уладить кое-какие дела, срочность которых делает их совершенно неотложными.

– Боюсь даже спрашивать, что это за дела такие?

– Ситуация такова, что ваш покорный слуга, – гордо сообщил Сява, – избран президентом профсоюза бомжей и одновременно возглавляет секцию «Свалка», а Шплинт – мой зам по безопасности. Посему нам надлежит постоянно присутствовать на собраниях секции.

– И что же вы сегодня планируете обсуждать?

– Речь пойдет о необходимости переобучения бомжей свалки в связи с переходом страны на раздельную утилизацию и переработку бытовых отходов. Если нам удастся создать институт для продвинутых бомжей свалки и подготовить их в соответствии с новыми требованиями жизни, тогда мы докажем, наконец, всему цивилизованному миру, что правильно сформированный мусор – это не шаг назад и никакой не регресс, это промежуточная стадия между вульгарным материальным миром и бездонным миром абсолютной Пустоты. Ты понимаешь, какие перспективы открываются перед цивилизацией в целом и перед нашей профессией в частности?

– Это как раз та самая ерунда, которая может заинтересовать моего друга Румба, – засмеялся Кент.

– Извините, товарищ, – сухо ответил Сява, а Шплинт поддержал его одобрительным кивком головы. – Но устав нашего профсоюза очень строг. И посторонних – а твой Румб, насколько я понимаю, вовсе не бомж и уж тем более не работник свалки, – на наши мероприятия не допускают. Ты тоже никак не член нашего сообщества. Так что в настоящий момент наши судьбы пока расходятся.

Расходятся так расходятся. Кент попрощался с друзьями и медленно покатил к проспекту любви.

«Почему они решили, что милфа обязательно примет меня за спортсмена? Только что на роликах. И потом я пришел с этими двумя. Всем понятно, что бомжи. Они – бомжи, и я тоже бомж. Уверен, она уже догадалась, что я бомж. Вдруг она мне все-таки даст от ворот поворот?»

Внезапно Кенту безумно захотелось оказаться в ее объятиях.

«Проспект» был грунтовым, и ролики то и дело застревали в ямках и трещинах. Кент ехал совсем медленно. Он загадал: проедет мимо милфы, если та его окликнет – зайдет к ней, а нет – сделает вид, что она ему абсолютно безразлична. Покатит дальше. Ему уже пора, в Мошкарово надо бы добраться засветло.

В воздухе чувствовалась высокая концентрация любви. Площадка у Целокудровой дороги была накрыта горячим розовым облаком. В нем роились мельчайшие кусочки и капельки энзимов, амилазы, феромонов и других пахучих веществ, выделяемых здоровыми телами нимф любви и их посетителей. Голова у Кента кружилась, в висках стучало, он ускорил шаг, ему хотелось мчаться все быстрее и быстрее. Подплечные впадины преисполнились предвкушением предстоящего полета, и многие его органы готовились уже взлетать, а некоторые уже предприняли попытку пробного полета.

Кент выпрямился и покатил, вскинув руки с направленными к небу указательными пальцами. В этот момент он напоминал конькобежца, только что победившего в самом престижном забеге. Воздух действительно был раскален. Указательные пальцы его стали ярко-малиновыми, и между ними с треском пробегали электрические разряды. Нет, это обычные субъективные ощущения, им никак нельзя доверять. Нужны абсолютно объективные показатели.

Он сорвал с шеи платок, взмахнул над головой. Платок мгновенно вспыхнул и сгорел, красные угольки разлетелись в разные стороны и осели на зеленые кабинки девушек, окрасив их верхнюю часть в ярко-алые цвета. Красный и зеленый. Зеленый цвет у мусульман – цвет рая, красный – солнце, огонь, кровь и сильные переживания. Неземное блаженство и эмоции. Но при чем здесь мусульмане? Мусульман вообще-то здесь не видно.

Мимо промчался на роликах какой-то хмырь. Весь облизанный, смуглый, лысый и почти без плеч. Хмырь, точно хмырь! Развернулся и опять промчался мимо – вот обсос! Напоминает известного члена Политбюро, бывшего члена бывшего Политбюро. Только тот был бледный и в шляпе с полями, а этот закопченный какой-то и без головного убора. Шустрый какой – даром, что из прошлого века. «Не нарушай скоростной режим!» – что он не знает? Это же закон Вселенной, это еще Эйнштейн установил, разве это не известно вам, товарищ Хрящеватый?

И не надо пытаться ставить палки в колеса пролетариату умственного труда. У роликов Кента нет спиц. Ваше время ушло, остались одни воспоминания, ничего-то у вас не получится. Думаете, милейший Кукуруз Никитович, что какой-то бывший член какого-то несуществующего уже Политбюро сможет остановить жизнь, упрямо рвущуюся к свету, к любви, а может быть, даже и к продолжению рода? К продолжению рода в какой-нибудь будущий момент – не сейчас, конечно. Пусть вы в прошлом были даже и не обычным членом Политбюро, а самым что ни на есть генеральным членом…