Kitabı oku: «Записки графомана», sayfa 2
Некролог
Том Вулф (1930-2018).
В 1966 году, после выхода из печати большого эссе о Калифорнийской культуре форсированных автомобилей, Том Вулф внедряется в компанию кислотного хиппи Кена Кизи и его соратников из банды Весёлых проказников и делает из этого серию репортажей в стиле гонзо-журналистики с элементами «диалогизмов в потоке сознания».
– «Электропрохладительный кислотный тест» не был пародией, насмешкой или сатирой.
Наряду с Хантером Томпсоном и Труманом Капоте – Вулф ознаменовал себя крестителем новой журналистики 60-х, характерной чертой которой была «подлинность, поданная на блюде беллетристики». Он считал, что живя в век урезанных новостей и лицемерия, продвигаемого телевидением, ничего не стоит просто начать экспериментировать.
*****
На гаражной распродаже Кена Кизи и его соратников из Grateful Dead было много всякой всячины: скобяная лавка Джо Льюиса и магазинчик «Лампа Аладдина и остальная мелочевка тысячи и одной ночи» плюс еще некоторая концертная аппаратура и рулоны американских флагов, и статуэтки Джимми Хендрикса, и, может быть, ещё что-то там из набора юного бойскаута. Мольберт с красками и комплектом кисточек, а так, в остальном, никому не нужный хлам. Старые радиолампы, транзисторы, рыбная леска, сломанный утюг, детский велосипед, переломанный на две части скейтборд,
и тут является коп в коповских очках и на мотоцикле. Паркуется прямо на лужайку, какая наглость, и произносит вслух:
Какая наглость! ступая в бутон собачьего дерьма, по-видимому. Какого черта вы тут делаете, говорит он нам. Смотрит на Кизи, потом переводит взгляд на меня.
С нами ещё ведь был Джек Николсон, он консультировался с Кизи по поводу роли в экранизации ГНЕЗДА и, может быть, хотел услышать вживую Grateful Dead.
Тебе чего, спрашивает он копа. Тот, будто не слышит, садится на четвереньки и принюхивается.
Тут дело дрянь, говорит коп. Запашок что надо, марихуанный.
Нет, вы знаете, мы ничего такого не используем, вы же знаете, сэр, мы добропорядочные граждане Америки, – спокойно поддерживает тему Кизи и кивает в сторону рулона с американским флагом.
Вы хорошо понимаете, о чем я. Коп остановился в нескольких метрах от багажника, в котором под ковриком что-то, как мне кажется, спрятано.
Джек чуть было не шелохнулся. Но копа вызвал кто-то по внутренней связи, и он передумал и вернулся к мотоциклу.
Вы у меня на крючке. Торчки сраные. Я плюю на ваши могилы, и коп отходит с лужайки, открывая доступ солнечным лучам в раскрытые настежь ворота, изрисованные краской с надписью «Гаражная распродажа».
Круглосуточный делирий
Я проснулся от громоподобных тарелок Бетховена. Эта ритмика сводила меня с ума, сквозь кошмарную пелену сна я видел ужасные картины повешения, линчевания, сжигания заживо. Но эти картинки были, как правило, мне не доступны, я знал, что это всего лишь картинки и не больше, всего лишь осколки новообразований, пусть и галлюцинаторных, но всё же не имеющих ничего общего с реальностью. Мой друг поневоле, профессор Кёрви, много рассказывал мне о них.
– Они призваны, чтобы напугать нас. Усыпить здравый смысл и растворить все имеющиеся у нас надежды.
Они были призваны растоптать мой здравый смысл.
Санитары забегали. Ещё один скрипач. Его звали Джо. Мало того что он был глухонемым, так ещё в нём брезжила индейская кровь. Он рассказывал истории племени Аяхуаске с помощью интерактивных видений. Аппарата для передачи эмоций, как здесь это называли. Ночью, когда дежурный фельдшер уходил «по фишке» домой, а сторож валялся где-то пьяный на задворках, я и Джо – мы садились в процедурной, натягивали на головы резиновые коробки с кучей болтающихся проводов и разговаривали с помощью мыслей. Его мир был туманным, заброшенным и настолько откровенным, что время от времени я протирал глаза рукавом больничной рубахи. Тут обычно врывался Кёрви и снимал нас на видеокамеру – «для опытов» – как он говорил, и благодарил нас каждый раз, когда наш с ним диалог доходил до катарсиса. Доктор Кёрви умело вел дневник, так что старшие санитары не знали, где он его прячет. Они часто заглядывали под матрац, совали трубку с лампочкой ему в желудок, но и там ничего не находили. В отделении был один единственный таксофон – связь с внешним миром. Но им обычно никто не пользовался. Зачем лишний раз марать себя рассказами близких, как хорошо им живется на том свете.
И вот когда мы все братией спустились на больничное кладбище, было дождливое утро. Листья, желтые, висели на ветках клена и шелестели в такт молитве священника. Что это было за зрелище, когда черный санитар решил справить половую нужду за яблоней, оступился, и на него тут же набросилась стая земляных крыс. Те повылазили из-под земли как бульдозеры и вцепились в черное и блестящее, словно пластмассовое, лицо. Сколько было крику! Доктор Кёрви сознательно установил камеру прямо под яблоней, другая была у него в руках. Он записывал звуковые дорожки всех разговоров пациентов и медперсонала. Иногда он даже забывал выключить диктофон во время помывки или вечернего туалета. Во время хозяйственных работ или игры в очко. Часами, в выходной день, когда в отделении никого не оставалось, мы пили кофе и слушали сделанные им записи.
******
Однажды таксофон, что стоял у нас в отделении, зазвонил, никто кажется, этого даже не заметил. Я поднял трубку, доктор Кёрви стоял рядом и подслушивал.
– Колян, – раздался голос на том конце провода.
– Колян слушает.
Уже тогда я понял, что это был Лёха Довлатов. Лёха с того, другого мира.
– У меня хорошие новости. Тебя сегодня выпустят, и мы можем смотаться в город.
– Да? С чего ты такое взял?
– Мне звонил доктор Кёрви и сказал, что дела твои идут в гору. К понедельнику ты окончательно поправишься, а сегодня можно смотаться до мотеля, снять пару шлюх, посмотреть телек и попить пива, что скажешь?
Если бы всё было так просто. Доктор Кёрви ждал, пока я открою рот, чтобы пихнуть мне пилюлю с аяхуаске. Старшая сестра смотрела на меня сквозь солнцезащитные очки, приехали копы и детективы и начали вести допрос. ФСБ интересовалась моим прошлым. Будущее их мало заботило, более того, сами они боялись со мной разговаривать с глазу на глаз, поэтому внедряли в моё воображение всякого рода устройства и приходили всегда некстати, тогда, когда я совершенно их не ждал; они были галлюцинациями, миражами на мокром от луж асфальте, в то время как горели лампочки дневного света светило солнце я ставил холодное пиво…
Любой выход это вход
Эти лакированные, на размер больше ботинки, как в гангстерских фильмах, затертый до дыр пол, кровяные разводы от раздавленной мухи и пена в стакане с теплым пивом. Большой Стэн пялится на какую-то девицу в рваном пальто – разносчицу газировки:
– Эй, милочка, нас обслужишь?
Тут подплывает Эдди, после страйка он воодушевлен и даже слегка напуган.
– Ну что, ребята, как вам такой бросок?
Стэн судорожно оглядывается по сторонам и видит на табло сумму очков – на табло, на девицу с газировкой, на меня, на Эдди, снова на табло, – и я вдруг понимаю, что сейчас произойдёт что-то неприятное.
– Я вот что тебе скажу, – начинает Большой Стэн свою любимую песню. – Мы знакомы уже черт знает сколько времени, но я так до сих пор не понял, кто ты, хрен его знает…только знаю точно, что ты слишком хороший мужик, чтобы зря потратить жизнь! Слушай, почему бы тебе не заняться делом? Если не хочешь, то хотя бы сделай милость, не губи себя на этих улицах, ловить тут нечего, мы оба это прекрасно знаем. Пока молод, пока ещё способен производить на женщин такое впечатление, что любая, вот смотри, в лепешку расшибется, лишь бы сделать тебе приятное, бросай ты эту суку, что поселилась у тебя в квартире. Сматывайся хоть прямо сейчас, да куда угодно, хоть на край света. Если тебе нужны для этого деньги, я достану… Хоть я и понимаю, что пользы от этого будет немного, это по сути как в унитаз бабки спустить, но всё же…
Стэн начинал впадать в сентиментальность, и тут в бар прошмыгнул залетный. В штатском и шляпе-стетсоне.
– Нам многого не надо, лишь бы отельчик держался на плаву, – пустился с ним в разъяснения бармен.
– Этот притон приносит тебе немалую прибыль… – начал было залетный.
– Баксы требует, баксы! – подсказал кто-то из зала.
Бармен полез в кассовый аппарат – тут-то мы и вмешаемся.
– Какого черта здесь происходит? – завопит Стэн. И достанет пушку настолько резко в своей фирменной манере, что залётный даже не успеет глазом моргнуть.
Кэш к тому времени уже будет лежать на барной стойке, возле белого от пены стакана. Запакованный в чемоданчик, всё как положено.
– Теперь мы тебя крышуем, засранец, усек? спросит он бармена, не спуская пушки с кровоточащего тела. А теперь, медленно садись на четвереньки и начинай принюхиваться, говорит он залетному, и давай, говорит, чеши, вон, где сортир знаешь, там и сиди пока не дам сигнала, что можно выходить. Усек? уточнит Стэн у залетного.
Тот будто созреет для кипиша: встанет на четвереньки и начнет принюхиваться, как собачонка, но сделает он это неохотно; его наверно не станет тревожить, что пушка торчит у него во рту и жжет изнутри, не давая спокойно сосредоточиться.
– И без глупостей давай.
Я заграбастаю бабки и начну потихоньку пятиться к телефонной будке, чтобы вызвать такси.
– Закажи пиццы, жрать охота, не могу. Лопата есть? – спросит Стэн, мочась прямо на пол.
Так, собственно, всё и произошло.
Permanent vacation
Доктор включил записывающее устройство.
– А представьте, если вам только кажется, что люди вокруг считают вас ненормальным. Представьте, что вы нормальный.
На записи трудно различались детские голоса. Мой закадровый голос был наложен сверху. Я не сразу его узнал:
– Мне нравится это состояние, но временами мне в нём дискомфортно. Иногда мне на ум приходят странные вещи.
– Какие, например?
Я смутно помню этот сеанс. Навряд ли в нём содержалось что-то до конца откровенное. Доктор Кёрви никогда не пользовался моим доверием. Наоборот, к нему я относился как к своему злейшему врагу, а к нашим сеансам – как к пытке. «Сколько вы приняли сегодня таблеток?» – начинал доктор.
– Что вы добавляете в эти таблетки, что выписываете мне? Яд? Наркотики? Психотики? Что?
Доктор немного отвлекается – засмотрелся в окно на чьи-то ножки. Солнечные лучи гибнут под пыльной портьерой. Я сижу как обычно – спиной к двери. И чувствую себя крайне взволнованным, так что мне становится всё трудней и трудней контролировать ситуацию.
Доктор (смеясь): А что если вам только кажется, что я добавляю вам что-то в таблетки?
Мой голос (с реверберацией): Вы хотите сказать, что меня вообще возможно не существует?
Доктор: Нет. Вы существуете, но лишь наполовину, что конечно, только усугубляет ситуацию.
Мой голос (отдаленный): Как Том Сойер?
Доктор: Не совсем.
I’ve got a bike
You can ride it if you like
– Вы доктор, вам виднее, – заключил я, когда перешли к результатам анализов.
– Вот именно. Надо сказать, я давно уже определил ваш диагноз… как на грех, ничего утешительного, но, – доктор нехотя поднимается, отпирает сейф и выключает записывающее устройство (кнопка отщелкивается), – но, к счастью, нам все так же придется с вами встречаться, по тем же дням и в то же время.
Шумит в ушах.
Выкатываюсь на улицу: весь в пуху и перьях, и мчусь, мчусь вдоль по тротуару дальше и дальше отсюда…
*****
– Что-нибудь будете заказывать? – бубнила себе под нос хромая барменша, одновременно протирая стаканы, в то время как Большой Стэн увлеченно рассказывал мне про свои давешние похождения с одной негритянкой из закусочной в Китайском квартале.
– Ну и задница, я тебе скажу. – Он жадно отхлебнул из моей кружки. – Так тебе скажу, баба она что надо, точняк не из бракованных, и движется в слабую долю в стиле регги. Будто у нее заноза в трусиках и она хочет, чтобы ее хорошенько расчесали.
По словам Стэна, всё происходило в телефонной будке на углу третьей и четвертой улицы. И пока он её пялил, та набирала номер по телефону и лепетала с кем-то на французском.
– И все таращились на нас, ты прикинь, в час пик, угол третьей и четвертой?
Барменша поставила холодный стакан с пивом и скрылась за стойкой, ища скатившуюся муху, которую сама же только что прихлопнула.
– Ну а у тебя что? Уже купил билеты?
– Какие билеты? – удивленно осведомился я, но уже затылком чувствовал приближение классического Стэновского монолога.
– Как какие, мать твою? Конечно же билеты на самолет, в поездах сейчас ехать небезопасно, а в самолетах, особенно в бизнес-классе, можно подцепить нормальную контролёршу и пожамкаться с ней в местном сортире.
– Ты имел в виду бортпроводницу?
– Какая к черту разница, ты как пилотку не называй, она все равно возьмет и в один день присядет тебе на яйца, – пробубнил себе под нос Большой Стэн, явно расстроившись.
Рассказывать ему то, что произошло со мной ночью, желания не было совсем никакого, и я решил немного соврать.
– Да знаешь, я позвонил в эту сраную компанию по бронированию авиабилетов… – Боковым зрением я увидел, как Большой Стэн лихо так приложился к моему пиву и таращится на меня одним глазом.
– Ну и? – спросил он набитым ртом, и пиво потекло по подбородку.
– Да нихрена. Они сказали, что билетов пока нет и не будет. Самолет у них сломался, что-то вроде того.
Даже самый отчаянный глупец не повелся бы на такой расклад, но Большого Стэна не смутить, он заглатывает мою ложь, как младенец разбавленное пюре, и просит добавки.
– Ну а что эта сучка, наверно, жутко разозлилась? Она всё ещё у тебя селится или че? Я бы долго это терпеть не стал и перестрелял бы их всех к чертовой матери. – Стэн достал пушку, и телка рядом, походившая на шлюху, отскочила на метр и свалилась на пол, прижав голову руками.
– Какого хрена? Убери пушку, еп мать.
Мне становилось некомфортно, и стало совсем не по себе, когда я заметил залетевшего в этот момент копа. В коповских очках, он нервно прошагал прямиком к нам и свалился на то место, где до него сидела шлюха.
– Генри. – Большой Стэн спрятал пушку во внутренний карман пальто и достал откуда-то из-под полы маленький коричневый чемоданчик.
– Всё путём ребята?
– А то.
– Я не считаю себя неудачником… – начал коп.
– Какой же ты неудачник?
– Возможно, я не возьму эту высоту.
– Всё может быть, – решили мы подбодрить копа.
– Лучше уж проиграть и закончить круглым лузером, чем как все ходить в шеренге, говорить «да», когда всё внутри кричит «нет».
– Хорошо сказано.
Я бы даже выписал ему аплодисменты.
– Ты славный малый, – начал своим спокойным «стэновским» тоном Большой Стэн, обращаясь к копу, – только немного странный, но поэт ты гениальный, в этом я не сомневаюсь. Знаешь, если тебе будет негде жить, то можешь перебраться ко мне на квартиру.
Коп лихорадочно поглядел на Стэна, потом на меня, на Стэна, на цветы в вазе, на вазу, потом на свои ботинки в пыли и ошметках грязи, на циферблаты старинных часов с кукушкой, на шары для боулинга…
Большой Стэн ждал реакции копа, лениво потягивая из кружки островки пены.
– Я всё равно уезжаю на несколько месяцев, поэтому можешь считать…в общем, с тебя всего навсего оплачивать счета, которые приносит почтальон каждые десять дней и опускать в ящик по пять шиллингов на мелкие нужды.
Стэн свалил связку ключей, которую тайком выхватил у меня из кармана, прямо на барную стойку; та звонко ударилась о столешницу. В этот момент я очень четко представил себе лицо Стеллы, когда в ванную к ней залетит коп в коповских очках и начнет распаковывать чемоданы.
Пьянчуги у музыкального автомата недобро обернулись, но на том всё и закончилось…или началось…
– На несколько месяцев? – переспросил я, наперед зная, что Большого Стэна больше не увижу. Ему тут же снесет крышу от всех этих кабаре и девиц…и… в общем, я понимал его. Он хочет жить.
И я тоже.
