Kitabı oku: «Боевые записки невоенного человека», sayfa 6

–Ну,– вопрошает Володя,– кто кого сегодня врачевать будет?!

Цадальник протягивает к нам заскорузлую ладонь со своими гнилыми зубами. Вот незадача, после отдыха возвращаясь на позиции, наш вояка поймал ртом шальную пулю на излете.

–Баскетболист!– восторгается Айв,– NBA!

–Счастливчик!– подытожил Шурик.

–Скажи ему,– говорю я доктору Ади,– Что утро вечера мудренее. Завтра пусть придет ко мне, будем оформлять документы на протезирование за счет армии.

–Фиксы вставят,– скалит белоснежные зубы Володя,– станет знатным женихом, все ваши девки в штабеля лягут.

Я не знаю, что напереводил цадальнику доктор Ади, но тот долго благодарно кивал и ушел, довольно улыбаясь.

–Есть что-то еще или разрешите откланяться?!

–Есть солдатик,– издалека начинает доктор Ади,– Его только сейчас взяли служить. Ночью он проснулся и захотел домой к маме.

–Что в этом плохого, хотеть домой к маме?!– громко удивляется Шурик,– Но зачем бежать для этого в лазарет?!

–Сейчас поймешь,– кажется, я догадался.

Доктор Ади ведет нас в процедурную. На столе корчился, пунцовея, паренек без штанов, страдая от боли и беспомощности под тяжелыми взглядами высших офицеров, своих и наших. Командир дивизии уже здесь и небрежно кивает мне: ”Задерживаетесь, доктор.” Так и есть – самострел– пуля, обуглив ткани, вошла в верхней трети бедра и прочертив черный след под кожей, вышла над коленом.

–Он же ребенок,– как бы оправдывается доктор Ади.

–А эти, со мной,– зло парирую я,– они не дети?! Зовите хирурга чистить рану и дайте, наконец, обезболивающее и противостолбнячную.

–Доктор, он ему ногу отнимет под самый чубчик,– смеется командир дивизии, поняв сказанное. Южноливанские офицеры, как один, любезно подхохатывают тем мерзким смешком, который “полковник-подоконник” любил слышать в ответ на свои “смехохаханьки.”

–Другого нет,– отрезаю я.– Доктор Ади поможет.

В конце коридора прохаживается тщедушный человечек в полувоенной куртке, без диких пятен камуфляжа и погон с золотыми вензелями, с болтающимся за спиной автоматом. Я знаю его – он командир опорного пункта, откуда привезли парнишку, совершившего членовредительство. Он всегда появляется в больнице, когда сюда попадают его бойцы – не лезет вперед, заглядывая в глаза, не суетится, прикрикивая на сестричек и раненых,– постоит в стороне и уйдет, не сказав ни слова. На нашей стороне он сражался с палестинскими террористами, всевозможными мусульманскими организациями, с “Хизбаллой”– лет семнадцать наберется, но на иврите не говорит, с израильтянами старается не общаться.

–Коллаборационист,– улыбается неожиданно появившийся Васька.

–Васька! А ты сам-то кто?

–Я? Негоциант!

–Раз ты такой грамотный,– решаю я,– в словах заумных разбираешься, то будь любезен принеси нам пиво, чтоб начальство не видело.

И пацанам, через плечо -“Линяем, только тихо!”

19

Однако начальство все видит, а с Айвом тихо нельзя, гремит доспехами, как рыцарь на турнире.

–Доктор,– окликает нас командир дивизии,– Мы начинаем открывать дорогу. Пройдемся с нами.

–Может лучше мне посидеть на броневичке?!– честно отвечаю я.

У командира дивизии приподнятое настроение – он не командует, он уговаривает, по-хорошему, но чтоб было беспрекословно,– “Доктор, с утра полезно пройтись, подышать воздухом. И я бы прошелся, если бы позволили”.

На узкой асфальтовой ленте, тянущейся от базы до Израиля, петляя по лысым холмам, выстраивается наш разъезд. Впереди лейтенант со следопытами и радистом, далее в два ряда, вдоль обочины, соблюдая дистанцию на случай подрыва, растягиваются солдаты, замыкаем колонну я и Миля, а Айва с Колей отпустили досчитывать матрасы.

–Я с ним больше в разведку не пойду,– грозится прикладом Володя.

–А такие, как Айв, в разведку не ходят,– отозвался Шурик.

Командир дивизии с охраной садятся в свои “Мерседесы”, неотличимые от местных, такие же помятые и грязные, но только бронированные снизу, и уносятся в Зону, оставляя за собой полоску выхлопного дыма. Армия обороны государства Израиль начинает свою повседневную работу. Разъезд не спеша пылит, проверяя нашу жизненную артерию – ночью здесь царствует враг, он и мину заложить может и засаду оставить, а может машину со взрывчаткой пустить. Одна такая подорвалась рядом с нашей колонной незадолго до моего входа в Ливан.

Местное население тоже двигается по фронтовым дорогам. На почтительном расстоянии от нас вытягивается хвост машин, набитых людьми, с нехитрым скарбом, прикрученным на крышах. Из одного такого тарантаса мы как-то на блокпосту выгрузили пятнадцать человеческих душ от фиолетового, маразматического старца до грудного младенца.

–Дверцу открыли, а там, в немецком железе, шпроты балтийские под ливанским соусом,– видя мое недоумение, одними глазами смеялся Женя, уверяя, что это совсем не предел.

Между машин втискиваются арабские колесницы на ослиной тяге, груженые табачным листом. Одну из них заносит на повороте, она обгоняет крайний “Мерседес” приближаясь к нам. Миля, предупреждающе, поднял автомат. Здесь жест человека с ружьем понимают лучше всякой речи – ватная возница оживилась, дергая вожжи.

Вечером, в поисках компании, к нам забрел Женя, отвлекая от информационной программы.

–Разминаешься пивом?– поставил вопрос ребром.

–Чаем,– я поднял стакан, взбалтывая заварку, и задержал вытянутую руку.

На мгновение страна увидала на экране телевизора фотографию потомка Чингисхана и диктор, с сочувствием, произнес, что ночью в Южном Ливане во время инцидента погиб солдат. “Ему было девятнадцать лет на момент смерти”,– добавил диктор.

–Он получил минуту вечности,– устало подвел итог Шурик.

–Доктор, как ты думаешь, на земле есть место, где нет евреев и где людям хорошо?!– спросил Женя.

–Есть,– убежденно ответил я,– княжество Люксембург, герцогство Лихтенштейн.

–Док, ты смеешься, Люк-сем-бург, Лих-тен-штейн – это же одна сплошная мечта антисемита!

–Где же Вы? Где же Вы, друзья-антисемиты?! Дорогие спутники мои! – гундосо затянул Шурик.

Разговор не завязывался, и сидение стало утомительным. Женя поднялся – ”Пойду, прикорну, пока позволяют,”– и в дверях обернулся ко мне :”Вот что я хотел сказать, ты не офицер, доктор.”

–Открыл Америку,– буркнул я,– и ежу ясно,– хотя все-таки неприятно, когда ущемляют самолюбие.

–Грамотный офицер,– растолковал Женя,– на твоем месте, оценил бы обстановку, принял решение остаться с основными силами, а наверх бы послал санитара для уточнения обстоятельств. И не лез бы на рожон, бравируя дурью и храбростью.

–Трусостью, Женя. Я боялся остаться жить с мыслью, что мог помочь и не сделал этого.

–Понимаю. Но, нам, без тебя, было бы очень скучно. Спокойной ночи!

–Не верю!– выскочил и заюлил перед Женей Шурик,– Вот сейчас я Вам не верю! Не верю!

–Не понял,– сухо произнес Женя, приподняв бровь, выражая высшую степень недовольства мальчишеским паясничаньем,– Чего кривляешься?

–Шурик,– шепотом позвал я, желая обернуть все в шутку, – “Станиславский по тебе плачет – во МХАТ зовет!”, но, за секунду предугадав сирену, воскликнул – А вот и сам Художественный театр, принимай гастроль!

“Тревога! Тревога!”. Снаружи засуетились, забегали, захлопали дверями. “Тревога! “Катюши” на Израиль! Всем с касками и бронежилетами собраться в столовой!!” Озабоченный Молдован с поварятами сдвигал, освобождая место, столы, уже накрытые для завтрака. Предусмотрительный Айв притащил матрас и бросил его в угол. У стены лег Коля, а под его грудью, подальше от холодного камня, Айв. Володя, бесцеремонно растолкав, не дал ему заснуть: ”Брательник, ты делаешь проблемы! Вот накроют нас сейчас и что будет?! Похоронной команде придется выковыривать твои благородные останки из потрохов этого гоя!” Володя заржал, довольный своей шуткой, но Айв не отреагировал, надвинул каску на глаза и задремал, согреваемый теплом Колиного тела.

Я обошел зал по периметру в поисках подходящей компании.

–Что такое неофициальные контакты?!– перед добровольными слушателями полушепотом рассуждал Шурик,– Представьте себе респектабельных джентльменов с сигарами, ведущих интеллектуальные беседы за чашечкой кофе на берегу Женевского озера: ” Не правда ли чудесная погода, сэр? Разрешите порекомендовать Вам это пирожное с заварным кремом. В Стокгольме знаете, подают марципаны с красной смородиной, но там сейчас идет дождь. У меня от дождя страшная мигрень. Очень хорошо, что вы выбрали это место. Настоящий рай земной. Между прочим, уполномочившая меня представлять её интересы известная Вам организация подтвердила свои требования и согласилась допустить международных экспертов для согласования спорных вопросов. Будьте здоровы, разрешите откланяться. Встретимся через неделю в Токио. Надеюсь, до того времени вы оформите Ваши ответные предложения в надлежащей форме…”

Сосуществование с постоянной опасностью притупляет чувство самосохранения. Я тихо тронул Шурика за плечо – “Если что, я у себя”.

–А что вы будете делать?

–Спать. В бронежилете и каске.

С проспекта Декабристов по горбатому мостку наш “Рафик” съехал на остров, напоминающий о днях блокады. Грязные, бурые фасады, выбитые окна со скрипящими на ветру обломками рам и ни одной души– кричи, кричи, спросить некого. Шофер ориентировался в лабиринте переулков, составляющих пейзаж после битвы, и остановился в тупике.

–Приехали. Улица Перевозная. Тебе сюда.

Когда-то желтый доходный дом оказался студенческим общежитием. В маленьких комнатушках без номеров ютились молодые пары. Одна из них ждала меня. На металлической кровати, с шарами, крепко обнявшись, сидели два потерянных голубка, держа на коленях белый пакет, перевязанный розовой лентой. Возле их ног, в консервной банке из-под венгерского зеленого горошка, стоял большой букет красных гвоздик.

–Мои поздравления,– сказал я, оглядываясь. Кроме нескольких цветных фотографий из “Огонька”, прикнопленных к облезлым обоям, в комнате ничего не было. Хорошее начало новой жизни.

–Мы не знаем, что сейчас делать!– мужественно и честно признался парнишка с красными ушами, дергая свое адамово яблоко.

–Друзья привезли нас и убежали на лекцию. У нас с этим строго, отмечают явку. А маме, маме приехать некуда,– у бледной до голубизны девушки с русой косой от безнадежности набухли слезами под пышными ресницами большие, чуть раскосые, глаза. “Таки прав Мишка – губошлепам всегда везет,”– по-мужски отметил я и, набрав побольше воздуху, произнес: ”Встали”. Голубки послушно поднялись. Пакет, положенный на кровать, слабо дернулся и пискнул. “Пеленки есть?” Девушка оживилась, нагнулась, из-под тяжелого покрывала с кистями, выдвинула посылочный ящик: “Мама прислала!” Я постарался вспомнить формулу расчета количества пеленок и подгузников на день и – не вспомнил – “Если не хватит, нарвете из простыней!” Развязав ленту и раскрыв сложенное конвертом одеяло, мы увидели розового цыпленка в розовом вязаном чепчике и розовых вязаных носочках, в заходящемся, беззвучном крике, открывшем беззубый рот. “Раковина где?”– остолбенев голубки смотрели, как я подцепил их дитё.

Постепенно по мере того, как ребенка мыли (главное не уронить и не ошпарить!), пеленали (кто умеет это делать лучше, пусть сделает вместо меня!) молодые родители постепенно размораживались и двигались свободнее. Кормление окончательно привело их в сознание. Придерживая у груди маленькую головку с прозрачными волосенкам, юная мама, преданно глядя на меня, благодарно сказала: “Спасибо Вам. У Вас, наверно, большой личный опыт?!” “Девушка ошибается, опыт есть, но не у меня, а у приятеля моего, Мишки, и только с вашим полом!”– озорно пронеслось в голове, а новоиспеченный отец, оценив свою мужскую зрелость, уже крепко жал мне руку. Я был взрослее их всего на пару лет, но им, наверное, казался почти пожилым и умудренным опытом.

Это состояние я вновь прочувствовал здесь, когда застигнутые обстрелом в больнице врасплох, одни, отсеченные от базы, солдаты с боевым прошлым потянулись ко мне, как к старшему по возрасту и по званию.

–Спасибо!

–Не за что!– радостно, с облегчением, я поскакал вниз по ступенькам.

–Долго ты,– проворчал водитель,– Нас ждут на Глазурной.

–Где это?

–Два дома рабочих общежитий за улицей профессора Качалова.

–Надеюсь, что сегодня снаряд вторично не упадет в одну воронку,– отвечая своим мыслям, произнес я.

“Рафик” выехал на Невский и удачно попал под зеленую волну светофоров. В конце проспекта, на экране из сорока тысяч лампочек, установленном над монсардой у Московского вокзала, мельтешила черно-желтая реклама нового фильма – корявые буквы скакали и смешивались с пляшущими человечками.

20

Под утро меня разбудили. Якобы, пастушок, перегонявший овец, видел в нескольких километрах от границы трех вооруженных мужчин. Они погрозили ему пальцем и скрылись в пещере. С рассветом мы вышли на прочесывание местности. Клацнули затворы, загнавшие патрон в ствол. На фоне светлеющего неба вырисовывается часовенка христианского кладбища. Передо мной открывается ущелье, поросшее чахлым кустарником. Воображение дорисовывает – Дикий Запад, на склоне горы размахивающие луками и томагавками, издающие гортанные крики, воинственные индейцы. Но тихо, нет никаких индейцев. Солдаты медленно, обходя камни, начинают спускаться в ущелье. Через каждые несколько шагов мы приседаем и осматриваемся.

–Ох уж мне эти половые упражнения,– шипит, пытаясь справиться с прерывающимся дыханием, Володя, скользя по склону.

Нам по пути попадаются рукотворные, по пояс, каменные ограды. Обдираясь об колючки, мы переваливаемся через них. Большой черный кабан вышел из-за низкорослого оливкового дерева и тупо уставился на побеспокоивших его людей. Придавленные тяжестью амуниции – по горам лучше скакать налегке– люди не обращают на животное никакого внимания. Поковыряв клыками землю, кабан с достоинством удалился.

Наконец мы у цели – вот она пещера – между камней чернеет узкий провал. Группа делится надвое – одни заходят слева, другие справа. Подползший к самому лазу делает внутрь несколько выстрелов. Ухнув, ответило эхо.

На сегодня война закончилась. “Хизбалла” затаилась, выжидая следующего удачного момента, а мы, мы готовы ко всяким неожиданностям. Я возвращаюсь в ненавистную и прикипевшую за последний год комнату, к режиму от обеда до ужина и со сном до обеда. Череду дней нарушает приход Шурика. Он разочарован. Подруга Шмулика не оценила его чувственное начало и дала отставку.

–Я предложил ей жениться,– оправдывается он, готовый расплакаться,– а она сказала, что я псих.

–Главное, парень, ты свободен и без обязательств, -коротким боковым ударом, врезал Володя житейскую мудрость.

Я не вмешиваюсь в переживания молодости. Мне хочется закрыть глаза и очнуться свободным человеком, не привязанным ни к автомату, ни к ботинкам.

–Ты еще здесь?– растолкал меня Цвика, лузгая семечки подсолнуха.

–А что?

–Командир дивизии тебя не вызывал?,– поскребся Цвика и в голосе его послышалось– везет же некоторым!– Нет?! Ну, я пошел.

И он удалился, оставив нас в неведении. “У, гад,– проворчал Володя,– Даже семечек не отсыпал. У меня друг страдает, надо нервы успокоить”.

Следующим вечером недомолвки Цвики прояснились– он сам позвонил мне из штаба,– “Тебя приглашают”,– сказал со скрытой издевкой и опять послышалась– везет же некоторым! Командир дивизии, пыхтел над какой-то бумагой.

–Вызывали?– я замер в дверях, соображая– козырнуть или нет.

–А доктор, проходи. Присаживайся,– командир дивизии– сама любезность,– Что скажешь?

Мне говорить нечего, я жду. Он закуривает новую сигарету, делает несколько затяжек, обдумывая.

–Вот что, доктор, третьего дня пришел приказ. Предписано тебе срочно явиться в округ.

–К чему такая спешка?– вырвалось у меня. Учил “полковник-подоконник” – приказы не обсуждаются, но как тут не возмутиться, когда до дембеля месяц с небольшим, а все выходы обсуждены и закрыты.

–Хотят до выходных успеть, до субботы,– командир улыбнулся,– У них там все срочно. А у меня оперативная обстановка. Спасибо за службу, доктор,– резко поднявшись, он протянул мне руку,– Если ждать не будут, явишься на следующей неделе.

Я не сразу осознал, что эти буднично прозвучавшие слова означали конец моей войне в Ливане, который мог наступить еще позавчера, если бы не мышиная возня в кабинетах.

Слова из песни не выбросишь, и сборы были не долги, командир дивизии из-за меня задержал выход колонны и все нервничали. В последний раз, как по сирене, я выскакиваю из комнаты и спотыкаюсь о Шмулика, раскинувшего поперек прохода ноги. Он травит по телефону, обходясь четырьмя фразами, меняя интонацию в диапазоне от наивного удивления до раздражительно гневного: ”Как дела? Что нового? Что слышно? Что скажешь?” При этом Шмулик возбужденно двигает нижней частью туловища.

–Перестань трахаться,– несильно бью я его под коленку,– дай пройти.

Шмулик, будто сдвигаясь, елозит задом по полу и заводит по новой: ”Как дела? Что нового? Что слышно? Что скажешь?”

–Доктор, доктор!– кричат из последней машины,– Где ты?

Но, командир дивизии не спешит, он лично проводит последний инструктаж, мы пересчитываемся и снова рассаживаемся по машинам. Я спешно жму протянутые руки – Коля, Айв, пацаны. Женя наотмашь хлопает меня по плечу. Трогаемся. Неожиданно вспыхнувшее из-за поворота, подобно “Сайгеру”, заходящее солнце слепит глаза. Неужели сегодня я буду спать спокойно без ночных тревог?!

На подъеме к границе нас обходят устремившиеся вниз, к базе, три джипа. Из приоткрытых задних дверей видны стволы автоматов. Прижимаясь к обочине, мы пропускаем свою смену. Вслед им машет рукой, высунувшись по пояс из наблюдательной будки, прекрасная блондинка с ниспадающими волосами.

На выходе из пограничного пункта, на траве сидят солдат и солдатка.

–Это наш доктор,– нежно говорит он, привлекая девушку к себе и целуя.

В другой бы раз я не обратил бы на них внимания, но сейчас, отреагировал: ”Приятель, ты приобретаешь симпатию за мой счет!” И тут же завыла сирена. Не наша, местная, хотя какая разница – все они одинаковые. И из динамика безликий голос проорал: “Нарушение границы! Всем бойцам– на позиции!” Кто их знает учебная это тревога или настоящая?! По бетонированным переходам побежали солдаты в касках и бронежилетах. Мне бы их проблемы, с этого корабля меня списали и теперь ждут в штабе на другом конце Зоны. Я прыгаю в машину, из предосторожности, кинув взведенный автомат на соседнее сидение, и несусь по серпантину неосвещенной, пустынной и туманной дороги, то приближаясь, то удаляясь от границы. В мутном небе, словно насосавшиеся крови пиявки, висели, лениво поводя винтами, пара вертолетов на боевом дежурстве.

Предсказание командира дивизии оправдалось. В штабе меня никто не ждал. Растерянная девчушка, накинувшая на плечи гимнастерку с сержантскими нашивками, попыталась объяснить, что мне стоит остановиться в солдатской гостинице.

–Деточка,– я снисходительно улыбнулся, не учи ученого,– Отметь в журнале, что я прибыл и… отбыл, по примеру твоего начальника, домой.

–У Вас могут быть неприятности,– испуганно предупредила сержант (хорошо их в тылу воспитывают – приказ, дисциплина, вот только невинная презентация нижнего белья из-под формы подводит).

–Неужели спать в своей постели наказуемо?!– я попытался выжать из себя максимум наивности и обаяния и удалится походкой победившего Цезаря.

Звонок телефона все испортил.

–Тебя, лейтенант!

Вдруг сволочь кадровик очнулся и сообразил, куда меня надо засунуть?! Не-е-ет!

–Скотина! Я тебя…! Да я тебе....! – выплеснул я все ругательства, которые знал, выражающие высшую степень восторга, от радости, забыв, что не один и что в присутствии младших по званию так себя не ведут.

Шурик, довольный произведенным эффектом, гнусно досмеялся и сообщил:“Мы сейчас с Володей песню разучиваем “Без мамы лучше!” называется”. И они дружно спели мне в трубку и там были слова о ветре, который дует из Сахары, о командире, который хреновый, о карабине наперевес и о том, чтоб выпить что-нибудь покрепче. А припев “все равно, с какой холерой помирать” от души горланили по очереди.

–Спасибо, пацаны. Был бы бабой, прослезился!

Я люблю возвращаться в свой город. Самолет снижается сквозь густые северные облака, сбрасывает высоту и, выпустив закрылки, почти замирает, медленно скользя над открывшейся, освещенной теплыми манящими огнями трассой, вот-вот переходящей в Московский проспект. Теперь, после долгого перелета, уже рукой подать до Сенной, до самого Чрева города. Если в такую минуту в вашей душе запоют скрипки, то знайте – в такт им взмыли смычки симфонического оркестра в филармонии на площади Искусств.

У Тель-Авива тоже есть своя музыка – увлеченная, бесконечная джазовая импровизация с врывающейся какофонией автомобильных клаксонов. Музыка города, который я люблю и ненавижу. Город, которому стало тесно на земле и который скребется в небо. Но, порой под вечер, когда спадает жара, когда пустеют улицы, Тель-Авив становится близким и своим, когда забредаешь в чудом сохранившиеся тенистые уголки провинциального Кишинева.

Но, мне он не станет родным, потому, что родным может быть тот город, где прошло твое детство.

21

(вместо эпилога)

Маяковский не знал, кому на небе зажигаются звезды, а мы знаем – нам. Нам возвещают они приход нового дня, приход шабата. За поворотом фары вырвали из кромешной темноты голосующего солдата. Я резко надавил на тормоза и, заносясь задом, машина встала со скрежетом шин. В поздний час в пустынном, даже при свете дня, месте вопросов не задают. Любое движение здесь – движение вперед. Видимо приходя в себя от неожиданной удачи и, одновременно, боясь её потерять, солдат не открывал рта.

–Тебя раньше не могли отпустить?– первым спросил я.

–Меня никто не отпускает. Я сам себе начальник. Перед отпуском надо было закрыть дела.

–Значит, отдыхать едешь?

–Да. Пять дней, минус день ухода, то есть вчера, и день прихода. Неплохо после трех недель в Ливане, а?

–Возможно. Но, можно было попросить больше.

–Не у кого. У меня нет сменщика.

–Печально. А меня в школе учили, что незаменимых людей не бывает.

–Я про школу давно забыл,– отрезал он и добавил поучительно,– Нашей маленькой стране нужны защитники!

–Вот ты какой… воодушевленный!– подобрал я нужное слово, нащупав на погоне собеседника гробик младшего лейтенанта. Он даже переоделся в парадную форму! Я почувствовал угрызение совести перед такой показательностью. Неужели в предрассветный час военная полиция бдит и проверяет у запозднившихся солдат внешний вид?!

–Короче,– заключил, не слишком любезно,– Тебе куда? Мне до Тель-Авива, – ориентируя, я назвал перекресток на трассе.

–А точнее?

–Там налево и направо, свернуть с проспекта…

–Есть!

И как только люди могли раньше жить без мобильной связи?!

–Мама, у меня тремп до дому! Да! Голодный!

–Не спи! Вставай!– это подруге, – Я по тебе соскучился,– прошептал еле слышно.

–“Ребята, идем на диско!”, “В кафе!”,– телефонная память казалось бесконечной,– “Умри от зависти, меня довезут до порога!”

–Можешь подремать, время есть.

–Некогда!– он запел песни первых поселенцев, в которых слышались мелодии пионерских костров и приморских партизан, поражая энергией молодости и веселья, а потом опять стал звонить.

–Мам, уже на столе? Еще не остыло? Скоро буду!

–Ты меня ждешь?– и снова переходя на шепот, – Лечу! Увидимся, тысяча поцелуев!

–Пойдем гулять?! Когда? Сейчас! Час! Полтора, от силы!

Вдали приморского шоссе призывно мерцал голубой огонек. Я прибавил скорость, стараясь догнать. Расстояние не сокращалось. Только у самого Тель-Авива, на дорожной развязке, огонек взял в сторону и, поняв, что гнался за полицейской машиной, мне стало не по себе. Счастье, что они не ловили радаром!

Очень скоро, когда жизнь стала настраиваться в прежнее и слегка забытое русло, с вечерним возлежанием на диване перед телевизором, прошлое напомнило о себе.

Прервав передачи, появилась заставка специального выпуска, с кровавым подсветом. Горела высокая трава. Яркие языки пламени лизали черное небо. Пересекая экран, упругим шагом молодого лосенка, прошел невысокий врач с характерным ранцем на спине. Я узнал его по походке – мы когда-то работали с ним на высоте “Двадцать звездочек”. Только я теперь здесь, продолжая составлять мозаику жизни, а он все еще там.

Потом сообщили, что упало два вертолета и в длинном списке погибших перечислили младшего лейтенанта. Ни фотография, ни имя ничего не сказали мне, я не видел его лица, не спросил, как зовут, а вот адрес, соседняя улица…

Значит, не зря зажигаются звезды одинокому путнику, освещая путь.

За окном у овощной лавки, сгружая коробки, гулко, что слов не разобрать через двойные рамы, бранились грузчики. С высокого потолка с лепниной на длинном шнуре свисала люстра. Я потянулся, и диван ответил легким скрипом высохшего дерева. Торопиться некуда, можно понежиться в постели. Из всех иллюзий, которыми мы наполняем свою жизнь, нет чувства приятнее, чем проснуться дома.

Позвонил телефон. Я пошарил рукой вокруг себя, нащупывая. В трубке раздались гудки. Выходит мобильный – противный у него сигнал, усиливающийся. Обсессивно я подумал, что через мгновение завоет сирена и резко сел, оглядываясь. Знакомые выцветшие, когда-то бежевые, с прочерченными золотым пунктиром лианами, обои, засаленные возле выключателя и полочки для плащей и шляп. Звенело оттуда.

–Привет! Поздравляю. Теперь ты свободный человек, сдавший автомат и ботинки. Желаю успешно отгулять заслуженный отпуск!

–Спасибо, Мишка! И тебя также.

Всегда он звонит немножечко некстати. Ступать по паркету было тепло и приятно. Я подошел к окну, повернул тяжелый бронзовый шпингалет и впустил в комнату шум улицы и легкий ветерок, откинувший тюлевую занавеску. За крышами домов проглядывался костлявый силуэт Эйфелевой башни. Неужели я теперь могу спать спокойно, без ночных тревог?! За окном завыла, нарастая, сирена. Я рефлекторно дернулся, умом понимая, что ко мне это не относится и бежать мне некуда и не к кому. Сирена застыла на высокой ноте. Внутри похолодело от её настойчивости и, только перегнувшись через ажурные балконные перила, я заметил в конце узкой улочки фургончик, преградившую дорогу машине скорой помощи. Оставалось только улыбнуться.

1996-1997

Примечание

1. Сайгер – противотанковая ракета.

2. Джобник – солдат нестроевой службы.

3. Хермон – гора, господствующая над Севером Израиля и Югом Ливана.

4. Цадал– армия обороны Южного Ливана, воевавшая под покровительством армии обороны государства Израиль.

5. Хизбалла – радикальная мусульманская террористическая организация.

6. "Ма ата роце?" – "Что ты хочешь?" ("Что тебе от меня нужно?").

"Ред ми мени!" – дословно "Спустись с меня". Распространенное сленговое выражение – "отстань", "отвяжись".

7. “погиб на канале”– Суэцкий канал, место кровопролитных боев в войне Судного дня.

8. милуимник– резервист.

9. “Любите ли вы Брамса?” – название повести Франсуазы Саган

10. “Happy new year!”– Счастливого нового года (из популярной песни)

11. “Oh– Oh! You’ re in the army now!” – О-о! Ты сейчас в армии! (из популярной песни)

12. Урицкий Моисей Соломонович – начальник петербургского ЧК.

13. брит мила – обряд обрезания, во время которого младенцу могут дать соску, смоченную в вине.

14. особняк на Суворовском проспекте – здание Николаевской академии Генерального штаба

15. ОВИР – аббревиатура – Отдел виз и регистрации – организация в советское время занимавшиеся оформлением выездных документов.

16. "Проведите меня к генералу Раневскому. Фаину Георгиевичу." – Шурик перемешал не перемешиваемое – генерал Раевский – герой Бородина, командир батареи, а Раневская Фаина Георгиевна, актриса.

17. Аид – идиш– еврей

18. “По рыбам, по звездам проносит шаланду…”– стихотворение Э. Багрицкого "КОНТРАБАНДИСТЫ"

За "Хрюшу"– по жизни и на обложке, отдельное, глубокое спасибо – Домничу Михаилу Борисовичу!