Kitabı oku: «Император. Книга вторая. Ушаков», sayfa 2
– Несмотря на все трудности в отношениях России и Франции, я веду тайную переписку с тремя французскими офицерами флота, – объяснил Сенявин. – Вернее, уже с двумя. Недавно узнал, что лейтенанта Жана де Серьези обезглавили, обвинив в измене идеалам революции. Конкретно о флоте. Что я понял из переписки? В современном французском флоте царит анархия и разруха. Если вы помните, ещё недавно Франция имела около трёх сотен отличнейших кораблей с новейшим пушечным вооружением и прекрасно обученным плавсоставом. В восемьдесят девятом году по военной переписи: девяносто одна тысяча матросов; полторы тысячи – офицерский корпус; более тридцати тысяч орудий, из которых больше половины – медные; подготовленные матросы-комендоры, сведённые в восемьдесят одну роту. Лучшие в Европе береговые службы по снабжению и ремонту кораблей, организованные графом Шаузелем.
– Помним победоносный королевский флот, – согласился Ушаков. – Что же теперь с ним произошло?
– Революция семьдесят восьмого года все изменила, – продолжил Сенявин. – Вспомните: вице-адмирал де Эстен, командовавший национальной гвардией в Версале, был одним из первых офицеров флота, перешедших на сторону Национального Собрания.
– Герцог Орлеанский, один из блестящих офицеров флота тоже открыто поддержал революционное движение, – вставил Ушаков.
– Проникнувшись заразной идеей всеобщего равенства и братства, нижние чины флота стали бунтовать. Избивали офицеров, выкидывали их за борт. Назначали своих командиров. Флотские власти ничего не могли поделать. А рабочие из портовых служб массово подались в национальную гвардию. На верфях и в доках работа встала. Адмирал де Бугенвиль попытался прекратить анархию. Ему на короткое время удалось восстановить дисциплину, но вскоре экипажи вновь взбунтовались. К девяносто первому году от прежнего офицерского корпуса осталась едва ли четверть. Офицеров, не принявших революцию, подвергли позорной казни или засадили в тюрьмы.
– Как же смогли сохранить флот? – спросил Ушаков.
– Ввиду нехватки офицерского состава, Национальное Собрание разрешило нанимать капитанов торгового флота. А морскому министру доверили выдавать патенты капитанов по личному усмотрению.
– Но это же – полный бред! – удивились офицеры. – А как же навыки? Стратегия? Фрегат или линейный корабль – это же не торговая посудина.
– Увы, это – так, – пожал плечами капитан Сенявин. – Примите во внимание ещё тот факт, что многие известные флотоводцы пали жертвами революции: Гримуар, Филипп Орлеанский, Керзен, де Эстен и многие другие достойные офицеры. Мало того, уничтожив офицерский корпус, теперь уже Конвент выпустил указ о роспуске корпуса морских комендоров и корпуса морских гренадёров. Для наведения порядка на флоте этот же Конвент создал комиссию, которая принялась жестоко насаждать дисциплину. Итог – повальное дезертирство. За шесть лет революционного ужаса французский флот лишился опытных офицеров, обученных комендоров и боеспособных солдат морской пехоты, привыкших к морю и умеющих вести абордажный бой. Матросы дезертировали. Взамен набрали недоучек с коммерческого флота и сухопутных солдат. Боеспособность флота ещё как-то держится на остатках прежнего, дореволюционного личного состава: офицерах и матросах, которые чудом не попали под гильотину. Корабли давно не чинились. Многие, просто-напросто, сгнили. В виду гнилости бортов, суда перевооружают более лёгкими пушками. Комендоры не обучены. Лоцманы, привыкшие водить торговые суда, не справляются с военными кораблями. Итог печален: английские корабли, вступая в схватку с французскими, легко их жгут или берут на абордаж.
– Но, несмотря на это, все же флот у Франции есть. И этот флот, в союзе с турецким, способен перебросить десант к нашим берегам, – сказал Ушаков. – Кто может противостоять французам? Лейтенант Белли, Григорий Григорьевич, поведайте нам об английском флоте, – попросил адмирал высокого англичанина с густыми рыжими бакенбардами.
– На данный момент английский флот является сильнейшим в мире, – начал он неспешно, взвешивая каждое слово. – Так считает мой друг, Томас Гарди, капитан брига «Мутайн». В подтверждение тому – последние победы при Доменике, при Керсанте, недавнее – у Сен-Винсента.
– Наслышаны, – кивнул Ушаков. – Испанцы были разбиты наголову, хотя в два раза превосходили в силе.
– Однако и во флоте британской короны существуют слабые стороны, – так же спокойно и размеренно продолжал Белли. – Флот большой – это верно. Но на большой флот нужно набрать много матросов. А где их взять в достаточном количестве? Тем более что денежное довольство не повышали, наверное, ещё со времён Карла Второго. Набирают в портах всякий сброд: пьяниц, бродяг, а частенько и преступников. Потери несут больше не в сражениях, а от цинги и дезертирства. Вот, тут Томас Гарди мне некоторые факты привёл. Кузен его в адмиралтействе работает клерком. От него он и узнал, что за шесть последних лет на службу набрано сто семьдесят пять тысяч матросов и офицеров – огромная армия. Из них погибло в боях чуть больше тысячи двухсот человек – полная ерунда. Но зато умерло от болезней восемнадцать с половиной тысяч, а дезертировало сорок две тысячи матросов. В последнее время участились бунты на кораблях с поднятием кровавого флага. Так что – не все так образцово в английском флоте, как может показаться.
– Все же будем надеяться на помощь адмирала Нельсона, но нам надо быть готовым к любой ситуации, – вынес решение адмирал Ушаков. – О качествах турецкого флота нам известно многое. Не раз его били. Однако по докладу нашего посланника в Порте, Василия Степановича Томара, я понял, что Турция срочно перевооружает флот и готовит новые быстроходные корабли. На верфях работают французские корабельные мастера. Так что, господа офицеры, готовим свои корабли к боевым действиям. Особое внимание прошу уделить артиллерии. Порох должен быть сухой.
Паруса надёжные. Борта законопачены и просмолены.
* * *
Ко мне в ординарцы был приставлен матрос. По виду – бывалый вояка. Взгляд цепкий. Сам бойкий, хозяйственный. Походка стремительная, чуть вразвалочку. Лицо красное, добродушное. Глаза светлые, нос картошкой. Весь его широкий лоб, скулы и даже нос покрывали веснушки. Представился: матрос Иван Дубовцев.
Тут же заставил хозяина поставить мне в комнату тумбу, раздобыл медный таз и кувшин для умывания. Рядом на гвоздик повесил холщовый рушник с малоросским узором. Приволок откуда-то пёстрый ковёр и постелил его на пол перед моим топчаном. Я готовился лечь спать, а Дубовцев уже спешил от хозяйки с пышущий жаром самоваром, связкой баранок, блюдечком с колотым сахаром и с куском жёлтого сливочного масла.
– Да что ж ты так обо мне заботишься? – удивился я.
– Как же, ваше благородие? – сказал он, разгоняя самоварный дым. – Должность моя такая – заботиться о вас. Чтобы вы ни в чем не нуждались. А ваша работа – потом под пулями стоять, да на янычар в атаку матросов водить. У нас офицеров – жуть, как мало. Турки, они же подлый народец, как бой завяжется, так стараются в первую голову всех офицеров выбить. Это вам не благородная Европа. Янычары если окружат, шпагу от вас требовать не будут, – сразу голову рубят. Им за каждую голову деньги платят. Вот, вы у меня – уже третий. Ой! – махнул он рукой, заметив, как лицо моё побледнело от ужаса. – Наболтал вам тут лишку. Простите меня, ваше благородие.
– Да не за что мне тебя прощать, – усмехнулся я. – Подумаешь – напугал. Расскажи лучше о себе. Сам откуда? Давно служишь?
– С Воронежской губернии я. Служу двадцать лет.
– А во флоте давно?
– Так, все двадцать лет матросскую форму и ношу.
– А в эскадру Ушакова когда попал?
– С адмиралом нашим вместе прибыл в Херсон, флот строили. Это ещё при графе Потёмкине было, царство ему небесное, благодетелю, – и он пустился в воспоминания, наливая мне чаю в грубую глиняную кружку: – Помню, входим мы в Херсон, а там – пусто.
– Как это?
– А вот так. Никого нет на улицах. Все убёгли. Встречает нас комендант и кричит: – Куда вы черти? В горд нельзя.
Чума.
– Чума? – меня даже передёрнуло.
– Да! Вот, так-то. Говорят, турки специально заразу завезли на кораблях, чтобы Херсон обезлюдить. Народ они – подлый. Для них со спины напасть – геройство. Гадость какую-нибудь сотворить – это они мастера. Половина города вымерла, половина – сбежала. В восемьдесят третьем это было. Точно, летом восемьдесят третьего.
– А сам ты видел чумных?
– Мёртвых? Видел однажды. Жуть! – Дубовцев передёрнул брезгливо плечами. – В карауле стоял возле въезда в Херсон. Тогда приказ был: никого из города и в город без особого разрешения не впускать и не выпускать. Гляжу, по дороге едет казак на пике у него тряпка чёрная. Сзади два быка телегу тащат. Сначала не понял, что в телеге. Гора какая-то. Пригляделся, а из этой горы торчат руки, ноги почерневшие. За телегой идут двое каторжника в длинных холщовых балахонах. На головах у них мешки с прорезью для глаз. В рукавицах. Крюки мясницкие держат. Гляжу: на ухабе телегу тряхануло, и один труп соскользнул на землю. Каторжники его крюками подхватили и обратно в телегу уложили. Казак как крикнул на меня: что, мол, пялишься, олух эдакий. В сторону отойди. Почему костёр не жжёшь с дёгтем? Я телегу пропусти. Смрад от неё, чуть не вывернуло. А они проехали ещё с полверсты, вывалили тела в канаву, смолой облили да подожгли. Эту вонь от горящих трупов до сих пор помню. Ох и страшная болезнь. Никого не щадила. Даже командующий херсонским адмиралтейством вице-адмирал Клокачев, Федот Алексеевич помер от неё, от проклятой.
– А как же солдаты?
– Вот тут такая штука, – оживился он. – Фёдор Фёдорович нас и спас от этой заразы. Всех матросов и корабельщиков вывел из города. Встали мы лагерем. Палатки поставили. Ров вокруг нашего стана выкопали, да жгли в нем хворост и траву, чтобы крысы или какая другая живность к нам не пробралась. Построил нас адмирал и говорит: «Не так уж страшен черт, как его малюют. Кто поддастся паники, того самолично придушу. У нас тут одна работа и забота: беречь себя. Не ленись мыться, не ленись чиститься. А самое главное никакого лишнего общения между собой. Кто заболел – немедленно изолировать». Утром мылись, в обед мылись, вечером мылись, да все со щёлоком. А потом ещё уксусом натирались. Воду пили только кипячённую. Да посуду потом в больших котлах кипятили. Узнает командир, что ты ложку свою кому другому передал – сейчас же тебя в карцер на трое суток. Поутру постельки свои выносили проветривать да над дымом держали. Сами все прокоптились да уксусом пропахли. Вот и результат: ни один человек не помер, да ещё корабли построили. – Он понизил голос. – Тогда и стали поговаривать, что непростой человек наш Фёдор Фёдорович.
– А какой? – не понял я
– Святой! – многозначительно ответил Иван Дубовцев, и тут же воскликнул, взглянув в угол перед дверью: – Ой! Непорядок! Иконы нет. Надо образок поставить.
Он посмотрел с беспокойством на темнеющее небо в окошке и важно произнёс:
– Ваше благородие, вам пора спать.
– Рано ещё, – удивился я.
– Ничего не рано, – упрямо сказал матрос. – Завтра вас спозаранку подниму. На развод нельзя опаздывать. А развод у нас с первым лучом. А вам ещё чайку нужно будет попить, да умыться. Давайте, ложитесь. А я тут похозяйничаю.
Заснул я как-то сразу. Улёгся на жёсткий соломенный тюфяк. В открытое окошко залетал свежий морской ветерок. Кузнечики стрекотали. Матрос Иван Дубовцев во дворе чем-то шуршал, что-то начищал, напевая под нос какую-то заунывную песню.
– Вставайте, Ваше благородие!
Я очнулся, разлепил глаза. Не сразу понял, где нахожусь. Было темно. Слабо горела свечка. Узнал рябое лицо Ивана. Он внёс шумящий, булькающий самовар. Поставил его на стол.
– Вставайте, вставайте! – требовал он.
Помог мне умыться, быстро, умело одел и напоил чаем с горячими сырниками. Потом так же бесцеремонно вытолкал меня на улицу, даже не дав толком причесаться.
– Букли мы не носим, – сказал он на ходу. – Это англичане да пруссаки вечно букли завивают.
Он шёл чуть сзади широким шагом, в белой матросской куртке и чёрной треуголке. Нёс мою шпагу.
Небо едва светлело. На море покачивались тёмные силуэты парусников. Фонари мерцали на баках. Но пристань кишела людьми, как растревоженный муравейник. Матросы садились в шлюпы. Гружёные подводы тащились вереницей по утренней дороге. На баркас по сходням грузчики таскали мешки.
– Святой Павел! – кричал офицер из одного шлюпа. – Святой Павел!
– Нам туда! – подтолкнул меня Иван.
– Долго спите, – упрекнул меня офицер, в котором я узнал Егора Метаксу.
– Прошу прощения, – пробормотал я, залезая в шлюпку.
– Святой Павел! – ещё раз крикнул Егор, вгляделся в пристань. Повернулся к матросам, сидевшим на вёслах, и приказал: – Отчалить! Весла на воду!
Шлюп покачнулся и отплыл в море. Мы подошли к высокому кораблю с двумя рядами пушечных портов. С борта нам скинули трап. Я вскарабкался по скользким деревянным ступеням вслед за Егором. Как только я очутился на палубе, море вспыхнуло, и красный пылающий пузырь на горизонте полез из пучины, озаряя небо. На баке горнист заиграл сбор. Тут же из всех люков стали выбираться матросы в парусиновых бастрогах, широких штанах и черных шляпах. Вскоре они заполнили всю палубу, выстроившись вдоль бортов в две шеренги.
– Вам туда, к артиллерийским расчётам, – указал мой ординарец.
Майор, командующий артиллерией, поставил меня рядом с офицерами в светлых бежевых сюртуках с красными обшлагами и отворотами. Капитан корабля, горбоносый сорокалетний каперанг скомандовал «смирно!» – и все вокруг замерло. Даже такелаж старался скрипеть тише. И волны ласково лизали борта. На палубу вышел контр-адмирал Ушаков, твёрдо, уверенно. На светлом мундире сверкали орденские звёзды. Быстрым взглядом окинул команду.
– Рапорта! – приказал он.
Командиры отделений подбегали к нему и докладывали. Затем провели утреннюю молитву и церемонию поднятия Андреевского флага. После всем дано было распоряжение готовить корабль к дальнему плаванию: грузить припасы, и порох, проверять такелаж, устранять дефекты.
Меня тут же подозвал горбоносый каперанг и представился:
– Сарандинаки, Евстафий Павлович. Командую «Святым Павлом». Рад видеть вас в своей команде. – Говорил он с акцентом. Лицо выдавало в нем грека. Впрочем, я заметил, что греков много было среди офицерского состава. – Кратко введу вас в курс дела, – продолжал он. – Вы будете служить на этом прекрасном линейном корабле. Построен он по проекту известного конструктора Семена Ивановича Афанасьева на Николаевской верфи. Спущен на воду четыре года назад. Скоростные качеств – отличные, хотя и тяжеловат в манёврах. Но сами понимаете: линейный корабль – это не рыбачий баркас. Длина его семьдесят шесть аршин, ширина двадцать один с половиною аршина. Да! – с гордостью протянул он. – Вот, такая громадина. Экипаж – восемьсот семьдесят четыре, с вами – восемьсот семьдесят пять человек. По парусному вооружению вам рассказывать не буду, сами все узнаете, скажу только: три мачты. А, вот, по пушечному вооружению остановлюсь поподробнее. Корабль вооружён восьмьюдесятью четырьмя пушками. Значит так, запоминайте: На гондеке двадцать четыре тридцатишестифунтовых орудия и шесть однопудовых единорога; на опердеке двадцать шесть двадцатичетырехфунтовых пушки и так же шесть однопудовых единорогов; на шканцах и на баке двадцать две лёгких шестифунтовых пушек. Все ясно?
Он пристально посмотрел на меня.
– Если честно…, замялся я. – С пушками – понятно, а вот с баками и шканцами…
– Первый раз на корабле? – прямо спросил он, хитро прищуря один глаз.
– Первый, – честно ответил я.
– Море хоть раньше видели?
– Балтийское.
– Ах, да, вы же из Петербурга. Есть там такая лужа, – усмехнулся он. – Бывал, знаете, по службе. Ну, ничего, привыкните. Ваш ординарец, матроз Дубовцев, – калач тёртый – все вам расскажет и объяснит. Покажет ваше место в каюте, за столом в кают-компании, на построении, во время баталии и куда бежать при аврале.
– Позвольте узнать мою должность, – попросил я.
– Вот тут – загвоздка, – качнул он головой. – Офицеров у нас не хватает… Но офицеры нужны опытные. Море – штука коварная. Ошибок не прощает. Будете помогать интенданту от артиллерии и участвовать в десантных операциях. Адмирал просил вас на первых порах сильно не нагружать, так что, вахты держать не будете. Вам ещё надо писать доклады в Петербург, – понизив голос, ехидно добавил он.
Я разозлился на его шутливый тон.
Нет, прошу назначать меня на вахты и прочие дежурства.
– Хочу вас предупредить, – холодно ответил он, гордо вздёрнув подбородок. – Морская служба немного иная, нежели сухопутная. Здесь излишняя горячность обычно приводит к беде. Главное – строго соблюдать приказы. Я их и соблюдаю. Сказано: не ставить вас на вахты – значит, так тому и быть. Идите!
Весь день шла погрузка. Одни за другим подходили баркасы с продовольствием и зарядами. По всему кораблю раздавался стук плотницких молотков. Паруса развёртывали и свёртывали. Канаты натягивали, сматывали, вновь натягивали. Все гремело, ухало и кричало, как будто корабль был живой.
Капитан поставили меня у люка в крюйт-камеру считать загружаемые бочки с порохом, ядра, гранаты, брандскугеля. Я все записывал угольным карандашом на лист серой бумаги.
Корабельная рында звякнула восемь раз. Боцман пронзительно свистнул в дудку и громко крикнул:
– Перерыв! Всем получить хлеб и сахар. Пить чай.
Работы тут же стихли. Матросы потянулись к камбузу.
– Простите, – обратился я к боцману. – Вы не могли бы мне показать корабль?
– С удовольствием, ваше превосходительство, – ответил круглолицый, краснощёкий здоровяк, чем-то напоминающий бобра. Шея небольшая, мощная, руки длинные, мускулистые. Ноги короткие, кривенькие, но сильные.
Я узнавал внутренний мир корабля, и удивление сменялось восхищением. Оказывается, устройство боевого судна весьма сложное и хорошо продуманное. Как объяснил мне боцман: на самом дне были плотно уложены друг к другу чугунные брусы весом восемь пудов каждый, сверху брусы полегче – четыре и два пуда.
– Для чего такая тяжесть? – удивился я.
– Балласт. Чтобы при сильном крене корабль не перевернуло, – объяснил он.
Трюм делился на отсеки из деревянных перегородок, называемые банками. Делалось это специально, чтобы во время качки чугунные брусы не перекатились на одну сторону. Сверху на чугунный балласт насыпали слой гравия и плотно утрамбовывали. На гравий клали бочки плотно друг к другу в три ряда. Нижний ряд – большие, средний ряд – чуть меньше, и верхний ряд – маленькие бочонки. Бочки наполняли пресной водой. Но в верхних бочонках хранили солонину и масло. Было и несколько бочонков с водкой. В пространство между бочками запихивали дрова для топки.
Около грот-мачты стояли ручные помпы.
– Как не конопать борта, не смоли, все равно забортная вода просачивается, – объяснял мой провожатый. – Для этого помпы и стоят: накопится немного – откачаем. А уж во время шторма или пробоины – так тут работа кипит.
Между трюмом и нижней палубой находился помост высотой, выше человеческого роста в две головы. Помост назывался кубриком. Сюда сгружали мешки с крупой и ящики с сухарями, кули с мукой и солью.
В носовой части корабля и в кормовой находились крюйт-камеры для хранения боезапаса. Они заполнялись просмолёнными бочонками с порохом. Ставились бочонки не абы как, а аккуратно на стеллажах и хорошо закреплялись. Носовая крюйт-камера называлась большой, кормовая – малой. Прямо в камерах стояли столы для изготовления картузов. В помещениях над крюйт-камерами аккуратно раскладывались артиллерийские принадлежности: ядра, гранаты, зажигательные трубки, кожи, кокоры, роги… Возле выходов из крюйт-камер устраивались шкиперские кладовые, где хранились тенты, парусина, парусные нитки, лини, свайки, молотки, топоры, багры и другие судовые принадлежности.
Вдоль бортов в кубрике шли свободные проходы. Называли их галереи. Под страхом порки запрещалось захламлять галереи.
– Только оставь что-нибудь, – строго говорил боцман. – Увижу – сразу за борт выкину, да хоть вещи капитана.
– Почему так строго? – спросил я.
– Проходы специально для плотников устроены. Вдруг пробоина. Плотники должны вмиг добежать и заделать. А если плотник споткнётся, да упадёт, да инструмент уронит? Так-то!
– А что в средней палубе кубрика? – поинтересовался я. – Почему такое большое помещение пустует?
Боцман снял шляпу и перекрестился.
Сюда во время боя раненых сносим. Здесь наш фельдшер хозяйничает, что мясник в разделочной, дай Бог ему здоровья. – Надел шляпу. – Ну, пойдёмте дальше.
– А вот здесь, – указал он на небольшое помещение перед кормовой крюйт-камерой, и лицо его расплылось в довольной улыбке, – капитанский погребок. Здесь хранится провиант для офицеров. Видите, и песочек на пол свежий насыпали. Тут и вино есть, и сладости…. Хотя, офицеров не балуют в море. Едят то, что и матросы. Но иногда, на праздники кок отпирает этот погребок и готовит шикарные блюда.
На нижней палубе, ближе к носовой части болтались подвесные койки. Здесь отдыхали от вахт матросы. За грот-мачтой располагались каюты артиллерийских офицеров и штурманов. Там же была и моя узкая койка с соломенным топчаном. За стенкой, тесная корабельная канцелярия с письменным столом и множеством шкафов, запирающихся на замки. Напротив канцелярии находилась оружейная комната с абордажным и стрелковым оружием. Вторая оружейная комната располагалась возле бизань-мачты. Оружейные комнаты охранялись караульными матросами.
В кормовой части, на опердеке находились более просторные каюты капитана и старших офицеров. Там же была кают-компания. Под шканцами слева – каюты мичманов и гардемаринов, а справа располагался небольшой храм, и там же жил корабельный священник, важный чернобородый поп, по слухам, привезённый самим адмиралом из далёкого северного монастыря.
В носовой части под баком…
– Даже я сюда без проса нос не сую, – предупредил меня боцман. – Камбуз! – произнёс он важно. – А с другой стороны – лазарет.
– А это что за клетки? – указал я на верхнюю палубу между большим и малым шпилем.
– Для живности, – ответил мой проводник. – Сейчас сюда уток, кур, гусей привезут. Поросят иногда берём. Как без мяса в море?
– Вот это – грот-мачта, похлопал он широкой мозолистой ладонью по гладкому стволу. – Самая большая мачта. Видите, древесина какая качественная? Ни сучка, ни свила. От грота мачты к корме идут шканцы. На шканцах, что главное? – спросил он и сам же ответил: – Судовой компас! – делая ударение на последний слог. – Или – нактоуз. Без него в море – никуда.
– А я читал, что у пиратов нет компасов, – вставил я.
– Они, в основном – каботажники, – ответил на это боцман. – Берега знают, как свои пять пальцев, – а в открытое море выходить боятся. Зачем им компасы?
Между фок-мачтой и грот-мачтой находились ростры, такие подставки для шлюпок и запасного рангоута. По бортам были натянуты сетки, в которых находились свёрнутые койки.
– Вот, теперь самое главное! – поднял он торжествующе указательный перст к небу. – Артиллерия! Самые тяжёлые орудия стоят на нижней палубе, или гондеке, пушки среднего калибра – на верхней палубе, а самые лёгкие орудия – на баке и шканцах. Лафеты крепятся к бортам талями и брюками – вон теми толстыми просмолёнными канатами. Те медные кольца, к которым крепятся брюки, называются рымами. Запоминайте, лейтенант: под орудийными лафетами лежат ломы и ганшпуги, а под пушками – банники, прибойники и пыжевники. Ганшпуги – вон те деревянные рычаги для изменения прицела пушек при стрельбе. Прибойники служат для досылания заряда в ствол, пыжевники, вон, на штопор похожие – для удаления остатков пыжа, а банники – в виде ерша – для чистки канала ствола.
– Ну, это я знаю. Сам артиллерист, – слегка обиделся я, однако, боцман, как будто не услышал моё замечание.
Возле каждой пушки стояли пирамидки из ядер. Пирамидки ограждали кранцы из толстого стального каната. Нижние ядра для устойчивости лежали на специальных досках с углублениями. Все выверено до миллиметра. Орудия вычищены до блеска и смазаны пушечным салом.
– А зачем так крепко пушки привязаны к бортам? Их же очень сложно отвязывать.
– Сложно? – удивился он. – Для матроза ничего сложного не существует. Фёдор Фёдорович так вымуштровал канониров, они пушку к бою за минуту готовят. А представьте себе, если корабль попадёт в шторм. Видели, какие шторма бывают на море?
– Нет, – пожал я плечами.
То-то! Судно швыряет, как щепку. И если во время такой болтанки срывает пушку с места, она кувыркается по палубе, как лиса в курятнике, ломая все, что попадается на пути. Представьте: вот такая громадина, – он похлопал по самому большому орудию, – летит от одного борта к другому, а вы тут. Бац! И ни одной целой кости не останется!
– Вот и все, на сегодня, – подвёл итог боцман, громко свистнул в дудку и закричал: – Кончай перерыв! За работу!
– Как дела, лейтенант? – подошел ко мне артиллерийский майор.
– С погрузкой почти закончили, – отрапортовал я, показывая исписанные листы.
Он взглянул на листы, внимательно посмотрел, как матросы проталкивают в трюм мешки с пушечными пыжами. Вдруг на лице его отразилась тревога.
– Стоять! – скомандовал он, и достал из мешка пыж, скрученный из пенькового каната. Повертел его в руках и легко разорвал. – Это что такое? – набросился он на меня. – Вы что принимаете?
– Не могу знать, – растерялся я.
– А знать надо! За такие вещи на гауптвахту загремите. – Крикнул в люк крюйт-камеры. – Все мешки с пыжами поднять наверх.
– Что раскричались, Иван Анатольевич? – окликнул его капитан Сарандинаки.
– А вот что, Евстафий Павлович! – Майор достал из мешка второй пыж и с лёгкостью разодрал его в клочья. – Пыжи гнилые. Требую: интенданта – под суд.
Тем временем прибежал интендант. Он был высокий и сухой, похожий на циркуль. Его юное лицо с едва пробившимися усиками перекосил страх.
– Ах, это вы, сударь? Что за безобразие? – майор совал ему в нос куски пыжа. – Заставить вас вот этим забить пушку?
– Ничего не понимаю? – лепетал интендант. – Все проверяли.
– Тогда откуда вот это гнилье? – напирал на него майор.
Тем временем наверх подняли ещё восемь мешков с пыжами. Майор залезал в каждый и проверял пыжи. Но во всех мешках пыжи оказались прочные.
– Вот видите, только один мешок, – с облегчением выдохнул интендант. – Случайно попал.… Может, из старых запасов…
– Прошу прощения за грубость, – понизив голос, обратился к нему майор, но впредь прошу не присылать мне барахло на корабль. Иначе пойдёте под суд.
– Будет исправлено, – пообещал интендант и быстренько убрался с судна обратно на грузовой баркас.
– В другой раз будьте внимательны, – сказал мне майор уже спокойнее. – Вы же артиллерист и знаете, что в нашем деле каждая мелочь важна. Вот так будем раскалёнными ядрами стрелять. Попадётся гнилой пыж и прогорит. Что будет?
– Орудие разорвёт, – сообразил я.
–То-то! – и он, полез в крюйт-камеру лично проверить порядок.
– Теперь он за вас возьмётся, – сказал мне капитан и сочувственно похлопал по плечу. – Вы уж постарайтесь больше не огорчать майора. Он у нас человек жёсткий.
После погрузки был краткий обед из бобовой похлёбки и рыбы. В тесной кают-компании все ели жадно, быстро и молча. Лишь иногда кто-то в полголоса просил соседа передать хлеб или солонку. Во второй половине дня корабль чистили, драили, натирали, подкрашивали, подбивали, выскабливали…
Меня отправили в трюм следить за чисткой и перестановкой груза. Матрос Иван Дубовцев мне очень пригодился. Он подсказывал, как лучше ставить бочонки с порохом, чтобы во время качки не попадали; и куда складывать ядра: потом удобнее их поднимать к пушечным палубам. Впрочем, матросы и без моего руководства складывали все умело, крепили надёжно.
К закату экипажи покинул корабли. Остались только вахтенные команды.
* * *
Среди ночи меня поднял Дубовцев.
– Только что посыльный был, – сказал он, натягивая на меня сюртук, и помогая вдеть ноги в сапоги. – Всем офицерам приказано немедленно явиться в штаб.
Возле штаба ярко пылали факела. В здании были зажжены люстры. Офицеры толпились на улице, жужжали, словно растревоженный улей. Я наткнулся на лейтенанта Метаксу.
– Егор Павлович, что происходит? – спросил я.
– Сам не знаю, – пожал он плечами. – Говорят, французский флот обнаружили.
– Близко?
– Вряд ли. Не успели бы они так быстро подойти. Но, всякое может быть.
Вскоре всех пригласили в зал офицерского собрания.
– Господа офицеры! – сказал Ушаков. – Прошу прощения, что поднял вас в столь неурочный час. Но вести пришедшие из Средиземного моря требуют срочных решений. Французский флот беспрепятственно вышел из портов в составе семидесяти двух военных судов и четырёхсот транспортных. Каким образом хвалёная английская разведка не заметила отплытия столь огромной флотилии – одному Богу известно. Но не в том суть. Французская эскадра подошла к острову Мальта и взяла его без всякого сопротивления.
Офицеры зашумели:
– Как же это? На Мальте неприступная крепость. Отличная артиллерия. Гарнизон большой.
– Вот, так, – развёл руками Ушаков. – Уж не знаю, чем кавалеров мальтийского ордена так напугал бригадный генерал Наполеон, но магистр Фердинанд Гомпеш сдал Ла-Валетте без единого выстрела. По всему видно, дальше эскадра двинется к Корфу, а затем к Константинополю. Посему приказываю экипажам в полном составе прибыть на корабли. Быть готовым по первому же сигналу выйти в море. Береговой артиллерии подготовиться для отражения атаки с моря.
Хозяин продал мне за рубль и три копейки отличный деревянный рундук с оббитыми медью уголками. Закрывался он плотно. Даже если сей рундук окажется в море, то вода внутрь не просочится. Имелись скобы для навесного замка и крепкие петли. Мы с Дубовцевым уложили в него все мои вещи и отправили на корабль.
К полудню приказали всем офицерам срочно явиться в штаб. Адмирал объявил:
– Из Петербурга прибыла срочная депеша. Господа офицеры, как это не странно звучит, но нам приказано выдвигаться к Константинополю.
После недолгого замешательства, штаб взорвался возгласами:
– Ура! Идём брать Константинополь! Наконец то! Порта за все ответит!
– Не совсем так, господа, – остудил воинственный порыв Ушаков. Оглядел всех внимательно. Пожал плечами. Несмело продолжил: – Приказано вступить в союз с Турцией и совместно сражаться против французов.
Радость сразу утихла. Уступило место недоумению и растерянности.
– Это как же так? – спросил каперанг Сенявин. – Не могли бы вы, Фёдор Фёдорович, разъяснить ещё раз. В союзе с турками мы должны воевать против французов?
