Kitabı oku: «Император. Книга вторая. Ушаков», sayfa 3

– Точно так, – кивнул Ушаков.

– Но французы всегда поддерживали Турцию в войне против России. Половина флота османов построена в Марсели или в Тулоне. Французы пушками их снабжали. Многие артиллерийские офицеры в османском флоте из французов…

– Согласен с вами. Сам в недоумении, – развёл руками Ушаков. – Но вот, недавно получил письмо от нашего посла из Константинополя, Василия Степановича Томара. Он мне пытается объяснить странное поведение султана Селима. Султан напуган идеями французской республики. Есть уверенность, что восставший против Блистательной Порты видинский паша Пасван-Оглу финансировался и снабжался оружием через французского посланника. Пугает султана и слишком деятельный бригадный генерал Наполеона. Боится, что тот вместо союзничества начнёт отбирать территории Османской империи. У него есть опасения, что на Ионических островах Франция готовит плацдарм для вторжения на Балканы. Италию французы уже захватили, могут оттяпать Грецию, Македонию и Болгарию. Французские гарнизоны стоят не только на Корфу, но и в прибрежных городах Парге и Превезе. Есть опасение, что Янинский Али-паша может переметнуться на сторону французов.

– Ещё интересная новость, – торжественно сказал Ушаков. – В связи с захватом французской революционной армией острова Мальта, Орден Святого Иоанна Иерусалимского обратился к российскому императору с просьбой предоставить убежище его рыцарям. На самого же Императора Павла Петровича возложен сан Великого Магистра! – Император стал главой ордена? – удивились офицеры.

– Обо всем этом вам расскажет генерал Уваров. Он только что прибыл из Петербурга.

Высокий, хорошо сложенный генерал с красивым, слегка вытянутым лицом вышел вперёд и сделал быстрый поклон.

– Честь имею, господа офицеры. Прибыл только что с донесением от самого императора. Отныне на гербе России Мальтийский крест. А сама остров Мальта является частью Российской империи.

– Расскажите нам подробнее, что произошла в Петербурге, – попросил Ушаков.

– Император с благословения Папы Римского организовал Российско-католический приорат ордена Иоанна Иерусалимского.

– Интересно, – задумчиво покачал головой Ушаков.

– Великим приором российским поставлен принц Конде, – продолжал генерал Уваров. – Чрезвычайным послом мальтийского ордена назначен граф Лета. Ордену передан в дар Воронцовский дворец.

– Здесь написано, – сказал Ушаков, показывая письмо. – Святые дары, а вместе с ними резиденция ордена Святого Иоанна Иерусалимского перенесены в Петербург.

– Да, действительно, святые дары торжественно переданы на хранение в Петербург, – подтвердил Уваров.

– Расскажите, как все это происходило, – попросил Ушаков.

– Представьте, к Зимнему дворцу подкатило сорок карет в сопровождении всадников в латах и плащах с мальтийскими крестами. Поистине – торжественное зрелище. Император, принял графа Лета в тронном зале, и тот передал ему предложение возложить на себя титул протектора ордена. Нынче все в Петербурге стремятся вступить в рыцарство. Большие командорские кресты уже получил граф Безбородко, князь Куракин, Великий князь Александр. Вот и вам, Фёдор Фёдорович я обязан торжественно передать сию награду. – Генерал всем показал бархатную алую подушечку, на которой возлежал белый мальтийский крест, украшенный чёрной лентой. – Отныне, вы комендор Мальтийского ордена.

Присутствующий на собрании батюшка со «Святого Павла» перекрестился и громко пробасил:

– Прости, Господи. Орден же этот – католический. А император-то наш из православных. Что же это творится, господа?

– Мало того, – продолжал Уваров, – император Российский, в связи с оккупацией безбожными войсками священного Ватикана, предлагает Высокий престол перенести в столицу России.

– Ватикан в Россию? – чуть не задохнулся от гнева батюшка, замахал руками, как птица крыльями. Ничего не смог произнести, кроме: – Ну, господа, это что же твориться? Теперь нам всем в католическую веру осталось податься?

Все кругом заспорили: хорошо это или плохо.

– Петербург станет центром Мира, центром Европы! – восхищались одни.

– Все это – провокация, – убеждали другие. – Европа всегда ненавидела Россию. Из русских торгашей не сделать.

– Господа! – утихомирил офицеров Ушаков. – Не наше это дело – спорить о политике. Наше дело – защищать отечество. О политике пусть заботятся те, кому это доверено Богом. Нам предстоит дальний поход. Прошу завтра представить рапорта о состоянии кораблей и экипажей. Составить требование по боеприпасам, провианту и парусному вооружению.

* * *

Следующие две недели проходили в подготовке к походу. Я как-то не вписывался в общую работу. Ничего не понимал в морском деле. Чтобы я зря не болтался под ногами, меня загружали письменной работой: копии рапортов, списки личного состава, отчёты корабельной комиссии…. В штабе мне выделили стол, обитый зелёным сукном, чернильный прибор с перьями и стопку чистой бумаги, серые штабные конверты, и подсвечник с дюжиной свечей, так, как приходилось засиживаться допоздна. Я впал в уныние.

Терпеть не мог всю эту канцелярию. В Питере она мне надоела до чёртиков, теперь и здесь приходилось тем же заниматься. Мне тоже хотелось готовить корабельную артиллерию, проверять комплекты к орудиям, подсчитывать заряды, участвовать в пробных стрельбах…

– Лейтенант Добров, вы же ни разу не готовили корабли к походу, – говорил сурово Ушаков, терпеливо выслушивая моё нытьё. – А вдруг что перепутаете или не досчитаете. Море ошибок не прощает. Вот, поживёте с нами с полгодика, послужите – тогда другое дело. А сейчас – марш в штаб!

Матрос Дубовцев бегал по моим поручениям. Что б я без него делал? Словно нянька заботился обо мне: что бы я голодным не остался, что бы лёг вовремя. Платье вычистит и выгладит. Исподнее белье у прачки свежее каждый день приносил…. В штабе жара невозможная, Дубовцев с кувшином холодного морса бежит. Дождь зарядит, а мне домой надо, так он кибитку крытую находит. Вечером и утром – всегда самовар горячий. Полотенце чистое, мыла кусок, бритва отведённая.

Как-то я работал над списком личного состава: кто выписан из госпиталя, кто направлен на лечение. Духота стояла нестерпимая. Солнце пробивало тяжёлые портьеры на окнах. Открытые настежь двери не спасали от духоты. Буквы расплывались перед глазами. За шиворот тёк горячий пот. Я не выдержал, встал, отдёрнул портьеру и подставил лицо горячему ветру. А там, за окном плескалось море. В бухте лениво покачивались корабли. Чайки с пронзительным криком носились над волнами. Эх! – подумалось. – Пробежаться бы босиком по горячей гальке, скинуть с себя все, да нырнуть поглубже в прохладную воду.

– Мечтаем? – сзади раздались уверенные шаги. Я обернулся. В штаб вошёл Ушаков с тремя офицерами: Сенявин, Метакса, Сарандинаки. Вдруг, адмирал остановился и повернулся ко мне.

– Добров, эскадра отправляется в длительное плавание. Что вам приказывал император? Все время быть при моем штабе?

– Так точно.

– Но вы же не морской человек. Выдержите? На кораблях тяжкая служба.

– Разве у меня есть выбор?

– Предположим, я могу составить рапорт, что вы заболели.

– Это – обман, – заартачился я.

Он пристально посмотрел мне в глаза.

– Поймите, Добров, мне лишние люди в море не нужны. От каждого требую – максимум пользы. Вы же были на корабле. Каждый уголок, каждая полочка для чего-то приспособлена. Куда вас деть?

Возникло чувство обиды, похожее на то, когда я маленький хотел играть с деревенскими парнями в лапту, а мне говорили, что я ещё не дорос, и меня ненароком могут зашибить.

– Я постараюсь быть полезным. Вы же комплектуете команды рекрутами, – нашёлся я.

– Так они матрозы или гардемарины. А вы – офицер. Звание ваше обязывает в случае выхода из строя кого из офицерского состава – заменить его. Сможете командовать матрозами, а может быть целым судном?

Мне совсем стало не по себе. Конечно же, не смогу. Конечно же, я ни черта не смыслю в морском деле. Но я же в состоянии всему научиться. Я же не тупой. А что я буду делать в опустевшем городе? Останусь на берегу. Буду днями просиживать в штабе и переписывать рапорта? Я так хотел в море, вместе со всеми. Я полюбил море. Полюбил корабли. Они мен казались огромными богатырями, грозными, надёжными… И – все! Остаюсь на берегу… Обидно до слез.

Возле нас возник лейтенант Метакса.

– Дозвольте обратиться? – попросил он.

– А, Егор, – дружески похлопал его по плечу Ушаков. – Вот – настоящий моряк. Так он через все прошёл: битвы, шторма, муштру…. Ну, говори, что хотел?

– Дозвольте взять шефство над Добровым.

– Чего? – удивился Ушаков.

– Он исполнительный офицер. Физически вынослив. И языкам обучен. Я из него за месяц сделаю морского волка.

– Кого? Волка? Сам-то ещё волчонок.

– Добров – человек надёжный. Такие офицеры в море всегда нужны. Хотя бы определить его к морским гренадёрам.

Ушаков долго и внимательно глядел, то на меня, то на Егора.

– Хорошо, – согласился адмирал. У меня даже сердце на миг остановилось. – Но учти, лейтенант Метакса: Добров оплошает – вдвоём у меня получать будете. – И показал Егору свой огромный кулак. – Сечь лично буду.

– Спасибо огромное! – прошептал я, когда тяжёлые шаги адмирала стихли за дверью кабинета. – Даже не знаю, как благодарить вас.

– Так-то, – весело сказал Метакса. – Вы уж не оплошайте.

Меня ещё ни разу не секли.

Вечером, укладываясь на койку в тесной каюте, я спросил у Егора Метаксы:

– Почему так тянет в море?

– Не всех, – ответил он. – Только смелых. Море – это что? Это – тайна. Загадочная синяя даль. Опасность. Некоторые моря боятся – пуще смерти. А иные – жить без него не могут. Заметил, в Севастополе сколько матрозов отставных живут. Их выключают с флота: – Иди, родимый, в свою деревню, к своему барину, да доживай спокойно в честных трудах. Так нет же, все, как один твердят: – Дозвольте остаться хотя бы полгодика. Хоть в складах или на заготовках. Оставляют их. Так они с рапортами приходят, опять в матрозы просятся.

– А я смогу смириться с морем, как ты думаешь?

– Ох и беспокойный же ты, Семён, – рассмеялся Метакса. – Почём же я знаю? Смиришься.

– Тебе хорошо говорить. Ты на островах родился, считай – в море. А я море только сейчас увидел. А вдруг оно меня не примет.

– Примет! – уверенно ответил Егор. – Вон, адмирал наш тоже из Ярославской губернии, а море как его любит? Ни одного корабля не потерял. – Егор повернулся ко мне. Его глаза так и сверкали во тьме. – Бывает, такой шторм бушует, такой ливень зарядит, ветер паруса рвёт. Все корабли по бухтам прячутся, а Фёдор Фёдорович приказывает в море выходить. Помолится вместе с командой…. Смотришь: и волна утихла, и ливень уже не ливень, а так – дождик слабый, и ветер – кораблю в подмогу.

– Ох, и сказочник ты, Егор.

– Сказочник? – обиделся он и отвернулся. – В море выйдем – увидишь.

К турецким берегам

Ранним летним утро, тринадцатого августа, при небольшом волнении, эскадра вышла в море. В состав экспедиции входили шесть линейных кораблей, семь фрегатов и три авизо. Я был просто вне себя от нахлынувших чувств, когда паруса с хлопком расправлялись, вбирая в себя попутный ветер; когда почувствовал, как корабль ожил, набирая скорость, и режет волны; как палуба вздымается, словно стремится в небо и падает в бездну. Дух захватывало, когда при повороте, корабль кренился, стонали снасти, кряхтели мачты. Канаты пели, словно басовые струны. Матросы, кошками, взбирались по вантам. Я удивлялся, как же слаженно вахтенные работают с парусами. Только мичман даст команду, и уже каждый знает, куда ему бежать, за что хвататься, какой канат ослаблять, какой натягивать. А за кормой пенился бурун. Чайки неотступно следовали за кораблём. Вдруг из воды выпрыгнули две огромные рыбины. Сверкнув черными мокрыми телами, описали дугу в воздухе и вновь нырнули в пучину.

– Кто это? – в ужасе закричал я, отпрыгивая от борта. – Они без чешуи. У них кожа. Ты видел? Морские дьяволы? – звал я Дубовцева.

Он расхохотался:

– Это же – дельфины.

– Дельфины? Разве они такие? – я немного успокоился.

– А какими им ещё быть?

– Я читал, что есть такие существа, – вспомнил я. – Бывали случаи, они спасали тонущих.

– Так они же – наши братья, – втолковывал матрос, удивляясь моей неосведомлённости. – А разве брат брата не спасёт?

Я взобрался по вантам и во все глаза смотрел на бескрайнее море, катящиеся навстречу гребни волн, парящих чаек, на корабли, красиво идущие следом. Вот так чудо! Чайка поравнялась со мной и парила, вертя чёрной головой.

– Смотри, Иван, смотри! – кричал я сверху. Я сейчас её достану. – И протянул руку, но птица резко ушла в сторону.

– Ой, не свалитесь, ваше благородие! – озабоченно крикнул матрос.

– Лейтенант Добров, – усмехнулся капитан Сарандинаки с мостика, – да вы, я вижу с морской душой.

– Вот, это все…, все, – показал я на морскую безбрежную гладь, – это так чудесно!

– Ну, ну, – скептически сказал капитан, пыхнув трубкой. – Посмотрим, что вы скажете при первом шторме.

Вскоре со мной стало твориться что-то неладное. Иногда у меня вдруг начинала кружиться голова, вспыхивали радужные круги перед глазами, подташнивало, но я не обращал на это внимания. Руки начали слабнуть. Я спустился на палубу.

– А почему матрозы так чаек любят? – спросил я у Дубовцева.

– Так ведь! – воскликнул он. – Ну, вы даёте! Чайка – это же! Ну, это же…. Ой! Представьте, корабль в шторм попал посреди моря. Болтает его – месяц!

– Что, целый месяц?

– А то! Всякое бывает. Мачты сломало, воды пресной нет. Люди измотаны, больные. Уже молятся о смерти скорейшей. Берега нигде нет. Все! Представьте!

– Ну, постараюсь.

– А тут вдруг чайка!

– Не понимаю, – признался я.

– Чайки от берега далеко не летают. Вот она, прилетела, вестник спасения. Берег близко.

– Вот оно что!

– Конечно! Моряки на чайку молятся: не улетай! Покажи путь!

Мимо меня сновали матросы. Однажды чуть с ног не сбили, неся скрученную парусину.

– Лейтенант Добров, – недовольно окликнул меня капитан. – Что рот раззявили? Не мешайтесь под ногами.

– Что прикажете делать?

– Марш на гондек! Проверьте крепление пушек.

– Есть!

Я мигом спустился по трапу на нижнюю пушечную палубу. А здесь и проверять нечего. Такого идеального порядка я ещё нигде не встречал. Дневальный доложил, что происшествий не было. Царил сумрак, и было очень душно. Я для важности стал проверять крепления лафетов, надёжно ли закрыты пушечные порты, хорошо ли уложены ядра…. И вдруг мне показалось, что палуба ускользает из-под ног. Звуки становились то слишком громкие, то еле различимые. Перед глазами все поплыло, все предметы становились большими, неимоверно большими, но вдруг резко уменьшались. По лбу, по спине заструился горячий пот. Из желудка поднялась кисло-горькая волна. Я, шатаясь, направился к трапу, попытался вскарабкаться, но руки ослабли настолько, что я не смог удержаться и упал на карачки, стукнувшись лбом о ступеньку. Меня тут же вывернуло.

– Ваше благородие! – закричал вахтенный матрос. – Эх, ма! Никак болтунчика схватили? Эй, там, наверху! Помогите лейтенантика вытащить на воздух.

Меня подхватили крепкие руки и чуть ли не вынесли на верхнюю палубу. Я перегнулся через борт и долго опорожнял желудок. Матрос Иван Дубовцев крепко держал меня за шиворот. При каждом взлёте корабля меня вдавливало в борт, и, казалось, переломит пополам, а после тело становилось невесомым, и я парил в воздухе.

– В лазарет! – приказал капитан.

Корабельный лекарь влил в меня какую-то солёную кислятину, отчего желудок перестал бунтовать.

– Я умираю? – испуганно прохрипел я, цепляясь за лекаря.

– Вот ещё! Умирать он вздумал! – недовольно пробурчал седовласый немец. – Успеете, сударь. А сейчас – снотворного – и спать.

Иван Дубовцев, дотащил меня до койки, стянул сапоги, стащил сюртук. Как только голова коснулась жёсткой подушки, меня закружило, завертело, и я тут же провалился в пучину сна. Спал я долго. Иногда просыпался, оттого, что падал на пол. Пытаясь понять, что происходит, я открывал глаза, таращился в темноту. Каюта кувыркалась. Меня швыряло от стенки к стенке. Смутно помню, как открылась дверь. Лицо обдало мелкими брызгами. Дубовцев мокрыми холодными руками взвалил меня обратно на кровать и крепко привязал верёвками, чтобы я опять не свалился на пол.

Проснулся ослабленный и голодный, как будто после долгой зимней болезни. С трудом отвязал верёвки, оделся и, держась за перегородку, вышел на палубу. Стоял тихий ясный августовский день. Солнце жарило. Дул лёгкий ветерок. Море едва подёрнулось рябью.

– Ожили, лейтенант? – окинул меня внимательным взглядом майор артиллерист. Он посасывал закопчённую пеньковую трубку, выпуская из носа клубы дыма, словно дракон. – Как себя чувствуете?

– Благодарю, не очень, – проскулил я.

Наш корабль плыл первым, убрав половину парусов. Сзади неровным строем в три колонны шли остальные суда.

– Сколько же я проспал?

– Да вы не волнуйтесь, Добров, – усмехнулся майор. – Мы без вас вполне справились. Тут такой шторм разыгрался, чуть бушприт не потеряли. Но, слава Богу, ни один корабль не затонул. Вы сходите лучше на камбуз, да поешьте хорошенько. Чайку горячего хлебните. Вы, вон какой бледный, – смотреть жутко.

Матрос Иван Дубовцев поймал меня на пути к камбузу и отвёл в кают-компанию. Усадил за стол. Принёс жареной рыбы, сухарей и чаю.

Одного взгляда на еду хватило, чтобы желудок вновь начал бунтовать.

– Не могу есть, – пожаловался я.

– Это сейчас исправим! – сказал невозмутимый Дубовцев, убежал и вновь появился с тарелочкой, на которой лежали ломтики лимона. Заставил меня сжевать пару кислых долек. После этого я принялся за рыбу.

– Барабулька. Черноморская, – объяснял мне Дубовцев. – Вкуснее рыбы не бывает.

– Пересоленная, – сказал я.

– Это так надо, – успокоил меня мой матрос-опекун.

После еды стало немного легче, и я направился к адмиралу. Нашёл его на квартердеке. Он обсуждал с капитаном Сарандинаки курс эскадры.

– Корабли сильно разметало во время шторма, – докладывал капитан. – Но сейчас эскадра в сборе.

– Есть сильные повреждения? – спрашивал Адмирал.

– Исправим своими силами, – заверил его Сарандинаки. – Вот, только на линейном «Святая Троица» – руль сорвало. Авизо «Святая Ирина» потрепало. Сильная течь.

– Прошу вас созвать военный совет. Пусть капитаны прибудут с докладами о состоянии кораблей. Если есть сильные повреждения на каком из кораблей, надо их отправлять обратно в Севастополь, – решил адмирал. – Пусть отремонтируются, как следует, и догонят нас.

Ушаков заметил меня.

– Рад видеть вас в здравии, Добров, – добродушно улыбнулся он.

– Мне ужасно стыдно, господа, – сказал я. – Я не оправдал вашего доверия.

Адмирал и капитан рассмеялись.

– Не стоит так убиваться, – махнул рукой Ушаков. – Обычное дело с новичками. Мы все через это прошли.

– Правда? – удивился я. – Быть такого не может.

– Да, вы не переживайте, – сказал капитан. – Не один вы такой. Пятерых матросов разболтало, а гардемарины – все поголовно слегли. До сих пор к борту бегают морского козла дразнят.

– Коль выздоровели, – сказал Ушаков, – занимайтесь должностными обязанностями. Работа – лучшее лекарство от всякой хвори.

* * *

Спустя десять дней эскадра подошла к Босфору, или как ещё его называли: Дарданеллы Константинопольского пролива. Зелёные берега сползали к морю, как будто хотели напиться. Вершины холмов покрывали густые рощи. На склонах ровными рядами росли виноградники. Попадалось множество усадьб, окружённых садами. Небольшие селения. Белые домики с плоскими крышами. Свечки минаретов торчали ввысь. Торговые корабли под флагами разных стран плыли навстречу. Стаи цапель, отдыхали в затонах. При нашем приближении птицы взмывали в воздух огромными тучами, заслоняя солнце. Дельфины кружили у самых бортов.

Тут же был отослан авизо «Панагия» в Константинополь к русскому послу с донесением. На следующий день пришёл ответ с приглашением: войти в турецкие воды.

– Посмотрите, – сказал Ушаков капитану Сарандинаки, передавая ему подзорную трубу. – Подходим к Константинопольскому каналу?

– Прикажете прямым курсом к Царьграду?

– Не стоит. Давайте бросим якорь напротив Буюктера, – приказал адмирал.

Городок Буюктер оказался чистым, утопавшим в зелени садов. Здесь в основном располагались загородные дома иностранных дипломатов. Поэтому городок выглядел больше европейским, нежели азиатским. Но были и турецкие улицы. Домики теснились на склонах, будто опята на пне.

Кое-где торчали башенки минаретов.

Как только мы подошли к Буюктеру, народ облепил берега. Местным туркам хотелось посмотреть на непобедимую эскадру Ушакова. На берегах Босфора столько ходило легенд о бесстрашном адмирале Ушак-паше, что его считали за волшебника, повелителя бурь.

– Они что, кораблей не видели? – удивился я.

– Кораблей здесь полно, – сказал Егор Метакса. – Представьте, местные турки много лет живут в страхе, что со дня на день сюда войдёт русская эскадра, и тогда не будет никому пощады. Со всех сдерут кожу и скормят собакам.

Вот, мы и появились, но теперь, как союзники.

С набережной нам махали шляпами и платками, кричали приветствий. Мы отвечали салютом из малого калибра. Множество лодок и небольших торговых судов устремились к нам. Совсем дёшево предлагали фрукты, сладости, напитки.

– Фёдор Фёдорович! – Капитан Сарандинаки чуть заметно указал кивком в сторону небольшой шебеки под косыми парусами. – Глядите-ка. Видите, вон, того торговца на носу, который так внимательно разглядывает наши корабли.

– Вижу. Действительно странно, – заметил Ушаков. – Одет он просто, а вокруг него не меньше дюжины янычар.

– Уж не сам султан Селим решил тайно посетить нас? – предположил капитан.

– Решил инкогнито оценить наши силы? Ну, что ж. Пусть смотрит. Дайте салют в честь него из носовых орудий.

Шебека с таинственным торговцем медленно прошла вдоль шеренги кораблей. Повернула обратно. Султан спустился в каюту, не желая привлекать к себе внимания.

* * *

Ушаков разрешил мне возглавить караул из морских гренадёров, пока мы будем стоять на якоре. Парусами управлять не надо, поэтому на вахте достаточно было роты гренадёров для охраны корабля. Во время моей дневной вахты причалил пакетбот. С пакетбота поднялся посыльный и потребовал срочно Адмирала. Я доложил Ушакову. Время было обеденное. Но посыльный сто раз мне сказал, что донесение срочное. Пришлось отрывать Ушакова от трапезы.

Адмирал вскрыл пакет прямо в кают-компании, где обедал с офицерами. Пробежался глазами по строчкам.

– Господа, советую прекратить жевать, иначе подавитесь, – сказал он. Стук ложек тут же стих. – Ерунда какая-то. Бригадный генерал Наполеон высадил французский экспедиционный корпус вблизи Каира.

– Египет? – неуверенно спросил капитан Сарандинаки.

– Египет, – подтвердил Ушаков. – Прошу к вечеру собрать всех капитанов у меня в каюте. Похоже, наши планы резко меняются.

* * *

– Прибыла почта, – объявил вахтенный офицер.

Егор Метакса принял пачку конвертов, рассортировал: что для адмирала, что для офицеров.

– Ах, вот вы, какой, Семён Иванович, – усмехнулся лейтенант фельдъегерской службы. – Я вроде бы всех офицеров помню по именам. А тут письма везу, читаю, какому-то Доброву.

– Письма, мне? – обрадовался я.

– Да. Представьте, вся сумка почтовая пропахла от них духами, – засмеялся он.

– Полно вам шутить, – смутился я.

– Простите, – пожал он плечами и вручил целых четыре конверта.

– Откуда этот чудный дух, господа, – засмеялся Егор Метакса, и все стали шумно втягивать воздух носами, при этом охать и ахать. Среди запахов солёной рыбы, ружейной смазки и прогорклого масла, вдруг возник аромат сирени и фиалок.

Я покраснел. Аромат исходил от моих конвертов. Вскоре все носы оказались вокруг меня.

– Ну, конечно! Кому ещё могут прийти такие письма. Ох, Добров! Покоритель красоток.

– Ну, что вы, господа, – оправдывался я. – Всего лишь одно письмо от воспитанницы Смолненского института.

Я вскрыл конверт. Счастья не было предела. Как же давно я не получал письма от Софьи. Она писала, что отец хочет выдать её замуж за местного генерала. Меня эта весть сильно огорчила. Но Софья дальше подробно рассказывала, как всеми способами пытается отказаться от замужества. Грозила отцу, что сбежит в монастырь. А ещё лучше – переоденется в мужское платье и последует за мной в Крым.

– Если не секрет, Семён, скажите, что за Диана держит в плену ваше сердце? – осторожно спросил Егор.

– Вряд ли вы её знаете, – пожал я плечами. – Софья фон Пален.

– Маленькая Софи? Почему же? Я её хорошо знаю, – ошарашил он меня. – После выпуска из морского корпуса в девяностом, меня частенько приглашала к себе баронесса фон Ган. Я помню этого восьмилетнего лисёнка. Хитрющая, юркая, вечно заливалась звонким смехом. Баронесса в ней души не чаяла. Она по-прежнему носит косички?

– Ей уже пятнадцать, – сказал я, смущаясь. – Ни разу не видел у неё косичек.

– Ах, простите, я позабыл, что минуло столько лет. Но не буду вас больше отвлекать. Читайте.

Дальше в письме шли описания событий, происходящих с Софьей: учёба, праздники, ссоры с подругами, примирения и прочая безделица. Я долго не выпускал письмо из рук. Читал бы и перечитывал. Но все же заставил себя вложить листок обратно в конверт и приступить к следующим письмам.

Второе письмо оказалось от самого фон Палена, в котором он меня отчитал в дурном влиянии на его дочь. Все старшие дочери его слушаются, и Софья раньше была кроткой и послушной, но как только дошло дело до, нет, даже не женитьбы, а намёка на женитьбу, девчонку словно подменили. Превратилась в фурию: дерзит, грозит черт знает чем, того и гляди выкинет какую-нибудь глупость. Начали выяснять причину столь дерзкого поведения…. Так вот оно что! Добров! Но в конце письма он вдруг смягчился, написал: что делать, коль Богу так угодно. Пусть выходит замуж по любви. Но вы, Добров, ох, уж у меня смотрите! Чтобы вернулись с ногами, с руками и с обоими глазами.

Милая Софья! Как же мне её не хватает! Одного взгляда, одного слова, одной улыбки…

От третьего конверта пахнуло весной, жасмином и ландышем. Адресат значился: Княгиня Е. На душе стало неспокойно. Вскрыл конверт. Письмо от Елены Павловны. С первых же строк она меня уверяла, что пишет тайно, и никто не должен прочитать её послание. Я внимательно осмотрел конверт. По неровной кромке было понятно, что его уже вскрывали. Елена Павловна уверяла, что не желала мне зла. Узнав о моей ссылке, она на коленях умоляла отца смягчить наказание. Рыдала, клялась, что во всем виновата только она. Но ничего не помогло. Мне сало грустно. Бедная девочка, она даже толком не знает причину моей опалы. В конце просила прощения за свою глупость.

Я хотел тут же ей ответить, написать всю правду, успокоить. В моих приключениях нет ни грамма её вины…. Но четвёртый конверт остудил мой пыл. Так знакомый мне штабной конверт серого мышиного цвета. Такие же, будучи в Петербурге, я десятками, каждый день разносил по адресатам с приказами и уведомлениями. Письмо было от Аракчеева. Сухим, канцелярским слогом он сообщал, что император доволен моими докладами. Мне обещано повышение оклада и ускоренное получение следующего звания. На втором листе он ясно дал понять, что ему известно содержание письма Елены Павловны, и чтобы я не вздумал ей отвечать.

* * *

К борту «Святого Павла» пристал турецкий пакетбот. На палубу поднялось посольство во главе с драгоманом адмиралтейства. Высокий чернобородый турок в пёстрой одежде и с огненным взглядом передал Ушакову слова приветствия от султана Селима. Преподнёс подарок в виде золотой табакерки, на крышке которой искрились бриллианты.

Через несколько дней состоялась первая встреча с турецким адмиралтейством. Важные «Крокодилы морей» прибыли в Буюктер. В саду дома российского посольства были расстелены ковры с кучами подушек. Слуги принесли блюда с фруктами, высокие медные кувшины с охлаждёнными напитками, раскурили кальяны.

Начались предварительные переговоры. Бывшие враги присматривались друг к другу. Перебрасывались комплементами. Задавали вежливо вопросы, о чем угодно, но не о предстоящем походе. Вскоре, издалека заговорили о деле. Осмелели и принялись обсуждать экспедицию. Турки хитрили, ставили условия, тут же меняли их. Но Фёдор Фёдорович обладал гибким умом и выдержкой. Прекрасно вёл партию, как в шахматах. На все вопросы представителей Блистательной Порты: а если будет так, Ушаков сразу же находил ответ: тогда поступим эдак. После очередных доводов, высказанных Ушаковым, турецкие адмиралы долго молчали, попыхивая дымом из кальянов, потом удалялись на совещание в беседку, стоявшую в глубине сада. Громко долго спорили.

– Как же вы с ними ловко, Фёдор Фёдорович, – восхищённо сказал Егор, присутствующий на переговорах в роли переводчика.

– Постой, – остудил его радость Ушаков. – Самое трудное ещё впереди. Турки – народ упрямый, сам знаешь.

«Крокодилы морей» вернулись, объявили, что согласны отдать под командования Ушакова свои корабли. Но для заключения союза необходимо одобрение султана и духовенства.

Ушаков собрал в кают-компании капитанов и высших офицеров со всех русских кораблей. Меня и ещё двух адъютантов посадил записывать протокол. Я должен был переводить на немецкий язык. Рядом сидевший со мной мичман писал по-французски. Лейтенант Метакса записывал на греческом.

– И так, господа, – начал Ушаков. – Уже известно, что адмирал Нельсон разбил французский флот при Абукире. Но сделал это он слишком поздно: Бонапарт проскользнул мимо английских кораблей и спокойно высадился в Каире. Сейчас французы победоносно маршируют вглубь Египта, громя мамелюков. До этого Франция захватила Венецию, Ионические острова, Мальту, почти весь Апеннинский полуостров. Когда Наполеон завоюет страны Леванта, то Турция вынуждена будет перейти на его сторону, что нам ни в коем случае нельзя допустить. Если состоится союз Парижа и Константинополя, то все, что достигла Россия в турецких войнах, окажется под угрозой. Мы имеем двух мощных союзников в борьбе с Францией: Англию и Австрию. Но надо прекрасно понимать, что такие друзья очень ненадёжные. Что касается Турции – на неё ещё меньше надежды. Так что, действовать надо своим умом, и больше рассчитывать на собственные силы. Мы так же не можем опираться на руководство из Петербурга, потому как депеши приходить с большим опозданием. Исходя из этого факта, считаю себя вправе выбирать решения, сообразно обстановке. Прошу всех офицеров беспрекословно подчиняться мне. От наших совместных действий зависит успех похода и слава России. Я требую от вас строжайшего порядка, и вы должны требовать от подчинённых железной дисциплины. Впрочем, сами все прекрасно понимаете. Не забывайте: мы – часть России.