Kitabı oku: «Игра как жизнь. Часть 2», sayfa 5
ОМСКИЙ ФОТОАРХИВ
В изученной на сегодня части семейного архива документов Омского периода мало. Есть, правда две медицинские справки – обе 1936 года. Любопытства ради приведу их содержание. Одна из них – анализ желудочного сока Н. И. Белкина, выполненный в Омском областном институте эпидемиологии и микробиологии от 21 ноября 1936 года. В нем содержатся сведения о лейкоцитах, дрожжевых клетках и прочем. Второй документ – из Рентгеновского кабинета Хирургической больницы города Омска. Туда Николай сходил 2 декабря 1936 года. В нем написано, что у него «желудок неправильной формы… Рельеф слизистой грубый, неравномерный, складчатый (gastritus). Болезненности при пальпации не отмечается.…». Потом еще много всего написано, а в конце: « Прямых указаний на (что-то по латыни) не обнаружено, но состояние желудка несколько подозрительное. В дальнейшем необходимо наблюдение». Из всего этого можно сделать уверенный вывод, что уже в это время отец жаловался на желудок. Впоследствии была обнаружена язва, доставлявшая ему большие или меньшие проблемы всю жизнь.
Но это когда еще будет, а пока папа молод и вся жизнь впереди. Сохранившиеся фотографии дают нам возможность увидеть эпизоды этой жизни.
Справка из рентгенкабинета Омска, 1936 г.
Фотографии этого периода в семейном альбоме имеются, в том числе и и очень хорошего качества. Начну со сделанной в ателье и вставленной в паспарту с тиснением, фотографии, на которой отец сфотографировался вместе со своим другой – Н. Максимовым (если я не ошибаюсь: подписей нет). Видимо, это «торжественное» фото делалось в связи с окончанием «Сибаки». На обороте надпись: «На долгую память дорогим родителям и сестренкам от сына и брата. 10/IV-29. Омск.» Поскольку я был свидетелем несколько недоуменной реакции современных людей на эту подпись, исполненную в старорежимной речевой стилистике, поясню, что не надо размышлять над тем, кто из изображенных «сын», а кто – «брат». Высказывание сделано от одного человека (Н. Белкина) двум адресатам: родителям – в качестве сына, и сестрам – в качестве брата.
Н. Максимов (слева) и Н. Белкин (справа). Омск, 1929 г.
Среди развлечений тех лет, несомненно, был и кинематограф. Я помню, как отец рассказывал о просмотре им кинофильма «Броненосец „Потемкин“», о том ошеломляющем впечатлении, которое произвело знамя, внезапно вспыхнувшее на экране настоящим красным цветом! В то время цветного кино еще не существовало, авторы фильма вручную, кадр за кадром раскрасили красным лаком полотнище развевающегося стяга. Так было сделано для премьерного показа в Москве, в Большом театре. Где и когда это видел отец – не знаю, память не сохранила. Может, и в Москве, а, может, и в Омске…
Несколько эпизодов о самой учебе. Павел записал кое-что о специфическом жаргоне студентов тех лет.
Они не отправлялись на каникулы, вместо этого говорили «летние вакации». Зачётные книжки у них были, только назывались они иностранным словом «матрикул». Вот рассказ о нерадивом студенте, однако же, сумевшем получить незаслуженный зачёт. Он просто явился к профессору, открыл «матрикул» и, показав нужное место, сказал: «Вот здесь распишитесь, пожалуйста». Преподаватель расписался, присутствующие недоумевали. Не исключено, что студенты могли кое-что не знать и исказить реальность в своём воображении.
Добавлю и я запомнившийся мне из рассказов отца эпизод сдачи экзамена по политэкономии. Во время экзамена преподаватель вышел покурить, а с ним и курящие студенты. В ходе перекура преподаватель достал из кармана коробок спичек, потряс перед всеми и спросил: «Что это такое?». Самый находчивый быстро сообразил и ответил: «Продукт производства!». Преподаватель хмыкнул и сказал: «Молодец» давай матрикулу». Из этих эпизодов – забавных, потому и памятных – не следует делать вывод о том, что уровень требований был низким и безответственным.
Пивной зал «Красный пекарь». Омск, 1920-е гг.
Думаю, что студенты Сибаки жили так же весело, как и все студенты во все времена. Помню, скажем, эпизод, рассказанный мне отцом, когда мы гуляли по улицам Кишинева, а впереди нас шел человек, вызвавший следующее воспоминание. «Когда я учился в Омске мы с ребятами, случалось, хулиганили. Однажды идем по улице, а впереди нас какой-то человек в модном пальто с длинным разрезом сзади и в папахе. Ну, мы ему и говорим – Эй, ты с дырой на жопе и в шапке хером».
Вместо «хера» было, возможно, и кое-что покрепче, хотя, надо сказать, батюшка никогда не ругался. Однажды я был изобличен родной матерью в жуткой площадной брани: я ударился головой о перекладину на чердаке сарая возле помойки во дворе нашего дома в Кишиневе, – мы там с ребятами играли. А мама как раз в это время выносила мусор и не только услышала, но и узнала мой голос, выражавший в кратких и смачных выражениях досаду от собственной неловкости. Я был за это «прорабатываем» матерью дома, а отец рассказал следующую историю.
В Молоково, как и в любой другой деревне, мат, естественно, употреблялся – по мере надобности. Колька же Белкин не употреблял мата никогда. Бабы даже удивлялись и решили подсмотреть исподтишка – будет ли он материться во время пахоты на лошади в одном крайне неудобном месте, где надо было поворачивать на склоне, а плуг при этом цеплялся, и лошади не шли – короче, на этом месте матерились все до единого. Залегли в кустах, дождались, когда Колька начнет мучиться и погонять лошадей, но так ничего кроме «ну, ты, давай…» они не услыхали. Колька Белкин так и остался чуть ли не единственным мужиком в деревне не матерящимся никогда.
Вернемся к семейному фотоальбому, изготовленному собственноручно папой. Хорошо помню, как он это делал – примерно в середине 1960-х. Я порой подсаживался рядом, смотрел, спрашивал. Благодаря этому я хоть кое-кого и смог распознать теперь. К сожалению, подписей к фотографиям в большинстве случаев нет – ни в альбоме, ни на обратной стороне снимков. Когда я сканировал фотографии специально для издания этой книги, с горечью понял, что мало кого, кроме отца я на этих фотках узнаю́ и могу снабдить подписями. Так что всем, кто это прочтет, даю наставление: снабжайте фотографии подписями: кто изображен, когда и при каких обстоятельствах.
На одной из групповых фото на обороте оказались подписи, сделанные рукой отца. Это стало для меня единственной возможностью идентифицировать кое-кого из изображенных на других фотографиях.
Н. Белкин и сотрудники ОМСХИ
На обороте написано: Сидят слева-направо: 1) Храмов 2) Васильева 3) Кохомский 4) Максимов 5) Кульева (?) 6) Куликова. Стоят слева-направо: 1) Трусова 2) Сухарев 3) Горяченков 4) Бодров 5) Белкин 6) Орлова 7) Торицын. Снялись в кабинете т. Белкина.
Мои последующие попытки распознать людей на других фотографиях основаны на этом, одном-единственном, источнике. Прокомментировать все фамилии не смогу, но о некоторых скажу. Прежде всего, это Николай Максимов, с которым отец дружил, вместе фотографировались и т. д. И вторую фамилию, пойманную в свое время «на слух», хранит моя память: Храмов, причем в сочетании «Сашка Храмов». Он тоже был одним из близких друзей, фото с ним в архиве сохранены. Наконец, третья фамилия – Кохомский. Если в отношении Максимова и Храмова доступный мне интернет-поиск не дал ничего, то Кохомский – человек известный, его именем названа улица в Омске. Оказалось, что Кохомский учился вместе с отцом ещё в Иваново-Вознесенске и вместе с ним приехал в Омск! Его фамилия – священнического рода, происходившего из Кохмы Ивановской губернии, – то есть они почти земляки! Фёдор Михайлович Кохомский (1903—1982) после окончания Сибаки в 1930 году был направлен на работу главным зоотехником в мясомолочный совхоз №54 в Омском районе. Там он работал не просто хорошо, а достиг выдающихся результатов, за что в 1949 году удостоился высшей награды государства: присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот». С середины 1950-х он становится доцентом, затем – заведующим и профессором кафедры кормления сельскохозяйственных животных Омского сельскохозяйственного института.
Вот ещё одна фотография студенческого, возможно – аспирантского – времени.
Николай второй справа сидит в первом ряду с раскрытой книгой.
Общее впечатление от фотографий омского периода глубокое и значительное. Вглядываться в лица, в окружающую обстановку, ощущать атмосферу времени и те настроения, с которыми фотографировались – во время отдыха или при официальных коллективных построениях – все это очень важно. Видно и то, с какой серьезностью и ответственностью шла учеба, работа, самообразование, сколь широк был спектр интересов и увлечений. Видно и то, что жили эти молодые люди весело, развлекались и шутили, а ведь это конец двадцатых – начало тридцатых. Время, о котором теперь пишут в мрачных тонах, пытаясь изобразить жизнь депрессивной, лишенной радости и свободы. Это, разумеется пропагандистская чушь. Во все времена в жизни людей были и горе и радость, и проблемы и достижения. Но то, что я считаю главным – чем наполнена духовная жизнь, каковы устремления, цели, какие ценности лежат в основе миропонимания – все это было позитивным, нацеленным в будущее, насыщено энергией и светлым чувством собственного роста и развития, идущего в одном ритме с развитием страны. Разумеется, никакие невзгоды, через которые прошла страна и народ в эти годы не миновали Сибаку, Омский сельхозинститут. Невзгоды переживались и жизнь шла своим чередом.
Вот фото, на котором отец, который никогда в жизни не курил, «для фасона» держит в зубах папиросу. В те времена курение еще не считалось вредным, и отец рассказывал, что он пытался курить «как все», но не смог преодолеть отвращение и заставить себя это делать. Похоже, что они с приятелем в этот день чего-то накупили – в руках у них свертки – и решили сфоткаться «на память». Даты нет, но можно большую часть фотографий отнести к периоду 1928—1932.
Сашка Храмов и Колька Белкин (справа, с папиросой)
На следующей фотографии четверо приятелей сфотографировались «в самолете». Ясно, что это фанерный щит-экран, на котором нарисован самолет, облака, дымящиеся трубы «где-то внизу на земле». Желающие сфотографироваться заходят за щит, их головы торчат и все оказываются как бы летящими.
Николай (справа) «в самолете».
На обороте имеется шутливая подпись, сделанная кем-то из товарищей красными чернилами: «Перелет Париж-Токио, остановка на Омском аэродроме. 25/Х – 28 г.».
Ещё одна фотография, видимо, почти в той же компании друзей; быть может, что и в тот же день. Приглядевшись, можно увидеть, что у сидящих на коленях маленький арбуз, протыкаемый ножом.
Вот еще одна фотография с подписью на обороте. Первая строка: «Не фунт изюму шишки порядочные. П. Огородников». Вторая строка: «Вояка СССР, Красноармеец Уссурийского гарнизона А. Фиалков». Видимо, сидящий слева – П. Огородников, а стоит с трубкой во рту – А. Фиалков.
Н. Белкин, сидит справа.
Вот еще три групповых фото, на которых Николай фотографировался в период, когда он обрил голову. На первой компания приятелей отдыхает в лесу. Николай – стоит слева. С ним во втором ряду в гимнастерке, скорее всего, – Сухарев. В центре в белой рубашке полулежа – видимо, Бодров.
Н. Белкин (стоит слева) с коллегами. Омск, 1930-е гг.
На второй фотографии, сделанной, похоже, в тот же день, компания расширилась. Глядя на лица можно предположить, что это не только студенты, но и преподаватели. Возможно, это какой-то коллективный кафедральный выезд «на природу». В архиве есть ещё одна фотография: в том же составе, но стоят шеренгой.
Н. Белкин – в первом ряду в центре с обритой головой. Омск, 1930-е.
«Бритоголовый» образ запечатлен не только на любительских фотках, но и на студийном фотопортрете. Друзья пока мною не опознаны, но они встречаются и на других фотографиях.
Н. Белкин (справа) с коллегами. Омск, 1930-е гг.
Ещё одно студийное фото – с одним из неопознанных мною друзей. На этой фотографии обращают на себя внимание ремешки, ниспадающие из петлиц лацканов пиджаков. Это – ремешки для часов, опущенных в карман. Обратите внимание и на булавки для воротничков, они встречаются на многих фотографиях. Это булавки типа Barbell (Штанга). Их предназначение – поддерживать форму накрахмаленных воротничков из тонкого полотна типа шелка. Заодно они приподнимали галстук, отдаляя его от тела, что тоже придавало определенный шик.
Н. Белкин (справа) с приятелем. Омск, конец 1920-х – начало 1930-х гг.
Сохранились фотографии друзей, подаренные Николаю. Благодаря этому на оборотных сторонах имеются надписи, позволяющие идентифицировать личность.
Н. Максимов. 1928
На обратной стороне написано: «Другу и однокашнику сибаковского бытия Кольке от Н. Максимова. 10/Х-28. Омск.»
Ещё одно фото Н. Максимова. На обороте написано: «Иркутск, 26/XII – 28 г.»
Н. Максимов, 1928 г.
Есть несколько фотографий в лаборатории, в аудитории – все групповые. Интересно разглядывать реалии тех лет, одежду, лица. На этих снимках отец уже преподаватель. На первом снимке – интересный фон: стойка с бюретками для титрования. С ними – не этими самыми, а подобными – отец познакомил меня ещё в детстве, а потом мне приходилось и самому определять pH растворов.
Н. Белкин с сотрудниками кафедры, первый слева. Омск, 1931 г.
Но втором снимке преподаватели сфотографировались на фоне стенда с образцами злаковых культур, стеблей и листьев каких-то растений. Я обратил внимание на элегантно наброшенное кашне у Николая, при этом под пиджаком – сорочка-косоворотка.
Н. Белкин с сотрудниками кафедры – первый слева. Омск, 1931 г.
Большое групповое фото сотрудников и, возможно, студентов кафедры. Рядом с Николаем, как мне кажется, его друг Н. Максимов.
Н. Белкин – сидит третий слева, Максимов – второй. ОмСХИ, 1930-е гг.
А вот фото, о котором следует сказать особо. Во-первых, это не групповое любительское фото, а профессиональный студийный фотопортрет во весь рост. Во-вторых, на обороте надпись: «На добрую память папе, маме и сестрам от сына и брата. Роспись (с росчерком). 1/VIII-26 года, Омск.». А в-третьих, здесь папочка в бархатном балахоне с бабочкой! Очень выразительная фотография… Впоследствии на мой детский вопрос – а зачем ты так одевался? – он отвечал, что в это время посчитал себя поэтом, художником.
Николай Белкин, Омск 1926 г.
А вот ещё одна фотография, на которой есть подпись, сделанная отцом. Воспроизведу ее: Н. И. Белкин в лаборатории агрономической химии за определением нитратов, нитритов, аммиака и pH в глубоко-столбчатом солонце. Омск, 1927 г.
Н. И. Белкин в лаборатории. Омск, 1927 г.
Для тех, кто захочет чуть глубже понять смысл подписи, поясню, что солонцы – это тип почвы, отличающейся большим количество натрия (что снижает ее плодородие). «Глубоко-столбчатый» – это тип структуры почвенного слоя. Нитраты – соли азотной кислоты, нитриты – соли азотистой кислоты, рН – концентрация ионов водорода. Выяснение смысла остальных слов и дальнейшее погружение в тему предлагаю желающим делать это провести самостоятельно. А фотографию предлагаю рассмотреть повнимательнее, обращая на уровень оснащения лаборатории, фундаментальную, качественную лабораторную мебель, химическую посуду, выделенный застекленный бокс, освещение и пр.
Хороша и фотография, где папа сам себя сфотографировал в зеркальном отражении. Неплохо получился и фотоаппарат – старинный такой, на треноге, который снимал ещё на стеклянные фотопластинки. Знатоки смогут, наверное, и модель определить.
Николай Белкин, автопортрет.
В «Сибаке», как и во всех остальных учебных заведениях, была художественная самодеятельность. На сайте музея Омского сельхозинститута – продолжателя Сибаки – немало фотографий, связанных со спортивными соревнованиями, физкультурными парадами и т. п. В архиве сохранилась сцена из любительского спектакля: Николай Белкин в гриме с бородой и усами.
Н. Белкин – справа с бородой.
В семейном архиве есть еще несколько разных фотографий: играют в бильярд, спят на столах и т. д. Они, к сожалению, столь невысокого качества, что воспроизводить их в книге не стоит.
СИБАКА стала явлением исключительным – не только для Омска и Сибири, но и России. Несмотря на трудности переходного периода – революции, Гражданская война и пр, удалось продолжить начатое до 1917 года, сохранить и укрепить институт, обеспечить весьма высокий уровень преподавания. История СИБАКИ и Омского сельхозинститута бережно сохранена, создан музей, часть экспонатов которого, а также документов и фотографий, доступна в интернете на сайтах «История СИБАКИ», «СИБАКА сегодня» и в электронном архиве интернет-музея. Вот ссылки на эти источники: http://sibaka-today.ucoz.ru/index/0-2; https://story-sibaka.ucoz.ru/.
НИКОЛАЙ И ОЛЬГА
Году видимо, в 1930 или чуть ранее Николай женился. Ольга Рай – первая жена отца, мать Владлена. Сведений о ней у меня немного. Известны годы ее жизни: 1909—1968. Она училась в СИБАКЕ, там и познакомилась с Николаем. Павел об этом писал так:
Вероятно, в аспирантуре папа и женился на Ольге Ивановне Рай (1909—1968). Ольга познакомилась с отцом ещё студенткой, вскоре она стала инженером-технологом молочной промышленности.
Долгие годы я не знал, как она выглядела, не знал, как складывался их союз. Ольга Рай осталась для меня неким неясным объектом.
Лишь в самом конце работы над этой рукописью, в мае 2021 года я впервые увидел ее фотографии. Они хранились в семье сестры отца, Марии Щербаковой, а потом в семье ее дочери – Марии Токаревой. Только благодаря активному подключению к работе над книгой Василия Белкина и Тихона Токарева об этих фото мне стало известно.
О. И. Рай, 1920-е гг.
Не знаю – как складывались их отношения. Могу пофантазировать, что-то домыслить… Думаю, скажем, что фамилия «Рай» не могла не привлекать и не вызывать желания острословить: «С Ольгой – рай», например, ну, и в таком духе. «Возраст любви» – был такой аргентинский фильм с Лолитой Торрес в 1950-е годы. Но не фильм мне вспомнился, а лишь его название: в конце двадцатых отец находился в этом самом возрасте. Ольга, несомненно, тоже: «Пришла пора – она влюбилась»… В 1930 году ей был 21 год, а Николаю – 28. Она – привлекательна, «модная» – в духе времени. Он тоже вполне хорош собой, к тому же – «перспективный»: только что окончил институт и оставлен в нем в аспирантуре. Так что чувства и рациональные соображения не вступали в противоречие. Вот они и поженились…
Николай Белкин и Ольга Рай, 1930-е гг.
Где и как они жили в Омске – сведений не сохранилось. В 1931 году у них родился сын, которого назвали современным составным именем: Владлен – ВЛАДимир ЛЕНин.
ВЛАДЛЕН НИКОЛАЕВИЧ БЕЛКИН
Владлен родился 6 января 1931 года. Вот что написал Павел в своих воспоминаниях.
Владлен родился 6 января 1931 года, когда папа находился в Москве, куда часто ездил в командировки. Сохранилась телеграмма о рождении сына, отправленная из деревни Борисовки. Именно там жили родители Ольги, и там был прописан Владлен, в отличие от своих родителей, живших в Омске.
Сегодня этот населённый пункт называется Щербакуль, старое название связано с казаком Борисовым, который, вероятно, не стал союзником новой власти. Владлен помнит, что сам Борисов был похоронен в склепе, при вскрытии которого обнаружили истлевшую одежду. Сохранилась лишь шашка, которую забрали милиционеры. Ещё до рождения Владлена, отец Ольги, Иван Константинович Рай, купил дом у некоего Шумейко, а наш папа помог ему деньгами. Сам Шумейко был столыпинским переселенцем с Украины, но куда-то уехал. В хорошем пятистенном доме была даже плита с котлом. Впоследствии там нашли наган с одним патроном. В хозяйстве были также амбар и литой саманный сарай.
Вот текст упомянутой телеграммы: «83 БОРИСОВКИ 47 12 7 14 = МОСКВА 4 ВЕРХНЕ РАДИЩЕВСКАЯ 13, КВ 1 НИКОЛАЮ БЕЛКИНУ = ПОЗДРАВЛЯЕМ СЫНОМ= РАИ». А вот и фотокопия:
Телеграмма о рождении Владлена. 1931 г.
Телеграмму эту папа хранил всю жизнь, она прошла с ним через все: Днепропетровск, Саратов, Уфу, снова Днепропетровск, учхоз Новоселки, Ярославль, Уссурийск, Кишинев. Причем этими названиями далеко не исчерпывается количество переездов, квартир и прочих мест проживания. Теперь ее храню я.
Сохранилось и свидетельство о рождении Владлена.
Свидетельство о рождении Владлена Белкина. 1931 г.
Сохранилась одна из самых ранних фотографий Владлена, вероятно, 1932 или 1933 год. Но обороте написано «1 Год и 5 месяцев», но на вид ему, мне кажется, больше.
Владлен. Омск, 1932/1933 г.
Вот еще фотография Владлена примерно в том же возрасте. Сделана она дома, на фоне коврика – обязательной детали интерьера тех лет. Прикроватные коврики не только украшали, но и были вполне функциональны: стены бывали холодными, с ковриком было комфортнее.
Владлен. Омск, около 1933—1934 г.
Глядя на фотографии представляю себе мирную атмосферу дома молодой семьи, стремление к уюту. Думаю, что фото делал молодой отец, увлекшийся фотографированием, в котором впоследствии достиг довольно высокого уровня. Хотя следующее маленькое фото технического мастерства пока не демонстрирует. Но приведу здесь и его: облик Владлена уже узнаваем. На обороте есть подпись чернилами, перьевой ручкой, детским почерком: «Адя Белкин» – так маленький Владлен себя называл. Подпись сделал, думается, тоже он, но в более позднем, нежели на фото, возрасте.
Владлен. Омск, вероятно, 1934 г.
Следующая фотография – Владлен в шубке – сделана уже профессиональным фотографом в студии.
Владлен в шубке, 1936 г.
Николай любил и свою жену и сына, ездил с ними к родителям и сестрам: в Кострому, в Молоково. Вот фотография из семейного архива, на которой маленький Владлен – годика, наверное, четыре – сфотографирован с бабушкой Анной и тетей Паней. Думаю, что фото сделано в Молоково. Видимо, это холст-задник заезжего фотографа, на фоне которого он снимал всех желающих. Впрочем, возможны и другие объяснения.
Владлен, бабушка Анна и тетя Паня, ок. 1935 года.
В семейном фотоархиве есть ещё одна «студийная» фотография Владлена – в матросском костюмчике. Здесь ему 5 лет.
Владлен Белкин. Омск, 1936 год.
О Владлене я ещё напишу и в этой части повествования, но основные воспоминания и описание его славного творческого и жизненного пути – в следующем томе.
