Kitabı oku: «Гераклея», sayfa 23
125. Геракл, несмотря на козни Геры, душит Немейского льва
У знакомого входа в пещеру Геракл понял, что зверь уже успел удачно поохотиться. По свежей крови на земле было видно, что он недавно сожрал огромного черного быка, рогатая голова которого с оторванными мясистыми губами валялась рядом с местом кровавого пиршества. Свежие кровавые следы чудовища вели в пещеру. Геракл, оставив лук и меч бесполезные, с одной дубиной в руках быстрым шагом устремился в пещеру, из гулкого мрака которой доносилось хриплое дыхание льва. Зверь, видно, почуял человека потому, что тяжелой поступью медленно пошел вглубь пещеры.
Геракла заметно обрадовало то, что лев пытается уклониться от встречи с ним, и он устремился за зверем так быстро, как только позволял тусклый сумрак пещеры. На этот раз путь к выходу из пещеры занял намного меньше времени, чем ночью – лев хорошо знал дорогу. И вот Геракл по затихшему тяжкому топоту лап понял, что зверь остановился, ведь второй вход в пещеру был надежно завален. Герой сбавил шаг и, судорожно сжимая дубину, осторожно продвигался вперед. И тут он привыкшими к полумраку глазами, при свете ясного дня, проникавшем сквозь заваленный выход пещеры, ясно увидел огромного льва и два горящих желтых глаза, которые ему показались огненными. Зверь смотрел прямо в глаза Гераклу человеческим взглядом, хмурил всю кожу на бугристом лбу, ее на горящие глаза надвигая и, как будто бы, вопрошал:
– Зачем ты, человек в львиной шкуре, здесь опять появился? Кто тебя звал? Зачем ты сам к своей безвременной смерти стремишься?
Желтое чудовище широко разинуло пасть, в которую можно было поместить воинский щит, и, замотав косматой серой головой с белыми усами и бородой, издало раскатистый рык, напоминавший рокот близкого водообильного водопада. Стены пещеры мощно так содрогнулись, что Геракл остановился и стал тревожно оглядываться по сторонам, боясь, что они обвалятся, и он бесславно погибнет под завалом земли и камней. Зверь сделал несколько тяжелых неуверенных шагов по направлению к Гераклу, но вдруг шаги перешли в тяжкий бег, который, казалось, ничто на свете не сможет остановить. Искрящиеся злобой огромные глаза свирепого зверя, как бы говорили, что Геракл сам напросился, и теперь никто его не спасет.
Герой, крепко упершись ногами в землю, поджидал врага с дубиной наперевес в дрожащих руках, на которых от напряжения толстыми веревками вздулись синие вены. Свод логова у входа в пещеру был низким, и лев не мог высоко прыгнуть и обрушиться на Геракла сверху. Когда голова подбегавшего чудовища оказалась так близко, что он почувствовал его зловонное дыхание, Геракл обрушил на нее свое верное оружие из дикой оливы. Он очень надеялся на самый первый удар, в который он вложил всю свою ярость и необыкновенную силу, и, действительно, он оглушил льва, попав ему в мощный лоб над горящими глазами. Но этот чудовищный лев был не ровня льву Киферонскому – очень прочными были все его кости. Немейский зверь резко остановился, как будто внезапно уперся в крепкую стену и медленно замотал головой вправо и влево, тряся длинной гривой, словно пытался понять, что такое не привычное с ним происходит. Геракл нанес еще два мощных удара по голове чудовища, но божественная голова оказалась крепкой.
В это самое время Гера, изо всех сил напрягала свое необыкновенно острое зрение бога, чтобы увидеть сквозь толщу земли, что происходит в львиной пещере. Она со вчерашнего дня наблюдала за ненавистным пасынком и за львом из Немеи, сидя на белом, как ее прекрасные волосы, облаке. И вот, сейчас, не сдержавшись, она крикнула: «Ничего не могу разглядеть. Но я должна Тифониду как-то помочь в битве против негодяя Геракла, гордого своей нечестивой силой!» и бурно ринулась вниз, быстро скользя по воздушным потокам, божеством которых она была в юные годы. Как порывистый ветер, по сводам пещеры промчавшись, никому невидимая богиня в месте схватки возникла и своими медными ножницами немедля расколола вдоль волокон дубину Геракла. Тут же, прянув бурной стопою, она, словно вихрь, со свистом выскользнула из пещеры и взмыла на горние выси Олимпа.
Лев все так же стоял на четырех мощных лапах, хотя взгляд его и потух, а вот суковатая дубина из дикой оливы треснула так, что от нее отвалилась большая часть и с громким стуком упала на землю. В руках героя осталась лишь рукоятка в локоть длиной, деревянный обрубок, который он с руганью и криком, обвиняя предательскую Судьбу, своими руками отбросил. Лишившись в решающий миг последнего оружия, Геракл истошно завопил:
– Будьте вы прокляты все: судьба, злонамеренная ко мне, Ткачиха жестокосердная и боги все на Олимпе! Неведома вам справедливость! Из зависти ревнивой к моей силе вы мне тайком дубину поломали! Но жив я, жив еще! Есть у меня крепкие руки, чтобы любую плоть разрывать и острые зубы, чтобы любого загрызть!
Геракл попытался пальцами вырвать зверю глаза, но, как он не тянулся, даже львиная пасть оказалась выше его головы, и до глаз ему было не достать. Тогда герой схватил то, что было под руками – горло врага и сжал его, что было силы. Лев, стараясь освободиться, стал мотать головой, пытаясь сбросить со своего горла непримиримого противника. Грудь Геракла прижималась к львиной груди, и зверь не мог его даже лапой ударить, пальцы же героя, словно клещи Гефеста, впились в львиное горло хваткой железной. Постепенно рывки зверя становились все слабее, а натужный хрип – становился все надрывней – ему не хватало животворного воздуха. И так, тяжело дыша, ужасное чудовище и отпрыск Зевеса долго стояли, потеряв счет времени. Очнулся герой от того, что страшный хрип, который он все время слышал и к которому даже успел привыкнуть, вдруг совсем прекратился. Наступила звенящая тишина, в которой неустрашимый герой слышал лишь собственное жаркое дыхание и частый гулкий стук милого сердца в груди и в висках.
126. Геракл обзаводится непробиваемой оружием одеждой
Геракл долго не понимал, что задушил насмерть божественного зверя, хотя у того бессильно подкосились мощные задние ноги, и он медленно осел назад. Огромная туша завалилась набок, а герой все никак не мог разомкнуть сведенные судорогой пальцы, сжимавшие вражеское горло. Наконец он по очереди смог разжать пальцы рывками и, поднеся ладони к глазам, с удивлением обнаружил, что одного пальца на них не хватает. Потом, когда он пытался освежевать льва, выяснилось, что палец остался в пасти у мертвого льва. Шкура Немейского льва оказалась, на удивление мягкой наощупь и гибкой, и Геракл, сверкая голубыми глазами, радостно крикнул:
– Вот это подарок, необходимый герою! Спасибо старой Ткачихе за кожу такую, она будет получше шкуры Киферонского льва. Это мне будет не только одежда, но и панцирь и щит, который не пробьет никакое оружие.
Он взял небольшой острый нож, который, привыкнув носить с раннего детства, не снимал с голени никогда, даже на брачном ложе, предаваясь ласкам любовным и попытался проткнуть им живот Немейского льва. С самого начала он не очень-то верил, что сможет легко снять шкуру ножом, но надеялся на свою силу. Однако, все его усилия оказались тщетными, в конце концов он разозлился и так нажал, что сломал свой нож, но кожу льва так и не проткнул.
– Не может быть, чтобы, одолев такое ужасное чудовище голыми руками, я кожу ему не сниму! Нет, я не уйду из пещеры без его шкуры чудесной. Да и Эврисфею что-то надо в доказательство показать, а то не поверит…ведь не потащу же я эту громадную тушу в Микены!
Некоторые говорят, что скорее всего проявилась унаследованная от дальнего предка Гермеса изобретательность, и Геракл сам догадался, как можно освежевать львиную тушу, но ему могла подсказать решение этой трудной задачи и Афина, выделявшаяся мудростью даже среди богов.
Однако Иолай через пол века скажет детям своего любимого дяди, что не раз слышал от него самого такие слова:
– Что только я не делал тогда: и нож свой сломал, и кривым мечом Аргоубийцы резать шкуру пытался, и наконечником стрелы Аполлона ее протыкал, но все было тщетно – шкура мягкой на ощупь была, но никакому оружию не поддавалась. Я даже вцепился в кожную складку собственными зубами, и тоже напрасно, хотя, помню, что тогда что-то у меня в голове промелькнуло, может это был Кайрос – случай счастливый, но я не смог его за прядь волос ухватить, не догадался. И вот, вконец изнуренный борьбой со шкурой мертвого льва, я без сил опустился на землю и решил отдохнуть хоть немного. Нет, я не собирался сдаваться, упорства мне и тогда было не занимать, я просто решил передохнуть и опять за шкуру с новыми силами взяться. И тут я вспомнил, что самого маленького пальца на моей правой руке не хватает – он был явно откушен и где искать его было ясно. Раскрывая львиную пасть, я порезал ладонь об передние зубы зверя, которые оказались острые, как бритва. Дальше все было просто: я сильно стукнул рукояткой меча Аргоубийцы по зубу и выломал резец с корнем из львиного зева. Затем дело пошло, как по маслу. Вспоров зубом живот, я стал резать шкуру каменнокожего льва так же легко, как острый нож режет шкуру обыкновенного зверя. Освежевать чудовище оказалось не труднее, чем быка-пятилетку, что на Кифероне я научился делать не хуже других пастухов. Вот так все оказалось легко и просто. Думаешь, племянничек, мне повезло, что зубы у льва оказались под стать его шкуре? – Нет, мой возлюбленный друг! Тюхе редко доблестным помогает, и славу не она мне даровала, кровавым потом я заработал всю мою славу и за нее сполна заплатил ужасными страданьями и кровавыми ранами!
Вымыв шкуру в ручье, Геракл оставил ее сохнуть на ярком солнце. Удивительно, но, быстро подсохнув, шкура стала не только намного легче, но и сильно уменьшилась в размерах, как бы усохнув, она стянулась и сжалась. Геракл надел голову зверя, как шлем себе на голову, а шкуру возложил на плечи, завязав на груди мягкие передние лапы без кости, и зашагал по горной тропинке вниз. Лицо Геракла светилось, он даже что-то петь попытался несколько раз, но каждый раз морщился и прекращал – не нравилось ему свое пенье. Но когда забывался – губы сами опять тихонько петь начинали – очень ему понравилась шкура Немейского льва, ведь она была ничем не пробиваемым, удобным и легким доспехом: и щитом, и шлемом и панцирем и, конечно, чудесной одеждой, в которой никогда не было ни холодно, ни жарко.
127. О первом настоящем подвиге Геракла узнают Клеоны и Немея
Придя без привалов в Клеоны, усталый Геракл сначала не мог понять – почему люди, завидев его, не радуются, а, наоборот, с воплями ужаса бросаются врассыпную. Он остановился на опустевшей центральной площади города и в изнеможении скинул рыжую кожу на землю. Бросив рассеянный взгляд на шкуру и голову льва, Геракл понял причину необъяснимого страха клеонцев – серая голова с белыми усами и бородой была совсем, как живая – огненные глаза ужасного зверя еще не совсем потухли и светились даже при свете дня, словно два желтых угля. Конечно, человек в львиной шкуре имел только две ноги и, стоя вертикально на них, не был даже издали похож на льва, но не зря говорят, что у страха глаза велики, и необорному чаду Алкмены пришлось долго кричать:
– Граждане дорогие славных Клеон, а также немейцы! Не надо вам больше льва с каменной шкурой бояться! При встрече со мной он не избегнул погибели черной, я его задушил вот этими вот руками, а потом его же зубом-резцом освежевал тушу, снял с него шкуру, как с обычного зверя, и вы меня видите в ней. Подходите ближе ко мне, убедитесь, что от чудовища одна шкура осталась.
Вскоре на площади собрались возбужденные люди, некоторые то и дело выкрикивали разные слова и вопросы: кто он, откуда и как его звать, не Алкид ли он, победивший в одиночку войска Эргина и Пирехма? Густо покрасневший Геракл, поднял руку, призывая всех к тишине и, когда все затихли, он стал говорить:
– Да, при рождении меня назвали Алкидом в честь деда Алкея, царствующего в Тиринфе. Теперь же я ношу имя Геракл, данное мне самим Фебом в честь Геры. Я – сын Алкмены и Зевса, Амфитрион – мой приемный родитель, он погиб с Эргиным в битве. Я победил войска Эргина и Пирехма, но не один, десятки храбрых юношей мне помогали. Сегодня утром я один сражался с чудовищным львом, погубившим многих немейцев. Это мой первый выдающийся подвиг на службе у аролидского царя Эврисфея. Не уклонился ни на миг я от битвы, и когда понял, что его каменной коже не страшно никакое оружие, то задушил чудовище вот этими руками. Отныне не придется вам горестным плачем и скорбными слезами насыщать свое милое сердце, оплакивая родных и друзей, убитых этим львом-людоедом. Не бойтесь, подходите ближе и потрогайте своими руками эту шкуру, еще вчера наводившую на всех ужас, а теперь это мой доспех и одежда.
Самые смелые подходили и трогали шкуру, потом об этом рассказывали другим, и вскоре все Клеоны и Немея возликовали. Все вокруг наполнилось дымом душистым от костров, запылавших для веселых пиров и пышных жертв бессмертным богам.
О первом настоящем подвиге Геракла вскоре узнает и вся Эллада, и люди будут бурно рукоплескать новому герою, а некоторые по – своему будут повторять его подвиг, хотя и с обычными львами.
Говорят, сын лучезарного Аполлона и гордой дочери Амфинома Фурии Кикн, славившийся необыкновенной красотой, доставшейся от общепризнанного красавца – отца, предложил влюбленному в него Филию в одиночку убить льва, не прибегая ни к какому оружию. Изобретательный Филий нашел льва и, не привлекая к себе внимания, быстро наполнил свой желудок большим количеством жареного мяса и чистого выпил много вина. После этого, чтоб самому не успеть опьянеть, вызвал рвоту и все изрыгнул. После этого стал кричать и махать руками, призывая к себе льва. Лев, подойдя к куче прекрасного мяса, перемешанного с вином медосладким, все съел. С непривычки к вину зверь так опьянел, что не смог сопротивляться, когда Филий засунул ему в пасть руку, обернутую одеждой, и перекрыл доступ воздуха, а другой рукой заткнул пьяному зверю обе ноздри. И этот лев, как и Немейский, издох от удушья, но это был обыкновенный лев, которого Филий притащил к возлюбленному Кикну и получил среди людей широкую известность за удачно исполненное опасное поручение.
128. Геракл посещает Молорха
Придя к гостеприимному Молорху, победитель чудовища увидел седого крестьянина, который, не замечая его, рьяно молился. Герой обрадовался ему, как родному и сказал:
– Старец почтенный, не зря ты меня здесь ждал и молился. Посмотри на эту непробиваемую желтую шкуру и на эту серую голову с белой бородой и усами. Я убил чудовище и показал всему миру, что один человек может сделать больше, чем сотня охотников, если другой человек истово за него Зевсу молится.
Тот же, увидев Геракла живым и невредимым, да еще с желтой шкурой на плечах, всплеснул руками и с радостным криком бросился его обнимать, а потом стал ногами выписывать такую резвую пляску с закрытыми глазами и блаженной улыбкой, что герой с завистливым удивленьем спросил, кто его научил так прекрасно плясать.
– Приап, рожденный всегда улыбчивой Афродитой, на берегу Геллеспонта (море Геллы, ныне Дарданеллы) в Абарниде близ города Лампсака от опьяневшего Диониса. Охранник садов и покровитель полей и сам, несмотря на огромный свой член, первейший плясун, сделал и из меня законченного плясуна. Когда он скитался, изгнанный из Лампсака из-за своего огромного мужского достоинства, несколько дней прожил у меня, воров и птиц отгонял рукою с серпом и колом своим непристойным, хоть и нечего у меня воровать, ну а прожорливых птиц здесь всегда было много. За радушие и гостеприимство он научил меня резво плясать и эту козу в дар мне оставил.
Ответил довольный похвалой старый селянин. Геракл вместе с наплясавшимся Молорхом совершил жертвоприношение Зевсу Спасителю, и долго раздражающий ноздри приятно запах горящего жира в дыму клубился до самого священного неба.
Во время возлияний, у Геракла разболелась открывшаяся рана на бедре, и тогда он, по совету Молорха, впервые вдоволь напился прекрасного вина с острова Библос. Это искристое вино с привкусом меда селянину принес один из местных жителей, как только узнал, что великий герой, победивший каменнокожее чудовище, остановился у него.
Первый раз Геракл от вина не мог устоять на ногах перед тем, как окончательно спать повалиться, но зато мучительная боль чудесно ушла, к утру не оставив следа. Старик же, выпив много вина, опять принялся резво выписывать пляску, но землю ногами месил не долго потому, что как сноп на пол завалился и тут же уснул до утра.
На следующий день любвеобильный, как отец, сын Зевса распрощался с Молорхом, чтобы сочетаться любовью и лаской сразу с парой невинных девушек из двух лучших немейских семей, которые были счастливы преподнести ему своего девства сладостные дары потому, что он убил жуткое чудовище с каменной кожей, погубившее их отцов и братьев.
Проведя с девушками, как всегда, только одну «ночь тайн», утром Геракл изготовил себе новую дубину опять из дикой оливы и, положив ее на правое плечо поверх новой львиной шкуры, собрался отправиться к Эврисфею в Микены, но уже на выходе из города был остановлен немейцами.
129. Геракл вносит изменения в Немейские игры
Немейцы рассказывают, что, когда Геракл покидал их страну, они дружно обступили его и упросили внести изменения в Немейские игры. Эти игры, наряду с Олимпийскими, были общеэллинскими состязаниями – празднествами в честь Зевса. Пифийские игры проводились в честь блистательной победы Аполлона, над напоившим кровью его стрелы змеем Пифоном, свирепым чудищем, жирным, огромным, который немало людям бед причинил на парнасской земле. Четвертые игры – Истмийские проводились в честь Посейдона, волнующего дыханьем прерывистым вечное море.
Из четырех общегреческих состязаний Немейские игры традиционно были в наименьшем почете. Эти Игры заключались в музыкальных, гимнастических и наезднических состязаниях; в состязаниях в беге, борьбе, пентатлоне и панкратионе. Из древних преданий известно, что первые Немеады были устроены в память погибшего от укуса змеи Офельта, сына немейского царя Ликурга и Эвридики. Их устроили герои – воины, вожди, возглавившие знаменитый Поход Семерых против Фив семивратных и назвали Офельта Архемором (начинатель рока).
Немейские состязания праздновались на лугу в узкой долине речки Немеи, где проходила дорога с юга на север, ведущая из конелюбивого Аргоса в солнечный Сикион и в Коринф, оглашаемый гулом двойного прибоя. Долина была посвящена Зевсу; до сих пор сохранились остатки некогда знаменитого его храма и «немейского» стадиона при нем.
Молорх же, дружелюбец Геракла, основал неподалеку от луга город Молорхию и посадил саженцы деревьев, названные новым Немейским лесом (или рощей Молорха), в котором, говорят, много лет проводились Немейские игры.
Геракл сам сделал венок из сельдерея и так на площади перед собравшимися немейцами возвестил:
– Этот прекрасный венок знаком побед воспримут теперь ваши потомки в играх, которым устав бог Эгеон учредил. Пиния раньше была наградой победы на Истме, ныне сменяет ее новый немейский обряд. Раз вы сами меня упросили внести изменения в ваши Игры, то я постановляю: отныне победителей Немейских игр награждать не ветками оливы, как это изначально было учреждено вождем Семерых тогдашним владыкой Аргоса Адрастом в честь Офельта, а ветками сельдерея в честь великого Зевса.
Символом черной смерти и унылой печали считались сельдерей и петрушка. Это наложило мрачный отпечаток на Немейские игры, и судьи всегда были в черных одеждах.
Только после изменений в Немеадах герой, свершивший первый выдающийся подвиг, поспешил в Микены, град древних Киклопов, чтобы показать доказательство совершения подвига и получить от царя новый приказ. Он явился во дворец, как всегда в львиной шкуре, только на этот раз это была шкура необычного желтокожего зверя – глаза Немейского льва по-прежнему смотрели так свирепо, словно он был живой, и от этого взгляда жутко стало царю.
Как говорят почитатели Геракла, ненавидевшие Эврисфея, даже зрелище головы убитого льва привело ничтожного царька в неописуемый ужас. Он спешно приказал Гераклу немедленно выйти из его покоев во двор, а кузнецам велел выковать большой бронзовый пифос с широким горлом. Когда пифос был готов, его закопали под окном царской спальни, и с тех пор царь прятался в нем всякий раз, когда дозорные докладывали ему о приближении к городу совершившего очередной неслыханный подвиг сына Зевса и прекраснолодыжной Алкмены.
Те же, кто знал Эврисфея достаточно близко, говорят, что сами слышали, как однажды, выпив вина медосладкого, он, довольно потирая свои маленькие, как у детки, ладошки, так на беззаботном пиру ближним своим говорил:
– Еще юношей безусым я сам для себя решил: если мои многочисленные враги будут считать меня ничтожным и трусливым, то мне легче будет их побеждать… Да, сначала я действительно очень испугался ужасной головы Немейского зверя, которую, как шлем напялил на себя необузданный мой племянник, ведь она была, как живая. Однако потом я подумал, что это хороший предлог, чтобы с моим особым рабом пореже встречаться. При каждой встрече я не знаю как себя с ним вести, что ему говорить, ведь одно может не понравиться Гере, противоположное – придется не по сердцу Афине иль Зевсу, но самое главное – это его самого бешеный нрав. Вот я и решил, изобразив на лице жуткий страх, приказать кузнецам выковать пифос, где я мог бы прятаться от Алкида, а на встречу с ним посылать своего вестника, на которого при необходимости можно будет всех вешать собак… Удивительно, как легко люди верят всему, ведь не только те, кто меня ничтожеством называет, но и остальные поверили, что я – властитель многих великих народов, словно малый ребенок или умалишенный, буду прятаться в пифос при виде головы какого-то мертвого льва.
Как бы там ни было, но отныне большинство своих распоряжений могущественный царь Аргоса и Микен стал передавать через своего глашатая – сына Пелопа и Гипподамии по имени Копрей (навозный человек), над которым он совершил обряд очищения от пролитой им крови некоего Ифита. Теперь получать новые приказы и демонстрировать доказательства совершения своих героических подвигов Геракл должен был людям на рыночной площади, и в первую очередь Копрею, а иногда и за городскими воротами.
Говорят, Гера на это согласилась сразу – опасалась она, что Эврисфей, не любивший Геракла за его бесстрашие и необузданную силу, в гневе сболтнет ему лишнее, и о ее тайных планах во что бы то ни стало погубить сына Алкмены узнают Афина и Зевс.
