Kitabı oku: «Гераклея», sayfa 66
339. Гиппокоонт тоже отказывает Гераклу в очищении от скверны
После того, как Нелей отказал дяде в очищении от случайного убийства его юного друга Ификла, мы с ним отправились в славную воинскую доблесть Спарту к Гиппокоонту, сыну спартанского царя Ойбала и наяды Батии потому, что дяде во сне опять каким-то морским божеством, искусным в прорицаниях, было сказано идти теперь именно к нему.
Обуреваемый жаждой власти Ойбалид свергнул со спартанского трона своего старшего брата Тиндарея и изгнал его из города, знаменитого, тем, что, благодаря беспримерному мужеству его доблестных граждан, лучших воинов во всей Элладе, он не нуждался в ограждении стеной.
Встреченные по дороге лаконцы говорили нам, что Геракл напрасно к Гиппокоонту идет потому, что златотронная Гера явилась во сне не только к Гиппокоонту, но и к 12 его сыновьям и всем им возвестила:
– Знаете сами вы, что гордая доблестью жителей Спарта, наряду с конелюбивым Аргосом и златообильной Микеной, является наиболее дорогим мне городом во всем обитаемом мире. За эти три города всегда я вступалась не только перед другими богами, но и перед супругом своим Громовержцем. Теперь ваша очередь показать, как меня, в Спарте вы почитаете. Запомните: никто в Лакедемоне не должен очистить Геракла от убийства Ифита.
Бедный моему дяде совсем было плохо и, как разболевшийся ребенок, он мне говорил:
– Иолай, милый мой мальчик, только ты один меня любишь! И ты мне среди юношей всех был всегда наиболее милым потому, что в тебе больше, чем у всех мальчишеского. Но скажи, что же мне делать, племянник любимый? Тело все страшно саднит и ломит, а голова трещит и раскалывается так, что больше идти не могу, каждый шаг, как острие ножа в голове отдается. Наверно, и Гиппокоонт, как Нелей, мне откажет… может к нему мы напрасно идем?
На это я ему так твердо ответил:
– Раз уж мы уже явились сюда, то надо хоть попробовать получить очищение.
Сначала мы решили обратиться к сыновьям Гиппокоонта, но они все, как один, отказались даже разговаривать с дядей, приказав вестникам передать, чтобы мы шли сразу к самому Гиппокоонту, ведь ему сейчас принадлежит вся власть в Спарте. Когда мы явились в царский дворец и Геракл стал умолять Гиппокоонта об очищении, тот, сморщив мясистый свой нос красного цвета, как будто от Геракла или от меня плохо пахло, злобно изрек:
– Прочь сейчас же уходи, звероподобный Геракл! Не будет тебе здесь очищенья за убийство гостя и друга. Не скверни дыханьем чудовищным своим чистый воздух в прекрасных наших жилищах и в городе нашем, славном доблестью граждан и великой Герой любимом.
Дядя мой, величайший и любимейший во всей Элладе герой, силой и духом всегда могучий безмерно, сейчас же, с трудом сдержав слезы под скорбно опущенными воспаленными веками, сумел лишь горько прошептать:
– О ты, Эллада справедливая, молчаньем разве я могу неблагодарность обойти твою столь непомерную? Ты зришь сейчас мое нечестье – мне отказали люди в помощи, которых всю свою жизнь многострадальную я защищал ценой терзаний страшных и ран кровавых. Очередного зверя для моих новых побед Земля уже зачать боится, и не придумать ей больше новых чудищ, теперь Геракл сам стал, как чудовище, скверной мерзкою для всех…
Я точно знаю, что Геракл, мой любимый дядя и герой, сам грыз себя из-за невольного убийства друга Ифита, совершенного в припадке безумия, насланного на него, конечно же, злокозненной Герой, он сам в этом никогда не сомневался. Поджав горестно губы, он удалился из дворца Гиппокоонта, как безродный презренный скиталец, нигде не имевший никаких прав.
Быстрая ходьба всегда благотворно действовала на дядю. Через некоторое время после того, как мы, покинув негостеприимную Спарту, шли по проселочной дороге, он мне говорил:
– Уж в который уже раз я с горечью припоминаю пророчество Ареты, которую я вместе с Мойрой на той развилке выбрал. Тогда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, мой Иолай. Как я тебя люблю, ты для меня прекрасней бога. Арета мне тогда сказала, что должен быть всегда готов я к неблагодарности людской. И я старался быть готовым и сейчас стараюсь, но как же это все и больно, и обидно. И главное – несправедливо! Поэтому никак мне невозможно от мести удержаться, хоть знаю я Аластора дурной характер, мстя за одно, он вызывает другое преступление, за которым следует губительная месть опять и порождается новое злодейство… Я уже поклялся отомстить Нелею, но удержусь сейчас от клятвы отомстить и Гиппокоонту с сыновьями, время придет, и я это сделаю без всякой клятвы.
Вскоре мне удалось уговорить некоего гражданина Деифоба, сына Ипполита, подвергнуть Геракла очищению. Он не хотел очищаться у этого Деифоба, но я и его уговорил, ведь и он мне не умел ни в чем отказывать.
Я потом сильно жалел, что сделал, видно этот Деифоб богам показался недостаточно достойным и дядю по-прежнему мучили сильнейшие боли в голове и те же ночные кошмары, и он обиделся на меня за это бесполезное очищение и решил идти к аполлоновой деве один, без меня. Не видя для себя иного выхода, дядя мой, вняв жутколикой богине Ананке, привязал за шею тучного белого трехлетку – быка и медленно повел его в обитель Пифийскую, быстро ходить и, тем более бегать, он уж не мог.
340. Пифия отказывает Гераклу в прорицании
Пифия Ксеноклея встретила Геракла безумным сверканием глаз, одурманенных частым жеванием зеленого лавра и вдыханием испарений, поднимавшихся из глубокой расщелины, где догнивала огромная туша убитого Аполлоном змея Пифона. Она отказалась отвечать на его вопрос о том, как ему избавиться от страшных болей и ночных кошмаров. Для того, чтобы понять почти всегда витиеватую, а иногда и совсем безумную речь Пифии на этот раз не потребовался и толкователь оракулов жрец – профет.
– Нечестивое на тебе тяготеет убийство, Геракл. Друга ты в гости к себе пригласил, а после сам же зверски убил, столкнув со скалы. Надлежит тебе после этого в большом отдаленье находиться от священных дельфийских порогов, пока не пройдешь очищенья от скверны. Тебе нет входа в храм лучезарного бога до тех пор, пока страданьями вину не искупишь… Уходи! Храм мой не скверни и быстрее покинь! Никогда прорицанья не дам я тому, кто в святилище Феба неочищенным после убийства пришел, божественного не страшась воздаянья.
Так понятно свою речь простоволосая изрекла Ксеноклея, брызгая во все стороны зеленоватой слюной, насыщенной благоухающим лавром.
Болезненная судорога исказила лицо Геракла, синие глаза заблестели остервенело из-под выступавшего вперед низкого лба. Гнев проклятый, страданий бес счета, принесший многим героям, начал в его груди разрастаться, как неудержимо устремившийся с гор на равнину весенний поток в половодье, вспухший от талых снегов и от зевсовых ливней обильных.
От охватившего гнева, у Тучегонителя могучего отпрыска, должно быть, на время даже исчезли все боли и в теле, и в голове, и он истошно так завопил:
– Нет! Так просто это место без прорицанья я не покину!
– К чему безумно так искушаешь свою судьбину? Зачем меня ты принуждаешь, о нечестивец, убийством друга оскверненный, тебе пророчить ныне? Не смей здесь больше находиться, пока достойный муж тебя от скверны не очистит! Сейчас же уходи!
Три высоченных жреца, обычно находившиеся около прорицающей пифии, чтобы записывать ее порой совершенно бессвязные бормотанья, бросив свои восковые таблички и стилосы, не сговариваясь, дружно накинулись на Геракла, пытаясь вывести его из святого адитона силой, но он тремя короткими ударами надолго свалил их с ног и злобно заявил:
– Я под копытами Ананки жутколикой не буду теперь маяться и больше не позволю ей безропотно лягать себя. Судьба несправедливая страшна лишь слабым, их, как вихрь, она метет, как листья осенью, а я еще очень силен и еще долго буду самым сильным! В тебе же, Ксеноклея, я больше не нуждаюсь. Я сделаю оракул свой, и сам я на твой треножник сяду, и буду оракулы давать, ведь прорицал не раз для всех живущих я в Палатине о десятине в мою пользу!
Жрецы потом рассказывали, что после этих слов Геракл начал выделывать в храме не вероятное. Дерзкий герой, не встречая никакого сопротивления, якобы, лишил святилище многих бесценных даров, разграбив, разбив их и разрушив.
Должно быть, жрецы хотели что-то присвоить и свалить все на Геракла, а присвоить там можно было многое. Уже во времена великого Гомера дельфийские богатства вошли в поговорку, и, несмотря на бесчисленные разграбления, из которых самыми опустошительные произвели галлы и Сулла, во время Плиния там насчитывали более 3000 одних только статуй из золота, серебра, бронзы и мрамора.
341. Геракл уносит из храма знаменитый треножник
Однако, самое главное, в чем потом обвиняли Геракла жрецы, это то, что он выдернул из-под Ксеноклеи треножник, на котором она всегда восседала, давая оракул. Рослая, как все жрицы, Пифия с грохотом повалилась на спину вверх ногами и, быстро вскочив, яростно заорала, мешая обычный язык с гекзаметром:
– Что, возгордившись, ты вытворяешь, безумец?! Ведь у меня нет больше таких треножных седалищ… Теперь готовься к смерти неминуемой, ибо очень скоро за дерзость нечестивую и непомерную гордыню тебя постигнет жребий гибельный! Никто теперь тебя от гнева Аполлона не спасет! Ты не успеешь отойти от храма и на стадий, как явится Феб-Дальновержец, чтоб тяжкой стрелой поразить нечестивца, чьею рукою ограблен Парнас. Слава дурная о нечестии, совершенном тобой, и после смерти преследовать будет тебя.
– Гибельна гордость лишь для малых людей, тяжело она им ложится на плечи. Я же могучестью всех превзошел, кроме родителя Зевса и потому, хоть бессмертные боги не подвержены смерти, но сразиться успешно я и с ними смогу. Так, что не надо пугать меня гневом Феба.
Ответил Геракл, презрительно на Пифию глядя из-под низких бровей, и зажимая крепко в могучей руке самый особенный в мире треножник.
Одни говорят, что искусные мастера для Пифии сделали специальное приспособление из сплава бронзы с золотом, сидя на котором над пропастью, она могла впадать во вдохновенный экстаз и давать пророчества для тех, кто того пожелает. Поскольку это приспособление имело три опоры, то его назвали треножником. Наиболее известен треножник Феба с сидением в виде золотой чаши на медной подставке в виде большого дракона, стоявшей на трех ножках в виде трех обвивающих друг друга змей, головы которых вверху обращены в разные стороны. Эллины посвятили этот треножник Фебу и передали в Дельфийский храм из добычи после битвы при Платеях.
Другие, как Диодор, рассказывают историю о том, как рыбаки на острове Кос вытащили из моря великолепный золотой треножник и, спросив бога что с ним делать, они получили ответ:
– Золотой треножник, который сработал Гефест, со знанием дела, вы должны отдать в дом того, кто своей мудростью предусмотрит события, что должны произойти.
В число семи мудрецов неизменно включались четверо: Фалес, Солон, Биант и Питтак, причем Фалес Милетский всегда ставился на первое место. Поэтому золотой треножник отнесли Фалесу, который сказал: «Я не самый мудрый» – и отослал треножник Бианту в Приену. Биант переслал его Питтаку, Питтак – Клеобулу, Клеобул – Периандру, Периандр – Хилону, Хилон – Солону, Солон – обратно Фалесу. И тогда в то время признанный отец философии Фалес Милетский отослал его в священные Дельфы с надписью:
– Аполлону посвящает этот треножник Фалес, дважды признанный мудрейшим среди эллинов.
С тех пор золотой треножник, указывающий на триединую взаимосвязь настоящего с прошедшим и будущим, пребывает в дельфийского храме, на стене которого написаны и самые знаменитые и всюду прославляемые изречения Феба и семи мудрецов.
Некоторые, как Плутарх, говорят, что Геракл, будучи тогда молодым, возражал против диалектики и, смеясь над рассуждением Пифии "если предыдущее такое, то последующее из него вот так вытекает", решил выдернуть силой из – под нее треножник и затем сразиться с лучезарным богом из-за искусства прорицания.
Впоследствии сын Зевса и Алкмены действительно стал искусным в прорицании, и прекрасным диалектиком, но сейчас он лишил храм священного треножника, конечно, не из философских побуждений.
– Да, Геракл из Тиринфа совсем другой, чем Канопский.
Так задумчиво произнесла утихнувшая Ксеноклея себе под нос, глядя вслед исчезающему треножнику. Она намекала на то, что некий герой из Египта, назвавшийся Гераклом, посетив однажды Кастальскую пещеру, вел себя очень вежливо и относился к ней со всяческим почтением, не то, что Геракл из Тиринфа.
342. Феб в лавровом венке настигает Геракла
Аполлон, как только узнал, что его смертный брат по отцу похитил из его прославленного в веках Дельфийского храма священный треножник, быстро настигнул героя. Нежные щеки светоносного Феба обрамляли пряди волос золотистые и мерно колыхались в такт ровной ходьбе под лавровым венком.
Лавр часто появляется в историях о Геракле, и потому о нем стоит рассказать подробно, подобно Овидию: как-то гордый Делиец, увидев, как мальчик златокрылый свой лук старательно выгибает, снисходительно молвил:
– Зачем тебе, резвый шалун, этот лук? Нашим плечам пристала подобная ноша, ибо мы можем убить врага или зверя. Довольствуйся тем, что нежные страсти может твой факел разжечь и не присваивай своим игрушечным луком подвигов наших!
Крошка – бог, умел быть не только лукавым и по – детски игривым, но и коварно жестоким и так надменно ответил:
– Пусть лук твой все поражает, мой же тебя поразит! Насколько тебе уступают разные твари, настолько меня ты славою ниже.
Молвил и на помощь сразу старого обликом брата призвал. Эрот пернатую, что внушает любовь, достал из стрелоносящего тула, ту, что с зазубренным острым крючком сверкает концом. Антэрот достал свою тупую стрелу – тяжкий свинец у нее под тростинкой. Крошка-бог, ранив до мозга костей, уязвил Аполлона, старец, с неистовым взором горящим, свинец свой в нимфу Дафну (лавр) вонзил, в Пенееву дочь. И тотчас страстно бог полюбил, а она, обет невинности принеся, так же неистово избегает его возлюбленной зваться.
Феб обратился весь в пламя, божественная грудь вся полыхает, полон надежд, любовь в его сердце, но легкого ветра мчится быстрее она, любви не внимая призыву.
– Нимфа, молю, Пенеида; остановись, ведь не враг бежит за тобою! Я не житель горной деревни, не пастух огрубелый. Ты не знаешь сама от кого убегаешь, – оттого и бежишь! Бог я Дельфийский, прекраснейший из бессмертных и Муз предводитель, владею знаменитейшим храмом Эллады, сам Зевс мне отец, а мать – благочестивая Лето…
Многое хотел он сказать, но, объятая страхом, Пенеида мчится бегом от него. Обнажил ее чудные девичьи прелести ветер, сзади одежды ее дуновением встречным трепались, Зефир игривый назад, разметав, откидывал пышные кудри.
Аполлон, сверкая лучезарными своим очами, что есть сил закричал:
– Дорого время любви, юная Пенеида, нельзя нам с тобой тратить даром ни дня, жизни надо радоваться, пока в цвету весенние годы…
Однако насмерть перепуганной девушке, обуреваемой Антэротом, казалось, что за ней, как за ланью, свирепый гонится волк, и вот она уже кожей ощущает на своей шее его мощные клыки и острые когти. Она побледнела от жуткого страха и, споткнувшись перед отчей рекой, так, посмотрев на родительские воды Пенея, сказала:
– Отец, помоги! Лик мой, молю, измени, уничтожь мой девичий образ!
Только высказала мольбу, как вся листвой лавра начала покрываться. Влюбленному Фебу она была мила и такой, ветви лавра, как тело, обняв и целуя дерево нежно, он изрекает:
– Если моею супругой стать не желаешь, деревом будешь моим, принадлежностью станешь, лавр, моих ты нетленных волос.
Дельфиец еще говорить не закончил, как свои сотворенные только что ветви, богу покорствуя, лавр послушно склонил, как будто девушка, наконец, головою кивнула.
С тех пор лавр стал любимым священным деревом лучезарного бога, и самые достойные поэты, музыканты и художники за высшие достижения будут награждаться отныне лавровыми венками и становиться лауреатами. И на Пифийских играх в Дельфах победителям будут вручать не дубовые ветки – прежний символ высшей спортивной славы, доблести и триумфа, а лавровые венки, лавр, для которых приносили из священной рощи Темпейской долины, куда Феб был на 9 лет изгнан отцом для очищения от скверны убийства змея Пифона.
Менады жевали дурманящие лавровые листья и потом в экстазе резвились в лунные ночи, нападая на прохожих и разрывая на куски детей и животных. Летоид наложил строгий запрет на жевание лаврового листа всеми, кроме его пифийской жрицы-пророчицы в Дельфах.
Бог бессмертный шествовал в лавровом венке, и леса и высокие горы мерно гудели, сотрясаясь под его тяжкой стопою. В левой руке держал он изящно согнутый серебряный лук, а за спиною стрелы золотые ритмично гремели в узорчатом туле.
343. Аполлон требует свой треножник и угрожает смертью Гераклу
С громовым грохотом ударился лук об колчан и вспыхнули Феба нетленные очи ужасным огнем, и земля под стопами лучезарного бога, как взволнованные волны морские, заколебалась, когда он преградил путь Гераклу и грозно загремел голосом страшным:
– Остановись сын Зевса и смертной Алкмены! Ты взял священный треножник, принадлежащий моему храму, который необходим для оракулов. Брось мой треножник сейчас же или найдешь здесь свой позорный конец!
И заоблачные задрожали выси Парнаса от громового Фебова эха, и на ложе провидческом воды внезапно взметнулись.
Трепет охватывал взволнованные сердца всех людей, встретивших иль услышавших грозного Феба, никто не смел ему даже в ясные очи взглянуть; люди, головами поникнув, всегда в землю глядели, страшась божественной кары.
Геракл остановился и, положив похищенный треножник рядом с собой, неспешно взял в левую руку лук, а в правую – стрелу оперенную. Шкура упала с обнаженного тела героя, и было видно, как от волнения мощное сердце билось о крепкие ребра, но он ответил спокойно, с виду достоинства полный:
– Не надо стращать меня Дальновержец! Не старайся напрасно. Меня испугать не надейся словами, словно ребенка какого: и сам я могу вымолвить грозное слово. Происхожденье друг друга мы знаем отлично, ведь ты был на моей свадьбе с Мегарой и мне этот лук подарил и не знающие промаха стрелы. Ведаю я, как ты суров, и какая великая власть тебе дана над людьми, для смерти рожденными. Но и я не Пифон и не Титий и стрелы пернатые пускаю не хуже тебя. Знаешь ты сам, что у меня есть стрелы пропитанные желчью Гидры из Лерны, яда которой и бессмертные боги страшатся. Я вполне справедливо похитил из храма треножник – зачем он Ксеноклее, если она отказывает мне в прорицанье? Теперь же, когда седалище трехногое я взял у нее, надменно требуешь его ты обратно, да еще и смертью стращаешь позорной меня! Разве не знаешь ты, Феб, ведь ты прорицатель, что я могу и с богом сразиться? Поэтому нынче отсюда лучше уйди! Возвращайся на небо в чертоги блаженных, или я тебя здесь этой стрелой поражу, хотя ты – и бог, и бессмертен, но мучиться от раны долго придется тебе!
Бог – провидец поверил лукавым угрозам Геракла, но, в отличие от милой сестры, не испугался их, а пришел в страшное негодование, которое выдавала лишь кривая улыбка, исказившая до безобразия его лик всегда божественно прекрасный.
Тут не от ветра до самой земли согнулась знаменитая делосская пальма. В покрывшемся рваными темными тучами небе, покинув Пактол Меонийский, появились семь прекрасных белых лебедей и залились многоголосым предсмертным напевом.
Голосом страшным опять загремел Стреловержец:
– Дерзкий! В разум приди, не кощунствуй! Никогда не бывало такого, чтоб смертный так грозил бессмертному богу. Отступи и даже не мысли равняться с богами! Никогда отпрыск смертной звезд не достигнет. Развращающую душу невыносимую гордыню уйми! Гибельна непомерная гордость для смертных людей. Не бывать тому, чтобы племя олимпийских богов было подобно по праху влачащимся смертным! Трепещи перед гневом бессмертных, ведь никто еще долго не жил, на олимпийца руку поднявший!
344. Схватка Геракла с Аполлоном
Геракл весь затрясся, как молодое дерево Зевса под порывами бурными ветра, но постарался голос свой успокоить и, как будто, небрежно ответил:
– Конечно, для вас, небожителей ничего невозможного нет, но все равно напрасно меня, как несмышленую детку, словами ты запугать уповаешь: так же легко и свободно грозные речи и сам говорить я умею. Чем угрозами тщетными воздух прозрачный трясти, ты бы лучше меня одолел в борьбе иль в кулачном бою, чтобы я сам мог убедиться, что не зря тебя зовут Пиктес (Кулачный боец).
Разъяренный сын Лето с покосившимся лавровым венком на голове, который он всегда носил в память о возлюбленной Дафне, молча отбросил свой лук и колчан с несущими гибель стрелами на землю и, как молодой лев с гибким и сильным телом, кинулся на Геракла. Герой крепкодушный тоже безмолвно откинул свой лук и дубину и, обхватив лучезарного бога за плечи, тут же стал его сильно сжимать и душить.
Силы могучего олимпийского бога и самого мощного героя Эллады, казалось, были равны. Противники ровно стояли, обняв друг друга руками, как во время гона два равносильных оленя в борьбе за самок сшибаются с треском и неподвижно стоят, ветвистыми запутавшись рогами. Так в равновесии начался поединок. Если бы отпрыск Кронида не провел без сна много последних ночей, измученный тяжелой болезнью, то он одолел бы Дельфийца в борьбе, ведь, согласно древнему прорицанию, он в силе уступал только своему родителю Зевсу. Могучий бог и еще более могучий, но ослабевший в последний месяц герой – полубог, тяжко дыша, медленно на месте кружились, тщетно пытаясь, победы достичь.
Тут стройный и гибкий как юноша Аполлон выскользнул из медвежьих объятий мощного телом Геракла и нанес ему страшный удар в грудь бессмертной рукой. Удар был очень силен, и Феб доказал, что не зря зовут его Пиктес. У Геракла ум на миг помутился, с огромным трудом он сумел устоять на ногах. Фебу все же не хватило мощи телесной развить свой успех, и Геракл вскоре сам перешел в наступление. Он несколько раз бросался на бога и пытался повалить его на землю, но Феб, гибкий, как змея, всякий раз ускользал из железных захватов героя.
Феб несколько раз обманывал Геракла, показывая нарочно, что хочет ударить левой рукой, но быстро бил неожиданно правой, и стук его кулаков по Геракловой челюсти раздавался, однако этим молниеносным ударам не хватало сокрушительной силы. Могучий Геракл часто, как бык, шевелил вправо и влево крепкой своей головой, получая звонкие потрясенья лица, и сам наносил мощные удары, но попадал редко и то лишь в плечи гибкого, как змея, бога.
Яростная схватка была ожесточенно безмолвной, слышно было только, как противники тяжело дышали от предельного напряжения сил, но этот поединок не остался незамеченным на блистательных высях Олимпа. И не все блаженные боги, владеющие небом широким, сохранили присущее им олимпийское спокойствие и остались безучастными к схватке непобедимого смертного отпрыска Зевса и его могучего бессмертного сына – лучезарного Феба.
