Kitabı oku: «Гераклея», sayfa 70
362. Нечестивый царь-земледелец
(Рассказ Иолая)
Престарелый Иолай с возрастом стал обожать к месту и не к месту вспоминать своего любимого дядю и рассказывать о нем разные истории так, как будто сам был их свидетелем. Об убийстве Литиерса и обучении любви Дафниса и Талии на Сардинии во время скромного пира своим молодым попутчикам, с которыми он, согласно воле еще живого Геракла, обживал этот остров, так однажды он рассказал: некоторые говорят, фригийский царь Литиерс, незаконнорожденный сын критского царя Миноса, отличался непомерным обжорством, но во всем остальном был похож на Силея. На самом деле и характеры, и внешности, все у них были разное.
Дядя мой мне рассказывал, что, прибыв в Келены, он быстро нашел нечестивого царя-земледельца. Он увидел рыжеволосого мужа, высокого, жилистого, с узкими плечами и с большими широкими ладонями. Обхождением же Силей и Литиерс действительно были похожи. Фригиец тоже с притворно – радушной улыбкой на скуластом загорелом лице с желтыми веснушками зазывал к себе во дворец проходивших мимо одиноких странников.
В древности обычаи гостеприимства были развиты так широко, что, отправляясь в чужие земли, путешественник мог быть уверен в том, что встретит там дружеский прием. Кроме того, люди помнили о Зевсе Ксении, покровителе гостеприимства, который требовал радушного обращения с чужеземцами и гостеприимства, обязательного после захода солнца.
Потому странники сразу соглашались на предложение царственного фригийца. Заперев за очередным доверчивым путником высокие и крепкие ворота, он сбрасывал личину гостеприимства и сразу заставлял его соревноваться с ним в уборке урожая, а если урожай еще не поспел, то вызывал его на состязанье в косьбе сорной травы.
Когда его работники – гости от него отставали, он возвращался, чтобы их подогнать несколькими ударами бича. Победить же Фригийца было никак невозможно – несмотря на не широкие плечи, он отличался большой силой и всю многотрудную жизнь проработал в поле, а царем ему просто нравилось себя называть. Он даже пахать мог без быка, влача целый день небольшой плуг на себе.
Вечером, честно выиграв соревнование, Литиерс одевал на ноги проигравшего работник оковы на длинной цепи, чтобы тот не мог убежать. Если же путник отказывался на него работать, то он отрубал несчастному голову, и прятал ее вместе с обезглавленным телом в огромный сноп, распевая при этом печальные фригийские песни, а сам себе под нос приговаривал:
– Как жаль мне этих путников убивать, ведь каждый из них мог бы еще много работать, но лень вперед его родилась. Томная лень, неумеренный сон, пока не проснешься, кости для праздной игры, хмель, разымающий голову утром, вот что из нашего тела умеет высасывать силу и дух ослаблять! Однако, как ни жалей этих лентяев, но объявленный договор необходимо соблюдать во имя Правды святой, ведь не лишено справедливости трудолюбивое сердце мое.
363. Геракл убивает Литиерса и узнает о Дафнисе и Талии
(продолжение рассказа Иолая)
Первое, что услышал мой дядя, как только Литиерс запер за ним ворота, это были слова договора, который царь-земледелец сам придумал и считал образцом справедливости:
– Хочешь – не хочешь, путник любезный, но будет справедливым для нас договором то, что я тебе сейчас возглашу: будем мы соревноваться с тобой на равных в обычной сельской работе. Если обгонишь меня в уборке поспевшего урожая, то я вечером пир в твою честь пышный устрою и вкусно тебя накормлю, а утром ты волен отправиться куда хочешь. Если ж уверенная победа будет за мной, то придется тебе поучиться трудиться и пока не научишься будешь у меня все время прилежно работать. Очень я лодырей не люблю, которые есть-пить все время готовы, а работать за них другие должны. Ведь это очень несправедливо! Если же, справедливости вопреки, договор ты нарушишь и отрабатывать проигрыш не захочешь, то я тебе голову отрублю вот этим острым серпом, и каждый скажет, что это справедливо. Так, что уж, будь добр, не ленись, если еще хочешь пожить и путь свой дальше продолжить, уж пожалуйста постарайся!
По дороге к Литиерсу мой дядя узнал о прекрасном юном пастухе Дафнисе, влюбленном в юную нимфу, носящую имя Талии (проворство) – Музы, наполняющей сердце смехом, хотя некоторые называют ее и Пимплеей, и Хлоей. Тафосские пираты похитили Талию и продали Литиерсу в дом.
Юноша с нежной душой так мучался, обливался слезами и руки заламывал без своей Талии, что плакали горько вместе с ним прежде свирепые звери, а стадо коров, которое он пас, его горестным провожало мычаньем. Дафнис долго искал свою возлюбленную и когда нашел среди рабынь фригийского царя Литиерса, чтобы быть с нею рядом, добровольно стал его рабом.
Пораженный и восхищенный такой беззаветной любовью Дафниса, дядя мой, величайший герой, благодетель многих людей, решил спасти его и Талию во что бы то ни стало. Он сам явился во дворец Литиерса, причем без дубины и лука (!), как простой путник, и хоть он был сильно уставший с дороги, не стал отказываться от соревнования в жатве.
Некоторые говорят, что мой дядя – великий герой, цвет наилучший Эллады, честно победил царя-нечестивца, и согласно их договору, в полном соответствии со справедливостью, снес ему его же серпом голову с плеч.
К сожалению, я должен признаться, святой истины ради, что на этот раз все было не так показательно справедливо, как в случае с виноградарем нечестивым Силеем. Теперь, когда дяди больше нет, хоть думаю, что он бы меня одобрил, я могу рассказать всю правду.
Непривычный к изматывающему крестьянскому труду, дядя дневное соревнование проиграл, но договор соблюдать отказался и не позволил в оковах себя на цепь посадить, притом вел себя, нарочно, вызывающе дерзко. Когда же разъяренный нарушением договора Литиерс накинулся на него с огромным серпом, он бросил в него свою львиную шкуру, сбил с ног и убил ударом кулака в висок.
Дядя мой не стал распевать песен печальных потому, что не причислял себя к числу тех счастливцев, которым Музы, Кронидовы дщери, так оросили язык многосладкой росою, что мелодии приятные с уст его льются. Прятать тело и голову нечестивого селянина в сноп Геракл тоже не стал, испытывая отвращение, он выбросил их в глубокопучинный Меандр, протекавший неподалеку.
В это время уже не первый день продолжала горько рыдать безутешная Талия, узнавшая, что Дафнис ради нее продался в рабство Литиерсу. От бледного страха она вся трепетала, как лань молодая, которая, спрятавшись в чаще леса густого, до дрожи напугана приближающимся хриплым лаем собачьим. Так наболевшее сердце дрожало у Талии, девы невинной, от гнетущего страха за любимого Дафниса, очень боялась она, как бы Литиерс его не убил.
364. Геракл обучает любви Дафниса и Талию
(продолжение рассказа Иолая)
Дядя мой сразу после убийства Литиерса нашел Талию среди рабынь и, взяв ее, всю дрожащую, за руку, привел к Дафнису, содержащемуся вместе с другими рабами, с такими словами:
– Радуйтесь оба, что меня повстречали. Справедливость хитрых таких договоров, по которым Литиерс гостей убивал, мне ненавистна, его больше нет на круге земном, и не будет. И хоть, говорят, что он незаконнорожденный сын Миноса, но в Аиде предстанет перед справедливым судом Миноса и Радаманта, поэтому здесь вам больше нечего опасаться! А теперь слушайте, что, перед вами сегодня еще я скажу: пора уж вам подумать уже о свадьбе веселой, ведь не оставлю я вас без дорогого подарка.
Я слышал не раз, как некоторые рассказывают, что на свадьбе Дафниса и Талии Геракл подарил им дворец Литиерса. Так же говорят, что отрок Дафнис с белою кожей, который на свирели, почитая Эрато, песни пастушьи играл и совсем еще юная Талия никогда по-настоящему не занимались любовью на ложе и даже не знали, как это делается. Неведомое обоим чувство любви, однажды овладев отроками, росло изо дня в день, доставляло им непонятное наслаждение, но и мучало, и терзало их, впервые попавших во власть сладкоистомного Эрота.
Представляю, как дядечка мой – великий герой и всеми в Элладе любимый, особенно мной, узнав о том, что Дафнис и Талия были оба невинны, округлил и поднял свои низкие брови так высоко, как до сих пор не поднимал никогда. Думаю, он не мог скрыть безмерного своего изумления, ведь сам он лишился девственности с прекрасной Иантой, когда был пастухом на лесистой горе Киферона, и был он тогда еще более юный, чем Дафнис. И вот дяде, в изумительную ночь перед свадьбой пастушка и пастушки, вдоволь насладившемуся винной сладостной влагой, очень захотелось самому сделать Талию женщиной, ведь она была для него еще тайной.
Дядя мой перед сном много раз мне рассказывал, что сам Вакх ему посоветовал не просто сочетаться с невинной девой любовью и лаской, а сделать это в виде урока, притом не только для Талии, но и для Дафниса. Дядя мой в играх любовных всегда был затейник. Поэтому он пригласил неопытного в любви пастушка к брачному ложу, на которое сам с юной пастушкой возлег, сопроводив все хитрыми такими словами, которые мне со смехом не раз повторял:
– Лгать я не привык и сейчас не сверну с неизменного пути правды: наука эта совсем не от лучезарного Феба и не от мудрой Афины, это наука Любви. Дорого время – это самое большое в жизни богатство, ох, как оно быстро летит! Потому, новобранцы Кипридиной рати, зря не тратьте ни дня, тем более ночи. Радуйтесь жизни, любите друг друга, пока молоды и юны. Что до сих пор помешало вам обоим достичь полноты удовольствий в любви? – Серость и стыд. Поэтому ничего не стесняйтесь! Целуйтесь, обнимайтесь и вместе, обнаженные, крепко прижавшись, и рядом, и друг на друге лежите. Руки, губы и языки сами отыщут пути к потаенным местам, в которые сокровенный Эрот вонзает свои самые острые стрелки. Юноша, в первый раз представший на службу Любви, смотри на меня и учись. Есть на женском теле такие места, где касания им приятны особенно. Ты, ощутив их, ласкай не стыдясь, стыд – большая помеха в любви. Эрот без ласки бессилен и наг. Вот смотри, как делаю я: особенное внимание уделяю обеим грудям, этим яблокам чудным, что так стремятся сами в мои ладони и расположенным на них этим сладким бутонам, которые следует и руками, и губами ласкать. Нельзя забывать так же про лоно, про эту дивную розу с розовыми лепестками. Но не спеши, видишь я не спешу, чтоб не отстала подруга, но и сам не отстань от нее: надо стараться вместе коснуться предельной черты, за которой выше нет наслажденья для двоих на едином одре!.. Ууух!
Да, при необходимости мой дядя любимый умел выражаться красиво, а уж действовать на ложе любовном он умел лучше всех. Уж я это знаю! Представляю, как он в подтверждение своих слов целовал и ласкал самые потайные места юного Талии тела, как, оказавшись у лона, вонзил в него свой скипетр сладострастный, не в силах дальше урок продолжать. Так мой дядя сорвал плод с древа невинности девы, лишь только для Афродиты созревшей и поэтому для него такой сладостной и желанной.
Дафнис же в это время, подобно хранителю свадеб и брака, божеству брачной песни Гименею, в таком же шафранном плаще, одетом на голое тело, яркий факел в руках держал и венок из боярышника, белые с нежно розовыми крапинками цветы которого были свежими, как его целомудрие. Представляю какое строгое и торжественное выражение лица было у пастушка, когда он учился у Геракла основам любви, а рядом, довольно улыбаясь, с ним вместе у брачного ложа сама Киферея стояла в венке ароматном, неотразимое величие и всемогущество которой никто не в силах постигнуть. И лишь теперь впервые поняла юная Талия, что все, чем в лесу и в полях они с Дафнисом до сих пор занимались, были всего только Эрота невинные шутки пастушьи.
На следующий день с наступлением сумерек, Геракл опять проводил влюбленных пастуха и пастушку до комнаты брачной, но на этот раз только проводил и распрощался, ведь только первая ночь, полная волнующих тайн, с женщинами была для него желанной. Потом он узнал, как Дафнис и Хлоя возлегли на пышное ложе нагие, друг друга обняли, поцеловались и бессонную ночь провели, – меньше спали, чем совы ночные. И все совершил Дафнис, чему научил его мой дядя, знаменитейший и любимейший всей Эллады герой и самый умелый в Ойкумене любовник.
Фригийские жнецы до сих пор поют во время горячей страды погребальные песни, очень напоминающие те, что пел Литиерс, отрубая серпом головы злосчастным путникам, проигравшим ему соревнование в жатве.
Старики рассказывают, что убивать путников в пору виноделия, когда совершался обряд в честь духа виноградной Лозы, было в те незапамятные времена вполне обычным делом, и такой обычай виноградарей был широко распространен в Сирии и Малой Азии. Другие добавляют, что такие жертвоприношения во время сбора урожая встречались так же и в средней Азии, и в Европе. Геракл, убив Силея и Литиерса, так же наложил строгий запрет на человеческие жертвы, и этим особенно стали гордиться греки.
365. Дедал и Икар улетают из критского плена
Сын Эвпалама и Меропы, дочери легендарного царя Афин Эрехтея Дедал был выдающимся художником, ваятелем, строителем и изобретателем, его обучала сама богиня-ремесленница Афина.
Говорят, завидуя таланту своего ученика и племянника Тала, Дедал коварно заманил его на высокую кручу и столкнул вниз, за что был осужден Ареопагом на десятилетнее изгнание. Бежав на лазурный Крит, славный своими ста городами, к внуку Кронида царю Миносу II, Дедал получил безопасный приют, но взамен должен был бесплатно оказывать ему и супруге его Пасифае, всевозможные услуги. Он изготовил для дочери Солнца деревянную корову, забираясь в которую, она удовлетворяла свою неестественную любовную страсть к быку и через некоторое время родила Минотавра. Чтобы прятать от людей чудовищного человека-быка, питавшееся мясом специально убитых для него чужестранцев, Дедал по приказу Критского царя построил знаменитый Кносский Лабиринт с множеством помещений, соединенных сетью запутанных коридоров и бесчисленных наклонных ходов. Дедалу нравилась старшая дочь Миноса Ариадна, влюбившаяся в Тесея и, он, зная, что вызовет гнев царя, все же изготовил для нее особую нить. С помощью клубка с нитью Ариадны Тесей, убив чудовище с человеческим телом и головой быка, сумел выйти из Лабиринта и бежать с Крита вместе с Ариадной. Узнав о роли Дедала в побеге Тесея с его старшей дочерью, Минос приказал запереть в Лабиринте самого мастера вместе с его сыном от рабыни Навкраты отроком Икаром.
Изобретательный Дедал вскоре придумал, как избавиться от неволи.
– Пусть Крит, родину великого Зевса со всех сторон бескрайние окружают морские просторы, зато над водой все безграничное небо свободно и по нему с милым сыном, как крылатые птицы, мы понесемся! Прозрачный воздух жестокосердному Миносу совсем не подвластен и нет нам из заточения другого пути, кроме бегства по открытой воздушной дороге!
Так воскликнул Дедал и задуманному делу тут же всецело предался. В Лабиринте у него была большая мастерская, в которой были собраны разные механизмы и инструменты, был и склад, на котором хранились всевозможные материалы. И вот искусный умелец из птичьих перьев сделал воздушные весла, на огне растопленным воском, скрепляя между собой костяные их основанья.
Овидий поет, что, когда крылья были готовы, молвил отроку – сыну искусный отец:
– Я изготовил крылья для нашего бегства по воздуху, это единственный путь к воле и отчей земле. Всюду Минос повесил замки и сделал запоры, остался свободен лишь воздух небесный; мы помчимся по пути, всегда открытому в небе, воздух, как птицы своим полетом прорвем! За мною теперь, милый сын, устремись на полученных крыльях. Я – впереди, ты – вослед: в этом – единственное наше спасенье! Но хорошенько запомни – лети только в середине пространства! Если низко ты путь свой направишь, крылья от влаги соленой набухнут и непомерно тяжелыми станут; если слишком высоко – воск жар солнца расплавит и распадутся крылья на отдельные перья.
И вот, на крыльях, воском скрепленных, поднявшись, отец и сын взмыли в воздух и, словно птицы, радостно понеслись к долгожданной свободе. Каждый, кто видел их, все от изумления столбенели и их, проносящихся вольно по воздушному небу, за воздушных богов принимали.
Сначала все шло, как задумал искусный Дедал, но начал тут отрок Икар душой веселиться, возбужденный скоростью и высотою полета. Стремясь к влекущей небесной лазури, стал он все выше и выше свой воздушный путь направлять. Несмотря на предупреждение отца не лететь слишком близко к жаркому солнцу, юный Икар, ощущая пьянящий восторг от полета, приблизился к солнцу, которое растопило воск, и крылья распались на отдельные перья. Летящий впереди Дедал вовремя не заметил, как Икар с глухим стоном упал в вечно-тоскующее глубокое море и быстро захлебнулся соленой водой. Обнаружив слишком поздно, что милого сына с ним рядом нет, Дедал начал его всюду искать. Долго он метался над пенными волнами, как белая чайка, с криками, полными горя:
– Икар мой! Икар! Отзовись милый сын! Где ты, Икар? Как мне тебя отыскать? Горе безутешное мне! Будь проклято несовершенное искусство мое, погубившее моего любимого сына!
Некоторые говорят, что Дедал и Икар уплыли на лодках под только, что изобретенными Дедалом особыми косыми парусами. Под таким косым парусом можно было плыть не только при попутном ветре, как с обычным прямым парусом, но и при боковом и даже при встречном ветре. Именно поэтому, когда попутный ветер, дувший с кормы, изменился, Дедал и Икар продолжали плыть под косыми парусами, а преследовавшие их корабли Миноса вынуждены были опустить прямые паруса и идти против ветра на веслах. Однако управлять косым парусом при боковом или встречном ветре было очень сложно, надо было все время менять направление движения, отклоняясь то в одну, то в другую сторону от выбранного курса, и порыв встречного ветра лодку Икара перевернул кверху дном. Дедал долго искал сына в бурной воде, но все его поиски были напрасны, и ему, вконец утомленному, пришлось ни с чем уплыть на лодке с косым парусом.
По воле вездесущей Мойры Лахесис спустя несколько дней мертвого Икара нашел Геракл.
366. Геракл хоронит Икара и разбивает свое изваяние
Уже заканчивался последний третий год пребывания величайшего героя Эллады в рабстве у царицы Омфалы, которое многие называют сладким. Геракл знал, что о нем говорят, и не только те, которые его не любили. Позорная слава все больше и больше тяготила сердце Алкида, и он считал дни, когда, наконец, сможет обрести полную свободу и покинуть сладостно – тягостный плен у похотливой лидийской царицы.
Все чаще Геракл уходил из дворца, брел, спотыкаясь, куда глаза бесцельно глядели – лишь бы побыть наедине со своими думами о приближавшимся освобожденье из приятно-позорного рабства. Иногда он на крепконогой лошади скакал на берег Эгейского моря, названного по имени афинского царя Эгея, бросившегося со скалы в море, увидев черный парус чернобокого корабля и решившего, что его сын Тесей погиб на Крите, убитый Минотавром. И там, на седых скалах прибрежных у края зыбкой пучины целые дни напролет сидел отпрыск смертной Алкмены и самого могучего бога, приглушенными стонами могучий дух свой терзая, и мучая крепкую душу, горькой печалью о судьбе своей безотрадной.
И вот однажды, на берегу Эгейского моря Геракл увидел, что, словно плачущие прибрежные волны прибили на пенных гребнях к берегу мертвое тело. В край лидийский уже донеслись слухи, что прославленный мастер Икар с юным сыном Дедалом, словно птицы, от Миноса вырвались на ничем неограниченную свободу на искусно сделанных крыльях. Однако в сицилийский Камик к радушному царю сиканов Кокалу прибыл Дедал один, без сына, который в безбрежном море бесследно пропал. По нескольким перьям, прилипшим к рукам и по юному виду утопленника Геракл понял, что перед ним лежал бесчувственный труп Икара.
– Предать мертвое тело земле – это древний обычай моей любимой Эллады и это божий закон. Был когда-то молодой я и дерзкий и без погребения многих оставил. Теперь же знаю я хорошо этот незыблемый закон бессмертных богов; как и боги, он живет вечно, и никто не знает, когда он явился людям, смерти причастным. Надлежит земле предавать всякого испустившего дух человека. Только так мы можем навечно успокоить бессмертные души умерших, в безысходных муках порхающих перед закрытыми воротами Аида. Каждый год в день смерти ужасной не погребенного мною Пирехма ко мне является бессмертная его душа и неприкаянная меня жутко проклинает и никуда мне от нее не спрятаться, не деться… Только теперь я понял, что никто не должен посметь закон богов дерзко нарушить, не писаный, но прочный. Ведь тот закон нетленный, – когда он появился, никто не знает, а будет вечно… Поэтому, хоть нет мотыги у меня, и нет лопаты, но без достойных похорон Икара я не оставлю, чтоб хищным птицам и бездомным псам роскошной пищей не стала его плоть.
Так сам себе говорил сын прекраснолодыжной Алкмены, роя в твердой земле могилу для Икара небольшим ножом и выкидывая ее наружу голыми руками. Потом на могиле Икара Геракл небольшой холмик насыпал. Говорят, и сейчас есть эта насыпь на мысе, вдающемся в Эгейское море. От Икара получили названия и остров Икария, и омывающее его Икарийское море.
Говорят, что Дедал в оплату за услугу по погребению сына сначала сделал макет величественной скульптуры Геракла во весь рост из глины, чтобы потом отлить ее из бронзы или изваять из белого мрамора.
В последние дни пребывания в неволе, Геракл испытывал постоянный тревожащий страх, что боги опять могут продлить его пребывание в рабстве. Ведь такое уже было после десятого подвига на службе у Эврисфея, когда ему добавили еще два подвига, которые оказались самыми трудными и опасными. Особенно эта боязнь усиливалась по ночам, когда сон никак не приходил на против воли бодрствующие глаза, и Геракл в страданиях многостойкий, сильно волнуясь, говорил своему отважному сердцу:
– Горе мне! Очень боюсь я, не ткет ли мне новые беды старая Мойра или кто из бессмертных, особенно коварная Гера, но нет, не послушаюсь я и за свободу свою буду сражаться!
И вот после нескольких бессонных ночей полусонный Геракл, шатаясь по дому, вдруг увидел свое изваянье из глины и отчаянно завопил:
– Нет, Киллений! Больше ты меня не продашь никому на невольничьем рынке!
Великий каратель злодейств и смиритель свирепых чудовищ, а теперь раб безымянный сластолюбивой царицы Омфалы подумал, что за ним явился Гермес. Геракл с криками выбежал на улицу, схватил первый подвернувшийся под руку камень и метнул его, как будто в быстролетного бога, но разбил изображенье свое.
