Kitabı oku: «Мир Ванты Ху», sayfa 4

Эвихон

Чёрные мостки на двух столбиках нависали над зеркальной гладью реки Тромъёгана⁴⁰. На прогретых солнцем дощечках лежал на животе мальчуган, Егорка Плещеев. Худенький взъерошенный воробушек. Пошевеливались под легким ветерком льняные выгоревшие, всклоченные волосёнки на головёнке -тыковке. Вёрткий непоседа притих, призадумался, размечтался. Удерживал в ладошках на воде, но не отпускал в плавание деревянную двухмачтовую бригантину⁴¹, нарядный, как елочка, кораблик, в тоненьких гирляндах ниточек стоячего и бегучего такелажа⁴². Жаль было расставаться с такой замечательной игрушкой. Боялся мальчишка, вдруг судёнышко утащит на дно страшный Водомут, кто притаился в глубине речной и зелёной бородой воду закручивает?! Хотя Дедарс – таёжный охотник Арсений Тропинин сказывал: у хантов в реках живут свои древние, былинные чудища: Ас-ики, Лух, Витхон… Множество духов речных в таёжной округе поселилось с незапамятных времен, Егорка всех упомнить не смог.

Завороты воды на реке, по мальчишечьему разумению, устраивал именно злобный Водомут с противными бородавками – зелёными жабами, приросшими к носу, с длиннющей бородой-мочалом из колючих коричневых водорослей. Как же могло быть иначе в фантазиях ребёнка неполных семи лет, с фамилией Плещеев, за худобу от дворовых пацанов получившего прозвище Кощейка. Отец воспитал сына на русских сказках и фильмах о Кощее-Бессмертном, Марье Искуснице, Василисе Прекрасной.

Мальчуган путался в сказаниях местных народов. Чем пожилой и мудрый Дедарс был очень недоволен, терпеливо поучал: ежели живешь на древнейшей земле хантов, имей уважение, почтение к мифологии и культуре малых народов России. И к местным духам, само собой.

Кораблик был искусно вырезан из смолистой сосны мастеровым дядькой Егорки, братом отца – Арсением Тропининым, по прозвищу Дедарс, даденном самим племянником, сокращенно от «ДЕд АРСений».

Старший Плещеев и Тропинин были братьями по матери. Отцы у них были разными. О своем родителе Арсений старался в советские времена не поминать. Лихой был человек, из бывших, «белых офицеров». Скрывался отшельником по дальним заимкам, оврагам, буеракам и болотам до хрущевских времен, занимался охотой, сбором грибов и ягод, скрытно приторговывал дарами тайги на рынках ближних деревень и городков. По доносу местных партийцев был пойман чекистами и погиб на урановых рудниках в колымском крае.

Малолетний Егорка не понимал различия между «белыми» и «красными». Как раз «белые», по его детскому разумению, выглядели господами в чистых военных мундирах, с погонами с «блескучими вензелями» и были благородными, воспитанными. «Красные» представлялись кровожадными индейцами, сдирающими скальпы с живых людей. В некотором историческом смысле это было недалеко от истины. Егорка зачитывался книжками Фенимора Купера про индейцев и Следопыта. Отсюда пдобные сравнения с «красными». Отец и его старший брат советовали мальчугану помалкивать на темы трагической истории их семьи.

С тех самых пор Егорка уважительно величал дядьку – охотника «дедой», чаще сокращал до «деда Арс», говоря слитно «Дедарс». Огромному, как медведь, с виду неповоротливому, могучему, будто старый вяз, родственнику, с густой седой шевелюрой и бородой, как у Деда Мороза, прозвище нравилось. Дедарс – так Дедарс. Схожее, по звучанию, с неким мистическим именем греческого героя, прозвище пришлось таёжнику по душе. У начитанного, культурного Арсения Тропинина в советские времена пантеон богов был обширен и разнообразен. Он сам порой путался, к кому обращаться в той или иной жизненной ситуации. В список доверенных лиц «тайного антисоветчика» категорически не входили и не вписывались лишь вожди мирового «пролетарьята».

Бороздки на бортах кораблика, прорезанные стамеской с тонким жалом, красиво обозначали дощатую обшивку и дополняли сосновую структуру прожилочек и древесных сучков. Липовыми реечками была аккуратно выложена палуба. Из квадратных дырок, по две на каждый борт, торчали стволы четырех пушек, наскоро, к приезду «племяшки», выпиленных из деревянных катушек от швейных ниток, окрашенных под «бронзу». Носовая часть судна под бушпритом⁴³ была украшена фигуркой морской феи, скорее похожей на безобразную, косматую старуху. Это расстраивало и портило ребёнку загадочный и романтичный вид его кораблика – покорителя рек, морей и океанов.

Егорка остался в восторге от подарка и не собирался с ним расставаться. Мальчуган задумал в сентябре отвезти, поставить бригантину, на зависть будущим школьным друзьям, в жилой комнатке на подоконнике в новом интернате, куда детей, на полгода, а то и на целый год, спроваживали родители – нефтяники, буровики и промысловики. Можно было бы еще придумать для новых друзей легенду, мол, кораблик – макет легендарного брига «Меркурий», отважная команда которого потопила турецкие фрегаты и вышла победителем в неравной битве. О чём однажды поведал Егорке удивительный рассказчик, таежный охотник Дедарс. По совместительству, смотритель краеведческого музея посёлка Русскинская, Арсений Тропинин порадовался: его скромную поделку оценили по достоинству. Охотник посоветовал племяннику все ж отпустить кораблик на волю. Судно только тогда становится кораблем, когда отправляется в кругосветное плавание. Пусть даже путешествие начинается с речки Тромъёган в Сибири.

Паруса суденышка были нарезаны из газеты. На большом клочке косого паруса грот-мачты значилось гордое: «Правда». Прямой парус на фок-мачте нёс печатное название «Труд».

Советские времена бесславно заканчивались. Дядя Егорки, подростком отсидевший «за вредительство» в сталинских лагерях за сбор в голодную осень на колхозном поле мёрзлой картошки, об этом догадывался. Он снарядил кораблик газетными парусами неспроста, с умыслом, в вечных поисках на российской земле правды, истины и справедливости.

Долго вглядывался зачарованный Егорка в темно-зеленое, завораживающее зеркало реки, где отражались веселые кучеряшки сизых облачков. Потом все же, нехотя, отпустил бригантину на свободу. Суденышко, если смотреть в отражение, воспарило, уплыло, поднялось к самым небесам. Егорка затаил дыхание и вдруг, казалось, впервые, услышал величественное многозвучие природы: шумливое волнение лиственных дерев: ив, осинок, берез; тихий, нежный шелест ветвей дикой малины, шуршание осоки, сварливое журчание и перешептывание вод древней реки.

Легкий ветерок хулиганил с газетными парусами, шутливо подергивал бумажные края. Кораблик быстро уносило к середине неширокой в этом месте реки. Мальчуган с грустью посмотрел во след паруснику, размечтался, быть может, его посланец попадет сначала в широченную Обь, затем окажется за Северным полярным кругом в Ледовитом океане. Если не раздавят льды, суденышко подхватит… быстрое, теплое течение Гольфстрим и унесёт в далекую даль за самый экватор…

Размечтался дошкольник, совершенно перепутав все знания географии, чему учил отец. Душа мальчишки устремилась в… неведомую Австралию, к аборигенам, кенгуру и… бумерангам.

Егорка вздрогнул, замер от ужаса. На его замечательный кораблик упала с неба… огненная комета.

В испуге мальчуган вскочил на ноги, осмотрелся по сторонам, не понимая, откуда прилетел уничтожающий огонь. Глянул в небо, перемешанное, в молочный кисель, в разодранных клочьях кучевых облаков. Не сразу сообразил: это была горящая стрела, выпущенная из старинного оружия – лука.

На кораблике мгновенно вспыхнули, сгорели бумажные паруса. Опалились и распались в тлен ниточки такелажа. Занялись пламенем тонкие мачты. Через минутку вся бригантина обратилась в крохотный полыхающий костер на черном стекле воды мирного Тромъёгана.

На другом берегу реки послышался устрашающий хруст прибрежного валежника.

– Эй, ты! – отважно крикнул Егорка. – Кто там?! Выходи! Придурок!

Свисающие к воде косы ивняка раздвинулись, распались в стороны как занавес. Сквозь серебристую листву выглянула растрепанная женщина, черноволосая ханты в грязной, драной, холщовой рубашке, расшитой некогда цветным бисером, что болтались на ниточках остатками жалких гирлянд. Бродяжка-хантыйка вышла к кромке воды, подняла наизготовку изогнутый лук. За спиной у лесной воительницы висел колчан со стрелами. На бедре был закреплен кожаными ремешками глиняный горшочек. Она что-то выкрикнула угрожающее.

– Ты че, тётка?! – возмутился Егорка, повертел пальцем у виска. – Сбрендила?!

Лучница обмакнула наконечник стрелы в горшочек с нефтью, что висел на бедре, подожгла наконечник от тлеющего фитиля и выстрелила в сторону мальчугана.

Стрела взвилась высоко в небо, выписала дымно-огненную дугу над водой и вонзилась в мостки со всплеском черных и рыжих сверкающих искр. Серо-черные, рассохшиеся доски воспламенились от разлившейся нефти.

Отважный Егорка не растерялся, ловко спрыгнул на топкий берег, зачерпнул воду из реки консервной банкой, лежавшей в одной из лодок, залил языкастое пламя.

– Ее-его-ор! – донесся со стороны поселка мужской голос. – Пора домой!

– И-иду-у! – откликнулся мальчуган. – Тут психоза одна… стреляется! – и понизил угрожающе голос:

– Дурища!

Воинствующая лесная злыдня в этот момент пустила в сторону мальчика третью пылающую стрелу.

Дальнейшее, в измененном сознании перепуганного Егорки, происходило, как в замедленном кино.

Огненная звезда плавно описала высокую дугу над зеркальной рекой и неумолимо приближалась. Небесное, рваное, сине-белое пространство над ребенком помутнело на мгновение, выгнулось полупрозрачным куполом, задрожало кисельным студнем. Огненный наконечник стрелы вонзился в этот купол, но не проткнул, а вызвал судорожное, «резиновое» волнение, искаженное в месте попадания. Будто брошенный камешек растревожил вязкое болотце. Полупрозрачный купол задрожал, воспламенился неровными, судорожными волнами по всей поверхности и начал сжиматься вокруг упавшего мальчика. Еще бы мгновение, и полыхающий купол сожрал бы, поглотил тщедушное тельце человеческого детёныша…

Дрожащий, огненный зонтик вдруг схлопнулся в огненный зрачок. Упал горящей каплей нефти на холщовые штанишки Егорки. Прожег дырку. Оставил на голени мальчугана волдырь с полпальца величиной и отметину от ожога на все оставшиеся времена.

Худосочного Егорку легко подняла с земли, поддернула за шиворот рука его дядьки, Арсения Тропинина.

Загадочный мираж огненного купола бесследно исчез. Третья горящая стрела с шипом погасшего нефтяного пламени вонзилась в ил болотистой поймы реки, как раз в том месте, где мгновение назад валялся упавший с испугу мальчуган. Прибрежная полоса глинистого ила была разворочена черными рытвинами его следов от кед, когда он сучил ножками, отползал подальше на сушу. На желтовато-зеленоватой слизи догорали рубиновые нефтяные слезы.

В досках мостков осталась торчать вторая стрела, оперенная черными намокшими крылышками.

– Не на шутку наша дурнушка развоевалась, – прохрипел и негодующе покачал седой головой Тропинин. – Пора принимать меры.

Охотник был удручен, раздосадован, разозлен поступком полусумасшедшей бродяжки, небезопасной, даже смертельной ее игрой.

Наследие

Расстроенный, потрясенный беспощадностью, кровожадностью лесной воительницы, перепачканный илистой жижей и глиной, печальный Егорка сидел на возвышении, нервно болтал босыми ножками на приступочке домика на высоких сваях. По-хантыйски домик назывался «лупас», служил, в прошлом, охотникам и просысловикам амбарчиком для хранения съестных припасов.

Из добротного бревенчатого дома, краеведческого музея вышел отец Егора, археолог Артем Плещеев, с русой бородкой, с разлохмаченной, как и у сына, шевелюрой, с беспечной улыбкой неунывающего бродяги. Следом выбрел старший его брат, смотритель музея, беспалый охотник Арсений Тропинин, «Дедарс».

– Говорят, нынче Барсово городище ковыряете? – спросил с уважением Тропинин.

– Копаемся по-малёху. Месяца полтора назад бронзовый век нарыли. А так – всё по мелочи. Даж на кандидатскую не наберу.

– Приезжай по осени с сыночком, – пригласил Тропинин, – пройдемся вверх по Тромьегану, покажу стойбище древних.

– Ханты? – уточнил Плещеев.

– Кто знает? – подёрнул тяжелыми печами Тропинин. – Медведю поклонялись. Черепа – на деревьях покоятся, выбеленные временем, дождями, снегами. Может, и ханты. Может, какие другие люди с Конды⁴⁴, может, с нашей матушки Оби.

– В сентябре Егорке в первый класс, – озабоченно пояснил Плещеев, подошел к сыну, снял его подмышки с приступочки лупаса. – В Мансийск, в новый интернат учиться отправлю. Сам на Урал подамся. Похоже, захоронение стрельцов Ивана Мансурова нашли. А там еще дальше, на Тунгуску приглашали. Не дает мне покоя загадка инопланетного пришельца.

– Ну-ну, вечный бродяга. Никак не угомонишься, как и твой батяня? – Дедарс приобнял брата за плечи, но обратился к Егорке:

– Понравилось, малец, мое хозяйство?

Ответа от угрюмого племяшки не дождался.

– За кораблик не переживай, – прогудел охотник.

– Да уж! – возмутился Егорка и фыркнул, едва сдерживая слезы. – Дурная психоза стрелой пожгла.

– Какая психоза? – неприятно удивился Плещеев. – Какой стрелой?

– Водится тут в лесах одна дикарка, – невесело усмехнулся Тропинин, для успокоения Егорки шутливо пояснил:

– Видать, сама Эвихон пожаловала. Царь-девица. Так ханты говорят. Угрожает пришлым и чужакам. Они же землю предков портят, черную кровь пускают. Прости ее, сынок. Откуда ей знать, что батяня твой – хороший человек, ученый, археолог, этнограф. Для нее и ты – чужак… А сколько перьев на стреле было, не приметил?

– Нет! Не приметил, – злобно проворчал Егорка, совершенно позабыв от пережитого ужаса, что одна стрела осталась торчать в досках мостков, другая увязла в прибрежном иле. – Далеко ж был кораблик. Аж посерёдке реки. Вот же дурнина такая! Еще стреляется… Убить же человека можно! – расстроенный, перепачканный грязью мальчуган, не попрощавшись, медленно побрел к списанному, армейскому зеленому «уазику».

– Слегка того… наша лучница, – пояснил Тропинин удивленному отцу Егорки, покрутил обрубком пальца у виска, но пояснил, по-доброму усмехаясь в пожелтевшие прокуренные усы:

– Не переживай. Всё обошлось. Похоже, лесные духи твоему сыночку посватали своих дочерей. Гордись, Артем, сыном! Евихон не каждому сватает…

– Перестань дурить, брат. Сумасшедших в роду хватает, – недовольно проворчал Плещеев.

Тропинин благодушно улыбнулся, крепко пожал руку брата на прощание.

– И тебе, мой друг, «Нови лох»⁴⁵, пора остепениться. Все пальцы медведю-то не скармливай. Оставь себе парочку, – пошутил Плещеев, кивнул на левую, почти беспалую руку охотника, без верхних фаланг четырех пальцев.

– Оставлю, – пообещал Тропинин. – Ложку-то держать по старости надо чем-то… Егорке скажи, к школе трехмачтовый корвет⁴⁶ ему справлю. С тряпичными парусами! С бронзовыми пушками. Есть две втулочки на примете. Глядишь, твой малой в мореходку подастся! Гардемарином⁴⁷ станет. Эх, мечта у меня была заветная в детстве…

– Археологом будет, – категорично прервал брата Артем. – Архивы свои передам. Места на историю у нас богатые. Пусть сокровища князя Бардака ищет.

– Археологом тоже можно. Передавай привет Бардаковке, – попросил Тропинин. – Стоит еще моя развалюха на бережку?

– Стоит. Сургут растет. Скоро твою Бардаковку похоронят.

– Да и пёс с ней. Не о чем жалеть. Мне и здесь хорошо. Русские мы из Русскинской, – печально пошутил Тропинин.

«Уазик» громко и надсадно посигналил. Егорка в нетерпении давил клаксон.

На прощание Плещеев с чувством обнялся со старшим братом, предчувствовал: расстается навсегда.

– Егорке скажи, пусть не переживает, – попросил вновь Тропинин. – Перепугала мальчугана наша партизанка. Дрожал весь. Поясни, дурнина – она дурная, но, похоже, в ней дух Царь-девицы живет. Вот она Егорку и благословила. Теперь он в огне не сгорит, в воде не утонет. Эвихон не ко всем выходит…

– Будет тебе, старый, байки травить. Прибереги для туристов.

– Приберегу, – обиделся Тропинин. – Но четыре перышка на стреле означают четырех дочерей Эвихон…

Старший Плещеев снисходительно улыбнулся и отмахнулся, мол, ладно, хватит фантазировать.

– Пора, думаю, санитаров вызывать, несчастную изловить, завтра же в больницу свезти, – попечалился Тропинин. – Чудить уж больно часто и опасно стала! Две рыбацкие лодки сожгла, охотничий лабаз выше по течению…

Егорка выбрался из «уаза», нетерпеливо притопнул ногой и заорал:

– Ну, па-а-а!..

Мальчуган рос без матери. Ребенку еще и пяти не исполнилось, непутевая его мамаша сбежала с залётным ухарем в Нижневартовск, где, говорят, по пьянке ее под лед Оби затянуло. Следов не нашли. Уголовное дело открывать не стали. Залетный ухарь оказался родственником большого начальства из Тюмени.

– Ну, па-а-а! – капризно крикнул Егорка. – Погнали!

Буровая

– Погнали! – крикнул Егор, махнул рукой с верхушки буровой партнерам по бригаде, кто копошился внизу крохотными чёрными муравьями. Вряд ли его могли услышать с высоты девятиэтажного дома. Кричал он так, от молодецкого задора, от переизбытка энергии.

После службы в армии работал Егор помбуром⁴⁸. Подавал и наращивал штанги для бурения. Подавал, наращивал многокилометровое жало, на конце которого вгрызалась в земную твердь алмазная шарошка⁴⁹.

Подавал и наращивал. Изо дня в день. Из ночи в ночь. Ни на минуту не останавливаясь. Зимой – в мороз за сорок градусов. Летом – в жару за тридцать и выше. Осенью – в проливной дождь и мокрый снег. Бурить приходилось, пока стальное жало буровой уткнется и не напьется первой свежей нефти с нового месторождения или восстановленного старого.

Двадцать лет прошло с памятной встречи с лесной полусумасшедшей дикаркой. Егор уж и забыть забыл об этом происшествии, прочно и беспросветно засел в помощниках бурового мастера. Институт «нефти и газа» оставил с третьего курса. Учился нынче заочно в университете Томска, на историческом факультете. Намеревался стать археологом, как в том и напутствовал отец. О продвижении по службе в нефтяной компании, разумеется, вопрос больше не стоял. Зарабатывал Егор деньги. Тяжёлым трудом буровика.

Настроение сегодня было отменное, хотя и грустное. С необъяснимой печалью Егор каждый раз провожал рубиновое светило, что лениво заваливалось за черную зубчатую щетину тайги. В этот раз заката дождаться не удалось. Медный пряник надкусили зубы тайги, и он застрял, остановился, завис. Время, казалось, замерло от невероятной красоты земной.

На верхотуре буровой вышки послышался звонкий окрик сменщика, балагура и непоседы Лёхи, вечного призывника.

Парню удавалось «косить» от армии уже четыре года подряд, якобы, по состоянию здоровья. На самом деле, у Лёхи лет пять не поднималась с постели парализованная мать. Военкоматчиков это обстоятельство мало волновало. Единственному сыну и кормильцу приходилось скрываться от призыва, прятаться по буровым. Начальство как раз понимало тяжкие житейские проблемы помбура и всячески способствовало его непрерывной занятости. Хотя неплохих заработков Лёхи едва хватало на сиделку при матери, массажистку раз в неделю, чтоб у больной не было пролежней, дорогущие лекарства и проплату коммунальных услуг по однокомнатной квартире панельной пятиэтажки.

Лёха оставался безудержным оптимистом, на «бытовуху» не жаловался, скрывал за весельем личные трагедии: гибель отца в когалымских болотах, инсульт матери, измену супруги и ее бегство с двухлетней дочерью в Новосибирск за демобилизованным стройбатовцем.

– Эй! Как дела на крыше мира?!

– Мы лишь сверчки на шестке, – весело отвечал Егор. – Какая уж тут крыша мира, я тя умоляю!

– Проходи, ложись, здравствуй! – крикнул Лёха, поднимаясь по крутым лесенкам на площадку помбура.

– Привет! – обрадовался весельчаку Егор. – Принимай смену.

– Так своей смешною рожей, сам себя и веселю, – с грустью дурачился Лёха. Похоже, он где-то набрался новых афоризмов и повторял, заучивал, для памяти. Они приветливо хлопнулись со сменщиком руками в рукавицах, принимая и сдавая вахту.

Егор начал спуск по крутой лесенке вниз, возвращался обратно, на грешную землю.

Другой мир

В северной столице, каменном мрачном красавце Санкт-Петербурге в то же самое время, перед дверью с латунным силуэтом благородной дамы топтались двое крепких парняг в тёмных пиджаках с бейджами на карманах. Охранники, с выразительными фамилиями Бойко и Рубило. Оба парня были подкачены железом, обучены в ЧОПах владению холодным и огнестрельным оружием.

Могучий Рубило был наголо выбрит. Загривок сминался тяжелыми складками и продолжался выпирающими со спины буграми мышц.

Моднявый Бойко выскоблил виски до синевы, сохранил на макушке рыжеватую щетину волос газончиком пожухлой травы. Он был более легок на ногах, как боксер, кто перешел с супертяжелой на категорию ниже, и теперь радовался потере веса и легкости в теле. Так, клоуном, он и вел себя нелепо, дёргался, жестикулировал руками, наносил легкие удары по воздуху: то проводил апперкот, то хук слева, то выбрасывал расслабленную кисть перед собой в джебе. При этом негромко приговаривал:

– Тут мы вам почтальончика пришлем. Тут апперкотом встретим.

Мрачно и спокойно Рубило принимал судорожные подёргивания партнера, обезьяньи прыжки и ужимки, презрительно морщился, когда «воздушные удары» посылались в его сторону. Медлительный, уравновешенный, Рубило оставался в супертяжелой категории бойца «без правил».

Неуемный Бойко минут пятнадцать отрабатывал перед дверью в женский туалет джебы, хуки и апперкоты. Рубило откровенно злился, с недовольством посматривал на золотые наручные часы.

– Полчаса торчат! – злобно проворчал он. – Обосрались там все?!

– Че за хрень таскаешь?! – просипел в ответ Бойко.

– Какую хрень? – удивился Рубило.

Бойко кивнул на наручные часы напарника, с вызывающей надписью на циферблате «Rolex», с лёгким презрением проворчал:

– Фальшивка.

– Реальный «Ролекс»! – возмутился грозный Рубило. – Даж браслет – золото высшей пробы!

– Китайская фигня. Чина!

– Какая Чина?! – заводился Рубило. – Ставлю полтинник баксов, – фирменные!

– Принимаю, – согласился Бойко. – Ответный полтос на кону!

Они хлопнулись рука об руку и повеселели.

В дамской комнате, в туалетной кабинке, на крышке унитаза восседала, пышной куклой в белоснежной пене кружевов, молоденькая темноволосая красавица невеста. Она была в свадебном платье по выбору супруга, от самого Карла Лагерфельда⁵⁰, в алых туфельках от Prada⁵¹. Невеста безудержно, с надрывными всхлипами рыдала. Поверх кабинки свешивались крашеные гирлянды белокудрых локонов подруг.

– Хватит ломаться, дурочка! Шикарный кусок пирога обломился! – не выдержала истерики виновницы торжества, обозлилась одна из них, назначенная свидетельница, с красной лентой через плечо. Искусственная блондинка с напомаженным личиком прожённой стервы. Она едва удерживалась в модных туфельках на высоченном каблуке на скользкой крышке унитаза соседней кабинки, пыталась дотянуться до головки невесты, чтобы погладить, успокоить, быть может, просто поправить фату, что сбилась на бок.

– Обломилось?! – ныла, всхлипывала невеста. – Он такой старый и… и ж-ж-ж!.. – прожужжала она жалобно.

– За то – богатый, – с завистью вздыхала свидетельница.

– Не могу я спать с жжжиииррр… – тихонько выла юная невеста.

– Поживешь – наживешь, разведешься и гуляй. Главное, не залетай, – деловито посоветовала свидетельница.

– Дааа?! А если уже?! – невеста хлюпнула красным носиком.

– Давно?! – позлорадничала свидетельница.

– Как? – ахнули подруги.

– Залетела?!

– До свадьбы?

– Кажись, неделя, – простонала невеста. – Зззадержка.

– Ерунда. Легко можно того… – заявила свидетельница. – А невмочь, так возьми да в ночь… свали – сбеги с любовником прочь. Откуда будешь? Из какого Чуркменистана? – прибавила она тише, с явным презрением.

– Ханты я! – злобно, истерично выкрикнула невеста. – Сама ты – чурка! Сирота казанская.

– Я-то – казанская. А вот ты, сирота-сиротка, откуда на нашу голову свалилась?! Без тебя были бааальшущие планы. А с тобой – одни проблемы! Ладно! Хватит хныкать! И не пыхти! Где это? – примирительным тоном спросила свидетельница.

– Что где?

– Где тебя родили?!

– Югра.

– Да, блин! Где это?! – возмутилась свидетельница.

– Где – где!.. Где Сургут. В Сибири!

– А, блииин! Зер гут! – воскликнула свидетельница. – Где полная Темень. Знаю – знаю. Бывали – нюхали местные бордели. Вот и мотай в свою Сибирь. Подай на алименты. Агроменные бабки сами в руки идут! – с некоторой издевкой добавила:

– Ты ведь нынче у нас – законная, расписная. Там, глядишь, в твоем Зергуте нефтяник какой заваляшый подвернется. Снова замуж выскочишь…

В дамскую комнату без лишних слов, с грохотом двери, хлопнувшей о стену кафеля, ввалились бравые молодчики Рубило и Бойко. Охранники тоже были не в заштатных костюмчиках «секьюрити», в модных и дорогих изделиях от Armani⁵². Хозяин заботился о своих цепных псах.

Над стенками кабинок торчали модные прически молоденьких девчонок, секретарш, менеджеров из головного офиса жениха – успешного бизнесмена.

– Общий запор?! – гаркнул Рубило.

– Девичник на параше, – поддержал Бойко, продолжая наносить по воздуху в разные стороны джебы и апперкоты, разгоняя невидимых врагов.

– Не устал, клоун? – грозно спросил напарника Рубило.

Бойко успокоился, отдышался.

– Все на выход, – скомандовал Рубило.

Из двух соседних кабинок, розовой воздушной стайкой выпорхнули молоденькие девчонки, подружки невесты, но уйти без опекаемой не решались.

В запертой кабинке белоснежная невеста поднялась с насеста, подняла крышку. Для порядка нажала на кнопку спуска воды.

В лохани белой ослепительной керамики образовалось черное, омерзительное, смоляное месиво, начало закручиваться в воронку, вспучиваться, переливаться пенной густой кровью через края.

Невеста в ужасе вжалась спиной в пластиковую стенку. Черная жижа быстро заполняла пенал кабинки. Залило девушку по пояс, по грудь, поглощая кружевные оторочки свадебного платья черной бурлящей пастью. Когда жижа добралась до обнаженных плеч невесты, шейка несчастной задергалась в судорогах, искривился в истеричном крике ее рот.

Подобные жуткие галлюцинации и видения начали являться ей во сне и наяву после категоричного объявления «боссом» и женихом о замужестве и назначении дня свадьбы. Находясь с полной зависимости от своего поработителя, Тая пыталась смириться, убедить себя, что иной жизни ей и не нужно. Но внутренний протест нарастал с каждым днем всё сильней, обращался в невроз, истерики, дикие кошмары по ночам. Последние месяца два она не высыпалась. По утрам ее мучила головная боль, душила депрессия, от которой невозможно было избавиться лекарствами. Во снах черная, густая жидкость выпучивалась, выливалась отовсюду: из водопроводных кранов, из тюбика зубной пасты, превращалась из пены ароматических шампуней, гелей наполняемой ванны…

Теперь вот наяву – жуткое извержение из унитаза. Это было уже явное сумасшествие или шизофрения. Тая не знала, как и чем остановить безумные галлюцинации.

Услышав дикий крик, Рубило распахнул дверцу, легко срывая хлипкую щеколду.

Невеста в ужасе прижалась спиной к стенке, приподнималась на цыпочки, выла истерике.

– Что?! Что случилось, Тая? – прохрипел Рубило.

Из глазниц перепуганной невесты, крупными слезами, словно вывалились несколько блестящих, виноградинок.

Черная жижа схлынула, отступила, растеклась по бежевому кафелю всей дамской комнаты.

– Я!.. Я испачкалась!.. Испачкалась! Вся! – в ужасе шептала Тая.

Охранник и телохранитель Рубило бережно вывел из кабинки под локоть заплаканную подопечную. Она острожно переступала по кафелю в изящных алых туфельках, высоко и медленно поднимая колени, будто шла по топкой грязи или болоту. Ее дико вытаращенные от ужаса миндалевидные глаза словно видели вокруг кишащих змей и чудовищных гадов.

В болезненных видениях Таи, впрочем, всё так и было. Черная жижа на кафельном полу обратилась в гигантских, извивающихся пиявок, каждая из которых овладела своей жертвой, втягивалась через ноги присутствующих, обращая их в смоляные изваяния. Охранники превратились в черных монстров с обезличенными, сглаженными личинами биороботов. Миловидные подружки, сослуживицы, обратились в зловещих болотных чудовищ, кикимор, вурдалаков с уродливыми, осклизлыми рожами.

– Успокойся. Тая! – услышала она сквозь звон в голове.

– Т-там… т-там, – твердила перепуганная своими видениями невеста.

Для порядка, Рубило заглянул в чрево унитаза, вычищенного до блеска. Ничего подозрительного не обнаружил. Подшучивать над несчастной девушкой не стал.

– Я… я… – лепетала она. – Испачкалась… испачкалась… В-вся! Н-надо… н-надо умыться…

Невеста отправилась сполоснуть руки. В такую же, ослепительной белизны, как и унитаз, раковину вновь полилась… черная жидкость. Зеркало во всю стену обратилось в ртутный дрожащий студень.

Перепуганная Тая в ужасе отпрянула и кинулась на выход.

Проём двери женского туалета запирал громоздкий, черноволосый, обрюзгший толстяк, лет за шестьдесят. Новоявленный супруг, Мамаев Кирилл Анатольевич, похожий то ли на татарского хана, то ли на киргизского бая⁵³. Он терпеливо выжидал. Заплаканная, законная юная супруга, успокаиваясь, жалобно всхлипывая от потрясений, покорно и безропотно подошла, взяла мужа под окорок черной волосатой руки, торчащий из трубки ослепительной белой рубашки лапой медведя. На толстом пальце супруга тускло посверкивал черный агат в золотом перстне.

– Прости, – прошептала Тая. – Мне плохо.

Мамаев наклонился, тихо прохрипел:

– Привыкнешь, детка. Первый раз всегда тяжело… выходить замуж. Даже восточным женщинам.

– Я не восточная, – прошептала Таисия. – Я – сибирская.

– Не кобенься, – грозно посоветовал Мамаев. – А то придушу… ха-ха!.. в первую же брачную ночь. Ты теперь – моя собственность! Моя вещь! Моя раба! Поняла?! Только моя! Зря выращивал столько лет?! Ты – чистая! Кровь в тебе течет нашего древнего рода остяков. Как и моя! Мне такая нужная! Всем будет хорошо. Всем. Главное, – нашим детям.

Утробное, угрожающее гудение голоса супруга отрезвило Таю. Она смиренно склонила головку пред неизбежностью злодейки – судьбы, занавесилась прозрачной фатой.

Супружеская пара удалилась через тоннель мраморного фойе, поднялась вверх по лестнице. Из банкетного зала ресторана доносились бодрые звуки музыки. По заказу виновника торжества звучали песни советской эстрады. Для угнетенного состояния невесты это было дополнительным испытанием.

– Не надо печалиться, вся жизнь впереди! – издевался над ней когда-то популярный ансамбль «Самоцветы». – Вся жизнь – впереди! Надейся и жди!..

Охранники остались в вестибюле покурить.

– С Тайкой что-то происходит, – проворчал мрачный Рубило с сочувствием и заботой.