Kitabı oku: «Мир Ванты Ху», sayfa 5

– С ума сходит, девушка, – легкомысленно усмехнулся Бойко. – От счастья.

Рубило мрачно фыркнул. Из туалета вышла блондинистая свидетельница, грозный охранник обратился к ней:

– Много базара. Всё не по делу. Собирай барахло. К маме поедешь.

– Я тут при чем?! – возмутилась свидетельница.

– Отвезешь на вокзал, – приказал Рубило напарнику. – Купишь два билета, в плацкарт, до Челябинска. До своего Кургана доберется сама. Котю отправь с ней, чтоб не удрала в дороге.

– Котя – педик! – попыталась отшутиться свидетельница. – Дайте бодигарда! Тело моё хранить. Хочу мужичка какого… хоть самого завалящего.

– Обойдешься, – презрительно прогудел Рубило. – Тело.

Бойко цепко схватил девицу за локоть. Та сморщилась от боли и попыталась вырваться.

– Затихни! – попросил Бойко. – Башку сверну!

– На мне! На мне он обещал жениться! Два года под ним пахала! Он обещал! Обещал! – вдруг истерически закричала она и стукнула кулачком мощного охранника в грудь. – Сволочь! Отпусти, больно!

Девица попыталась вырваться из цепких рук Бойко. Верзила легко перехватил пальцами за ее тонкую шейку с такой силой, что она захрипела и выпучила от ужаса глаза.

Рубило презрительно усмехнулся:

– Не придуши!

Бойко отшвырнул от себя девицу. Она не удержалась на каблуках. В нарядном, шелковом платье, нежно кремового цвета, упала задом на мокрый кафель туалета. Горько разрыдалась.

– Всем научилась поддавать? – с презрением спросил Рубило. – Вот в своем Кургане и будешь пахать под местной братвой. Протекцию составим.

– Вернешься, закопаем, – прохрипел Бойко, поддёрнул, поднял свидетельницу под локоть с пола и утянул в подсобные помещения ресторана. – Развлекусь, – пояснил он напоследок своему напарнику.

Рубило мрачно усмехнулся, мол, ну, какая же ты, Бо, – тварь, животное. Но промолчал. С напарником они давно дружили, если можно назвать дружбой вынужденное пребывание плечом к плечу еще с армейских времен.

Бремя понимания

В уголочке спального отделения вагончика для отдыха буровиков, за дощатым столом сутулился Егор, старательно конспектировал цитаты из книги по истории края в общую тетрадь. Хранилище тел напрочь пропахло кислым потом работяг, кирзой, влажными, непросыхаемыми одеждами и матрасами на лежаках. Вагончик был слабо освещен огненным червяком в колбочке без абажура. На столике перед Егором корячилась на черной лапке старая настольная лампа времен сургутского НКВД с разбитой лампочкой.

Для лучшего запоминания, помбур негромко проговаривал свои черновые записи:

– Седьмой сын Торума и Калтащ, родился между небом и землей… Мир-ванты-ху – «За миром наблюдающий человек», – он примолк, задумчиво глянул в дощатый потолок бытовки, закопченный папиросным и сигаретным дымом, и повторил:

– Мир-ванты-ху! Потрясающая философия древнего примитивного народа, – безвозрастный студент взглянул в конспект, продолжил запоминать мифических персонажей хантыйского эпоса. – Калтащ-ими – хозяйка Срединного мира. Прекрасный образ реальной жизни. Срединный мир… Наблюдающий за миром человек. Замечательный символ!

– Лошадью ходи.

– Отвяжись!

– Надо было объявлять мизер, не девятерную!

– Не учи ученого!

– Меняй масть козыря.

– Заткнешься или нет?!

– А помолчать, разговорники?!

Четверо буровиков разложились на нижнем спальном топчане и двух стульях, раскидывали карты в преферансе на табурете, покрытом перевернутой доской для объявлений. Стол с уважением, даже с неким почтением уступили «учёному» студенту.

Внедрился в вагончик бригадир Васин, рыхлый тюфячок в брезентухе и сообщил:

– Вахтенный сломался. Часа через полтора сменку подадут, – он присел с другой стороны стола от Егора, налил в кружку остывший чай, заваренный с полчаса назад в стеклянной банке.

– Раиса лысину прогрызет, – проворчал пожилой, грузный, крепкий мужик, мастер Краснов, – обещал к тёще в Мансийск смотаться. Свезти детей, на именины бабушки.

– Через новый мост нынче в два счета долетишь.

– Пока то да сё. Умыться – побриться… – пробурчал Краснов.

– Опохмелиться, – подначивали товарищи.

Бригадир Васин искоса глянул на прилежного, «вечного» студента, не выдержал, возмутился:

– Плещеев! На кой хрен сдалась твоя археология?! Скоро… Сколько тебе? Тридцатник? А ты всё в помбурах висишь. Отучился бы в «нефтяшке», давно в Управлении сидел, не парился. В модном галстуке и при деньгах.

– Не цепляйся к учёному, – проворчал мудрый Краснов. – Деньгу всю не заработаешь, а жить по уму -разуму и призванию хочется. У него батя – известный археолог был. Мозги по наследству передаются. Тебе, Васин, этого не понять.

– Деньги склока, а без них плохо! – вставил в разговор коллег свой гривенный⁵⁴ весельчак Лёха.

– Правильное дело: покойников откапывать, – злобно иронизировал Васин. – Для того надо пять лет горбатиться и научную хрень зубрить?

– Шесть, – пояснил Краснов, – на заочном.

– Шесть. Не легче, – проворчал Васин. – Два года в нефтяшке потерял, потом – армия… На фига, Плещеев? Не пойму.

– И не поймешь, – отрезал Краснов. – У тя только дурная деньга на уме.

– Ради чего ж лямку тянуть?! – возмутился Васин.

– А жизнь? – спросил Краснов.

– Что жизнь?!

– Жизнь проходит.

– Так и так – проходит, – согласился Васин.

– Когда проходит с антересом, – куражась, пояснил Краснов, – тогда не страшно и подохнуть, – и добавил с легким презрением:

– Примитивный ты человек, Васин! Пожрать да поспать. Поспать, пожрать… Даж женщины тя сторонятся! У тебя ж фамилия чужая.

– Почему чужая?! Моя!

– Васин?! От залётного Васи досталась?! – потешался Краснов.

Преферансисты, увлеченные игрой, лишь похмыкали. Самые азартные и нетерпеливые, Лёха и его партнер Игонин, мрачный сухарь и трудоголик, продолжили игровые «прения».

– Бубны.

– Почему не трефы? Или червы?

– Заткнитесь! – сдержанно попросил Краснов. – Последнее предупреждение. Или – бросаю игру!

– У тебя, значит, офигенная фамилия? Краснов! – возмутился Васин.

– Генерал был такой, белогвардейский, – терпеливо пояснил Краснов, внимательно всматриваясь в свои карты, чтоб не упустить игру. – Площадь Красная в Москве, опять жа. Знач, – Красивая.

– Я так и понял, ты у нас из недобитков, – опрометчиво прохрипел тщедушный Васин. Тут же ему под нос сунули волосатый кулак, размером с полупудовую гирьку.

– Катись ты! – отмахнулся Васин.

Егор продолжал увлеченно готовить реферат, просматривал научную монографию отца, в пожелтевшей папке – скоросшивателе, бережно переворачивая размягшую страницу за страницей.

– Нет, вот ты скажи, Плещеев, на кой хрен кому сдалась твоя писанина? – не унимался Васин.

Лёха сбросил карты, недовольный приходящей мастью и всей игрой в целом:

– Пас! Меняю проигрыватель, на выигрыватель, – проворчал он.

– Плещеев! Че молчишь?! – заводился бригадир. – Скажи мудрое слово!

– Оставь учёного в покое! – потребовал Краснов.

– Не зуди, Петрович! Вот, послушай, – миролюбиво и спокойно ответил Егор зануде – бригадиру, перелистнул обратно несколько исписанных страниц тетрадки, прочитал:

– «Давно это было. Тогда люди понимали язык птиц, зверей, трав и деревьев. Дорожили их дружбой. Самые мудрые из племени хранили тайны Понимания…» Великие тайны Понимания, Петрович! С большой буквы «Пэ». А не с маленькой или прописной. Вот в чем глубинная суть Жизни.

– Эт правильная философия, – поддержал Краснов. – А в тебе, – он презрительно сморщился, обернулся к бригадиру:

– Вася Петрович, мля, никакого понимания! В твоем гнилом нутре, только бабло на уме!

– При чем тут бабло?! – возмутился Васин. – Причем тут «понимание»?!

– Правильные вещи – красивые слова. Историю своей земли надо знать, – встрял в разговор мрачный пультовик Игонин.

– Еще один умник выискался! Норму сегодня не добрали! Ага?

– Ого! – передразнил Лёха. – Нормы нынче – не в норме!

– Премию не получим! Вот вам и – ого! – заткнул его Васин. – При чем тут «понимание», Плещеев?

– При всём! – отрезал Краснов. – Пустобрех ты, Васин, хоть и бригадир. Недаром, твои предки из «манси»! Эт значит, – болтливый ты человек! Умные слова не для твово разумения. Тяжко стало на буровой. Вот те нутро-то и крутит, что умный – разумный человек, – он кивнул на Егора, – в даль светлую заглядывает, а ты, Вась-Вась, всю свою жалкую жизнёнку на брюхе по грязи да перед начальством елозишь.

– Елозю?! – возмутился бригадир.

– Да. На брюхе. Легкая нефть закончилась, – продолжал мудрствовать Краснов, – тяжелую добывать надо тяжким трудом. Вооон ажно когда на другой стороне Оби все качалки встали. Всё отсосали, халявщики, да бросили. До сих жалеешь, что в 90-х в «Тыкос» тебя не взяли. Бабла б тогда с нашей землицы-то понакачал бы себе по карманам, кулак буржуйский.

– С нашей?! С нашей землицы?! – передразнил Васин. – Сам ты кулак!

– Да, с нашей! – грозно повторил Краснов. – Мои предки тут с Ермака Тимофеича прописались! Ты ж за легким баблом год как вернулся! Здрассте, мордассьте! Пожаловал! А уж, глядите, в бригадиры выбился! Задолиз!

– И пожаловал! – повысил голос раздраженный Васин. – Здесь мой дом!

– Вспомнил о доме, когда полы прохудились да крыша обвалилась, халявщик – пробурчал Краснов.

– Это я-то – халявщик?! – взвился Васин, но нарвался на тяжелый взгляд из-под густых бровей собеседника. Васин злился и готов был засветить зануде – бригадиру меж бровей.

– Подеритесь еще, буржуины! – прохрипел Игонин.

– Понятно… Одни вы тут все такие – радетели –старатели, бессребреники! – тихо возмутился Васин, поднялся, обиженный, вышел из вагончика, при этом выключил единственную лампочку под потолком.

– Свет вруби! – гаркнули ему во след.

– Каждая пипетка лезет в клизмы! – смело и звонко заявил в темноте Лёха. После выхода бригадира, чтоб не вызывать на себя гнев мелкого начальства.

– По правде сказать, запасная кубышка, со златом – серебром под кроватью, еще никому не вредила! – проворчал Краснов. – Эээх, жизнь моя – убогая сторонка!

– Темно, как у негра в… – неловко пошутил Игонин.

– Нравятся мне люди, которые везде побывали! – вставил свою старую заготовку неунывающий Лёха.

В темноте послышались смешки буровиков, возня. С грохотом опрокинулся табурет. Покатилась пустая жестяная кружка.

– Плещеев, ты все ж поясни народу. Зачем чужие могилы всю жизнь ворошить? – спросил невидимка Игонин. – Денег не заработаешь. А нищим?.. Какой смысл древние кости перетряхивать?

– Давай-ка последние вытряхну крохи

Из тощей сумы отошедшей эпохи.

Узнаю, вернувшись к былым временам,

Каким наши деды молились богам? – по памяти прочитал нараспев Егор.

– Никак наш помбур поэтом заделался? – удивился Игонин.

– Поэт Ругин написал.

– Врубите вы свет, трепачи! – рявкнул Краснов.

– Плещеев – новое светило. Избу всю бредом запуржило! – наконец, придумал собственный неловкий экспромт неугомонный Лёха.

Лампочка под потолком бытовки вновь родила огненного червячка. Вагончик наполнился тусклым желтым маревом. Буровики успокоились, смешали карты, начали новую партию.

– Завтра вечером праздник Огня у Черной⁵⁵, напротив яхт-клуба, – сообщил Егор. – Ни с того, ни с сего власти вдруг устроили. Пойдет кто? Обещают гранд-спектакль и дармовое угощение.

Буровки не ответили. Лёха собирался сыграть на черной трефовой масти, в кои веки вдруг подвалившей ему во всей красе. Краснов задумал держать «вист»⁵⁶. Играли по «десюньчику⁵⁷». Но самые азартные проигрывали, бывало, весь немалый аванс буровика.

– С размахом празднество готовят! Может, юбилей города какой?! – не унимался заинтересованный Егор. – Дров на целую деревню завезли. Хантов в национальных одеждах пригласили. Шаман настоящий будет. Странно…

– Че странного?! Небось, начальство из Москвы пожаловало, – догадался пультовик Игонин. – Вот наши и стелются. Пас!

– Какого хрена ты пасуешь?! – возмутился Лёха. – У тя че, бубны перестали водиться?!

– Никогда не заткнетесь, шулерское ваше отродье! – прохрипел Краснов, давая понять: игра окончена. Он с негодованием сбросил свои карты на доску объявлений, покрывающую табурет. – Эх, такая масть попёрла! Черва! На загляденье! Всю игру обломали, пустобрёхи!

С ним согласился молчаливый его партнер – буровик с тяжелой фамилией Драганов. Мужик сумрачный, с серым, землянистым лицом. Хронически одинокий, оттого не понимающий для чего живет, для чего зарабатывает деньги, когда хочется по выходным только одного: напиться, забыться, вовремя опохмелиться, чтоб явиться на вахту, не подвести товарищей по буровой. Недовольный прерванной игрой, Драганов треснул кулаком по соседнему табурету с такой силой, но балагур Лёха подскочил, сидя, втянул голову в плечи. Мрачный Игонин судорожно сглотнул липкую слюну, чтоб не получить в морду за мухлёж, на чём его ловили товарищи регулярно. В этот раз пронесло.

Краснов и Драганов выбрались из бытовки в синеву подступающего вечера покурить в специально отведенном месте, схожем на бетонный бункер от бомбежки. Лёха завалился в грязных сапогах на спальный топчан, мечтательно закинул руки за голову и принялся легкомысленно насвистывать песенку из фильма «светлых» советских времен «Небесный тихоход» с Николаем Крючковым в главной роли: «Мы, друзья, – перелетные птицы…»

Упорный Плещеев продолжил конспектировать и готовить реферат по мифологии малых народностей Сибири.

Изменённое сознание

В предрассветной серой мгле, насыщенной шелестящим дождем, родился из тяжеловесных туч иноземный «Боинг». Сине – белый лайнер, раскрашенный под местную авиакомпанию, плавно и величественно заходил на стеклянную от дождя взлетно-посадочную полосу.

Диспетчер объявил по аэровокзалу:

– Граждане встречающие, совершил посадку рейс из Санкт-Петербурга…

На мокрое летное поле, в разноцветных пробликах луж, распуская радужные веера из-под колес, нагло выкатился сверкающий черный джип – гелендваген⁵⁸. С трапа прибывшего лайнера, с достоинством английской королевы, первой сошла элегантная девушка, в светлом брючном костюмчике. Громоздкие верзилы в темных костюмах – охранники Рубило и Бойко услужливо распахнули над подопечной черные зонтики.

Словно под арестом, они отвели юную жену босса, усадили в мерцающий от капелек мелкого дождя черный джип, тяжеловесно забрались в салон сами. Предварительно, по профессиональной привычке, оглянулись по сторонам в поисках врагов.

Гелендваген на полном газу, с юзом, лихо развернулся, сорвался с летного поля, в туче водяной пыли едва не промахнулся на огромной скорости в ворота, ведущие к городу, распугал толпящийся под разноцветными зонтиками народ, встречающих.

Поздним вечером густое чернильное небо прояснилось, словно покрылось паутиной с мерцающими капельками росы.

Черная дамба величественной стеной закрывала полнеба, угрожающе нависала над Черной речкой, словно из последних сил сдерживала тысячи тонн воды, накопленные в ненасытном брюхе. Трезубец высоченных труб ГРЭС распускал дымные серые флаги торжества победы человека над природой.

На песчаном берегу, сокрыв от зрителя ржавые трупы старых понтонов⁵⁹, громоздился наскоро сколоченный сценический помост. Усталые рабочие с визгом выдирали гвозди, обдирали доски с временного балагана, складывали в штабель. Толпа зрителей, ждала продолжения банкета, с восторженным воем расступилась, обернулась на шипящую вспышку керосина, освободила проход к рождённому буйству огненного хаоса. Полыхающие рукава охватили жердяной чум, нагороженный на утрамбованной площадке песчаного берега близ смоляной реки. Разгорался грандиозный кострище, куда организаторы спонтанного праздника перенесли народное гулянье. Концертная прелюдия нежданного празднества закончилась. Артистов в скромных национальных нарядах, рядившихся под хантов, не отпустили, увлекли за собой. Зрители и гости сомкнулись перед столами-прилавками с дармовым угощением. Горячительные напитки запалили людей больше, чем гортанные песняки самодеятельных артистов и вялые хороводы хантыйских девушек в зеленых, цветастых татарских платках, в алых деревенских сарафанах, для верности, обшитых холщовыми полосками с традиционными красными «оленьими» узорами остяков⁶⁰. Подвыпившая толпа при виде огнища зашумела, заволновалась. Послышались веселые выкрики, хохот.

Хмурый пожилой мастер бубна, в новеньком замшевом костюмчике с меховой оторочкой, ударил было перед костром в трагический набат, но его быстро обступил, «съел» воющий рабочий люд, разгоряченный напитками и городской выпечкой.

В глубине толпы народные умельцы недолго побаловались горловым пением в несколько басовитых глоток, но вскоре стихли. Мощные звуковые колонки вдруг зычным хрипом разразились осовремененным фольклором хантов, манси и зырян. Зазвучали эстрадные песни про Юган и Когалым. Грянул бравурный марш нефтяников, где мимоходом помянули ученого Губкина⁶¹. Усиленный динамиками, неожиданно резко зажужжал варган и вдруг стих. Нудное, механическое вибрирование уступило природному треску бревен костра, гудению сине -оранжевого гигантского языка, что взметнулся в серо-молочные небеса.

Егор пригубил сухого винца и удалился в сумерки, подальше от разоряемых столов и захмелевших сотоварищей по буровой. Замер бездумно, завороженный полыхающим пространством и огненным буйством красок. Он не обращал внимания на истошные вопли, безумные выкрики собравшихся, кои вспомнили дикарские свои, языческие корни, запрыгали дикими козлами в хороводе. Гуляки лапали чужих, визжащих женщин, тискали податливых подруг. Нелюдимый Егор и одет-то был не для безумных плясок на песке вокруг костра. В скромном, сером пиджачке от «Большевички», клетчатой ковбойской рубахе и в «левых» джинсах – китайский Левис⁶², он выглядел журналистом местной газетёнки, приглашенным на освещение незначительного события. Старые, удобные, растоптанные туфли от Белвест⁶³ отсырели, были полны сырого песка, раздулись крестьянскими лаптями. Пора было покидать шумное сборище, людскую вакханалию, пока всё не закончилось общей потасовкой или дракой.

Сухие жердины в огненном чуме выстреливали в небеса желтыми, оранжевыми, рубиновыми искрами, трещали сороками в тайге, растревоженными чужаками.

К Егору, стоящему в отдалении от толпы у штабеля досок, разбираемого помоста эстрады, вышла из темноты девушка в сером холщовом сарафане ханты. Черные блестящие волосы ее охватывала через лоб кожаная полоска, свитая в косичку. Черные щелочки глаз её озорно и загадочно сверкнули огненными искорками. Она приблизилась, не дала помбуру возможности первому «сморозить глупость», приложила тонкий, изящный пальчик к его губам.

– Сбежала, – прошептала она.

– Прекрасно, – отозвался Егор. – От врагов?

– У хантов есть такой обычай, – сообщила она таинственно вместо ответа. – В последнюю ночь перед замужеством, невеста может у костра выбрать себе любого, если недовольна назначенным ей женихом.

– Тааак, – улыбнулся Егор, иронично заметил:

– Стало быть, теперь я ваш жених.

– Нет, – тихонько и задорно хмыкнула девушка, прислонилась к штабелю досок, спиной к костру, пытаясь за глубокой тенью сохранять инкогнито.

– Жаль, – вздохнул Егор. – Я-то, грешным делом, подумал, впервые в жизни повезло.

– Вино пьёте? – несколько обыденно спросила она, окончательно нарушая возникшую было таинственность встречи.

Егор приподнял на уровень глаз полупрозрачный пластиковый стаканчик с остатками светлого вина. Напиток заиграл веселыми искорками в отсветах пламени костра.

– Кислятина. Ризлинг⁶⁴, кажется.

– Хотите попробовать настоящее, французское Бордо? – предложила незнакомка, поставила початую бутылку вина на штабель досок. – Говорят, очень дорогое. Не вспомню название. Кажется, Шато Петрюс⁶⁵.

Егор не удержался, фыркнул от смеха. Очень было необычно, непривычно, что симпатичная девушка, явно не из местных, смело подошла сама, да еще и с бутылкой вина.

– С удовольствием, – ответил Егор, решил проявить галантность, поухаживать за незнакомкой, выплеснул из стаканчика дешевое винцо в песок. Взялся, да так и замер с бутылкой в руке, не решаясь предложить налить вино в единственный стаканчик, свой.

– Дула прям из горлышка, – тихонько хохотнула незнакомка. – Пробуйте. Из Петербурга привезли.

– О как?! Вы из нашей Северной Венеции?!

– Нет. Я – из старинного хантыйского рода. Мой пра-пра-прадедушка был известным шаманом. Но в детстве меня похитили.

– Очень интересно, – не поверил Егор, смело отхлебнул из горлышка бутылки терпкий напиток, мало напоминающий по вкусу виноградное вино.

Холостяк, романтик, огрубевший на буровой душой и телом. Казалось, только жгучая водка имеет значение для мужчины, при отравлении некачественной пищей или для согрева в морозы и холода. Он не разбирался в винных вкусовых оттенках, но отличить вино, скажем, от травного отвара мог определенно.

Терпкий напиток славно отогрел гортань, пробежал теплой волной внутрь и отозвался эхом неудержимой эйфории в голове.

В сознании родился тончайший хрустальный перезвон и заполнил множеством серебряных колокольчиков всё пространство вокруг. Черные, прыгающие, тени людей, мечущиеся перед огненным полотнищем, показались невероятно огромными, вытянулись в сине-серое небо на высоту дамбы, сдерживающей огромный водоём перед энергостанцией.

– Ого! – изумился Егор. – Вот это эффект опьянения!

И не узнал своего голоса. Чужое эхо вторило из его же организма, как из бездонного колодца.

– С голодухи прям в голову ударило. Ох, и знатное винцо вы мне предложили – ураган в мозгах!

Ещё и ещё раз Егор смело приложился к горлышку бутылки, с удовольствием отпивал обильными глотками, словно гасил обжигающую жажду внутренней пустоты, беспокойства и тоски.

Милая незнакомка его поддержала, тоже сделала несколько глотков жидкости из бутылки. Это совершенно успокоило Егора, расслабило до полнейшей легкости в руках, ногах и даже голове, не смотря на некую замутненность сознания. Девушка сунула холодную рыбёшку ладошки в его разгоряченную ладонь и потянула за собой в сторону костра.

Раздвинулась черная стена мечущихся туземцев. Огненный чум медленно, с хрустом раскрыл оранжевые створки и обозначил глубокую дрожащую синеву потустороннего пространства.

В тот удивительный вечер именно так Егор и воспринимал всё происходящее.

Сначала умерли звуки. Ни диких, безумных выкриков подвыпивших людей, ни треска сгорающих жердей и заготовленных дров. Ни-че-го. Бездонное туманное пространство сомкнулось над его головой, едва слышимым накатом шороха обозначило отдаленное эхо, будто из-за горизонта приближался былинный богатырь, топотал тяжелыми ножищами по гулкой земле.

Бестелесной оболочкой, Егор проплыл ближе к костру за своей провожатой. Но видел перед собой только огненную корону вкруг ее головы.

Неожиданно у него обострился слух. Он услышал ее вибрирующий голос. Фразы доносились в его сознание хаотично, бессвязно. Возможно, позже он свел сказанное в некую логическую цепочку.

– Звезды подсказали… Свечение вашего духа указало на вас… Родимое пятно… Я выбрала вас… Вы – мой защитник и проводник…

Даже в таком бестелесном состоянии Егор еще мог, шутить, иронизировать и сопротивляться. Он снисходительно усмехнулся и пробормотал, сам понимая, что несет ахинею:

– Можно обойтись без мистики? Свечение… духи… Не морочьте мне то место, что было недавно головой… Давайте дальше не пойдем. Слишком жарко от пламени. Боюсь, огненный чум, если укроет нас от мира, в живых не оставит. А хотелось бы, знаете ли… ах, как хотелось бы (!) еще помаяться на этом белом свете десяток – другой лет. Да и рано нам еще на ТУ сторону. Не позволят нам сейчас перейти… в иное измерение. Не готовы мы…

Девушка, наконец, обернулась к нему. Егору показалось, у нее дрогнули в милой улыбке губы, сверкнули жемчужинки зубов.

– Вы – тот, кто мне нужен, – шелестящим эхом уверенно прошептала она.

Он осмотрелся и удивился. Плотные, чёрные людские тени не мешали им передвигаться. Они словно проходили сквозь них, как сквозь дымные лосы. Ни звуки музыки, ни выкрики подвыпивших гуляк, ни треск сгораемых в костре жердей и дровин не заглушали ее тихий вкрадчивый голос.

– Как вас зовут, можно узнать? Или у ворожеек не спрашивают имени?! – эхом собственного голоса спросил он.

Девушка смело подошла ближе к костру, выплеснула из стеклянного сосуда часть напитка в огонь. Так же, как по древнему обычаю, ханты делились у костра даже чаем, отливая глоток – другой в дар лесным духам.

У подножия Огненного Чума с неодобрительным шипением родился синеватый призрак, свернулся в клубок и устремился ввысь, в черный бархат небес.

– Как вас звать?! – спросил Егор.

– Первое что узришь, изшедши из дому: птицу, зверя, древо или былинку, – тем именем, родившееся, нарицает, – вторили ее вкрадчивым голосом.

– Ага! Цитатами балуемся?! Прекрасно! – упорно иронизировал Егор. – Дайте-ка подумать.

– Не надо думать. Первое, что пришло на ум, и называйте.

В некоем измененном его сознании окружающие люди сначала привиделись черными тенями уродливых деревьев. Кроны их колыхались под порывами ветра пред огненным чумом, в глубине которого, через приоткрытый оранжевый полог, Егор явно различал таинственное голубоватое свечение. Различил он две тени, мужскую и женскую. Тени колыхались перед… огромной газовой горелкой! Что еще могло прийти на ум буровику даже в таком необычайном состоянии эйфории.

– Чум медно – огненный. Дверь серебряная. На двери железный замок висит. Видать, это дом Солнца, – звенящим шепотом, заученно процитировал Егор строки из своего реферата, будто кто подсказывал ему в ухо. – Дедарс всегда говорил, – услышал он со стороны, собственный внушительный голос, – надо уважать мифологию народностей, среди которых живешь. Ханты представляли огонь как женщину в красном халате. Но пред нами, вижу, – огненный чум, газовое сияние и две фигуры внутри.

– Да, так, – послышался в ответ звонкий девичий голос.

– Нареку вас именем – Нея! – торжественно провозгласил Егор.

– Почему Нея? – слегка возмутились голосом незнакомки. – Разве это то, что видишь перед собой?

– Чувство родилось внутри меня, – искренне признался Егор. – Нея – это НЕ Я. Мое второе я.

– Красиво. Нет. Это имя не одобрит Най-эква.

– Богиня Огня? – с иронией уточнил Егор. – Может, звать мне вас Най?! Или Найн – анки? Как правильно по-хантыйски?

– Тая, – прошелестел ее умирающий голос. – Тааааяааа…

– ТА Я, – шутливо разделил ее имя Егор и уточнил:

– Та? Другая?! Иная?

– Та, – мило усмехнулась Тая.

В тот момент Егор уверенно осознал: эта милая, чудаковатая, странная девушка, похоже, не может принадлежать ему. Не может принадлежать никому.

Из синеватых, дрожащих недр огненного чума вдруг принялись вылетать черные сгустки бесформенных сущностей. Фантомы воспарили над толпой гуляющего люда, запрыгали по их головам в виде призрачных хантыйских духов, лесных привидений, самых невероятных пупыхов, унху⁶⁶ и еже с ними. Гигантские тени над людьми обратились в менквов – злых великанов, принялись давить людей, как окурки, на грязном песке, сминать уродливыми оплывшими столбами – лапами в лепешки их судорожные, тщедушные человеческие тела.

Позже Егор вспоминал и перенёс следующую сцену в своем сознании именно на этот момент расставания с незнакомкой.

Беззаботно допивали они терпкий, насыщенный, лишенный вкуса и запаха, напиток из винной бутылки, когда на песчаную огненную площадку перед костром выпрыгнули танцоры в берестяных масках, трикотажных сценических костюмчиках с оторочкой меховой синтетикой рукавов и штанин. Неистово забили бубны с колокольцами, усиленные динамиками современной аппаратуры. Лениво захлопал в ладоши столпившийся вокруг опьянённый люд. Пляска самодеятельных артистов, наверное, не представляла бы из себя особой ценности, значения и понимания для подвыпивших зрителей. Если бы ни один солист – танцор. Лицо его было прикрыто, не как у других, не примитивной берестяной картонкой, с вырезами для глаз и рта, а искусной маской, похожей на голову фантастического персонажа американского боевика – Хищника⁶⁷. Как только Егор разглядел этого танцора с тяжелым посохом в руке, искривленным застывшей судорогой, действо обрело для буровика совершенно иной, глубокий, философский смысл и значение. Перед ним развернулась борьба хантов с Хищником, кто явился выкачать всю, без остатка, черную кровь из утробы их матери – земли и вознамерился погубить всё живое вокруг.

Под финал танцоры в берестяных масках попадали бездыханные в песок перед торжествующим Хищником. А тот победно вскинул над головой, а затем с силой воткнул в песок перед собой посох.

Из набалдашника посоха в виде черного осиного гнезда вдруг вырвался черный фонтан жидкости и оросил окружающих.

Толпа взвыла в диком восторге, едва ли понимая жуткую аллегорию – философскую задумку постановщика танца в неловком исполнении непрофессиональных артистов.

Потрясённый, опьянённый, Егор воспринял посох, как символ буровой вышки, разглядел её во всех технологических подробностях лесенок, площадок и ограждений. Но, главное, заприметил даже самого себя на верхотуре вышки, – тщедушного помбура, унесённого в небеса бурным всплеском фонтана «черного золота» Югры.

Сущность буровика в Егоре Плещееве помрачнела, сморщилась в злобного ежа. Сущность этнографа, археолога и поэта, расправила крылья, неистово зааплодировала и присвистнула от восторга.

Беснующаяся черная толпа зрителей сомкнулась перед огненным чумом, поглотила Хищника и павших берестяных хантов.

Егор вздрогнул от болезненного удара в плечо и громкого окрика. Его будто пронзило ледяной молнией от макушки до пят.

– Плещей! Че тут один шарахаешься?! Айда к нам!

Звенящий организм Плещеева, опустевшим, вибрирующим серебряным кувшином, неадекватно воспринимал реальность. В другом состоянии, в вихрастой тени с горящими, огненными глазами лешего он, конечно, сразу бы узнал балагура Лёху, кто потянул его за руку. Егор вяло сопротивлялся, с сожалением озирался по сторонам, страшно переживая, что так неожиданно расстался с симпатичной девушкой – чудным видением по имени Тая. Наконец, он неожиданно даже для самого себя, рухнул, обессиленно опустился задом в прохладный, влажный песок и горестно покачал головой.

– Да ты набухался, учёный?! – крикнули над ним звонким голосом Лёхи.

На черном фоне высоченной дамбы, оставленный толпой разгульного народа, огненный чум разрушался, разваливался, осыпался рубиновыми слезами, обнажая ребристый остов мерцающего островерхого шалаша.