Kitabı oku: «Вологодские кружева. Авантюрно-жизнерадостный роман», sayfa 2

IX

– Ну, всё! Хватит завтракать. Уже полдень, а мы всё чаи гоняем!

– А почему гоняем чаи? – поднял возле виска указательный палец Андрей.

– Потому что работать не хотим.

– Да я не про то, Серж. Мы гоняем чаи сейчас потому, что именно я настоял взять второй чайник. Так что, скажите мне спасибо!

– Спасибо, – угрюмо поблагодарил Мишка, – но, по-моему, это ты ложился вчера последним и накидал в костёр кучу дров, а чайник оставил висеть, чтобы он всю ночь был горячим. Он и согрелся до полной переплавки!

Андрюха только развёл руками.

– И всё-таки, – в меня уже вселились какие-то начальственные чёртики, – нужно сегодня немного поработать, прогнать хоть один километр хода.

– Прогнать один километр хода? – переспросила Таня. – Пожалуйста!

Она встала, сложила перед своим очаровательным ротиком ладони рупором и крикнула:

– Километр хода! Пошёл вон отсюда!

Потом села и смиренно посмотрела на меня:

– Всё, Серёжа, я его прогнала.

Шутка удалась, и я её попытался развить:

– Коли ты у нас такая шустрая, то прогони тогда ещё сотни полторы километров – это наша месячная норма, а нам лишь останется звякнуть Литомину, чтобы поскорее привозил зарплату.

И всё-таки до вечера мы много успели сделать: отвязались от сигнала и прогнали пару километров, благо, ход пока шёл исключительно по полянам.

Лагерь решили оборудовать капитально, потому что впереди было километров двадцать пять сплошной рубки, и мы с Андрюхой справедливо рассудили, что поскольку и по открытой-то местности мы ещё толком не можем работать с необходимой скоростью, то хода по лесу, с рубкой, дело совсем дохлое. Торчать нам тут много дней и ночей!

Итак, Мишке, как наиболее опытному человеку (в экспедициях он правда не работал, но возрастом был нас постарше лет на десяток), мы поручили заготовку дров, Андрюха решил соорудить стол и скамеечку, Вовочка занялся установкой палатки, а Таня погрузилась в кулинарные вопросы. Мне же, как начальнику, досталась самая сложная и ответственная работа: думать, что делать дальше!

Все работали воодушевлённо, с фантазией, поскольку для каждого, как оказалось, его работа явилась творческим дебютом (особенно для меня).

И плоды этого творчества не замедлили созреть!

– Ну, как моя мебель? – горделиво показал Андрюха на кривой столик и пару скамеечек, сбитых из ольховых палок. – Я даже спинки сделал, чтобы вам было удобнее.

– Спасибо, – сказал Мишка и уселся на одну из скамеечек. Но удобств почувствовать не успел. Мебельный шедевр переломился пополам безо всяких прелюдий, и Мишка оказался на земле.

Андрюха почесал затылок:

– Вот, чёрт! Не рассчитал малехо предельную прочность. Ты, Мишель, немного тяжеловат для моей мебели.

Мишка поднялся, пожал плечами, но ничего не сказал.

На вторую скамеечку сесть никто не решился.

Мы поставили кастрюлю с татьяниным варевом прямо на травку и разлеглись вокруг неё, как древние римляне на своих оргиях.

Начавшаяся было работа ложками, резко застопорилась.

– Я, конечно, понимаю, Танюша, что ты всех нас любишь, но не до такой же степени! – выразил Андрей общее недоумение по поводу соляного раствора, изготовленного девушкой, и замаскированного под суп.

На глазах Тани навернулись слёзы, она бросила ложку и скрылась в лесу. Вовочка тут же вскочил и побежал следом.

– Вот, Андрэ, учись у студента, – одобрительно кивнул я, – он истинный джентльмен, не то, что ты, невежественный мужлан! Сейчас девушке так нужно сочувствие и утешение!

Андрюха немного поник.

Таня вернулась очень быстро и одна, а на её личике не было абсолютно никаких следов неутешных рыданий.

– Я ведь вам говорила, что не умею ни варить, ни жарить, ни печь! Я умею только есть! А посему, попрошу без претензий. Тем более что первый блин, если верить народу, всегда получается гадким!

– Какие претензии, Танюша! – успокоил я её, хотя успокоение ей было нужно так же, как мне повышенные соцобязательства. – А где, кстати, Вовочка?

– А почему мне должно быть это известно? – удивилась она.

Мы все недоумённо переглянулись.

В это время показался Вовик. Его лицо было красным, а в глазах виднелись остатки слёз.

– Вот, чёрт, из-за этой пересолки всего наизнанку вывернуло, – устало выдавил истинный джентльмен.

X

Полночи нас душил дым костра, в котором чадили сырые дрова, в избытке заготовленные Мишкой, а когда они наконец-то прогорели (или, скорее всего, элементарно потухли), и мы приготовились плюхнуться в приятные сны, на нас обвалилась палатка. Поскольку это событие произошло как раз в тот момент, когда мы находились на границе между явью и сном, то и реакция на внештатную ситуацию получилась довольно своеобразной.

Первым попытался вскочить Вовочка, лежавший в серединке, но тут же упал Мишке на голову. Мишка его скатил с себя прямиком на Таню, и та завизжала во всю силу лёгких. Вовочка ж, осознав, на кого он теперь улёгся, перестал предпринимать какие-либо попытки подняться и лежал, балдея. Всё же Таня его спихнула со своего мягкого тела, и Вовочка оказался на мне, но балдеть на себе я ему позволил ровно столько, сколько потребовалось мне, чтобы откатить его в сторону. Андрюха, лежавший с краю, оказался умнее всех: он спокойно приподнял брезент палатки, вылез наружу и стоял, наблюдая за нашими кувырками и наслаждаясь вылетающими из-под палаточного покрывала сочными эпитетами, глаголами и междометиями.

Через полчаса, отсмеявшиеся, пересчитавшие шишки от дружеских объятий, мы улеглись прямо на палатку и наконец-то спокойно уснули…

Солнышко, конечно же, разбудило бы нас вовремя, пощекотав прозрачными, но горячими пальчиками, но деревья-нахалы выставили свои головы и груди и захапали все солнечные ласки для себя.

Мы же, утомлённые ночной физкультурой, проснулись только в десять часов, опоздав, естественно, на радиосвязь с Литоминым.

Ну, и фиг с ним!

Мишка – без всяких указаний! – побросал в кусты все свои заготовленные дрова и, набрав сушняка, развёл бездымный костёр, на котором Таня приготовила великолепную пшённую кашу с тушёнкой. Мы наелись до отвала, и теперь, отяжелевшие и расслабленные, занимались нехорошим делом – курением. Таня и Вовик в это зло пока не вляпались и поэтому просто валялись на травке, согреваемые лучами солнца, которое уже поднялось настолько высоко, что наглые сосны и ёлки не могли всю его живительность присваивать исключительно себе.

– Ну, Серж, – пугая струйкой дыма наглых комаров, которые, однако, боялись этого точно так же, как паровоз – породистую немецкую овчарку, изрёк Андрей, – что у нас сегодня?

– Как будто сам не знаешь.

– Я-то знаю, ты объясни нашим работникам.

– Объясняю: сегодня будем учиться работать.

– Так мы ж вчера научились! – подпрыгнул Вовик.

– Это мы научились, вернее, начали учиться гнать ход, а теперь нам надо научиться лес валить.

Все посмотрели на Мишку.

– Нет-нет, – замахал я руками, – не так, как Мишка. Нужно рубить не всё подряд! А ещё это необходимо делать строго по прямой. Главное, чтобы был просвет хотя бы в руку толщиной, нам уже хватит.

– И всего-то? – удивился Вовик. – Какие там нормы?

– Два километра в день на человека.

– Давай, Серёга, говори, куда рубить, к вечеру пару норм заделаю!

Вовик встал, взял топор и, как заправский плотник, провёл большим пальцем вдоль лезвия инструмента.

– Что ж, раз намечается такой трудовой подъём – вперёд! А ты, Танюша, занимайся бытовыми проблемами, прояви фантазию.

– Ага! Мне тут одной очень здорово сидеть! Вы сейчас в этот лес врубитесь и убежите за пять километров, а меня тут медведи или волки сожрут!

– Не бойся, – успокоил я её, – Вовик тебе поможет. Мы правда будем далеко, но он-то начнёт рубиться прямо отсюда, поэтому всегда будет рядом с тобой. Если что, крикни, он непременно услышит.

Вовик посмотрел на нас свысока:

– Ну, это поначалу я буду рядом, а потом, Танечка, я сомневаюсь, что ты до меня докричишься!

XI

Я вернулся к лагерю самым последним. Нет, вовсе не потому, что желание работать было во мне больше, нежели в остальных, просто мой участок был самым дальним.

Приятно, что меня подождали, и не пришлось ужинать одному!

Еда, с каждым разом становившаяся более вкусной (молодец, Танечка, старается!), исчезала в наших ненасытных ртах молниеносно.

– Что все молчите-то? – не выдержал я этого сосредоточенного заглатывания пищи. – Поделились бы вновь приобретёнными впечатлениями!

– Да обыкновенная работа, – удивился Мишка, – какие тут впечатления?

– А мне понравилось! – рубанул воздух рукой Андрей. – Но я не просто рубился, а старался завалить как можно меньше деревьев.

Я посмотрел на Вовика, сосредоточенно работающего ложкой:

– Ну а ты, Вова, много прошёл?

– Я же говорил, что две нормы сделаю, значит, сделал.

– Ты прорубил четыре километра? – на лице Андрюхи отчеканилось недоумение. – Да быть того не может!

– А может быть, даже и больше. Я, между прочим, работаю без перекуров и лишнее деревце не ленюсь завалить!

– Дурачина ты! Я ведь не потому валил меньше деревьев, что ленюсь, а просто мне их жалко. К тому же, нам платят не за кубатуру, а за погоннаж.

– А сколько прорубают самые опытные рубщики? – полюбопытствовала Таня.

– А фиг его знает, – пожал я плечами, – но я думаю, что и для них четыре версты – это супер рекорд.

– А вдруг наш Вовик – ас из асов! – подпрыгнула девушка. – Может быть, в нём талант от рождения, и скоро мы будем плакать от счастья, что судьба нас положила к нему под бочок в одну палатку!

– Вовочка, – жалобно шмыгнул носом Андрюха, – молю тебя, не забудь обо мне, мелкой букашке, и поделись Нобелевской премией, когда тебе её дадут как лучшему вальщику баобабов!

– Молодцы, умеете зубоскалить! – похвалил я друзей. – Но ты, Вовочка, вот что мне скажи: ты поляну проходил?

– Какую поляну?

– Полянка как блюдечко, метров сорока в диаметре, до неё от начала визирки ровно километр.

– Да не было там никаких полян.

– Тогда сам посчитай, сколько ты прорубил.

– Да чего тут словами брякать, – вскочил Андрей, – пошли, дровосек, посчитаем!

Они вернулись через полчаса. Андрюха впереди, а за ним Вовик, безнадёжно понурив белокурую голову.

– Еле-еле с полкилометра набралось, – выплюнул Андрей голенькую горенькую правду.

– Эх ты, Вовик, – укоризненно покачала головой Таня, – а я-то думала, что ты у нас самый ценный член бригады!

– А он у нас и есть самый ценный член, – сказал Мишка и спокойно закурил. Потом, видя наше некоторое замешательство, добавил. – Бригады, конечно. А вы что подумали?

Вовик молча взял топор и направился к своей визирке.

– Ты куда? – окликнул я его.

– Как куда? Надо ведь доделать всё до конца.

– Ну-ка, положи топор и не строй тут из себя непризнанного стахановца! Уже темно, а он, видите ли, рубкой решил заняться. Хочешь оттяпать себе какой-нибудь член тела?

– Вот это будет картинка! – заржал Андрюха. – Самый ценный член бригады, но без члена!

Вовик насупился. Тогда Таня подошла к нему и нежно обняла за угловатые плечи, и, хотя они были одного возраста, но он рядом с нею казался её сыном или, как минимум, младшим братом.

– Не слушай, Вова, этих придурков. А скажи-ка им: лучше жить без члена, чем без мозгов!

Вовик открыл было рот, чтобы повторить Танины слова, но тут до него дошёл весь роковой смысл фразы девушки, и он резко от неё отстранился:

– Да ты что, Танька, говоришь! Не-е-е-ет! Я уж без мозгов как-нибудь обойдусь!

XII

Первой потерей в нашем имуществе явились каски. Да, те самые строительные текстолитовые каски, которые к месту на стройке и на некоторых производствах. Но в тайге работать в касках могут только последние идиоты!

Во-первых, от жары и так с ума сходишь, а пластик, нагреваясь, ещё немилосердно добавляет мозгам градусов! Во-вторых, эта гадость всё время сваливается на глаза и её постоянно нужно поправлять. И, в-третьих, в каске изнутри крепятся пластиковые растяжки, чтобы она не давила прямо на темечко, поэтому между самой каской и головой есть пространство, в которое с большим удовольствием залетают комары и совершают там свое гнусное кусучее действо! А теперь представьте, что вы делаете, когда вас кусает комар? Правильно, бьёте его рукой. Но в данном случае попадаете ладошкой по каске. И кровопийца остаётся безнаказанным, и ручке бо-бо!

Итак, каски мы решительно отвергли и выбросили в чащобу!

– И зачем вы их только брали? – недоумевала Таня.

– А это ты спроси у своего попутчика, о которого тёрлась в кабине, – ехидно ответил Андрюха.

– Ну, тёрлась, а тебе-то что, жалко?

Андрюха вдруг упал на колени, прижал руки к груди и взвыл:

– О, прекрасная жестокость! Зачем же ты мучаешь меня трениями своих прелестей о всяких придурков!

Потом встал, отряхнул колени, свёл брови к переносице и отчеканил:

– Всё, концерт окончен! Иду вешаться!

– Веревочку намылить? – участливо спросила Таня.

– Что вы, что вы, миледи, вешаться – не трахаться, обойдёмся без смазки!

– Идиот!

– Ой, Танечка, извини, я ж забыл, что ты ещё девственница!

– А ты пробовал?

– К сожалению, не сподобился!

– Тогда дебаты объявляю закрытыми!

Я смотрел на Таню с одобрением: молодец, не смущается! А как же иначе, ведь сама напросилась в мужской коллектив, а бабе с мужиками жить – забыть, как по-бабьи выть!

Второй потерей, но продуктовой и поэтому самой значительной, стал хлеб. Вообще-то он никуда не терялся, а просто был начисто съеден.

Нет, мы не были прямо уж так шиты каким-то там лыком! Мы всё предусмотрели заранее и взяли с собой пять килограммов муки. Оставался пустяк – сделать из неё полноценный хлеб!

И вот, однажды вечером, мы решили освоить хлебопечение.

– Мишка, давай помогай, – предложил я, – ты человек деревенский, должен знать, как хлеб пекут.

– Да проще некуда, – невозмутимо ответил тот, – берут опару, суют в форму и пихают в русскую печь. Всё!

– Ничего себе, всё! – взвилась Таня. – Ишь, как у него просто! Где мы тут тебе возьмём опару с формой? А печку русскую? Да и что такое эта самая опара!?

Мишка прикурил сигарету и глубоко вдохнул дым:

– Зря ты, Таня, на меня сердишься, я больше ни шиша не знаю. Но то, что хлеб тот очень вкусный – это точно!

– Опара – это игра слов, – предположил я. – Когда идут двое бухих субъектов – типа Мишки с Вовиком – им кричат: о! пара!

Мишка только хмыкнул, а Вовик вдруг подскочил, словно к нему под зад пристроился любопытный ёжик:

– Ура! Гениальное предложение!

– Ну-ну, – скептически протянул Андрюха, – блесни ерундицией.

– Я, конечно, не пекарь…

– Охотно верю!

– Да подожди ты, Андрэ, не перебивай, – заступился я за Вовика, – дай ему свою мысль вытряхнуть.

– Вообще-то, я мысли не вытряхиваю, а излагаю, – слегка высокомерно поправил меня самый ценный член бригады, – но суть в следующем: делаем тесто погуще и на сковородку его – шмяк! Пусть себе готовится!

– Тоже мне, гениальная мысль, – разочаровалась Таня, – эта штука давно известна – блины называется, их жарят. А хлеб пекут, духовка нужна.

Но едва девушка договорила эти слова, как мы увидели, что её тоже что-то осенило:

– Мальчики, мы придурки. У нас ведь две сковороды, так? Значит, в одну кладём тесто, второй закрываем, и всё это сооружение засовываем… догадайтесь, куда?

– В задницу гениальному пекарю! – заорал Андрей.

– Дурак ты, Андрюша. Засовываем в горящие угли!

Мы истекали слюной, как собаки в час кормления, а Вовик бубнил тонким голоском:

– Ах, как я хочу хлебца! Ах, как я хочу хлебца!

Наконец, решив, что нужный час пробил, мы стали осторожно вытаскивать наше хлебопекарное сооружение из костра.

Видимо, желание вкусить хлеба было в Вовочке сильнее разума, иначе он не стал бы пытаться скинуть верхнюю сковороду прямо на углях. Сковороды изнутри были обильно смазаны свиным жиром от тушёнки, и, едва Вовик приоткрыл верхнюю часть сооружения, как оно вспыхнуло и весело загорелось. Все отскочили от костра и смотрели на яркие, хаотично извивающиеся языки пламени.

Первым от замешательства освободился Мишка. Он схватил палку, на которую мы вешали кастрюлю и чайник, и с трудом выковырял хлебопекарное сооружение из костра, потом остатками чая полил то, что получилось. А получилось нечто бесформенное и обугленное.

Таня поискала глазами Вовика:

– Ну, дружок, ты, кажется, хотел хлебца? Давай, кусай!

Вовик зябко поёжился:

– Что-то во мне желание угасло.

– Желание угасло? – зло сплюнул Андрюха. – Ничего, я сейчас его в тебе разожгу, и ты у меня сожрёшь всю эту чёрную хреновину, да ещё и сковородки языком вылижешь до блеска!

XIII

– Серёжа, а где мы находимся? – спросила меня как-то Таня, когда я сидел у костра и изучал по карте маршрут наших дальнейших похождений.

Я показал ей.

– А это что?

– Это Волонга, деревня.

– А она большая?

– Значит так, девочка, ты работаешь в лесу, мало ли что тут может случиться. Короче, ты должна уметь читать карту.

– И что же может случиться?

– Ну, откуда я знаю. Возьмёт и сожрёт нас четверых какой-нибудь безмозглый медведь. Что ты будешь делать?

– Интересно, чтой-то он вас сожрёт, а мной подавится, что ли?

– Как только он до тебя доберётся, ты начнёшь визжать, он сразу обделается и убежит. Так вот, предположим, ты осталась одна…

– Хватит мне мозги полоскать! Это ж надо, из-за того, что я тебя спросила, большая ли деревня, ты развел целую канитель! Не нужна мне твоя карта! А будешь ещё приставать с этими науками, я возьму этот лист зелёной бумаги, разукрашенный таким же балбесом, как ты, и схожу с ним в кустики, вот. Тогда ты и сам фиг из леса выйдешь!

– Как хочешь, душечка. В этой деревне семьдесят домов.

– А магазин там есть?

– Ну ты даёшь, девочка! Счас, обозначат тебе на карте все магазины да ещё напишут, что в них продаётся и по какой цене!

– Ладно, не бухти, как дедок. Сколько километров до этой Волонги?

– Не больше десяти.

– Ага. Совсем рядом.

Таня, закусив свою пухлую губку, о чём-то задумалась. А я почему-то сразу понял её мысли:

– Тебе хочется сходить в магазин?

– Да. А ещё хорошо, если там есть аптека или больница.

– А это-то зачем?

– Нужна вата или марля.

– И для каких таких целей?

– Серёга, тебе сколько лет?

– Двадцать, – не понял я её вопроса.

– Сомневаюсь.

– О, чёрт! – стукнул я себя по лбу. – Я как-то об этом не думал!

– И правильно делал. Об этом должна была думать я, дура! Эх, верно говорит одна мамина подруга: чтобы у женщины не было критических дней, она должна быть всегда слегка беременна!

– Весёлая у твоей мамы подруга.

– Что ты! Просто обалдеть, какая весёлая. Особенно она веселится, когда возвращается к себе домой, а там её встречают восемь детишек, причём, рождённые от восьми же папочек!

– А ты против детей?

– Нет, не против. Я люблю детей и хочу их. Но только не восемь и, желательно, от одного отца!

– Хорошо, Танюша, завтра с утра идём в Волонгу. Кого с собой возьмём?

– А ты подумай хорошенько.

– Я думаю, что… никого.

– Молодец!

Рано утречком, перед сеансом связи, я сказал Андрюхе:

– Как ты думаешь, хлеб нам нужен?

– Конечно. И сигареток мало.

– И водочки! – дыхнул мне в ухо невесть откуда взявшийся Мишка.

– Тогда мы с Таней сбегаем в магазинчик, а вы тут пока найдёте репер и привяжете ход, о’кей?

– О чём речь, Серж! А что тёзке сказать на связи?

– Передай ему привет от Тани.

Мы с Танюшей накинули рюкзаки и помахали руками ребятам:

– Мы быстренько, туда и обратно.

– Ну что ты говоришь, Серж, всё ясненько: туда и обратно, туда и обратно, туда и обратно!.. И запомни, совсем не обязательно быстренько!

XIV

– Как, говоришь, Серёжа, называется эта фигня?

– Гать.

– Ах ты, гать твою! Напридумывают же интересных названий!

– Просто это старая гать, вся сгнившая. Когда она была новой, по ней так приятно было ходить!

– Ты-то откуда знаешь? В прошлой жизни здесь хаживал?

– Просто мне так кажется

– А мне кажется, что если мы сейчас не посидим вон на той берёзке и не отдохнём полчасика, то я больше не смогу шагати по этой гати. Ого! Стихи получились! А ты не пробовал стихи писать?

– А как же, с детства балуюсь.

– А почему мне никогда не читал?

– Ну, этому есть две причины. Во-первых, стихи мои ещё не того качества, чтобы ими кого-то нагружать. А во-вторых, ты меня не просила.

– А ты почитай, и я скажу тебе, хороши ли они.

Мы уселись на здоровенную берёзу, лежавшую поперёк просеки, по которой мы и шли.

– Хорошо, коли уж тебе так хочется, слушай, но без претензий.

– Ну, нет, – запротестовала Таня, – претензии я высказать должна, иначе это будет несправедливо!

– Что ж, слушай:

Воды! Воды! – устало шепчут

Потрескавшиеся уста.

Один глоток – и станет легче,

И будто бы я не устал.

Один глоток всего-лишь нужен

Для жизни в этом мире мне,

Один глоток – смогу я слушать,

Смогу смотреть в глаза тебе.

Глаза твои – вулкана жерло,

Пылают страждущим огнём,

Они прекрасны, словно серны,

Они несчастны, как Содом.

Всю жизнь глаза твои блистают,

Зовут к себе: вперёд, вперёд,

Но, чтобы видеть их, я знаю —

Глотка воды недостаёт!..

Таня слушала меня заворожённо, чуть приоткрыв ротик и склонив голову к плечу, и я, читая свои юношеские вирши и глядя в её зелёные глазищи, чётко осознал, что это стихотворение написано именно об этих глазах. Я понял, что видел их, во сне ли, в мечтах ли, но видел и сочинял свои неуклюжие строчки именно о них!

Таня приближала ко мне своё лицо, её глаза становились всё больше и больше и, наконец, слились в одно пятно, а я почувствовал на своих сухих губах тепло губ её, влажных, пряных, упругих…

Выйдя наконец-то из леса, мы увидели перед собой железную дорогу, а за ней разноцветные кубики домов, и эта картина радостно ударила по глазам после некоторого лесного однообразия.

Магазин мы нашли сразу – это было единственное кирпичное здание, а возле него стоял небольшой зелёный домик с прибитой на стене табличкой, на которой красовался красный крестик.

– Ура! Ура! – воскликнула Танюша и прямиком пошагала к домику.

– Увы! Увы! – сказала она через минуту, когда выяснилось, что медпункт работает один раз в неделю, и этот раз был, конечно же, вчера!

Вдруг меня осенило:

– Послушай, девочка, у нас ведь есть четыре марлевых полога, тебе на сто лет хватит!

– А какого они размера?

– Они натягиваются внутри палатки, значит, и размера такого же.

– Ну что ж, на один раз хватит.

– Всех четырёх?!

– Серёж, давай лучше о чем-нибудь более приятном, а?

– Хорошо. В магазин!

В магазине человек пятнадцать занимались обычным деревенским делом: стоя в очереди, судачили о том, о сём. Но стоило нам перешагнуть порог и поздороваться, как все мгновенно умолкли и уставились на нас. Взгляды были настолько пристальные, что мне показалось, что я голый. Я даже, наклонив голову, осмотрел свой фасад, но, к счастью, одежда не отсутствовала.

Таня, одетая в энцефалитку и здоровенные болотные сапоги, мгновенно вызвала жалостливые восклицания женщин (а кроме прекрасного пола в магазине никого и не было):

– Ох, бедненькая девчоночка, да кто ж тебя в лес-то загнал?!

– Господи, да что ж у тебя за родители-ироды, куда ж они ребёнка отпустили!

И т.д., и т.п., всё в тех же выражениях. Но самое интересное, что, как бы они ни жалели нас, а, вернее, ребёнка-Таню, но без очереди всё-таки не пропустили!

Мы встали в самый конец.

Кто-то вошёл в магазин ещё, и, спустя несколько секунд, я почувствовал тяжесть руки на своём плече. Резко обернувшись, я увидел сияющую рожу незнакомого мне мужика.

– Здорово! – заорал он настолько громко, что у меня зазвенело в моих нежных ушах, привыкших лишь к лесной тишине да редким Танюшиным вскрикам.

– Здорово, – кивнул я.

– Слышь, земеля, а ведь ты из Питера, – уверенно заявил мужик.

– Точно! – изумился я. – А ты что, меня знаешь?

– Нет. Но я всех питерских насмерть чую!

Я, правда, не понял, что значит чуять насмерть, но всё же мужика зауважал.

А тот безапелляционно влепил:

– Значит, так, отоваривайтесь и – ко мне в гости! Возражения и отказы не принимаются! А ну, бабы, брысь, дайте людям отовариться. Вам свои языки и на том свете не перечесать, а у них – дело.

– Какое такое дело? – послышалось из очереди.

– А такое: в гости ко мне идут! А будете вредствовать, опять всю ночь стану песни петь!

– Боже, спаси! Боже, спаси! – закрестились старушки.