Kitabı oku: «Посейдень», sayfa 3

Yazı tipi:

07. Двухтысячные

Сильнее всего за всю свою жизнь я напился в детстве. Возможно, теперь этой фразой никого не удивишь. Да и речь, пожалуй, не о детстве, а, скорее, о юности – смотря чем считать возраст девятого класса в начале двухтысячных.

У нас тогда была рок-группа на правах школьного ансамбля. Солист Веня Зыль хотел назвать её «Проклятые Всевышним». Я, будучи гитаристом, предлагал имя «Пальмовый Вор». Басист Толя Черёмушкин и ударник Стас Лимонов просто рубились – их мало волновало название. После долгих споров мы начали именовать себя «Гольфстрим».

Как-то весной мы всем составом купили билеты на концерт «Арии» в нашем городе. Тогда многие их слушали. Тогда это не было слишком. Никто ещё не знал, что вместо кожаных штанов музыканты «Арии» носят лосины. Сегодня они и сами этого не отрицают, как и того, что Кипелову принадлежит голос из рекламы «Свежесть жизни вместе с Mentos». Кстати, про «Iron Maiden» тогда у нас тоже никто не слыхивал. Так что сами понимаете, «Ария» заходила на ура.

Мы надели на запястья столько металла, что с трудом могли поднять «козу» выше груди. У меня была футболка с «Химерой», у Зыля – с «Машиной Смерти», у Толи – с «Генератором Зла», а у Стаса – с «Инквизитором из Ада».

И вот мы встретились на трамвайной остановке. Четыре школьника с огнём и мотоциклами на банданах. Подошли несколько ребят повзрослее, но тоже в майках с «Арией». Один спросил нас:

– Вы на концерт?

Мы ответили:

– Да, на концерт.

Подошёл трамвай, следующий до места – дворца спорта «Красный Котельщик». В тогдашнем нашем мироощущении концерт проходил не просто на огромной баскетбольной площадке, а на стадионе. И вот мы четверо заходим в трамвай, а он целиком забит парнями в кожаных куртках. Кондуктор мнётся в уголке. Устанавливается тишина, все смотрят на нас. Огромный бородатый мужик с посохом громко спрашивает:

– Вы на концерт?

– Да, на концерт.

Кто-то тянет нам початую бутыль самогона.

– Бухать будете?

Все мы тогда уже знали, что говорить с незнакомцами порой можно. Вопрос был в том, можно ли с ними бухать. Поразмыслив, мы всё же отказались. Скоро все про нас забыли.

Мы выходим из трамвая и направляемся к дворцу спорта. Его окружает толпа под тысячу человек. Мужчины в балахонах и косухах, девочки в рваных чулках. Полуперчатки, напульсники, тёртые джинсы с торчащими из карманов цепями, ковбойские сапоги. Неподалеку привязана пара лошадей. Какой-то балбес пришёл в майке с Децлом, мотивы этого поступка мне неведомы.

Зыль говорит:

– Знаете, что самое интересное?

Мы не знаем.

– Сейчас мы четверо станем частью этой толпы, но кто-нибудь обязательно спросит: «Вы на концерт?» Хуле неясного, конечно, на концерт!

Мы разделили негодование и начали пробиваться ко входу.

Наконец попадаем внутрь. Наши места в центре боковой трибуны. К сцене, установленной внизу на площадке, никого не пускают. Вскоре появляются музыканты. Это первый раз, когда я живьём вижу кого-то знаменитого, пусть даже издалека. До выхода группы я думал: «Если сейчас вместо них выйдут и сыграют другие люди, пойму ли я?» Но как только музыканты появились, сомнений не осталось – настоящие, чтоб их! Каким-то образом это сразу видно. Да и играют, конечно, как боги – к технике исполнения «Арии» у меня в девятом классе не было никаких претензий. И сейчас они вряд ли бы возникли, даже на фоне всех прочих вопросов.

Люди встали с последних рядов и спустились к перилам, закрыв обзор первым рядам. Первые ряды встали, а за ними – все остальные. Мы тоже встали. Мужик впереди меня снял майку и весь стал крутить ею, лупя меня по коленям. Все скандировали: «А-ри-я! А-ри-я!..» Тогда я вспомнил, как моя мама интересовалась, не является ли аудитория группы, которую я начал слушать, какими-нибудь сектантами или вроде того…

Выступление началось с «Химеры» и других песен-боевиков. Потом «Беспечный Ангел»: сотни горящих зажигалок, сильнейшее ощущение единства и братства – вот что мне нравилось больше всего. Затем снова тяжёлая музыка и выход на бис – с пиротехникой.

Концерт всем понравился, даже несмотря на то, что «Ангельскую Пыль» так и не сыграли. Мы выходим из зала, делясь впечатлениями. Толпа вокруг постепенно рассеивается. Парня в майке с Децлом нигде не видно.

Тёплая майская ночь. Наша ритм-секция отчаливает на каком-то троллейбусе, а мы с Зылем отправляемся пешком до рынка «Радуга». В выходные жители нашего города там одеваются, обуваются и едят беляши. В 2012-м рядом с рынком откроют первые «Макдоналдс» и «Сабвей», вследствие чего возникнут очереди не в пример музейным. Но тогда мы шли к «Радуге», чтобы сесть на поздние маршрутки и разъехаться. Мы шагали по улице с частными домами. На пороге одного из них стоял и курил человек. Мы не видели его лица – только огонёк сигареты и силуэт. Когда мы проходили мимо, он сказал:

– Настоящие арийцы.

Мы заулыбались и прошли несколько шагов молча, а потом Зыль произнёс:

– У кого-то глаз-алмаз.

Это было хорошее время.

Напился я почти год спустя. По случаю 23-го февраля была школьная дискотека. На время дискотек в нашей школе устанавливался тотальный контроль. На вахту становился физрук, реже – учитель ОБЖ. Завучи искали заначки с алкоголем в бачках женского туалета. И находили. Учителя регулярно совершали обходы по всем четырём этажам, чтобы убедиться, что мальчишки из 14-й школы не влезли в окна по водосточным трубам снова. Классная руководительница время от времени инспектировала нас, заставляя на себя дышать. Однажды мне удалось дохнуть так, что она сказала: «Хорошо, следующий», хотя незадолго до этого я выпил две банки «Отвёртки».

Как нетрудно догадаться, основное веселье начиналось после дискотеки. Мы уходили из школы маленькими группами, а затем собирались всей гурьбой у кого-нибудь, в чьём доме в ту ночь не было родителей. Казалось, если бы наши гулянки сняла голливудская киностудия, то вышла бы отличная молодёжная комедия, из тех, что мы тогда любили смотреть. С другой стороны, если бы нас снял телеканал НТВ, то получилась бы леденящая кровь передача о детском алкоголизме с музыкой от авторов «Криминальной России». Мы глотали пиво и дрянные химические коктейли из пластиковых бутылок. Мы уничтожали запасы домашнего вина, если находились в частном доме. Мы пили водку и самогон, предпочитая запивать, а не закусывать – порой зря.

Поздней февральской ночью после одной такой гулянки я провожал домой Надю – девушку, которая мне нравилась. Она была в меру круглолица, обладала пышными русыми волосами и широкими бёдрами. Говорят, сейчас она торгует сладостями, и это неудивительно. По соседству с Надей жил наш барабанщик Стас Лимонов, так что провожали мы её чаще всего вместе. В тот вечер Стас бросал курить, поэтому на прощание отдал мне начатую пачку «Имперского Стиля».

– Спасибо, – молвил я.

Он ответил:

– На здоровье.

Стас ушёл домой, а мы с Надей пошли дальше. До её дома оставалось не более пятидесяти метров. Оставшись со мной наедине, она сказала:

– Недавно Миша спросил, можно ли меня поцеловать.

– Да ну?

– Ну да.

– И что?

– Как вообще можно такое спрашивать?

– Не знаю. Так чем всё кончилось?

– А ты сам как думаешь, чем?

– Чёрт, да откуда мне знать? Ты что, не можешь просто сказать?

– Знаешь что… всё, неважно! Я просто хотела сказать, что не понимаю, как можно вообще о таком спрашивать.

– Почему ты об этом вспомнила?

– Ну, знаешь, жизнь – сложная штука…

– Спокойной ночи. Не спались предкам.

– Пока…

И вот я иду из одного конца ночной улицы Свободы в другой. Вокруг ни души. Курю «Имперский Стиль», грущу, мёрзну. Формируюсь как личность. Прохожу мимо двора нашей классной руководительницы и замечаю там на лавочке своего доброго товарища Финна, которого так прозвали из-за его происхождения – кстати, литовского. У Финна были самые широкие плечи в параллели. А выходя гулять с магнитофоном, он всегда клал в карман жилетки кирпич. А вот с ним Лера – улыбчивая девочка с геометрически круглыми скулами и восточным разрезом глаз. Однажды мы параллелью ездили на базу отдыха, и Лера ушла гулять в лес с Антоном из 10-го «А». Там ему в яичко впился клещ, а потом об этом написали в школьной стенгазете.

Вижу, что у Финна с Лерой есть початая чекушка водки и лимонад «Колокольчик». Финн с зачехлённой гитарой. Я тоже. Кажется, в тот период мы без них вообще не выходили из дому.

Подсаживаюсь к Финну с Лерой и тут же выпиваю залпом всю водку. Запиваю «Колокольчиком». До сих пор не могу объяснить себе этот поступок. То есть почему я это сделал, может быть, и ясно: грусть-тоска, юношеский максимализм и тому подобное. Однако до сих пор остаётся загадкой, как в том нежном возрасте мне это удалось физически. Лера быстро всё поняла и ушла домой – она жила в соседнем подъезде. Финн уже был почти в таком же состоянии, в котором уже через минуту оказался я. Мы замерзали на лавочке в полвторого ночи, не могли с неё встать и орали на весь двор классной руководительницы дурными голосами.

– Серёга, пошли домой!

– Не могу, Финн. Кажется, я умираю! Ой, умираю…

– Ты не умираешь, ты просто бухой!

– Ну да бухой… Знаешь, почему? Потому что жизнь – сложная штука! Слышите, мать вашу?! Сложная!..

И тут же блюю на тротуар.

– Не, – говорю, закончив. – Домой мы уже не дойдем. Предлагаю спать в подъезде у классной.

Чтоб мне провалиться, если я тогда не был настроен серьёзно. Я действительно готов был коснуться дна, ещё даже не получив аттестат о среднем образовании.

– Безумие, – заключает Финн. – Мы идём домой!

Он встаёт с лавочки. Поднимает меня. Вешает мне гитару на спину. Обнявшись, начинаем движение через газон, с трудом перешагиваем через заграждения из покрашенных автомобильных покрышек. В окнах классной загорается свет. Или не в её?.. В любом случае, милицию кто-нибудь уже да вызвал. Сохраняя непредсказуемую траекторию движения, мы идём проторенной тропой через дворы, сквозь усталое постсоветское пространство. Постепенно идти становится легче.

Наконец мы достигаем ржавой решётки на улице Прохладной – места, где наши пути всегда расходятся. Сейчас Финн отправится прямо, в частный сектор, где вечно лают собаки, а летом пахнет абрикосом и шашлыком. Я же пройду сквозь вырванную с петлями дверь в ржавой решётке и через три минуты окажусь возле пятиэтажки, где родился и вырос. Там меня ждёт мама – она никогда не засыпает, если я гуляю. А если и засыпает, то просыпается от малейшего шороха, даже когда я прокрадываюсь в квартиру бесшумно, словно пьяный вусмерть ниндзя. Зная, что мама сейчас проснётся и выйдет ко мне, я поскорее разуваюсь и бегу в свою комнату. Нужно раздеться и лечь спать, прежде чем она увидит меня в таком состоянии. Снимаю штаны, и что-то выпадает у меня из кармана. Это та злосчастная пачка «Имперского Стиля». За дверью уже слышны мамины шаги. Пинаю сигареты в дальний угол комнаты, в то же мгновение дверь открывается.

– Ясно, – говорит мама, посмотрев на меня лишь секунду. – Завтра поговорим.

Кстати, я давно уже не курю. Наверное, потому, что никто не запрещает.

Моя мама обладает феноменальными дедуктивными способностями. Ей достаточно лишь посмотреть на меня, чтобы определить, насколько я пьян по шкале от одного до десяти, с кем я пил, кого провожал домой, целовался ли. Быть может, оттого я и взял дурную привычку ничего ей не рассказывать про свою жизнь.

Однажды, много позже, пока мама была в ночной смене в охране завода «Хёндай», я привёл домой пышногрудую кемеровчанку. Мы занялись безжалостным сексом, затем поели арбуза и снова занялись сексом, на этот раз незащищённым. На рассвете я посадил её в такси, вернулся домой и стал ждать маму. Мама вернулась, и мы сели завтракать.

– У тебя хороший аппетит, – сказала она.

– Угу.

– Наверное, много белка потерял за ночь?

– Наверное.

– Наверное, только арбуз тут ел с блондинкой своей (пауза) крашеной.

– Точно, мама. Что-то аппетит пропал, я пойду.

Выхожу на балкон. Набирает силу южное лето. Мягко шумят клёны.

Господи, думаю я, что же ты намерен из меня вырастить?

08. В день рождения Вуди Аллена

В день рождения Вуди Аллена я шёл по Литейному. Навстречу мне – девушка. Похожа на секретаршу директора крупной фирмы. Чёрный брючный костюм, пальто нараспашку, красный лак на ногтях. Шагов за десять до встречи беру немного вправо, чтобы с ней разойтись. Помню, в школе нам объяснили, что пешеходы должны, как и транспорт, обходить друг дружку справа. А секретарша, видимо, с этим правилом не знакома, поэтому берёт влево – то есть в моё право. Ну что ж, думаю, раз так, отойду в другую сторону. Очевидно, так же думает и она, поскольку тоже отходит в другую сторону. Продолжаем двигаться друг на друга, не сбавляя скорость, глядим исподлобья. Я направо, и она направо. Я налево, и она налево. И вот мы уже близки к лобовому столкновению, но останавливаемся в последний момент и смотрим друг на друга.

Мне смешно, но уже немного страшно. Ей, очевидно, тоже. Посмотрев друг на друга секунду, оба синхронно делаем шаг – в одну сторону. Затем настолько же синхронно в другую. О ужас. Вселенские струны спутались в петлю, и она затягивается. Возможна ли случайная встреча двух индивидов с абсолютно идентичным, но зеркально отражённым мышлением?

Можно, конечно, перепрыгнуть через неё. Но вопрос в том, как симметрия разума действует по вертикали? Пригнётся ли она в ту же секунду, когда я совершу прыжок, или тоже надумает прыгнуть, надеясь, что я сделаю подкат?

Ладно, думаю, попробую решить конфликт вербально. Говорю ей:

– Извините.

И что вы думаете? Она открывает рот в то же самое мгновение, что и я, и произносит:

– Извините.

Мне не по себе, но виду я не подаю. Она тоже.

– Вы не могли бы… – говорим мы с ней одновременно.

Одновременно же замолкаем.

– Чёрт! – произносим в два голоса.

А потом:

– Да чёрт!

Ладно, думаю, не может быть, чтобы теория хаоса дала сбой. Нужно вырваться из проклятого круга. А для этого необходимо сделать что-то непредсказуемое. Решаю схитрить. Делаю вид, что иду влево, и тут же отпрыгиваю вправо, стараясь проскочить мимо неё. Сталкиваемся лбами – снова провал.

– Так, – говорим мы вместе. – Давайте я шагну влево, а вы… Да чёрт! Дай мне сказать, помолчи хоть секунду, иначе застрянем тут навечно!..

Переводим дыхание и говорим одновременно:

– Ладно, говори.

Обреченно затыкаемся.

Я разворачиваюсь на 180 градусов и иду обходить квартал. Оборачиваюсь посмотреть, не обернулась ли она. Обернулась.

Выбегаю на Некрасова, заворачиваю на Короленко. Ну конечно. Далеко, на другой стороне квартала появляется девушка в монохромном одеянии. Я перехожу через дорогу. Она тоже. Я выхожу на проезжую часть. Она тоже. Снова идём навстречу друг другу. Мимо меня проезжает машина. Когда она подъезжает к секретарше, у меня даже мелькает мысль резко прыгнуть в сторону, чтобы избавиться от неё, но тут меня самого чуть не сбивает самосвал.

Будь у меня с собой пистолет, я бы выстрелил в неё, а она в меня, и наши пули столкнулись бы в воздухе. Будь у меня шпага, кончики наших клинков упёрлись бы друг в друга лишь несколькими молекулами. Но у меня не было с собой никакого оружия, кроме слов. Ими я и воспользовался, постепенно сближаясь с ней.

– Бритьё в невесомости! – кричу я.

Она кричит то же самое одновременно со мной.

– Аэромонах! Полевая геометрия! Аподиктический силлогизм!

Она кричит то же самое одновременно со мной.

– Комунналкоголизм! Метро Ретроградская! Сексистская капелла!

Она кричит то же самое одновременно со мной.

– Горы – кардиограммы Земли! Искусство – продукт чувства вины! Лучшие перкуссионисты – перфекционисты!

Она кричит то же самое одновременно со мной.

Это невероятно – мои слова не уникальны. Я ещё могу поверить в симметрию разума, но мыслима ли симметрия душ?

Отчаявшись, я ору:

– Мама – монархия, папа – стакан глинтвейна!

Она, чуть не плача, подвывает:

– Мама – монархия, папа – стакан глинтвейна!

Мы подходим друг к другу вплотную, и я делаю попытку обнять её, но в кожу моих перчаток упираются все десять подушечек её пальцев, и я одёргиваю руки. Она тоже. Теперь мне уже никогда не попасть домой. Придётся снять новое жильё и попросить кого-нибудь перевезти мои вещи за ось симметрии. Готов поспорить, что она думает ровно о том же самом. Тут меня осеняет.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

Она, конечно, задает этот же вопрос одновременно со мной, ведь её мозговая деятельность идентична моей до последнего разряда нейрона. Согласитесь, это немного заводит. Тем более, согласно законам такой симметрии, у нас мог быть идеальный секс. Причём, не фигурально выражаясь.

Мы с ней всерьёз об этом задумываемся, но оба понимаем, что пора бы уже дать друг другу ответ на поставленный вопрос, ведь он вполне может оказаться решающим. Я внезапно на автомате произношу вместо своего имени «Клёвый секс», а она в этот момент говорит:

– Сергей.

И тут её разносит на куски удар молнии.

Кто-нибудь может объяснить мне, что это, на хрен, было?

09. Всё, что фрактально, – нормально

Да жив я, жив, отставить панику. Тот самолёт, что упал у вас в новостях, даже не похож на тот, в котором летел я. Однако замечу, что и мой полёт состоялся на горизонте жизни и смерти.

Странный был день. Вхожу в зал ожидания и сразу же встречаюсь глазами с девушкой, которую уже видел на регистрации. Атлетичные ноги в джинсе, пиджак цвета белый навахо с единственной серебряной пуговицей в виде головы Медузы Горгоны. Волосы-осциллограммы зачёсаны влево, скулы опасно остры, золота на теле нет. Сидит, щурится египетской кошкой, имитирует разговор по телефону. А может, и правда, разговаривает, кто её разберёт.

Сажусь рядом с ней, достаю «Гаргантюа и Пантагрюэля», читаю. Краем уха слышу, как она с улыбкой говорит в трубку:

– У меня ничего срочного. Просто хотела сказать, что порядок и хаос связаны гораздо сильнее, чем люди могут себе представить.

Читаю дальше, веду себя естественно. После небольшой паузы она восклицает восхищённо-сексуально:

– Абсолютно математичная система, изящнейший рандом! Тебе известно, что все процессы в природе обусловлены уравнением с двумя переменными?

Вот зараза, думаю. Вот дрянь. Красивейшая в этом терминале дрянь.

А она в трубку:

– Увы.

А потом со страстью так:

– Всё, что фрактально, – нормально!

Думаю, ну к чёрту. Меня не колышет. Буду сидеть и читать, с ней говорить не буду. Тут она даёт собеседнику отбой, поворачивается ко мне и произносит:

– Мне нужно срочно отойти. Не присмотришь за моими вещами?

– А надолго нужно отойти? – говорю.

– На 5 минут.

– Почему ты думаешь, что со мной твои вещи будут в безопасности?

– Потому что ты бородат. Гладковыбритому бы не доверила.

– Ладно, – говорю. – Пять минут.

Вернулась через две.

– Спасибо большое.

– Ну что ж, – отвечаю, – мягкой посадки.

Встаю и собираюсь к выходу – как раз на подходе мой рейс.

– Тебе тоже, – говорит она, – пусть земля будет пухом.

Вот дрянь. Я ещё на регистрации приметил, что летит Медуза Горгона не в Питер, а, кажется, в Волгоград. Ну вот и пусть летит, думаю. Мне-то что?

Входим в автобус с другими пассажирами. Толпясь, катимся 100 метров до трапа.

От одного вида лайнера компании Sizif Airlines бросает в холодный пот. О зловещая крылатая машина смерти, чьи двигатели обагрены кровью сотен ласточек и стрижей! О механизм, дающий возможность покинуть Землю либо совсем ненадолго, либо навсегда – как карты лягут! Кто-то считает, что за авиакатастрофы ответственны теории хаоса и вероятности. Кто-то придерживается мнения, что на всё воля Всевышнего. Мне сдаётся, что может оказаться и так, что они говорят ровно об одном и том же, хотя и каждые сами с собой.

Вниз по трапу вышагивает непомерно крутая особа: фигура девушки-бойца из Mortal Combat, чёрный хвост вьётся на ветру, китель с погонами, кожаные перчатки, зеркальные очки-авиаторы. Она останавливает толпу властным жестом, шипит что-то в рацию и, дождавшись ответа, начинает порционно запускать нас в утробу летального аппарата.

– Крутые очки, – говорю ей, проходя мимо.

– Если выживешь, сможешь купить себе такие же, – мне в ответ. – Не задерживай посадку.

Да уж, странный день. Зато стюардессы меня гораздо теплее приветствуют. Они, конечно, не такие развратные, как в рекламах авиакомпаний, но тоже вполне могли бы стать секс-символами какого-нибудь провинциального государства. Одну природа снабдила роскошнейшими губами, вторую – веснушчатым носом.

Теперь нужно пройти сквозь гортань, отделяющую тех, кто летит бизнес-классом, от тебя, дружок. Передвижная шторка – ярчайший символ остроты социальных границ, верх практичного лицемерия и приспособленчества.

Твоё место 12F, сидишь у иллюминатора. Видишь: крыло дрожит на ветру, а на нём болтается двигатель. Чтобы отвлечься от мыслей о смерти, начинаешь гадать: кто сейчас сядет рядом? Может, вон та юная Девушка-Весна, чьи плечики покрыты мурашками, потому что одеться ей стоило бы в осень? Бусинки, цветные феньки, узорные татуировки хной. Пламя индейских костров в волосах. Глаза-Байкалы. Всё ещё думаешь, что она сядет на 12E? Даже не надейся. Сейчас пространство между ней и тобой закупорит необъятный гражданин, у которого ремень безопасности застёгивается только за спиной. А Девушка-Весна сядет с другой стороны от него. Твой сосед – гора, но не человек. Весна даже не увидит тебя за его массивом – так он велик.

Думаешь, это всё?

Следом на борт врывается неконтролируемая толпа школьников, неся где-то в себе учителя правоведения. Орущая, хрустящая чипсами, мыслящая мемами пубертатная масса заполняет собой весь хвост самолёта, а также весь спектр звуковых частот, подвластных твоему, читатель, тончайшему слуху.

Вместо карамели «Взлётная» недотроги-стюардессы с опаской раздают «Барбарисовый вкус». Командир экипажа вещает сквозь динамики:

– Бр-бр-бр, уважаемые пассажиры, бззз-бкха-ча-ча-ча Вырыпаев. Мы желаем вам приятного полёта и напоминаем: кххх-кочубей-тыкы-чу во время полёта строго запрещено. Туалетные кабины оборудованы бфооо-хмд-хмд-уау-гбфщ датчиками.

Выключаем электронные приборы, переводим телефоны в авиарежим, ну вы понимаете.

И вот эта штука начинает разгоняться. Трясётся, скрипит, дребезжит – поезд РЖД с крыльями. В руках женщин и детей хрустят подлокотники. Великан по соседству опускает веки и вдруг одновременно всей поверхностью своей кожи выделяет пот. Нескольких пассажиров атакуют лицехваты Ханса Руди Гигера. А, нет, минуту… Это просто по ошибке выпали кислородные маски в восьмом ряду. Стюардессы непринужденно запихивают их обратно. Наконец самолёт отрывается от земли, не падает, набирает высоту. Пассажиры обретают надежду. Уже скоро остатки их страхов усыпит обед или, как его называет командир Вырыпаев, ланч.

Из-за глыбы-соседа показывается Девушка-Весна. Она пытается заглянуть в иллюминатор, кутая плечики в тончайший шарф. Всё никак не согреется, бедная. Обнял бы, не случись меж нами якодзуну.

Ростов удаляется вниз и назад. Сверху наша страна – гигантское лоскутное одеяло. Поля, поля, поля – одно к одному, всех форм и окрасов. Лишь кое-где на этом одеяле пятнами семени виднеются города и сёла, а в остальном – одни лишь поля. А вот одно поле горит – вероятно, курил в постели спящий под одеялом великан. Вся страна перепахана и засеяна, откуда такие цены на хлеб – сразу и не поймёшь…

– Вам курицу с макаронами или рыбу с рисом? – отвлекает стюардесса с веснушками.

– А курицу с рисом можно?

– У нас уже расфасовано.

– Тогда курицу с макаронами.

Забираю последнюю курицу с макаронами. Теперь все, кто сидит за моей спиной, включая полчище детей, будут есть рыбу с рисом – какое счастье. Предпоследнюю курицу с макаронами поглощает мой сосед. Теперь мне точно отсюда не выбраться.

Кстати сказать, кормят на рейсах Sizif Airlines как на убой. После того обеда даже буйные цветы жизни в хвосте немного поутихли. Вот тогда и началось самое интересное: командир Вырыпаев задумал нас всех убить.

Мы снижаемся и пролетаем над Петербургом на такой высоте, что виден весь город сразу. Я соединяю воображаемой линией все дома, где жил за последние 5 лет – немного похоже на знак радиации. Воспоминания о былом влекут в состояние легкой ностальгии. Самолёт, не сбавляя скорость, влечёт полторы сотни пассажиров куда-то в Финский залив.

Люди справедливо негодуют. Стюардессы шепчутся, видно, тоже почуяли неладное. В конце концов пилота кто-то будит, и лайнер настолько резко накреняется влево, что это больше похоже не на крутой поворот, а на мёртвый штопор. Треть школьников кричит дурным голосом: «Мы падаем! Мы падаем!..»

Девушка-Весна снова пытается выглянуть в иллюминатор, и наши взгляды впервые встречаются. Как бы не в последний раз. Уже в следующую секунду самолёт начинает трясти так, что теперь уже две трети школьников орут: «Мы падаем! Мы падаем!..»

Теперь уж нервничают все. Ну, кроме стюардесс, разумеется. Их тренируют так, что даже когда за окном взрывается один из двигателей, они продолжают спрашивать: «Кофейку вам или, может быть, наглазники?..» Впрочем, двигатель пока не взрывается – к моему большому удивлению.

Под нами шоссе. Кажется, безудержный Вырыпаев решил садиться прямо на него. К счастью, вскоре показывается аэродром. Снова начинает трясти – ещё сильнее, чем раньше. Швыряет то вверх, то вниз, как курс рубля. Мотает из стороны в сторону, как электрон в магнитном поле. Все до одного школьники вместе с очнувшимся правоведом вопят, срывая глотки: «Мы падаем, ёпта! Падае-е-ем!..»

Тут мужественный командир Вырыпаев рывком извлекает самолёт из воздушной ямы, словно барон Мюнхгаузен, вытаскивающий себя из болота за волосы. Полёт выравнивается, но приходится делать ещё один заход на посадку. За длительное время разворота паника нарастает. Нас снова трясёт, но мастодонт Вырыпаев уже настроен идти до конца. Причём, судя по всему, его не сильно заботит, счастливым будет этот конец или легендарным. Мой титанический сосед складывает ручищи и начинает вслух молиться. С других кресел раздаются ещё две молитвы на разных языках. Я молитв не знаю, поэтому погружаюсь в свои мысли.

Неужели конец? Ну, когда там уже вся жизнь начнёт мелькать перед глазами? Что в ней было-то? Мама, друзья да женщины с обострённым чувством вкуса. Книги покойников да мёртвый рок-н-ролл в живом исполнении. Запретные плоды, сочащиеся истиной, да бесплатный мармелад, инъецированный цианидом. То овердрайв, то овердрафт, а вместо финального овердоза – авиакатастрофа. Не так уж и плохо. Люди умирают куда худшими способами. Один швед в 16-м веке отпустил такую длинную бороду, что наступил на неё, спасаясь от пожара, и свернул себе шею. Умницу Смерть не обманешь, даже из мыслей её не прогонишь. Вспоминаю, что друзья, когда провожали, предлагали выпить за мой отлёт. А я говорю, мол, что там за отлёт, давайте лучше за улёт…

Посадочная полоса близится. Слышен звук выдвигающегося шасси. Щелчок – и шасси задвигается назад. Снова выдвигается. И снова задвигается. Снова туда и снова обратно, ну надо же.

Слышу, что Девушка-Весна, вопреки запрету, включила телефон и куда-то звонит. Её примеру следую и я. Нужно бы попрощаться с мамой и, если успею, ещё с парой человек…

Отключаю авиарежим. Как только появляется сеть, поступает входящий звонок с номера, заканчивающегося на пять нулей. Ну сами посудите, как в такой момент не принять звонок с подобного номера? Вдруг звонит рок-н-ролльщик Господь?

– Алло.

В трубке где-то слышанный женский голос:

– Это туда ты так торопился, бородач? Хотел побыстрее разбиться в лепешку?

– Представься или я вешаю трубку.

– Минерва.

– У тебя что-то срочное, Минерва? Я тут немного занят.

– Даже не спросишь, откуда у меня твой номер?

– Несущественно. Ответь на вопрос.

– Вот же дрянь! Грязная дрянь! Да что ты такое, чёрт возьми? Ну?! Отвечай!

– Послушай, Минерва. Я сейчас нахожусь в падающем самолёте. Ты не могла бы что-нибудь с этим сделать?

– Увы.

– Тогда, может, хотя бы не будешь усугублять и дашь мне и другим пассажирам умереть спокойно? Наши тела уже скоро сгорят при взрыве, а их останки разложатся до уровня веществ, которые станут частью нового: земли, травы, деревьев. Нами накормят коров и свиней, а их потом съедят чьи-то дети. Я, Девушка-Весна, школьники, гурии-стюардессы, доблестный командир Вырыпаев и даже мой сосед слева (вернее, особенно он) – все мы будем в разных пропорциях в каждом из тех детей. А потом всё повторится.

– Всё, что фрактально, – нормально! – со страстью произносит Минерва.

– Что ж, похоже, мы всё это время говорили об одном и том же. Рад, что мы нашли общий язык. А теперь мне пора.

Я вешаю трубку и собираюсь набрать маму, но стюардесса (та, что с губами) выглядывает из-за необъятного мужика и говорит:

– Молодой человек! Пожалуйста, выключите телефон.

– А разве уже не всё равно?

– Это плановые неполадки, сохраняйте спокойствие.

– Плановые неполадки? Вы уверены, что эти слова вообще сочетаются?

– Очень уверена. Пожалуйста, выключите телефон!

Так она мне надоела, и так нужно было позвонить маме, что я сказал:

– Послушайте, стюардесса. Послушайте. Вы же понимаете, что наши тела уже скоро сгорят при взрыве, а останки их разложатся до веществ, которые станут землей, травой и деревьями?

Она красноречиво молчит. Я говорю:

– Нами накормят коров и свиней, а их потом съедят чужие дети. И я, и вы – мы будем в каждом из них. Мы лишь пылинки хаоса, бесконечно соединяющиеся и разъединяющиеся, подчиняясь простому уравнению с двумя (с двумя, обратите внимание!) переменными. Поэтому, пожалуйста, давайте займемся любовью, пока ещё есть время. Давайте сгорим на пике экстаза, пока другие сексуальные люди, присутствующие здесь, не додумались до того же самого и не заняли туалетную кабину с гбфщ-датчиками. Сейчас, я только перелезу через Гаргантюа…

Подействовало. Стюардесса торопится исчезнуть и поделиться своим негодованием с коллегой. Жаль, конечно, что Девушка-Весна всё это слышала, теперь она… Минуту, а где же она? И почему, собственно, все так спокойны? Почему дети не орут на запуганного правоведа, а мирно тянут суррогатные молочные коктейли из тетра-паков? Почему мой приятель беспечный едок больше не молится, а, зарывшись в подбородки, дремлет в своё удовольствие? Почему стремительный Вырыпаев оставил попытки выпустить шасси? Неужели пока я говорил с Минервой, все осознали тщету и бренность и научились принимать смерть как дар? Почти нереально. Значит, остаётся только один вариант: шасси всё-таки сработали.