Kitabı oku: «Гитарист на сезон. Детективная серия «Смерть на Кикладах»», sayfa 2

Алекс заслушался. Поразительно, насколько многоголосым инструментом оказалась испанская гитара. Он и не подозревал о том, какие звуки – то округло-мягкие, бархатистые и нежные, то резкие, и звонкие, даже грубые, – можно извлекать при помощи всего шести струн! Просто фантастика! Как такое возможно?!

Отзвучали первые аплодисменты. На сцену вышел следующий исполнитель, и зал снова затих в ожидании. Музыкант мягко тронул пальцами струны, и инструмент отозвался на его прикосновения глубоким бархатным тембром.

– Это Марчин Дылла, – шепнула Ирина. – Из Польши. Он прекрасен!

Алекс внимательно слушал. Гитара то заводила проникновенную душевную беседу с залом, словно доверяя слушателям что-то сокровенное и важное, то вдруг беззаботно запевала радостную праздничную песню. Потом, словно устав от веселья, она затихала, отдыхая в паузах, а затем и вовсе, присмирев и уйдя в минорную тональность, делилась со зрителями внезапно нахлынувшей необъяснимой печалью… Но тревожное звучание снова сменялось лиричным и доверительным, а светлая грусть уступала место радости. Да, настроение инструмента, словно живого существа, менялось, но неизменным оставалось одно: искренность, с которой гитара изливала свою душу людям, сидевшим в зале. Казалось, что гитара говорит сама, а человек, держащий ее в руках, просто помогает ей вести такой эмоциональный и душевный монолог.

Смолев в глубине души догадывался, что такую иллюзию создает та кажущаяся, обманчивая легкость, с которой гитарист извлекает из струн волшебные звуки, порхая длинными пальцами по всему грифу. Легкость, которая приходит, как правило, лишь после многих лет ежедневного упорного труда по десять-двенадцать часов в день…

Уже после первых же двух номеров Смолев понял, что практически ничего не знал о классической гитаре, несмотря на прожитые в свое время годы в Испании. Это первое. И второе: он сделает все, чтобы на вилле «Афродита» в следующем сезоне обязательно появился классический гитарист.

– А это наш, питерский, Анатолий Изотов, – наклонившись к Алексу, тихо шепнула Ирина. – Обратите внимание: настоящий виртуоз! Какая осанка, видите, как он сидит, как свободны его руки, как они двигаются! Какие звуки он извлекает! Всегда своим говорю: берите с Анатолия пример! Сейчас в его исполнении будет «Элегия» Йохана Каспара Мерца, австрийского композитора девятнадцатого века. Мне очень интересно ваше мнение!

В это время на сцене молодой мужчина в черном, с одухотворенным лицом и с длинными светлыми локонами до плеч, сидя с закрытыми глазами, сосредоточенно настраивал гитару. Закончив приготовление, он открыл глаза, улыбнулся залу и заиграл.

Зазвучавшая музыка вдруг показалась Смолеву удивительно знакомой, хотя он был практически уверен, что никогда не слышал ее раньше.

Очень странное ощущение, подумал он растерянно. Очень! Словно во сне, когда пытаешься вспомнить что-то важное и не можешь, а проснувшись, понимаешь, что и вспоминать-то, по большому счету, было нечего – ведь ты этого и не знал никогда. Но чувство, что мелодия ему близка, его не покидала.

Такое ощущение, вдруг мелькнула у него мысль, что музыку писал русский композитор. Не могу объяснить, почему. Но отдельные музыкальные фразы мне непонятным образом знакомы. Откуда? Русские романсы? Народные песни? Цыганские напевы? Но ведь в программке ясно указано: «Й. К. Мерц»! То есть, Йохан Каспар… Да и Ирина предупредила, что он австриец. Еще и из позапрошлого века. Как и чем это можно объяснить? Странно. Непонятно. Алекс задумчиво потер шрам на левом виске.

Произведение закончилось. Изотов сыграл великолепно, и зал проводил его бурными аплодисментами. Смолев пребывал в глубокой задумчивости.

– Что скажете? – улыбнулась Ирина, обращаясь к Алексу, пока ведущая выходила на сцену, чтобы объявить следующего участника. – Как вам «Элегия»? Понравилась? Ничего особенного не заметили?

– Элегия, – помедлив, ответил Смолев, находившийся все еще в плену своих ощущений, – слово греческое. У древних оно означало «печальную песнь», насколько я помню. Произведение и в самом деле печальное. Сыграно прекрасно, очень душевно и проникновенно. Но…

– Ага! – радостно кивнула Ирина, победно ткнув локтем мужа в бок. – Все-таки, есть «но»! Так, так, и что же это за «но» такое? Вам тоже показалось что-то странным?

– Тоже? – удивился Алекс, очнувшись наконец от глубокой задумчивости. – Почему «тоже»? А кому еще?

– Саша, я тебе потом расскажу эту историю, леденящую кровь! – усмехнувшись, ответил Игорь, потирая ушибленный бок. – Мы по этому поводу уже лет пять с женой спорим. Она даже целую библиотеку собрала на эту тему, включая редкие издания мемуаров Макарова.

– Макарова? – еще сильнее удивился Смолев. – Кто такой Макаров? Я так понял, что автор «Элегии» – некий австриец по фамилии Мерц?

– Да, Саша… «Кто такой Макаров»! Ты только таких вопросов в профессиональном гитарном сообществе не задавай, затопчут! Забьют пюпитрами, нотами закидают! – хмыкнул Петровский. – Это, Саша, целый детектив, который никак не могут разгадать уже сто лет. А еще…

– Все! Все разговоры в антракте! – довольно улыбаясь, шикнула на мужчин Ирина. – Давайте послушаем. Господи, как я люблю Пьяццоллу!

Смолев слушал звучащее произведение и удивлялся. Это что? Это танго? Удивительная по лиричности мелодия, достоверно передающая чувство одиночества и холода, вдруг сменилась сильными ритмичными импульсами. Какая резкая перемена, подумал Алекс. Очень неожиданно, но насколько выразительно и ярко! Какая страсть и накал чувств!..

А ведь я бывал в Буэнос-Айресе, вдруг мелькнуло у Смолева, когда музыка уже стихла и исполнитель, низко поклонившись публике, покинул сцену. Бывал, несколько раз, и именно зимой. И, кажется, понимаю, что именно хотел сказать Пьяццолла…

Следующее произведение поразило Смолева еще сильнее. Он от удивления даже достал программку и сверился с ней. Нет, все верно! В программке значилось: «Ашер вальс», Н. Кошкин». Вальс? Какая необычная, даже, скорее, странная и причудливая – правильное слово – композиция вдруг зазвучала со сцены.

Ирина снова ткнула мужа локтем в бок и глазами указала на Смолева. Его удивленное замешательство, казалось, доставило ей огромное удовольствие. Не меньшее, чем само музыкальное произведение.

На сцене музыкант, с яркой восточной внешностью, в элегантном черном костюме и белоснежной рубашке, вдохновенно играл вальс, который Смолев окрестил «странным».

Ашер, Ашер!.. Где он слышал это название?

Привыкший все раскладывать по полочкам, Алекс мучительно пытался вспомнить, что это ему напоминает. И музыка такая мрачная, зловещая и гнетущая. Мрак и одиночество, плохое предчувствие, будто что-то ужасное должно вот-вот произойти. Алекс ничего не мог вспомнить, но чувствовал, что разгадка где-то рядом, и он знает ответ!

После отшумевших аплодисментов, Ирина наклонилась к Алексу и прошептала:

– «Среди многого другого мучительно врезалось мне в память, как странно исказил и подчеркнул Родерик Ашер бурный мотив последнего вальса Вебера», – и подмигнула. – Узнаете, откуда цитата? Кстати, Родерик Ашер играл именно на гитаре!

– Бог мой! – с невыразимым облегчением выдохнул Смолев. – Эдгар Аллан По, «Падение дома Ашеров»! А я чуть голову не сломал!.. Какая блестящая музыкальная иллюстрация!

– Я же вам говорила, – улыбнулась Ирина. – Никита Арнольдович – гений!

Когда следующий исполнитель вышел на сцену, Смолев не сразу узнал его. Молодой испанец в черных брюках и белоснежной рубашке замер, склонив голову над инструментом, затем ударил по струнам, и зал наполнила живая, ритмичная и озорная мелодия народного испанского танца.

Ну вот и встретились, подумал Смолев, присмотревшись к музыканту на сцене повнимательнее. Оставалось надеяться, что утреннее происшествие не помешало Пабло подготовиться к концерту.

Испанец играл вдохновенно, потряхивая в такт мелодии длинными черными волосами. Глаза его были закрыты. Казалось, что он и гитара – единое целое, настолько гармонично они смотрелись на сцене. Отыграв произведение в трех частях, испанец впервые за все время сдержанно улыбнулся публике когда встал и поклонился, прижав правую руку к сердцу, прежде чем покинуть сцену под аплодисменты. Публика долго его не отпускала.

– Это Паблито, – прошептала Ирина. – Я за ним давно слежу, он музыкальный вундеркинд. С семи лет гастролирует, собрал за эти годы массу наград на всевозможных международных конкурсах. Поэтому и Паблито: его так называли в детстве. Его родная сестра тоже гитаристка. У них вся семья музыкальная. Сейчас-то он уже подрос, конечно…

– Он действительно настолько знаменит?

– Что вы! Я для своих учеников как-то делала подборку, чтобы показать, чего можно достичь на его примере. Он ведь завоевал первые премии на таких конкурсах, как Эйтора Вилла-Лобоса в Рио-де-Жанейро, Алирио Диаса в Каракасе, Франсиско Тарреги в Беникасиме, это в Испании. Там у него были и первая премия, и специальный приз публики! На испанских конкурсах Хулиана Аркаса в Альмерии и «Норба Цезарина» в Касересе он в последние три года великолепно выступает!.. Критика самая восторженная!

– Да, любопытно, – отозвался Смолев. – А сколько ему сейчас?

– По-моему, около двадцати, – ответила Ирина после небольшого раздумья. – Он еще совсем молодой, но играет уже как зрелый мастер. Он немножко странный… Хотя на сцене это незаметно.

– Что вы имеете в виду?

– Сама я с ним не знакома, но музыканты рассказывали, что он крайне нелюдим. Почти ни с кем не общается в музыкальной среде. Всегда мрачен или словно чем-то расстроен. Будто все время о чем-то думает. Очень неразговорчив. При этом он великолепный музыкант! Просто великолепный!

– Я смотрю, он заявлен в программке дважды?

– Еще бы! Во втором отделении он будет играть Адажио Хоакина Родриго, это вторая часть знаменитого «Аранхуэзского концерта», слышали, наверное? Нет? Что вы, это просто музыкальная жемчужина, шедевр! Таких произведений в природе всего раз, два – и обчелся! Его играли все великие музыканты, а Пако де Лусия – гений фламенко – говорят, даже специально выучил ноты, чтобы его сыграть! Как я вам завидую: вы его услышите впервые! Вещь знаковая, недаром первый день фестиваля организаторы решили закрыть именно ей. Кстати, говорят, что Паблито просто преклоняется перед Хоакином Родриго.

– Почему?

– Я вам потом расскажу, в антракте, – пообещала Ирина, бросив взгляд на сцену. – А сейчас давайте послушаем следующее произведение. Это знаменитая гитаристка Ана Видович, из Хорватии. Она и красавица, и талантище! Очень люблю «Астурию» в ее исполнении: там такие динамические контрасты!¹ А ее тремоло² – просто безупречно!

Смолев хмыкнул про себя. Понять бы еще, о чем речь, что за «контрасты» такие… Второго слова он вообще не понял, но переспросить не решился. Хотя по смыслу вскоре догадался, о чем шла речь.

Высокая и стройная молодая женщина, с каштановыми волосами, в длинном, до пола, розовом платье, похожем на греческую тунику, поприветствовав публику поклоном, под аплодисменты заняла свое место на сцене. После небольшой паузы зазвучала стремительная, но при этом изысканная испанская мелодия. Изящные обнаженные руки исполнительницы нежно обнимали гитару, ее длинные пальцы быстро мелькали, и гитара послушно реагировала на каждое движение: то вела замысловатое соло на два голоса, то «взрывалась» каскадами звуков, которым Смолев пытался, но все никак не мог подобрать определение. Видимо, подумал он, это и есть те самые «контрасты»!..

Алекс внимательно слушал. Последние ноты композиции прозвучали, и на хорватку обрушился шквал аплодисментов. Все трое поднялись и долго хлопали стоя, вместе со всем залом.

– Антракт, – с довольным видом подмигнул Петровский, закончив хлопать в ладоши. – Пойдемте в буфет, он тут рядышком, всего один поворот направо.

Буфет был организован в небольшой комнате в углу между «Картинной галереей» и «Зеркальным залом».

– Вот тебе твое любимое пирожное, солнышко, а нам с Сашей по бутерброду с семгой, – проговорил Игорь, расставляя тарелки на небольшом круглом столике. – Мой первый перекус за весь сегодняшний день. Живот от голода подвело. Давайте, присоединяйтесь, а то еще впереди второе отделение, – надо же как-то дотянуть до ужина!

Алекс кивнул и разлил по бокалам небольшую бутылку белого сухого вина: шампанского, как хотел Петровский, в буфете не оказалось. Оно и к лучшему, подумал Смолев. Игристые вина он не любил, предпочитая им белые сухие. В трехсотграммовой бутылке оказалось неплохое итальянское столовое вино.

– За встречу! – Алекс и Игорь негромко чокнулись бокалами. – Будем здоровы!

– За встречу, – поддержала тост Ирина. – Вы молодец, Александр, что вырвались к нам сюда. Приезжайте чаще. После того, как два года назад Игоря по службе перевели в Петербург, мы уже совсем здесь прижились. Хотя было трудновато привыкать к местному климату. Но теперь все в порядке!

Петровский кивнул – он сосредоточенно и жадно поглощал бутерброд с семгой, видимо, действительно был очень голоден. Бутерброд стремительно исчезал. Заметив взгляд друга, брошенный с сожалением в сторону буфета, где уже собралась солидная очередь, Алекс рассмеялся и пододвинул к нему свою тарелку.

– Я перекусил перед концертом, – пояснил он в ответ на его удивление. – Зашел в японский ресторанчик, который над Додзе. Пообщались с Фудзиварой-сенсеем, выпили зеленого чая с жасмином и съели по порции сашими. До ужина я дотяну легко. Так что ешь, не стесняйся! Тебе, я вижу, нужнее!

Петровский благодарно кивнул и жадно впился зубами в новый бутерброд.

– По поводу Макарова и Мерца, – напомнила Ирина. – Давайте сделаем так: для чистоты эксперимента я вам вышлю на электронную почту кое-какие материалы, а вы сами их прочтете и составите свое собственное мнение. Муж мне говорил, что вы любите разгадывать всякие загадки. Вот вы нас и рассудите, идет? И еще: я вам вышлю список произведений, которые я вам рекомендую послушать, – с каждым из них связана своя тайна!

– Идет, – легко согласился Алекс. – С удовольствием изучу этот вопрос и составлю свое собственное мнение. Меня и самого эта тема очень заинтересовала. И заранее спасибо за рекомендации. А сейчас расскажите мне, почему Паблито преклоняется перед Хоакином Родриго?

– Я могу ошибаться в его мотивах, – подумав, ответила Петровская, – но мне кажется, что дело в личности самого Родриго. Вы ничего о нем не знаете? Это был великий человек! Кстати, он умер не так давно, в девяносто девятом году, а прожил девяносто семь лет. Можно сказать, что он настоящий ровесник двадцатого века. Так вот, в раннем детстве после дифтерии Хоакин потерял зрение. Кажется, ему было всего три года, когда он совершенно ослеп! Такое вот несчастье, представляете? Тем не менее, с самого раннего детства Хоакин учился музыке и демонстрировал просто выдающиеся музыкальные способности. Очень скоро он стал не только виртуозом-исполнителем, но и самым известным испанским композитором двадцатого столетия, каковым и оставался до самой своей смерти. Вот так. Паблито, насколько я знаю, учился у ближайшего ученика Хоакина Родриго. Мои знакомые в жюри мне сказали, что Паблито был безмерно счастлив, когда узнал, что его приглашают сыграть два произведения любимого им композитора. Причем, одно из них – «Аранхуэзский концерт»! Кто бы на его месте отказался?! Вы его услышите в финале, и, думаю, многое поймете и о Хоакине Родриго, и о Пабло Гарсия-и-Фернандес… Это будет незабываемое впечатление!..

Ирина оказалась права. Тот вечер и концерт Смолев запомнит надолго.

Уже за ужином в ресторане Алекс подробно рассказал друзьям о своей жизни на острове Наксос, небольшой гостинице-вилле «Афродита», винограднике на склоне горы Зевс и просторной таверне на самом берегу моря. О том, как прекрасно выйти до рассвета на своей лодке в море и встретиться со стаей резвящихся дельфинов, а вечером собраться с друзьями на веранде виллы, с которой открывается великолепный закат, и насладиться ужином и дружеской беседой… Алекс рассказывал, рассказывал взахлеб, приглашая друзей в гости, и вдруг почувствовал, что его самого остро и неудержимо тянет туда. И тогда он замолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. Остров звал его. Скоро, совсем скоро он снова окажется там, где его любят и ждут. Смолев не смог сдержать счастливой улыбки.

– Ты счастливый человек, Саша, – проговорил Игорь, поняв его чувства. – Вижу, вижу. Ничего, скоро ты туда вернешься. Я так понимаю, что у тебя теперь есть все, что тебе необходимо?

– После сегодняшнего концерта, – рассмеялся Алекс, – даже уже и не знаю! Появилось непреодолимые желание пригласить на весь будущий сезон гитариста, может быть, вы порекомендуете мне кого-то из молодых талантов? Море, солнце, отличное питание, проживание в отеле я гарантирую. Оплату – само собой! Кстати, если есть желающие, то можно и не ждать до мая, а приехать хоть на следующей неделе. Сезон уже закрывается, но месяц мы еще точно будем обслуживать туристов, а потом закроемся на зимний ремонт.

– Я с удовольствием поспособствую, – оживилась Ирина, записывая все сказанное в записную книжку. – Завтра же все передам в жюри фестиваля! Вполне возможно, что кто-то откликнется!

Через два дня, уже сидя в самолете «Эгейских авиалиний» и глядя в иллюминатор на освещенное прожекторами взлетное поле Пулковского аэропорта, Смолев получил смс от Ирины.

«Александр, хочу вас обрадовать: по вашему приглашению вдруг откликнулся Паблито! Он готов приехать к вам на Наксос и ближайший месяц отыграть в вашей гостинице по три вечерних концерта в неделю для ваших постояльцев. Сказал, что денег не возьмет, проживания и питания будет достаточно. Если вам понравится, готов провести у вас следующий сезон. Передала ему ваши контакты, но как оказалось, у него уже есть ваш номер телефона. Вот такое удивительное дело. Вам крупно повезло, поздравляю вас! Игорь шлет горячий привет!»

Вот тебе и раз! Неожиданно, подумал Алекс, виновато улыбнувшись в ответ на укоризненный взгляд бортпроводницы и быстро переведя айфон в «авиарежим».

Значит, Паблито… Очень любопытно! Даже удивительно – вот правильное слово. Что же, Пабло Гарсия-и-Фернандес, добро пожаловать на остров Наксос!

Смолев устроился поудобнее, накрылся пледом, включил в айфоне плеер и закрыл глаза. В его наушниках звучала гитара.

Часть вторая

Музыка не может мыслить, но она может воплощать мысль.

Рихард Вагнер

После новенького международного терминала Пулково, радостно сверкающего сталью и стеклом, любому туристу, прибывшему на небольшой греческий остров посреди Эгейского моря, аэропорт на острове Наксос с его одной-единственной взлетно-посадочной полосой, идущей вдоль соленого лимана Алики, показался бы очень скромным. Небольшое здание самого аэропорта, будто составленное нерадивым архитектором наспех из нескольких бетонных кубов, выкрашенных в привычный для Киклад белый цвет, тоже совершенно не впечатлило бы туриста.

Приглядевшись, он обратил бы внимание, что на одном из белых «кубов» синела эмблема: чайка, рассекающая крыльями две окружности, а под эмблемой на греческом и на английском языках тем же цветом выведена надпись: «Аэропорт Наксос. Добро пожаловать!».

Что означают эти две окружности, рассеченные резким взмахом птичьего крыла, Смолев не знал. Когда он впервые увидел эту эмблему и задумался о ее значении, то предположил, что, вполне вероятно, парящая в свободном полете чайка означает авиаперевозки, а вот две окружности… Причем, эти окружности были начертаны по-разному: ближайшая к центру, в котором парила чайка, была обозначена едва заметной тонкой линией, а внешняя – хорошо заметной толстой. Это навело Алекса на кое-какие размышления. А что, если эти две окружности – это небо и море? Тонкое, невесомое небо – и море, мощное в своей извечной несокрушимой силе, противостоять которой не могут даже скалы? Две стихии, что приходится преодолеть воздушной машине от взлета до посадки. Версия была изящной, и Смолеву она понравилась. Насколько она соответствует действительности, он пока так и не удосужился выяснить.

Несколько скрепленных между собой стульев у стены здания аэропорта, пара пальмовых кустов, растущих, словно из покрытой трещинами асфальтовой площадки, грузовой терминал, больше напоминающий сарай, с видавшими виды тележками для перевозки багажа да скромных размеров автомобильная парковка, расположенная сразу за ним, – тоже не смогли бы впечатлить искушенного путешественника.

Наксос – это остров, который открыл для себя прелести туристического бума гораздо позже других греческих островов. В отличие, скажем, от Корфу и Крита, сюда до сих пор не летают прямые рейсы из зарубежных международных аэропортов, и тот путешественник, что захочет добраться на крупнейший из Кикладских островов, должен быть готов к пересадке в Афинах. Что он выберет затем, уже благополучно добравшись до греческой столицы, паром или небольшой винтовой самолет «Эгейских авиалиний», – это уже дело его вкуса и личных предпочтений.

Паром «Голубая Звезда» доставит туриста на остров за четыре часа, а скоростной пассажирский катамаран – за два с половиной. Это при условии, что море будет спокойным, и шторм не сыграет с пассажирами парома дурную шутку, заставив судно сильно сбавить ход. А вот самолет – тот всего за сорок минут и с гарантией.

Сорок три, если быть точным, подумал Смолев, ступая на трап и мельком взглянув на свой ручной хронометр.

Он поднял голову и заметил, как ему машет рукой рыжеволосая молодая женщина в белом платье, стоящая в немногочисленной группе встречающих: управляющая виллой «Афродита» Софья Аристарховна Ковалевская, она же Рыжая Соня, лично приехала встретить босса в аэропорту.

Алекс поморщился. Босс, тоже мне! Терпеть не мог этого слова. Но с легкой руки Катерины – очаровательной, жизнерадостной и порой чрезмерно словоохотливой сотрудницы виллы, отвечающей за размещение гостей, – это словечко прилипло к нему, словно банный лист. И сколько бы замечаний Смолев ни делал подчиненным, ни выговаривал управляющей, сколько бы ни хмурил брови и ни качал недовольно головой, – ничто не помогало. К слову сказать, это было единственное распоряжение хозяина, которое женский персонал виллы усиленно и дружно игнорировал, радостно улыбаясь в ответ на его замечания и глядя на «босса» влюбленными глазами. Босс, и все тут. И никаких гвоздей! Спустя полгода Алекс смирился и махнул рукой. Пусть зовут как хотят, лишь бы на вилле был порядок!

Один лишь старый садовник Христос, коренастый грек лет семидесяти, молчун и работяга, следивший за виноградной лозой на вилле, пышными розовыми кустами и несколькими грядками с зеленью и овощами, звал Смолева просто «парень» – так же, как и в первый день, когда тот еще был только постояльцем виллы «Афродита». Грек с неодобрением качал головой, глядя на болтушку Катерину, не упускавшую ни единой возможности поделиться с постояльцами красочными историями, в которых фигурировал владелец виллы, и нехотя размыкая сухие губы, цедил: «Сколько можно, трещотка? И как язык у тебя еще не оторвется? Полно уже косточки ему перемывать! Уймись, сорока! Оставьте парня в покое!».

Алекс шел размеренным шагом от самолета к зданию аэропорта, глубоко погрузившись в собственные мысли. А если бы полгода назад он не приехал на этот остров? Не поселился на вилле «Афродита» и не встретил бы этих замечательных людей, ставших ему верными друзьями? И Стефания не появилась бы в его жизни. Представив, он даже сбился с шага и нервно мотнул головой. И какая бы тогда была у него жизнь? Вот уж точно: судьба человека порой закладывает такие виражи, что можно только диву даваться, куда там до нее выдуманным книжным сюжетам!..

– С приездом, дядя Саша! – знакомый, немного хрипловатый, но бодрый голос управляющей вернул Смолева к реальности. – Ты чего такой задумчивый? Случилось что? Как добрался?

– Просто думаю о том, как же я рад тебя видеть, Рыжая, – усмехнулся Алекс, целуя в щеку молодую женщину. – Добрался отлично. Ну, кто поведет?

Они вышли на парковку, где рядом со входом в здание вокзала в тени большого платана стояла белая «Нива» с наклейкой «Villa «Afrodita» на водительской двери. Алекс открыл незапертую дверь багажника и бросил внутрь свой дорожный саквояж.

– Давай ты, дядя Саша, – решила Софья, отдавая ему ключи. – Я планировала тебе по дороге доложить ситуацию с расселением, а для этого мне придется сверяться с записями. Когда доберемся до виллы, у меня будет еще масса дел. Освобожусь только к ужину, а ты же должен понимать, кто у нас поселился. И еще есть несколько вопросов, которые надо обсудить. Так что давай проведем выездное производственное совещание!

Смолев кивнул и, усевшись за руль, завел двигатель. Выждав несколько минут, пока кондиционер наполнит салон внедорожника прохладным воздухом, Алекс плавно развернул автомобиль на практически пустой автостоянке и выехал на дорогу, ведущую в Хору – столицу острова.

– С чего начнем? – поинтересовалась Софья.

– Давай с общего состояния дел, – подумав, ответил Алекс. – Потом по загрузке номеров. Сначала доложи по короткой галерее, а потом по длинной. Я тебе потом объясню почему.

– Да как скажешь, – управляющая перелистнула вперед несколько страниц в своем ежедневнике. – Общее состояние дел – все по плану. Несмотря на закрытие сезона, все номера забронированы на ближайшие две недели. Кухня и таверна в полном порядке, текущие закупки произведены. Вино от Спанидисов привезли вчера, шесть ящиков. Плюс еще две коробки сыров. Я все оплатила. Запас свежего мяса и морепродуктов на два дня, сегодня утром еще пополнили: в таверне на этой неделе две свадьбы и один юбилей, все туда уйдет, еще и подкупать придется. Никос утром привез два десятка отличных кальмаров, Петрос был в восторге, долго руку ему тряс. Фрукты, овощи, зелень закупаем каждое утро, как обычно. Варенья своего наварили пять сортов – Василика снова отличилась. Текущие счета оплачены, задолженности нет. Все документы у тебя в папке. Персонал здоров, все трудятся, зарплату получили вовремя. Так что, дядя Саша, за время твоего отсутствия никаких происшествий не случилось!

– Это уже радует, – кивнул Алекс. – Теперь пошли по номерам.

– Итак, на короткой галерее у нас все три номера сданы, – продолжила доклад управляющая. – В девятом у нас молодые итальянцы: муж и жена Винченце и Рената Альберти-Малаволья, тридцать семь и двадцать девять лет. Жена такая улыбчивая, а вот муж мне показался немного сумрачным и неразговорчивым. С нами говорила только она.

– Как, как? Малаволья? Итальянцы? Это они сами сказали? – хмыкнул Смолев, сбрасывая скорость и останавливаясь перед Т-образным перекрестком: со стороны Хоры, по главной дороге, шел поток машин.

– А что не так? – удивилась управляющая, провожая взглядом проехавший мимо грузовичок «Исузу», перегруженный пиломатериалами, отчего слегка кренившийся набок. – У них и паспорта итальянские, живут в Пьемонте. Кто же они еще? Рената рассказывала, что у них домик недалеко от Бароло. С Винченце, правда, я не общалась. По кухне: итальянская и греческая.

– Тогда ясно. Думаю, что жена тогда и в самом деле итальянка. Альберти – это ее фамилия. А вот муж с фамилией Малаволья – сицилиец. Ни один сицилиец никогда по доброй воле не назовет себя итальянцем, в лучшем случае просто промолчит.

Смолев включил первую передачу, и машина выехала со второстепенной дороги на трассу до столицы.

Алекс рассуждал вслух:

– И что сицилийцу делать в Пьемонте? И почему им с женой было не поехать к морю на Сицилию? Почему в Грецию? Любопытно. Впрочем, с ним ты не общалась. Ладно, продолжай, кто в десятом?

Софья пролистнула еще пару страниц и переложила закладку.

– В десятом на неделю остановились молодые ребята из Канады. Джонатан Ганье и Джульетт Бушар. Они не женаты, но, насколько я поняла, уже несколько лет вместе. Каждое лето путешествуют по островам. Вот и в этом году были на Санторини, Анафи, Фолегандросе и еще где-то, – я не запомнила. Наксос их предпоследняя остановка перед Афинами. Собираются еще на Парос, а потом уже на материк. Говорят, что обычно с десяток островов объезжают за лето, везде живут по неделе, а то и по две. По-английски говорят свободно, но между собой – почему-то по-французски.

– Они не из Квебека, часом?

– Да, – удивилась Софья, – как ты догадался?

– Все просто. Они франкофоны. Так в Канаде называют тех граждан, которые говорят на французском. Кстати, в Квебеке, насколько я помню, без французского просто никуда. Поэтому они общаются на английском с иностранцами, а между собой на родном – французском. Кулинарные предпочтения? – уточнил он.

– Тут все просто: обожают морепродукты. Любые, в любом виде. Джульетт предупредила, что Джонатан очень любит рыбу, – да и вообще любит покушать, – рассмеялась собеседница. – Петрос будет на седьмом небе от счастья!

– Да уж! Достойная конкуренция нашему другу-археологу, – усмехнулся Смолев. – Что у нас с одиннадцатым номером?

– В одиннадцатом номере у нас две шведки: Урсула и Анника Викстрём, родные сестры. Старшей, Урсуле, двадцать восемь. Аннике – двадцать три. Очень похожи: блондинки, глаза голубые, молчаливые и спокойные. Даже голоса похожи, я пару раз их путала, когда они звонили на ресепшн. Одеваются одинаково, будто близняшки. Все бы ничего, только… – немного замялась управляющая.

– Что?

– Ты понимаешь, младшая совсем слепая. А старшая везде ее водит за руку. Катерина их оформила, а потом час у себя втихомолку в дежурке прорыдала: Урсула ей, оказывается, рассказала, что сестру в раннем детстве машина сбила, и девочка потеряла зрение. Какой-то пьяный лихач, представляешь? Они тогда были в Мадриде на каникулах, и вот такое несчастье!..

Управляющая покачала головой. Алекс внимательно слушал.

– Суд был, но нарушитель отделался штрафом. Я всем строго-настрого наказала, чтобы к шведкам было повышенное внимание. Мало ли что: у нас тут сплошные ступеньки! Но сестры никаких хлопот нам не доставляют, целыми днями ходят на море и гуляют. Только приходят на завтрак и ужин, а обед уже дважды пропустили. Петрос расстраивается. Он сегодня для Анники испек целую корзинку своего фирменного печенья меломакарона,³ чтобы сестры могли брать его на море с собой. Старшая сказала, что они сладкоежки, так что он постарался. Очень тоже за девочку переживает…

– Ясно, – помолчав, ответил Алекс. – Молодцы. Если что-то потребуется – дай знать мне немедленно. Наша обязанность – обеспечить самый высокий уровень сервиса. А теперь давай разберемся с длинной галереей.

– Итак, по порядку. Первый номер, – следя по тетрадке, начала Софья, – сюда сегодня утром из госпиталя перевезли Крылова Василия Аркадьевича. Его жена, Анна Анатольевна, уже третий день здесь, очень за него беспокоится, понятное дело. Но лечащий врач решил, что профессор пошел после ранения на поправку и разрешил ему переезд на виллу под присмотр супруги. Я с ней общалась недолго: она все время у мужа в палате практически проводила. Но женщина милая, очень спокойная, воспитанная, скромная. Она младше мужа лет на пятнадцать. Мне очень понравилась. Рада, что они у нас поживут.