Kitabı oku: «Смерть на Кикладах. Сборник детективов №5», sayfa 6
– Конечно, – без тени сомнения ответил Смолев, вернувшись в комнату и одобрительно показывая большой палец Стефании, определившейся наконец с выбором. – Вернется непременно. Ведь у нас его гитара!
Часть пятая
Гитара снимает покровы с тайн
человеческой души.
В. К. Родионов
«Александр, добрый день!
Наш Фестиваль закончился, призы вручены, места поделены, мастер-классы проведены, все эмоции постепенно улеглись, – можно перевести дух! Слава богу! Все прошло как нельзя лучше. Два дня после Фестиваля мы приходили в себя, подводили итоги, проводили разбор полетов в Оргкомитете, не без этого, потом еще и торжественный банкет для именитых гостей и спонсоров… Валюсь буквально с ног, усталая, но очень довольная! Вот сегодня утром я добралась до компьютера и, наконец, могу вам выслать обещанные материалы, касающиеся Макарова и Мерца. Вы уж простите меня за задержку! Очень я переживала за своих учеников, просто очень! Вы, наверное, заметили… Но муж снова оказался прав: они выступили просто замечательно! Волшебно выступили! Я так рада за своих мальчишек! Они у меня очень трудолюбивые и страшно талантливые, ужасно ими горжусь!
А еще я очень рада, что мы с вами наконец-то познакомились: Игоря после нашей встречи на Фестивале вот уже неделю как не узнать, будто подменили! Веселится, говорит, молодость вспомнил. Взбодрился, настроение отличное, смеется все время, шутит, мол, старая гвардия еще ого-го! Планы строит на отпуск, да и вообще, вспомнил, что у него должен быть отпуск! Последние пять лет я от него этого слова вообще не слышала. Так, в лучшем случае, на выходных куда-то выбирались, не дальше Финского залива. Так что это очень хорошо, что вы приехали, Александр! Вы уж, пожалуйста, приезжайте почаще теперь, мы всегда будем рады вас видеть!
Я никогда мужа не расспрашивала про вашу службу, знаю, что вы еще срочниками воевали вместе, через многое прошли. То, что он у вас старшиной роты был, я сама догадалась по тому, как вы его называли… Он-то сам никогда не рассказывает, а я и не спрашиваю. Он у меня, конечно, молодой генерал, еще пятидесяти нет, но уже и не двадцать лет. Вижу: сильно устает, нервничает много, переживает, хоть и бодрится. Когда в Сирии события начались, сутками у себя на Дворцовой пропадал, потом началось: командировка за командировкой… Чего мне это стоило – пережить эти все его командировки… Сейчас-то уже поспокойнее, но все равно, вы же знаете: в армии вечно то одно, то другое. Чаще стал за сердце хвататься, когда думает, что я не вижу. Никак не могу отправить к кардиологу, – только рукой машет. Генералу, якобы, не пристало по врачам ходить! Подчиненные, мол, не поймут! А кому еще ходить? Все здоровье по военным городкам растерял да по командировкам. Но сейчас-то мы, надеюсь, в Петербурге надолго, слава богу, и я добьюсь обязательно, чтобы он местным врачам показался. Это он внешне такой толстокожий и невозмутимый, но я-то его с лейтенантской поры знаю, меня не проведешь! Вот и стараюсь его чаще выводить куда-нибудь, чтобы он хоть немного отвлекался. А что может быть лучше музыки? Так и ходим вместе по концертам. А еще знаю, что для него все его боевые друзья – просто на вес золота, лекарство от всех болезней! Вы уж про нас, пожалуйста, не забывайте, приезжайте в Петербург при первой же возможности!
А теперь про Макарова и Мерца. Это старая история, вокруг нее действительно очень много кривотолков. Я высылаю вам в приложении к этому письму несколько файлов, почитайте, там мемуары самого Николая Петровича Макарова, две книги: «Задушевная исповедь» и «Семидесятилетние воспоминания». Писатель он, конечно, спорный. Изящным стилистом его тоже я бы не назвала, но он добросовестно дает в своих воспоминаниях огромное количество фактов, причем с такими подробностями, в таких деталях, что вся картинка тех далеких событий будто оживает перед глазами. Игорь тоже прочел эти книги, похвалил как раз за информативность. Сказал, что «данных много, есть с чем работать».
Дополнительно я вам пересылаю еще мемуары современников Макарова, воспоминания его учеников, – все, что мне удалось найти из публикаций в прессе тех лет. Там и статьи, и рецензии, и письма самого Николая Петровича.
Теперь о Мерце. Это был очень талантливый композитор, который, увы, прожил совсем немного. Вот я для вас подготовила, не поленилась, несколько выдержек о его музыкальном наследии от очень известного белорусского композитора, писателя, историка и музыковеда Виталия Константиновича Родионова. Здесь всего несколько абзацев, но как емко и красочно сформулировано! Я считаю, что никто лучше Родионова пока не смог описать музыку Мерца. В своей книге «Гитара музыкальная» Родионов, в частности, пишет:
«Музыка Иоганна Мерца – это зрелый романтизм, это взгляд на мир глазами влюбленных, когда природа полна неги, таинственности и красоты. Особенно трогательны у Мерца пьесы, насквозь пронизанные романсовыми интонациями. Нельзя описать словами бесконечную гамму полутонов и оттенков прекраснейшего из человеческих чувств, свойственную гитарной музыке Мерца! Возвышенная лирика передает радость встречи, нежность объятий и горечь разлуки в пьесе «К Мальвине». Иной раз человека охватывает глубокая задумчивость, и он задумывается о смысле жизни, любви, счастье и неизбежных утратах в «Песне без слов». К примеру, «Любовная песнь» – это нежная, ласковая речь двух молодых людей, признательных судьбе за то, что встретились и теперь могут наслаждаться красотой возвышенного чувства. «К моей далекой» – это обращение к даме сердца с приветливыми и ласковыми словами. В одном из «Романсов» мы наблюдаем, как затаенная, нежная беседа перерастает в бурные объяснения. В другом «Романсе», с типичным для Мерца развернутым речитативным вступлением и собственно самой мелодией, есть затаенная грусть, просветленный характер которой напоминает о былом счастье. В «Вечерней песне» лирическое настроение словно исчезает в ночном сумраке.
Вторая область его приоритетов – пьесы жанрового характера. «Полонез №5» – пьеса роскошная по звучанию, эмоционально приподнятая, словно рисующая кавалеров со шпорами и четкой поступью. «Полонез №6» более мягок, хотя в нем тоже подчеркнуты изящество и грация придворного общества. «Мазурку» отличает проворный ритм и непреодолимое стремление к чему-то яркому, неудержимо манящему. Итальянским колоритом веет от его «Тарантеллы», по-россиниевски порывистой. Плавная мелодия «Гондольеры» рисует нам лодочника, который тихо плывет по глади венецианских каналов, распевая сладостную песню любви. К танцевально-образной сфере гитарного творчества Мерца можно добавить пьесу под названием «Детская сказка», в которой первоначальная задумчивость сменяется взволнованным чувством, порожденным то ли каким-то страшным событием, то ли неожиданным сюжетным поворотом. Но концовка сказки благополучная.
Третья область музыки Мерца абстрактна. Это игриво-манерное «Скерцо», виртуозное «Каприччио» и классические по форме «Вариации», где лирическая тема преобразуется в лирико-драматизм, в жанровость, в патетику, наконец, в типично романтическое жизнеутверждение.
Словом, мир для Мерца пленителен, очарователен, полон загадок и тайн. Он всегда желанен, ибо в нем обитает та, с которой делишь счастье неувядаемой любви. Таким образом, австрийский гитарист создал условия для появления романтического стиля Франсиско Тарреги, родившегося за четыре года до смерти Мерца».
Согласитесь, прекрасно сказано! Я готова подписаться под каждой строчкой! И, кстати, обратите внимание, ни слова об «Элегии»! Не странно ли это? Чтобы такой серьезный исследователь, как Родионов, пропустил такого уровня сочинение, обойдя его молчанием? Наводит на размышления, не правда ли? Все, все, больше здесь цитировать ничего не буду, чтобы не наскучить, все материалы отправляю приложением к письму.
Да, чуть не забыла, вот что еще хотела добавить. История музыки вообще, и гитарная музыка здесь не является исключением, изобилует фактами, когда авторство тех или иных произведений оспаривается или приписывается другому композитору. Да что там, путаница происходит даже с названиями произведений одного и того же композитора! Например, вы же помните Ану Видович? Прекрасная гитаристка из Хорватии? Уверена, что вы ее запомнили. Помните, что она играла в конце первого отделения? В программке Фестиваля это произведение было указано как «Астурия» Исаака Альбениса. Ана сыграла блестяще! Мы еще с вами обсуждали ее безупречное тремоло и динамические контрасты. Вспомнили? Так вот, я вам сейчас расскажу, что это произведение вовсе не «Астурия»! А по содержанию, по смыслу, скорее я бы назвала ее «Андалусией»! Ну, или как минимум, тем названием, что дал произведению сам композитор. Кстати, это был один из вопросов, который мы обсуждали в Оргкомитете, и не слишком приятный, но это сейчас не так важно…
Так вот, Исаак Альбенис и его «Астурия». Это очень известная пьеса из «Испанской сюиты» Альбениса, именуемая также в некоторых нотах как «Легенда» и ещё чаще как «Прелюдия». Здесь тоже целый детектив! Все дело в том, Александр, что при жизни Альбениса эта пьеса была опубликована под названием «Прелюдия», поскольку ею открывалась сюита «Испанские песни». Ни к какому конкретному географическому региону Испании, которую так любил Альбенис, она не была тогда прикреплена! Ни в первом издании, ни в последующих прижизненных. И лишь спустя два года после смерти композитора, издатель Хофмайстер, взял ранние пьесы Альбениса и собрал их в сюиту. Оставалось только придумать название к каждой из них, что он и сделал. На свой вкус. Вы представляете? Сам придумал названия! Ох уж эти издатели!
Вот так «Прелюдия» вдруг стала «Астурией», – и зря, поскольку здесь же чистейшее фламенко! А Астурия, как вы знаете, это север Испании, а там совсем другая музыка. Вы же помните это произведение, Александр? На всякий случай я вам еще отправляю ссылку на него в интернете, чтобы вы смогли еще раз его прослушать. Вы поймете, что я права, это скорее «Андалусия», то есть, юг Испании, а не север! Главная тема здесь – это фламенко и канте-хондо, особая старинная манера пения юга Испании, драматичная, очень свободная, богатая мелизмами. Канте-хондо – прямой родоначальник жанра фламенко! Его корни восходят к арабским и цыганским напевам. Как говорил Федерико Гарсия Лорка, «канте-хондо – нить, связывающая нас с загадочным Востоком». А финал – это хорал. И вспоминается сразу начало «Кордовы» – там ведь у Альбениса тоже хорал, и этот хорал, пожалуй, можно расценить как недвусмысленный намёк на историю тех мест. И возникает перед глазами Мескита, бывшая соборная мечеть в Кордове, грандиозное сооружение, превращённое в христианский храм, – вот вам и снова связь с Востоком! – и при чем же здесь, спрашивается, Астурия? Вот так! Надеюсь, я не слишком вас запутала, Александр.
Кстати, хочу еще кое-что добавить, теперь уже как исполнитель. Хофмайстер, перелицовывая произведения Альбениса, кое-что подправил и в нюансах. Сейчас объясню. Я вам отправлю ноты обоих вариантов, сравните сами. Отличий не так много, но они есть. В частности, авторское указание темпа «Allegro ma non troppo», то есть «Быстро, но не слишком», Хофмайстер, очевидно, с умыслом заменил на простое «Allegro» – «Быстро», превратив тем самым ностальгическое – ведь Альбенис писал почти всю музыку о родной стране, находясь в эмиграции, – воспоминание о южной Испании и её арабском прошлом в виртуозную выигрышно-концертную токкату. Другими словами, в этакую быструю, ритмичную, более легкую для восприятия пьеску… А ведь Альбенис писал совсем другое! Но коммерческие интересы для Хофмайстера, очевидно, были на первом месте. Грустно, но факт!
И это, кстати, не единственный случай, когда в погоне за наживой издатели таким образом «правили» музыкальные произведения. Но иногда путаница с названиями и авторством произведений происходила и по совершенно другим причинам.
Приведу еще несколько примеров. Есть замечательный французский гитарист и композитор Роланд Дьенс. Его очень известную композицию «Tango en Skai» у нас переводили как «Небесное танго». И ноты издавали под этим названием, и со сцены объявляли. Кстати сказать, танго-то чудесное, мне очень нравится! Но вот пару лет назад я прочла его интервью «Гитарному журналу», где он говорит буквально следующее: «Название „Tango en Skai“ не имеет ничего общего с небом, даже рядом не стоит с английским „sky“. „Skai“ по-французски – это дерматин, кожзаменитель, материал наподобие пластика, из которого делают сумки. Это значит, что вещица – по сути, карикатурное, фальшивое танго. Корни этой музыки вовсе не в Буэнос-Айресе, это все не всерьез, просто шутка». Хороша шутка! Тут, как вы видите, путаница чисто лингвистическая.
А вот с произведениями нашего замечательного гитариста-семиструнника, лютниста и композитора Владимира Федоровича Вавилова история еще загадочней, настоящая мистификация! Я уверена, что вы никогда не слышали о таком композиторе. И так же я совершенно уверена, что вы знаете мелодию, которую называют «Город золотой». У Бориса Гребенщикова была такая песня, вспомнили? А еще, наверняка, раз вы любите классику, вы слышали «Аве Мария» Каччини. Это волшебная музыка!
Владимир Федорович в тысяча девятьсот семидесятом году записывает целую пластинку средневековой лютневой музыки. А какие произведения и имена там были указаны! «Канцона и танец» Франческо Канова да Милано – та самая мелодия «Города», «Павана и гальярда» Винченцо Галилея и позднее ставшая знаменитой во всем мире «Аве Мария» Джулио Каччини… Великолепный получился сборник у Вавилова! Как историку лютневой музыки ему не было равных, поэтому никто не сказал составителю сборника ни слова против.
Лишь после смерти Владимира Федоровича выяснилось, что он был не только исполнителем, но и прекрасным композитором. Ноты произведений, что исполнял Вавилов, попросту отсутствовали в международных архивах и нотных библиотеках. Более того, если взять ватиканского лютниста Милано, то Ватикан опубликовал официальные списки его произведений, и «Канцона и танец» там не упоминалась… А по «музыке Каччини» было проведено даже официальное исследование и стилистический анализ показал: «…септаккорды по „золотой секвенции“, синкопы в басу, седьмая повышенная ступень в миноре, двойная доминанта, – такого в принципе не могло быть написано четыреста лет назад».
Это все музыкальные термины, не хочу вас путать, Александр, главное то, что всю эту музыку написал сам Владимир Федорович, что позднее подтвердили и родственники, и близкие друзья. Опасаясь, что под настоящим именем его музыка никогда не будет опубликована в Советском Союзе (слишком много было бюрократических барьеров), он пожертвовал своим авторством ради того, чтобы эту музыку узнали во всем мире. Так оно и произошло! И лишь спустя десятилетия его авторство постепенно начинает восстанавливаться. Хотя многие музыканты сегодня все еще исполняют «Аве Мария» как произведение Каччини, не вспоминая о настоящем авторе, что я считаю страшно несправедливым.
Ну вот, собственно, и все, что я хотела вам сказать. Все файлы я к письму приложила, буду очень рада, если вы сможете изучить материалы и составить по ним свое собственное мнение, это было бы для меня очень важно. Игорь шлет вам самый сердечный привет, говорит, что в любое время ждем вас в гости!
Еще раз огромное вам спасибо!
Ирина Петровская»
Часть шестая
Неустанно гитара плачет,
Как вода по каналам, – плачет,
Как ветра над снегами, – плачет,
Не моли ее о молчанье!
Федерико Гарсиа Лорка
Управляющая виллой «Афродита» Софья Ковалевская за много лет общения с Александром Смолевым, которого она по питерской привычке – как друга семьи и старшего товарища по восточным единоборствам, – называла «дядя Саша», успела крепко-накрепко усвоить: если Смолев что-то сказал, то с очень большой долей вероятности в девяти случаях из десяти именно так все и есть. И к гадалке не ходи, что называется, время не теряй. Так вышло и на этот раз: загадочный постоялец нашелся в тот же день.
Ужин на вилле уже подходил к концу, и довольные проведенным вечером гости уже начали расходиться по своим номерам, как ей, дежурившей на верхней террасе, позвонила Катерина с ресепшн и заговорщическим шепотом сообщила, что «этот странный испанец снова объявился». Со слов старшей горничной, Пабло вернулся на виллу мрачным и очень уставшим, словно до позднего вечера бродил где-то в запутанном лабиринте улочек старого города и ни разу даже не присел отдохнуть. Тихим голосом, отводя взгляд, он попросил у Катерины ключ от восьмого номера и отправился к себе. Как только, поднявшись на большую галерею, молодой человек скрылся из виду, Катерина немедленно сняла трубку и позвонила управляющей.
– А глаза такие печальные-печальные, – громко шептала она, время от времени поглядывая на лестницу, ведущую к галерее, словно боясь, что испанец ее услышит. – Я ему ключ-то протягиваю, бери, мол, а у него рука дрожит. Да и сам весь, как говорит моя русская бабушка: без слез не взглянешь! Волосы все спутаны, глаза отводит, словно боится, что начну о чем-то спрашивать. Видно, что весь уставший и измученный. Голодный, наверное! Ой, что-то мне так его жалко стало, не передать! Несчастный он какой-то. И совсем даже не буйный!
– А почему ты шепчешь, Катя? – удивилась управляющая. – Ты чего-то боишься?
– И сама не знаю, – смутилась Катерина. – Подумала: вдруг услышит! Кому понравится, когда его жалеют за глаза? Хотя, глупо, конечно: он же русского не знает! Так что делать будем? Мне самой боссу позвонить, или вы ему скажете?
– Спасибо, Катюша, дальше я сама, – поблагодарила Софья и сложила свой телефон.
Подойдя к Смолеву, еще сидевшему за столиком с Виктором Манном, – Тереза и Стефания пошли переодеться на хозяйскую половину перед традиционной вечерней прогулкой к морю, – Софья решила передать владельцу полученное от Катерины сообщение и терпеливо ждала, пока в их неторопливом разговоре настанет пауза.
Стороннему наблюдателю, ни разу в жизни раньше не видевшему вместе Манна и Смолева, показалось бы очень странным, насколько эти два внешне совершенно разных человека были в то же самое время настолько похожи. В выражениях их лиц, скупых жестах, в точно выверенных движениях, даже в том, как они сидели и просто молчали за столом, наблюдая за происходящем на террасе. Кряжистый и плечистый Виктор, с тяжелыми мускулистыми руками и огромными кулаками, гладко выбритой головой и массивными чертами загорелого лица, скорее напоминал профессионального борца-рестлера, чем генерала Интерпола. Внешне расслабленный и умиротворенный, казалось, генерал даже дремлет. Лишь время от времени он приоткрывал глаза, закрытые тяжелыми веками, и бросал цепкий взгляд вокруг, словно крупный хищник, которого лучше не беспокоить. Иногда он своими повадками напоминал Софье огромного самца горной гориллы, вожака стаи и патриарха, умного, необыкновенно сильного и очень опасного. На его фоне более поджарый Смолев, с его удивительно моложавой стройностью, безусловно, внешне проигрывал в грубой физической мощи, но те, кто знал Смолева давно и видели его в деле, еще трижды бы подумали, прежде чем определиться, кто именно из двоих мужчин, в настоящий момент расслабленно сидящих за столиком после дружеского ужина, наиболее опасен, – случись схватка не на жизнь, а на смерть…
Когда-то давно, в юности, Алекс и Виктор служили вместе. Прошли плечом к плечу несколько «горячих точек». С тех далеких лет между ними выработалась удивительная способность не только совершенно и полностью доверять друг другу, но и понимать друг друга с полуслова.
Смолев прервал разговор с гостем и вопросительно взглянул на подошедшую к столику управляющую.
– Ты был прав, дядя Саша, – сказала та, тряхнув гривой рыжих волос в подтверждение своих слов. – Наш-то испанец! Вернулся как миленький. Только замученный весь, Катерина говорит. Что делаем, босс? Будешь с ним сегодня беседовать? Или на завтра перенесем?
– Пусть отдыхает, – после небольшой паузы покачал головой Смолев. – Парень, видно, действительно устал и измучился. Странная история, но, думаю, что поводов для беспокойства больше нет.
– Покормить его?
– Конечно, займитесь. Пусть Артеми отнесет ему поесть. Хотя, постой!.. Артеми соберет, а ты, Рыжая, сама отнеси. Если что, за тебя я спокоен при любом раскладе.
– Да уж, – хмыкнула Софья. – Давай уж лучше я сама. Где наша не пропадала… Что передать ему? Если он дверь откроет, конечно. Если не откроет – оставлю на тележке в тамбуре. Так что передать?
– Дай-ка мне лист бумаги и ручку, – еще подумав, скомандовал Смолев. – Я напишу ему пару строк по-испански, оставишь на подносе с едой. Вряд ли вы по-английски толком объяснитесь, он его почти не знает.
Софья кивнула и отошла.
– И что у тебя опять стряслось такое? – лениво поинтересовался генерал Манн, приоткрывая один глаз и допивая из рюмки ракомело дробными глотками. – Что за испанец? Почему надо отправлять к нему Софью, а не просто официантку? Он что, настолько опасен, что ты шлешь своего лучшего бойца?
– Нет, не думаю. Но и официантку под удар не хочу подставлять, с Рыжей такое точно не пройдет. Наш приглашенный музыкант – гитарист. Будет играть по вечерам на новой площадке, как только мы организуем там сцену. Если строители временную сколотят завтра к ужину, – то первое выступление сразу и состоится, – Смолев помолчал, потом добавил: – Я, по крайней мере, надеюсь…
– О, так ты расширяешься? – все так же лениво удивился Виктор. – Бизнес идет в гору? За тебя можно порадоваться?
– Не то слово, – довольно кивнул Смолев и разлил остатки ракомело из бутылки по рюмкам: себе плеснув на донышко, а Манну – до краев. – Сезон заканчиваем в хорошем плюсе. Надо готовиться к следующему, слава богу, есть на что. Взял в аренду соседний участок на сорок девять лет. Будут бассейн с пресной водой, шезлонги, бар с прохладительными напитками и небольшой амфитеатр для музыкальных вечеров. Ну, будь здоров, генерал!
– Это тебя, Саша, в военной разведке учили так водку разливать? – иронически хмыкнул генерал Интерпола, отпил половину из рюмки и, прикрыв глаза, с довольным видом откинулся на спинку удобного стула. – Собеседника спаивать? Шалишь, капитан! Со мной номер не пройдет: на мою массу надо еще два литра этого божественного напитка, как минимум. А у нас бутылка уже пуста. Впрочем, все верно. Во-первых, я гость, могу быть пьян и весел, с меня взятки гладки. А ты – хозяин. Должен быть трезв и бдителен: тебе еще за всем присматривать надо. А во-вторых, такое вкусное ракомело я только у тебя и попробовал. Опять же, у тебя оно все время под рукой, а я бываю у тебя нечасто, так что, получается, что все по справедливости, – генерал снова приоткрыл один глаз и без всякого перехода сменил беспечный тон на серьезный. – И все-таки, Саша, почему ты Софью к нему хочешь отправить, а не официантку? Что не так?
– У парня сегодня случился нервный срыв во время прогулки по Бурго, – помедлив, нехотя пояснил Смолев. – Совершенно на пустом месте. Сорвал какую-то афишу, порвал, говорят, чуть ли не в клочья, накричал на работниц инфоцентра для туристов. В общем, чепуха какая-то. Но береженого бог бережет, сам знаешь.
– На пустом месте – и вдруг такая истерика? Наркоман с неустойчивой психикой? – буднично предположил генерал, наблюдая за тем, как официантки деловито снуют по террасе, собирая грязную посуду на большие подносы и унося их на кухню. – Среди музыкантов такое бывает, расширяют, понимаешь, сознание… Сначала травка, вроде как все невинно. Дальше – больше! Кокаин, ЛСД, героин… А потом дорасширяются до того, что хоть святых выноси: буянят, скандалят, непотребно себя ведут! Группа риска во всей красе, и совершенно, надо сказать, непредсказуемая…
Он вздохнул, взглянул на Алекса и предложил:
– Хочешь, Саша, мои справочку на него подготовят? Мало ли, засветился где по линии наркоконтроля…
– Наркоман? Нет, не думаю… Не похож. Здесь что-то другое. Точных причин я пока не знаю, но допытываться у него не буду сегодня, пусть отдыхает. Он несколько часов где-то ходил, только появился, – Смолев досадливо махнул рукой. – Да не забивай себе голову, Витя! Ты же в отпуске! Вы с Терезой – мои гости, ваше дело – отдыхать! С этой чепухой я сам разберусь. С утра и разберусь.
Генерал ничего не сказал, только неопределенно хмыкнул и снова, расслабленно откинув назад тяжелые плечи, прикрыл глаза.
Софья принесла чистый лист бумаги и шариковую ручку. Алекс сложил лист вдвое и, подумав пару минут, набросал твердым почерком несколько строк по-испански и вручил управляющей.
– Позвони мне потом, – сказал он ей негромко. – Или лучше скинь смс. Мы сейчас пойдем прогуляться к морю, потом будем отдыхать. Завтра я сам с ним переговорю.
Софья кивнула, улыбнулась мужчинам и направилась к выходу с террасы.
– Повезло тебе с управляющей, – негромко констатировал генерал, глядя ей вслед. – Я бы ее к себе в Интерпол завтра забрал, на оперативную работу. Сразу звание бы дали, должность начальника отдела, оклад в твердой валюте… Такие кадры – на вес золота! Умница, каких мало.
– И не говори, – легко согласился Смолев. – Сам не нарадуюсь. Если бы не Рыжая, не знал бы и за что хвататься. Так что извини, генерал! Не дам! Перетопчется Интерпол без моих кадров…
– Куда ж деваться… Что у нее с поваром, кстати? Когда на свадьбе будем гулять?
– Ничего толком не понял, – развел руками Алекс. – Ждем!
– С поваром твоим нерешительным политбеседу надо провести, что ли, – вздохнул Манн, сыто жмурясь и с довольным видом потягиваясь на жалобно поскрипывающем стуле. – Объяснить ему, что в этом деле главное – быстрота, – он вдруг резко рубанул воздух ладонью, – и натиск!..
Смолев добродушно рассмеялся и покачал головой.
– Сами разберутся, Витя, сами. Хорошие люди, пусть сами решат, как им жить. Я же просто помогу, чем смогу…
Ничего из их разговора Софья уже слышать не могла: она быстро спускалась вниз по лестнице. По пути ей навстречу попались Тереза и Стефания, одетые для вечерней прогулки к морю. Они обменялись веселыми приветствиями с управляющей и зашли на террасу.
Софья спустилась к длинной галерее, на которой находились номера от первого до восьмого, и увидела официантку Артеми рядом с небольшой тележкой. На тележке стоял поднос с ужином для Пабло. Обычно еду приносили сверху на подносе, ставили на тележку, которая постоянно находилась на галерее в небольшом техническом помещении, и подкатывали к нужному номеру. Как правило, это бывало очень редко: мало кто мог отказать себе в посещении завтрака или обеда, приготовленного Петросом, не говоря уже об ужине. Редко, но бывало. Вот и сейчас тележка пригодилась.
Управляющая поблагодарила Артеми и отпустила ее заниматься другими делами: ужин закончился, и помощь официантки была нужна на верхней террасе. Дождавшись, пока Артеми уйдет, Рыжая подкатила тележку к тамбуру в дальнем углу галереи и негромко постучала в дверь.
Ковалевская прислушалась: за дверью была полная тишина. Она постучала снова. Через какое-то время скрипнули пружины кровати и раздались шаги. Дверь открылась: на пороге стоял молодой испанец. Лицо его было угрюмым, но было непохоже, что он спал. Но и агрессивным он точно не выглядел, тут Катерина была права.
– Добрый вечер, Пабло, – мягко произнесла Софья по-английски. – Это ваш ужин. И сообщение от господина Смолева.
Испанец безучастным взглядом оглядел поднос с едой, взял двумя пальцами записку, развернул и прочел. Закончив читать, он немного оживился, кивнул и выдавил по-английски:
– Да. Я буду, – и прежде чем закрыть дверь, уже взявшись за ручку, прибавил, отводя глаза: – Спасибо!
Софья кивнула, и, не дожидаясь, пока испанец закроет дверь, повернулась и пошла по галерее. Уже дойдя до первого номера, она снова услышала звук открываемой двери и скрип колес тележки, которую вкатили в номер, после чего дверь захлопнулась. Рыжая понимающе улыбнулась: как бы ты ни был огорчен и расстроен, против еды, приготовленной на кухне виллы «Афродита», тебе не устоять!
Она спустилась по лестнице, прошла мимо нижней террасы, где обычно накрывали завтрак, и вышла на площадку к стойке администратора, на ходу отправляя Смолеву обещанное смс: «Все в порядке, передала!».
– Так вот я и говорю: вечер сегодня какой-то странный! – едва завидев начальницу, с места в карьер припустила Катерина, словно они и не прерывали разговор. – Не одно – так другое! Как удачно, что вы пришли! Я вот даже сейчас хотела боссу рассказать, когда он мимо меня спускался вместе с друзьями, но только рот открыла, а он мне так: «Катюша, завтра! Все – завтра!» и так посмотрел, как только он один может, глаза – как льдинки! – так у меня язык к небу и прилип, так и стояла с открытым ртом, пока они не прошли, – в ее голосе едва слышно зазвенела обида. – Я ведь не так просто, я ведь по делу! А вдруг это важно?
– По какому делу, Катюша? – насторожилась Софья, убирая телефон в карман. – Что-то не так?
– Ой, тут такая история загадочная! Не знаю, что и думать! – обрадованно застрекотала словоохотливая гречанка. – Мне еще днем Костас звонил, предупреждал, что какие-то двое мужчин разыскивают виллу «Афродита». Чужаки, мол, раньше он их на острове не видел. Он с ними столкнулся, когда они в таверну старого Леонидаса пришли, там бармена расспрашивали. Костас и услышал, что про «Афродиту» речь шла и ее постояльцев. Самому-то я ему уже шею намылила: нечего по тавернам шататься с друзьями, когда учебный год на носу, а у него по двум предметам пересдача на осень… Такой балбес! Не волнуйся, говорит, все сдам! Волнуюсь я за его пересдачу: а вдруг не сдаст? Что делать тогда? Еще на год свадьба отложится? Обиделся, видите ли, сказал, что не придет сегодня меня провожать. Подумаешь! Больно надо! Как ребенок, ей-богу! Сам здоровенный лоб, а ума – обнять и плакать! Правильно моя русская бабушка говорит, что с женихами…
– Катя, подожди, – взмолилась управляющая, с трудом вклиниваясь в этот бурный поток слов. – Давай про тех незнакомцев, что виллу разыскивали.
– А, эти… – пожала плечами гречанка. – Так я их тоже видела! Кто-то в калитку звонит час назад и молчит. Я говорю: «Добрый вечер, говорит консьерж виллы „Афродита“, чем можем быть вам полезны?» по-гречески сперва, потом по-английски и по-немецки, – ну все как обычно!..
– Молодец, все правильно, – похвалила Софья. – И что?..
– И ничего! Молчат! Но я же слышу: кто-то шепчется. Я снова: «Добрый вечер!..» – и опять на трех языках. Опять молчание. Ну, думаю, что за игры еще! Что я им, CD-плейер, по сто раз повторять одно и то же?! Это же чистое хулиганство! Говорю: «Ну, подождите!». И спустилась к калитке проверить.
