Kitabı oku: «Гидра», sayfa 3
– ГОСПОДИ, ФАНТ!
Пиночет с Китом резко развернулись. Троф склонился над телом своего земляка. Позавчера они вместе, в каптёрке, отглаживали и брили свои парадки и прошивали медной проволокой прапорские погоны. А после наряда они собирались клеить фотки в дембельские альбомы. Всё, Фанту они больше не понадобятся. У Трофа дыхание стало прерывистым – они вместе с этим парнем росли в одном подъезде. В это время на его плечо легла чья-то рука.
– Трофик, – Сказал Саричев, сам готовый взвыть от вскрывшейся и кровоточащей раны, – сейчас не время, это мы будем делать потом. Ты мне нужен, понял? Слышишь?!
Троф глубоко вздохнул, перевёл дыхание, утер тыльной стороной ладони глаза, снял с себя пилотку и накрыл ей обращенное к небу лицо солдата.
Саричев открыл дверь подъезда и зашел внутрь. Его окутал затхлый приторно-тошнотворный дурман начинающегося гниения, так знакомый ему по Афгану. Со второго этажа по лестнице и стенам и стенам тянулись засохшие ручьи крови. Он направился к двери, ведущей в их роту. Кит сморщился. Троф решительно шел следом. Его побелевшие пальцы сжимали оружие. Не дай Бог попасться тому, кто убил его земляка! Антон едва смог подавить приступ тошноты, готовый вывернуть его желудок наружу.
Пиночет оглядел казарму с перевернутыми кроватями и скомканными одеялами. Два тела лежали возле бытовки. Он с ужасом представил, что делается на втором этаже. Их рота была в наряде, и потому в казарме не было и десяти человек, свободных от него. А на втором этаже ночью спало сорок с лишним человек! Эти засохшие ручьи, целые потоки крови, тянулись сверху. Там была просто бойня. Антон больше не мог держаться. Он оперся левой рукой о стену и дал волю тошноте выпотрошить его внутренности. Он стоял так пару минут, пока Кит не начал трясти его за плечо:
– Антон, прекращай!
– Кит, пускай сам очухается! – Остановил его Троф.
Пиночет подошел к дежурному по роте. Он лежал возле двери в оружейку. И то, что это было когда-то человеком, можно было узнать только по разорванной и окровавленной хэбэшке, по повязке дежурного, да по ремню со штык-ножом. «Где дневальный?» – Вдруг подумал Пиночет и перед ним, как слайд на диапроекторе, высветился список суточного наряда, составленный на тетрадном листке в канцелярке у ротного. «Ага, Кенов, тоже огурец… Он пожизненно стоял по роте и драил очки, благодаря своему характеру и положению в их долбанной дедовщиновской системе. Но сейчас все одинаковы, смерть уравняла всех – и дедушку Матвеева, и чмошника Кенова… А ротный был дежурным по части. Наверное, сгорел вместе со штабом».
– Ну, очухался? – Повернулся он к Антону. Тот устало кивнул.
Затем он наклонился вниз и пошарил в карманах дежурного и достал слипшиеся от бурой массы ключи от оружейки, разодрал их и открыл помещение. Послушно зазвенела сигнализация, раздирая гробовую тишину казармы, больше похожую на морг. Начкар зашел внутрь и отключил ее.
– Так, парни, – сказал он, вскрывая пирамиды с оружием, – вооружаемся. Троф с Китом – берите четыре пулемета и ленты к ним. Антон… Антонов, очнись! Хватай противогазы на весь наш караул, нагребай побольше пустых магазинов и патронов к автоматам. Быстро, начали!
Таким образом, он убил двух зайцев – обеспечил караул оружием на случай жёсткого боя и загрузил ребят работой, еще раз подтвердив закон, что работа – самое лучшее средство для отвлечения солдат от глупых и ненужных мыслей. Сам он взял пару автоматов и несколько ящиков с пулеметными лентами, которые не смогли унести Троф с Китом.
– Стройтесь!
Кит с Трофом опустили железные коробки с пулеметными лентами на бетонный тротуар. Антон, обвешанный сумками с противогазами, как новогодняя елочка игрушками, поставил на пол ящик с патронами. Он пришёл в себя. По крайней мере, в его взгляде появилось что-то осмысленное. А может, свежий воздух подействовал на него отрезвляюще.
– Думаю, объяснять не надо, что нашей части больше не существует. Даже наше батальонное знамя сгорело вместе со штабом. Но мы сейчас об этом думать не должны. Нас поставили на охрану дивизионных складов ГСМ, и мы будем там стоять до тех пор, пока нас не сменят или… не произойдет иных чрезвычайных обстоятельств. – Он указал рукой на казармы. – И сколько пройдет времени, мы не знаем, а до ближайшего населенного пункта более двух сотен километров. Поэтому мы сейчас идем к машине, вооружение складируем туда, подгоняем машину к продскладу и загружаем ее под завязку питанием. Затем возвращаемся в гарнизонку и продолжаем нести службу. – «Хотя, честно, слал бы ее подальше»! – Антон, ты как?
– В порядке.
– Идешь последним, паси за тылами. Вперёд!
Все прошло отлично. Заминка произошла лишь на складе. Через пару минут после того, как они зашли на продсклад, оттуда вышел Антон с пустыми руками, его глаза выражали растерянность.
– Товарищ старший прапорщик!
– Что?
– Картошки нет…
– Как, совсем?!
– Ни одной. Несколько гнилых осталось. А так все ящики и мешки пустые…
Какое-то далекое воспоминание шевельнулось в памяти Пиночета. Откуда-то из глубин сознания нахлынул запах костра, горечь водки во рту, аромат ухи и свежесть речной прохлады. Все это, словно неожиданная большая волна, окатила утёс памяти и схлынула, оставив лишь капли влаги – какое-то плохое предчувствие. Правда, все-таки волна оставила какое-то маленькое зёрнышко. Зёрнышко сорняка. Но оно не родилось в воспоминание. Да и некогда было вспоминать этот ускользающий, как налим с ненадёжного перемета, эпизод из жизни.
– …Ну, хорошо, беги к Трофу, помоги ему с консервами.
Антон убежал. Пиночет вернулся к наблюдению. Капли влаги подействовали на зерно. Оно начало прорастать – воспоминание зародилось в глубинах сознания, не давая покоя. Но пока память не могла понять, что это за сорняк растёт. А то, что это сорняк, и очень ядовитый, Пиночет уже чувствовал. Он нервничал и бесконечно утирал пот. «Картошка, картошка… мать её итит! Куда она делась?! Перед нарядом я сам был на складе – ее там было до сраки! Мы еще с Сидорчуком по двести пятьдесят приложили… Где он сейчас?.. Куда могла деться картошка? Кто мог сожрать две тонны картошки за сутки?!»
Вскоре несколько ящиков с консервами, два мешка с мукой и сахаром, ящик с солью и чаем, оставшийся подсохший хлеб в полиэтиленовых мешках, были загружены в машину. Пиночет последний раз оглядел вымершую, ушедшую в небытие свою воинскую часть и дал газа. Ему почему-то казалось, что за сотни и тысячи километров никого не осталось в живых. Это просто они чудом избежали Апокалипсиса или Смерть придумала им более изощренную погибель.
Перед глазами промелькнули видения детского тельца, лицо Матвея, недавнюю утреннюю зарядку в части, когда огурцы умирали на турниках, фазаны долбили их по почкам, а старики курили в тени деревьев, пьяный хохот Сидорчука, жены с дочерью, которых он не видел уже десять с лишним лет, и нашедших более спокойного и обеспеченного отца и мужа… Он вдруг ощутил, что сейчас не выдержит, слезы брызнут из глаз, он завоет, как подстреленный волк, и со всей силы ударил кулаком по рулю. Мертвую часть огласил прощальный рёв сигнала.
* * *
…Тёпа внезапно очнулся от дневной дремы. Когда машина уехала, он сел на чурачок, оглядывая окрестности. Стояла такая тишина, что был даже слышен звук чиркающей спички на втором посту, где был Чиж. Некоторое время он еще выглядывал из окопа и разглядывал находящийся за внешним ограждением лес. Но постепенно солнце начинало пригревать форму, проникая внутрь, в тело, где разлилось теплом, расслабляя мышцы. Тёпа задремал, не выпуская, тем не менее, автомат из рук.
И едва его ушей коснулся какой-то шум, он тут же очнулся, вскочил и выложил автомат на бруствер. Звук усиливался, и вскоре можно было различить гул двигателя и шорох покрышек по гравию дороги. Солдат обрадовался – это ехала машина. Значит, с частью все в порядке. Да и что с ней, в конце концов, могло произойти?! Не выходит на связь? Да просто помдеж заснул!
Из-за леса выскочил запыленный пиночетовский УАЗик и подъехал к воротам. Во все стороны расплылась пыль. Из машины выскочил Антон и подбежал к воротам. Автомобиль заехал внутрь, начкар поставил его на свое место. Из него вылезли остальные. Тёпа выскочил из окопа и хотел уже бежать к ним, но что-то его удержало от бурного проявления радости. В их движениях, угрюмых голосах и односложных разговорах было нечто мрачное, как будто они только что вернулись с похорон. Тёпа почему-то подумал о Матвее. Они хотели после наряда забухать у Коти в кочегарке. Он подошел к начкару, распихивающему в солдатский подсумок, висящий на его ремне, магазины. На его плече висел АКС. Рядом с ним Троф вытаскивал маслянисто поблескивающие тела массивных танковых пулеметов.
– Троф, что там?
– А, Тёпа, все нормально здесь?
– Да тихо здесь! Что там?
– Иди, загружай подсумок по полной программе. – Он указал ему на находящиеся на сидении груду магазинов, которые они заряжали всю дорогу. – Ну, что смотришь? Бери магазины. Нет части! Нет, понимаешь?! Все, кранты! Фанта нет, Матвея нет! Никого нет, всё, пиздец!
– Троф, – остановил его Пиночет, – успокойся, парни ничего не знают. Иди, распорядись, чтобы ночная смена спала прямо на постах, остальные охраняют. Пулемёты зарядить и расположить по окопам, выдать всем противогазы и дополнительные магазины. Кого-нибудь одного готовить завтрак. Да, и оставьте ваши стариковские и прочие фазанские замашки – шутки кончены. Мы на войне. Объясни всем ситуацию, я пока пошёл в караулку – что-то у меня малость сердечко расшалилось…
Он направился к караулке. На него, будто мешок с арматурой, навалилась смертельная усталость. Видимо, годы брали свое. После всего увиденного он опять вернулся в уголок старого – спокойного, размеренного армейского быта. И ему захотелось прилечь и вздремнуть, пока Троф готовит оборонительные позиции. «На этого парня можно положиться, он что надо!» А еще ему хотелось обдумать создавшуюся обстановку. Что делать дальше?..
Но едва он шагнул внутрь помещения, как апатия и усталость вмиг растворились, Саричев дал команду «к бою»! Он сбросил с плеча автомат, сдернул предохранитель, передернул затвор и взял оружие наизготовку. Нервы превратились в натянутую струну. И эта струна цеплялась за спусковой крючок.
Караулка стояла на территории складов, среди крон большущих кедров. Солнечного света в нее попадало мало и оттого ее сумрачное молчаливое нутро напоминало склеп. Пиночет ещё не осознал, что заставило приготовиться к бою, но Саричев в его теле сделал это рефлекторно. Тот, афганский вояка ощущал опасность. Её не было ни слышно, ни видно. Тёпин ничего не доложил о каких-либо событиях или явлениях в их отсутствие. «А может, этот сукин сын заснул и просмотрел, как в караулку кто-то пробрался»? Нет, это не были люди. Это было ЧТО-ТО ИНОЕ. Это было похоже на то, что он ощущал, подъезжая к части. «Неужели Смерть уже здесь»?
– Кто здесь?! – Крикнул он.
Естественно, караулка ответила тишиной. Он всё так же, держа оружие в изготовке, прошел до комнаты бодрствующей смены. Никого и ничего. Его комната – тоже ничего. Комната отдыхающей смены, где окна зашторены плотным мятым брезентом. На топчане, сгорбившись, сидела старуха и криво ухмылялась. Пиночет вскинул руку к выключателю, сматерился и выдохнул – это просто кто-то неаккуратно бросил свою шинель на топчан. «Чёрт побери, нервы совсем ни к черту. Еще одни такие сутки и я кого-нибудь застрелю…»
Дверь караулки открылась, и в помещение зашел Троф с Моней. Пиночет вышел к ним – внимательно понаблюдал за их реакцией. Нет, они ничего не ощущали.
– Товарищ старший прапорщик, все выполнил! Моня, давай на кухню, готовь пожрать.
Что делать дальше?
– …Троф, ты же охотник?
– Да, а что?
– Ты ничего не чувствуешь?
– Что?
– В караулке что-то не так.
Троф огляделся по сторонам и пожал плечами:
– Да вроде всё нормально…
«Это же еще совсем пацан! Охотник да, но опыта боевых действий не прошёл. Вряд ли он сможет что-то ощутить…»
С кухни вернулся Моня и растерянно сказал:
– Картошки нет…
– Что? – Почти хором спросили Пиночет и Троф.
«В части нет. Здесь она тоже пропала…»
– Вы её набирали?
– Так точно, полный ящик. Да мы её ещё.., – он замялся, потому что чуть не проболтался, что всю ночь ее жарили, чтобы приходящие с постов старики могли ее покушать, – ночью видели.
Вновь из глубины памяти нахлынул тот давний запах костра, свежесть воды, пьяный трёп. И эта волна была очень сильной. Зерно вдруг резко проросло, волна ударила по граниту забытья, разбив его, и освободила воспоминания той ночи. Той рыбалки. Того разговора. И это воспоминание едва не утопило нынешнюю реальность. Он понял, что это воспоминание пришло вместе с той старухой, которая привиделась ему на топчане, и она распахнула над ними свои крылья.
Он очнулся от воспоминаний, потому что услышал слабый шорох над головой, который для его собственного слуха показался шагами нескольких ног. Очень медленно он поднял глаза вверх, к потолку в коридоре караулки. Там, в полутьме, которую едва освещали солнечные лучи, шевелились серые пятна. Солдаты проследили за его взглядом, также уставившись в потолок. Пиночет медленно сделал шаг назад и, не глядя, нащупал спиной выключатель. Загорелась шестидесятиваттка, тускло осветив коридор. Но ее света хватило, чтобы рассмотреть то, что находилось на потолке.
Там, на закопченной, потрескавшейся и недобросовестно побеленной, отчего остались полосы, извёстке, находилась вся картошка, которую они привезли из части. Было начало лета и вся она уже давно проросла, выпустив длинные и белые ростки. И сейчас она висела там, вцепившись этими ростками за потолок. Один клубень, словно диковинный паук, полз вниз, перебирая своими ростками, словно лапами.
Он опускался все ниже, а трое человек пятились назад, пока не уперлись спинами в стену, противоположной той, по которой спускалось это существо, которое всегда было лишь растением. Оно замерло на высоте двух метров от пола и вдруг до людей дошло, что за красноватые пятна виднеются на его теле. Это были глаза.
Да-да! Самые настоящие глаза. Даже не глаза, а глазища. У обычной картошки есть углубления – так называемые глазки, из которых по весне прорастают ростки. А у этой не из всех глазков шли ростки. Из других на людей смотрели большие, с ноготь на среднем пальце, глаза с красноватым белком и фиолетовой радужной оболочкой с черным бездонным глазком. И эти глаза мигали тоненьким веками. Этих глаз на клубне было пять. Одна пара уставилась на Пиночета, еще один глаз на Моню, а последняя пара осматривала Трофа, медленно вращая белками в глазнице. В один из глаз, по-видимому, попала соринка с потолка, и он часто заморгал. Пиночет, совладав с собой, пробормотал:
– Ребята, выходим… Только очень медленно, без резких движений! – Его голос осел и охрип.
Моня с Трофом, прижимаясь к стене, стали продвигаться к выходу. Пиночет, опустивший было автомат, вновь поднял его в направлении этого комка. «Хорошо, хоть остальные на месте пока сидят…»
Когда солдаты вышли, он последним покинул караулку, плотно прикрыв дверь в нее. Повернулся к Трофу и Моня, волосы которого стояли дыбом, как будто он попал под напряжение:
– Ч-что это?!
– Срочно собирай караул у калитки! – Сказал Пиночет Трофу. – Враг, который уничтожил часть, здесь, внутри помещения.
Троф побежал по постам. Моня, как хвостик, побежал вслед за ним. Он был в шоке. Пиночет сам ощущал, как у него колени стали ватными и оттого мелко трясутся. Он в своё время не так боялся духов, как сейчас этих вот маленьких серых комочков. Они еще ничего не сделали, но он хорошо помнил, что они сделали с Матвеем и той маленькой девочкой, и потому был уже готов просто удариться в панику. Единственное, что его удерживало – это ответственность за своих пацанов.
Караулка теперь точно была склепом, наполненным духом смерти. Воспоминание вынырнуло наружу, схватило сознание Пиночета и утащило его в тот разговор тридцатилетней давности.
Он отдыхал в Ярменске – городе, находящемся отсюда километрах в четырехстах. Тогда он ещё служил в другой части, но в городе у него жила тетка, и он к ней часто наведывался, тем более что еще у него там жили кореша по Афгану. В отпуске он встретил одноклассника. Тоже было лето. Они с компанией были на рыбалке. Правда, рыбалкой это мероприятие называлось только для оставшихся дома жен и детей. А для самих рыбаков эта была заурядная пьянка.
