Kitabı oku: «Кроме нас – никто», sayfa 3

4

Начиналось все точно так, как майор Солоухин и предполагал. Десятки раз уже за время его службы в Афгане все начиналось так, что само по себе уже способно было выработать если не рефлекс, то хотя бы устойчивую привычку. Практически в каждой засаде, когда удавалось дождаться каравана, дело обстояло так же…

Висело в воздухе напряжение, висело и чуть подрагивало, передавая дрожь в пальцы сжимающих оружие рук. Фары грузовиков приближались, медленно, с усилием продавливая пылевые облака, проталкиваясь через них, как человек может проталкиваться через снежную пургу. А их самих впереди и, кажется, уже и сзади ждали с напряжением. Пошевеливались в руках спецназовцев автоматы, которые и терпение, кажется, уже теряли, стремясь выбросить собственную огненную убийственную энергию в людей, за светом фар скрывающихся. И не было автоматам дела до человеческих страданий, до боли человеческой, потому что у автомата только одна программа, которая не ведает жалости, и казалось, что они сами, помимо человеческой воли, рвутся начать бой. По крайней мере, каждому из бойцов стоило труда удержать пальцы и не нажать на спусковой крючок раньше времени.

Тянулось, тянулось время, превращаясь из философской энергии в липкую физическую субстанцию. Мышцы сидящих в засаде готовы были сократиться до ощущения судороги, вызывающей натужный крик. А потом все это резко оборвалось огненной яркой вспышкой и грохотом, когда передняя машина вдавила взрыватель в мину, и в коротком свете этого взрыва, за ничтожную долю секунды разбросавшего пыль из эпицентра события, было видно, как подбросило тяжелый грузовик вместе с грузом и людьми. И почти одновременно раздался второй взрыв. Замыкающая колонну машина въехала в зону, где был установлен управляемый фугас, и старший лейтенант Семарглов вовремя среагировал и замкнул контакт…

Моджахеды к такому повороту дела, казалось, были готовы всегда. Они и в самом деле всегда были готовы к подобным неожиданностям, не считая их неожиданностью – «когда над головой дождь, невозможно остаться сухим и чистым»,⁷ когда идет война, невозможно от нее уклониться. «Духи» и не думали уклоняться. Сразу, словно выполняя общую команду, погасили фары остальные грузовики. В темноте нельзя было рассмотреть, что происходит внизу, но майор Солоухин и без того хорошо знал, что там происходит, потому что происходить может только одно. «Духи» повыскакивали из машин. Они не знали, с какой стороны ущелья им ждать атаки, и потому не сразу заняли позицию. Естественно было сразу присесть, попытаться всмотреться сквозь пыль в темноту. И ничего, естественно, не увидеть. И потому им необходимо было дать подсказку…

– Огонь! – скомандовал Солоухин громко, чуть не с восторгом, словно радуясь тому простому факту, что впервые за последние дни, с тех пор, как он покинул вертолет, ему можно было говорить громко, можно было кричать так, чтобы слышали не только свои, но и враги. И даже специально громко, чтобы враги услышали. И поторопились. Он и в самом деле радовался, что сбросил в этом крике напряжение последних дней, застоявшуюся в теле и в мозге, тяжко изматывающую душу энергию. Ружье, что висит на стене, не только в завершение пьесы должно выстрелить. Если человек взял в руки оружие, если он занял место в засаде, он обязательно должен куда-то свою агрессивность сбросить, иначе она съест его самого…

Треск автоматных очередей перекрыл последние нотки команды – так велико было спринтерское нетерпение спецназовцев. И, конечно же, душманы среагировали. Пусть пыль мешает видеть всполохи ночных выстрелов, но звуку-то путь пыль не перекрывает. «Духи» среагировали правильно, как реагирует каждый караван. Прозвучала, должно быть, неслышная спецназовцам, но убийственная команда. И «духи» двинулись туда, куда и должны были двинуться. К камням, что обязаны, по идее, защитить их от пуль и дать возможность подготовиться к атаке. Но и там их поджидала не защита, а смерть уже в другом, замаскированном обличье.

Майор Солоухин словно бы видел сквозь тьму и пыль, что происходит внизу. Сам он не стрелял, хотя и опустил предохранитель автомата в положение одиночного огня, потому что вообще не любил малоприцельную стрельбу очередями. Но, не стреляя, вглядывался в невидимое и даже правильно определил момент взрыва первой мины-лягушки, спрятанной под камнями. И почти одновременно прозвучало еще два взрыва. Это даже больше, чем майор предполагал. Один взрыв или два – это норма. Три взрыва в разных местах – это удача. Мины-лягушки, таким образом, могли уже почти сравнять силы спецназовцев и душманов. Должны были сравнять за счет своего повышенного поражающего действия.

И как раз в это время начался рассвет…

Как всегда в горах, стремительный, похожий на яростную солнечную атаку…

* * *

– Отсекайте их от тропы… – скомандовал старший лейтенант Семарглов, сам «выложивший» за один только мимолетный момент появления из-за валуна сразу три короткие прицельные очереди, увидевший, что все три очереди достигли цели, и спрятавшийся снова. Уж если не доводилось старшему лейтенанту в засадах воевать, он и не лезет с особыми командами. А вот в скорострельной прицельной стрельбе хоть из пистолета, хоть из автомата он может с любым опытным специалистом поспорить и не уверен, что кому-то уступит. Тогда как все расходуют на автоматную очередь три патрона, Семарглов всегда отстреливает только по два. И потому автомат во время боя остается более управляем, позволяет дать еще одну очередь до того, как следует для личной безопасности переменить месторасположение.

«Духи» словно знали, где сидят поджидавшие их спецназовцы. И сразу, без раздумий, после взрыва машины с грузом вывалившихся на обочину ящиков, начали атаку на скалу. Впрочем, они сами воевать умеют и понимают, что противник тоже этому делу обучен. И не надо быть великим стратегом, чтобы найти самое удобное для засады место. Они нашли его и не ошиблись.

– Зачем отсекать… – дав две очереди и даже из любопытства на результат не глядя, возразил прапорщик Кротов. – Там три мины… На всех хватит…

– Вот потому и надо отсекать… Иначе они в обход пойдут…

Душманы в самом деле стремились под огнем прорваться к узкой и извилистой тропе, позволяющей во время движения находить кратковременное укрытие, и предпочитали не терять времени на обход, который, как Семарглов уже разведал, занял бы при самом быстром темпе около двадцати минут. Правда, и там была выставлена мина. Но одна-единственная. И в единственном месте, где это было возможно. Но и возможно только в темное время. Рассветет, мину нетрудно будет обнаружить. Но «духи» об обходном пути или не знали, или предпочитали не тратить время, по звуку выстрелов определив количество спецназовцев на скале. Как и полагается, группа из пяти «духов» снизу прикрывала группу прорыва. Но нижней группе из-за пыли и темноты было плохо видно окрестности, и прицельно стреляли душманы только на мазки пламени из стволов. Впрочем, не прицельный и довольно хаотичный обстрел тоже был в состоянии доставить неприятности. Да и рикошеты от стоящих за спиной более высоких скал заставляли спецназовцев многократно втягивать головы в плечи.

Семарглов сдвинулся в сторону и снова дал очередь. Теперь только одну. Потому что «духи» отступали, потеряв половину из группы прорыва. И группа прикрытия по непонятной причине огонь прекратила. Настала тишина. Даже в той стороне, где запертую колонну должны были обстреливать другие спецназовцы.

– Никого не задело? – спросил старший лейтенант и осмотрел своих бойцов.

– Мне погон порвало, рикошетом… – пожаловался солдат-сапер.

– Погон не нос, можно пришить, и никто не заметит… – скороговоркой проворчал прапорщик Кротов. – А носы у всех целы…

– Значит, «пять – ноль»… – зафиксировал Семарглов результат короткого боя.

Стремительно наступал рассвет…

– Почему наши не стреляют? Что там случилось? – Кротов высунулся из-за камня, всматриваясь в дорогу под скалой.

– Может, переговоры? – предположил старший лейтенант.

– С какой стати…

Прапорщик пожал плечами. На его памяти не было случая, чтобы попавшие в засаду душманы начинали переговоры, а уж спецназовцам такая растяжка времени совсем была не нужна…

* * *

Началось все как должно было начаться и напрямую вело к стандартному уничтожению каравана. Однако в дальнейшем привычный расклад событий, к удивлению майора Солоухина, дал крутой сбой, причем по совершенно непонятным причинам. Душманы не предприняли обычную яростную, самоубийственную атаку, чтобы прекратить не менее убийственное собственное уничтожение на дороге, и даже бой принимать откровенно не захотели. Лишь несколько очередей прозвучало со дна ущелья, где пыль уже осела полностью, да активная стрельба раздавалась из «хвоста» колонны, но потом отчетливо прозвучала громкая команда, передаваемая от машины к машине разными голосами, и стрельба душманов стихла. На рваные и частые очереди автоматов спецназовцев никто не отвечал.

– Прекратить стрельбу! – громко скомандовал и майор Солоухин, понимая, что вскоре следует чего-то ожидать. Но какой ход предпримут «духи», чтобы спастись, он заранее предположить не мог, и потому всматривался в дорогу, чтобы вникнуть в ситуацию хотя бы визуально.

Запас патронов на операцию всегда берется ограниченный, и, несмотря на обещанный вскоре прилет авиации, без патронов можно попасть в неприятную историю, как уже бывало порой. Тяжелые бомбардировщики, в отличие от привычных вертолетов, не смогут снять с места действия спецназовцев и не всегда в состоянии решить исход боя, если противники находятся в непосредственном контакте. Кроме того, кто, кроме самих душманов, знает, откуда может подойти к каравану подкрепление, способное кардинально изменить положение. Но, в ожидании прихода подкрепления, они тоже не должны были бы сидеть на месте, где ничуть не отличаются от стационарных мишеней на армейском стрельбище.

Долго раздумывать Солоухину не пришлось. Не прошло и пары минут, как на стволе автомата поднялась чья-то белая чалма – приглашение на переговоры.

– Время тянут? – предположил капитан Топорков.

– Нет, Леха, не похоже… Если бы вечером, тогда – может быть… А на рассвете… Какой смысл?

– Ждут подмоги из кишлака.

– Вадимиров не насчитал там больше десятка вооруженных людей… Он разведчик опытный… От десятка толку не будет, и надеяться на них не будут…

Новых аргументов у капитана не оказалось.

– Что тогда? Будем говорить?

– Порядочные люди в белый флаг не стреляют… Капитан Латиф, за мной… – рассудил майор и поднялся во весь рост.

Он стоял на высоком основательном камне, широко расставив ноги и глядя вниз, как памятник захватчику и оккупанту, и сам себя видел таким, сам себе таким не нравился, тем не менее вынужден был показывать уверенность и преимущество собственной силы, чтобы добиться необходимого результата и, следовательно, иметь возможность выполнить приказ. Стоял, смотрел и ждал, когда преодолеет часть пути до него стройный бородатый человек в каком-то странном полувоенном наряде, и только после этого шагнул навстречу. Не торопясь, с чувством уверенного хозяина на чужой земле, начал спускаться.

Следом за майором неохотно заспешил капитан Латиф, понимающий, что ему суждено выступить в роли переводчика в деле, в котором он хотел бы быть только посторонним неодобрительным наблюдателем, но никак не активным участником. Но штатного переводчика батальона старшего лейтенанта Николаева в отряд не взяли именно потому, что с майором Солоухиным в операции принимал участие капитан Латиф, совмещение задач которого обсудили сразу, еще на базе. Простых наблюдателей и болельщиков спецназ предпочитает с собой не брать. Кому нужна обуза, которая в случае крайнего обострения ситуации может быть опасной для жизни бойцов? Наблюдателей и болельщиков приходится защищать в то время, когда следует защищать себя…

* * *

Разведчики переместились ближе к кишлаку, чтобы иметь возможность в случае необходимости действовать более оперативно. И продолжали наблюдение уже с короткой дистанции.

– Вообще-то так рано они обычно не поднимаются… – ефрейтор Щеткин поводил стволом вверх и вниз – просматривая в оптику всю длину улицы. – И все, смотрите, товарищ старший лейтенант, все одеты, все вооружены… Слышали, наверное, взрывы?

– Конечно… – равнодушно констатировал старший лейтенант Вадимиров. – Не только слышали, я думаю, и чувствовали. Почва каменистая, скалы… Взрыв, как землетрясение… Волна по такой почве далеко идет…

Он смотрел в бинокль и отвечал, не отвлекаясь.

– А почему все одеты, все вооружены?

– Готовились, наверное, встречать. Знали, когда караван прибудет. Точно, все знали…

– И что сейчас? Будут на нас переть?

– Будут… – старший лейтенант перевел бинокль в другую сторону. – Только не навалом… А по боковой тропе попытаются нас обойти… Далековато, конечно… Попробуешь здесь, пока дальше не ушли, кого-нибудь снять?

– Кого?

– Только вооруженного. Безоружных не трогать.

– Безоружные только женщины…

– Вон того… Смотри… С переговорным устройством или с рацией, что там у него…

Ефрейтор более четко зафиксировал на камне опорный локоть.

– Есть вопрос… А с кем он общается? Если все вооруженные здесь, а он с кем-то говорит, значит, есть еще кто-то… Помешай ему договориться. Снимай! Быстрее!

Ефрейтор среагировал моментально. Выстрел СВД⁸ ударил хлестко, и по ущелью прокатилось, поигрывая на камнях и, как мячик, отлетая от крутых скал, эхо. Вадимиров увидел, как человек с портативной радиостанцией-трубкой в руках вдруг неестественно выгнул спину дугой и задрал голову, будто бы чихнуть собрался, но тут же упал навзничь.

Несмотря на дальность расстояния, Щеткин с задачей справился.

Рация упала на землю, но не разбилась.

Душманы тоже среагировали – адекватно. Через две секунды уже все бросились искать укрытие, и мужчины, и женщины. Но один, самый, похоже, молодой, борода которого еще вырасти не успела, сначала устремившись к углу дома, резко повернул назад и попытался схватить трубку рации. Это ему почти удалось, но и ефрейтор Щеткин за ситуацией следил внимательно. Второй выстрел оказался не менее точным, чем первый. Согнувшись, молодой душман выпрямиться не успел, и рука его судорожно сжала трубку. Вадимиров в бинокль видел это движение так, словно был рядом. То, что увидеть из-за дальности не удавалось, подсказывало воображение.

– Годится…

Снайпер еще раз выстрелил. Пуля взметнула фонтанчик пыли рядом с рукой, сжавшей трубку.

– Что ты?

– Рация…

– Попробуй…

Следующий выстрел оказался более удачным. Пуля пробила кисть и расколола трубку рации. Теперь связи у душманов не осталось. По крайней мере, хотелось на это надеяться.

– Нормально… Нас не засекли?

– Засекли, конечно… Но я у них «оптики» не видел. Им не из чего стрелять… «Калашом» не достанут…

За спиной разведчиков, в ущелье, где встретили караван основные силы, начавшаяся активная стрельба вдруг смолкла. Что-то там произошло. Старший лейтенант даже обернулся, вслушиваясь.

– Не могли ведь уже всех прикончить…

– Не успели бы… – согласился ефрейтор.

– Ладно, – Вадимиров снова поднял бинокль. – У нас своя задача…

– Товарищ старший лейтенант, – рядовой Петров спрыгнул с верхней скалы и тут же перескочил ближе к командиру. – Вон туда посмотрите…

Старший лейтенант посмотрел. Сначала просто, как и рядовой, потом поднял к глазам бинокль. На окраину кишлака с соседнего склона горы спускалась большая группа душманов. Никак не меньше ста человек, сразу определил Вадимиров.

– Петров, гони к майору. Доложи. Группа не менее ста человек. Входит в кишлак. Будем сдерживать до приказа… Но… Троп несколько… Обойти могут сразу…

– Понял, товарищ старший лейтенант…

Петров быстро поднялся, и, не оборачиваясь, Вадимиров слышал его удаляющиеся торопливые шаги. Полетели из-под ног камни…

– Щеткин! Сможешь тех достать?

– Достать-то можно…

– Ищи командира. Постарайся определить… Чем больше положишь, тем дольше сами жить будем… Давай…

И зачем-то ощупал, словно проверил, нагрудный карман. Там лежало помятое и зачитанное письмо из дома, и второе письмо, собственное, еще не отправленное, потому что написано оно было до получения письма из дома, и теперь хотелось уже написать новое. Надо было бы написать. И одновременно написать в другой адрес, другу детства, чтобы тот выполнил просьбу.

– Хочется жить, товарищ старший лейтенант… Ой, как хочется…

Несколько секунд молчания для задержки дыхания. И снайпер выстрелил три раза подряд…

– Всем жить хочется… Но не всем удается… – старший лейтенант попытался рассмотреть в бинокль результат работы снайпера. И, кажется, остался удовлетворенным…

* * *

Бородатый душман растерянным или испуганным совсем не выглядел.

– Что вам здесь надо? – он обошелся без переводчика, объясняясь на русском языке даже лучше, чем капитан Латиф.

И во взгляде его было столько справедливой неприязни и собственного достоинства, что майора Солоухина будто бы холодом обдало и льдом обожгло где-то внутри, глубоко в груди. Тем не менее он собой всегда владел хорошо и смущения никак не показал и даже усмехнулся от такого наивного вопроса. Намеренно цинично усмехнулся, чтобы скрыть то, что мешало ему выполнить задание. И усмешка со стороны никак не показалась наигранной.

– Это уже звучит как политический диспут. Смею вас заверить, что такое мероприятие не входит в поставленную передо мной задачу. Я человек военный и только выполняю приказы, а политикой пусть занимаются политики…

– Что вам нужно?.. – повторил душман вопрос, вроде бы удивляясь, что его не поняли.

– Так вы еще не догадались? Мне почему-то показалось, что мы дали вам достаточно красноречивый и не слишком тонкий намек…

– Что надо вам? – еще раз, уже настойчиво и требовательно переспросил душман.

– Могу ответить более конкретно. Нам необходимо уничтожить караван.

– Караван… Хорошая добыча… Но – пусть так… Нас тоже хотите уничтожить? Или вы можете взять нас в плен?

– Я не вижу разницы… И вообще я не кровожадный человек…

– Тогда я готов предложить вам условия сдачи.

Солоухина такой поворот дела, может быть, устроил бы, если бы он не чувствовал в нем ловушку. Кроме того, он ведь специально задавал вопрос во время постановки задачи – святого имама уничтожить или можно взять в плен. Естественно, если бы душманы сдались, он не решился бы уничтожить имама. Приказ остается приказом, а совесть и честь Солоухин и на войне не растерял.

– Я слушаю…

Бородатый душман долго думал, видимо, подбирая слова и заранее формулируя в уме фразу, чтобы она стала предельно простой и понятной спецназовцу.

– С нами есть гражданские и духовные лица. Все они преклонного возраста и очень уважаемы в нашем народе. Но они не из нашего отряда. Это простые попутчики, которые едут по своим делам… Они вообще не имеют отношения к войне и, может быть, в чем-то даже лояльны по отношению к вам. Не все и не всегда, потому что все и всегда не могут быть лояльными, если они люди честные, вы сами понимаете, но… Пять человек… Только пять человек… Пропустите их в кишлак, тогда мы сложим оружие. Всем отрядом…

– Приятная, признаюсь, неожиданность… Только никак не пойму, чем вызвана такая щедрость?.. Просто подарок – не вступая в бой, стать победителем… У меня есть основания не вполне доверять вашим словам. Насколько я знаю афганцев, вы народ неуступчивый и не трусливый и не боитесь боя.

– Мы не боимся боя, как и гибели…

– И при этом хотите сдаться в плен… Вот я и не понимаю, по какой такой причине…

– По причине моего слова. Я дал слово доставить этих людей в кишлак в целостности и сохранности. И чтобы слово выполнить, готов поступиться своей свободой. Вас это не устраивает?

Солоухин мрачно покачал головой.

– Не устраивает. Я готов предложить другие условия. Вы всем отрядом сдаетесь в плен, мы уничтожаем груз вашей колонны, берем вас в плен, а потом уже, в Кабуле, пусть разбираются соответствующие органы – кто из вас воюет, кто гражданский человек, кто мирской, а кто духовный. Я не имею права взять на себя обязанности такого выбора, поскольку не имею критериев для определения и условий для проверки…

– Я повторяю, что взял на себя обязательства по доставке попутчиков. И не хочу подвергать их жизнь опасности… И не могу сдать их в плен вместе со всеми… Слово я привык держать…

– Уважаю человека, который держит слово, тем не менее принять такие условия я не могу, поскольку не знаю, что за люди скрываются под видом гражданских и духовных лиц. Согласитесь в принципе, что это вполне удобный способ маскировки. Я предлагаю вам сдаться всем составом… Это единственный возможный вариант…

Бородатый не раздумывал ни секунды. Должно быть, он заранее просчитал свое поведение в случае, если его предложение принято не будет.

– Я должен подумать и… И посоветоваться…

– Даю вам на это пять минут…

– Десять… Мне нужно дойти до других машин, до дальних… Машины растянулись…

– Даю вам на это десять минут, – майор Солоухин посмотрел на часы, показывая, что отсчет времени уже начался, и для наглядности постучал по циферблату указательным пальцем.

– Если мы не сдадимся, вы постараетесь нас уничтожить?

– Мы уничтожим вас… Без «постараетесь»…

– Боюсь, для вас самих это может плохо кончиться.

– В каком смысле?

– В самом прямом. За нас вам будут мстить. И вам лично, и всем, кто сегодня находится с вами… Вас всех жестоко уничтожат. Очень жестоко… Повторяю и предупреждаю – очень…

– У вас какой-то особый караван?

– Я – особый человек.

– Как вас зовут?

– Это неважно. Я согласился бы открыть свое имя перед, как вы говорите, соответствующими органами. В противном случае вы сильно рискуете.

– В данном случае рискуете вы, потому что время уже идет… – майор Солоухин еще раз красноречиво постучал пальцами по часам.

А бородатый внимательным взглядом окинул фигуру капитана Латифа, блеснул глазами, брезгливо фыркнул, как кошка, и, повернувшись, начал быстрый спуск по крутому склону. Спуск в этом месте был опасен. Мелкие камни вылетали у него из-под ног, но душман не упал и даже ни разу не споткнулся. Сразу было видно, что это идет человек гор, для которого подобный спуск так же привычен, как для горожанина прогулка по асфальту.

Майор с бледным капитаном Латифом вернулись на прежнюю позицию.

– Вы понимаете, о чем он говорил? – спросил Латиф.

– Имам…

– Да… За имама Мураки всем нам будут жестоко мстить. Нас уничтожат…

– Руки у них коротки. А угрожали мне часто. Я не из пугливых…

– Вы не знаете, что такое месть фанатиков… Они достанут вас и в Москве…

– Я не в Москве живу. Кроме того, я сам способен уничтожить того, кто хочет уничтожить меня. Меня много лет этому тщательно обучали, и я был всегда хорошим учеником.

Майор сел на свое привычное место за камнем. И теперь больше на минутную стрелку часов поглядывал, чем на происходящее внизу.

– Бомбардировщики… – раздался из-за спины голос капитана Топоркова.

– Минуту пусть подождут… Минута осталась… – посетовал Солоухин, сам слыша над головой форсированный вой авиационных двигателей, но голову не поднимая.

– Им как раз минута понадобится, чтобы сориентироваться. А «духи», кстати, позицию занимают. К бою готовятся…

Майор пригляделся. Душманы в самом деле занимали боевую позицию по всей своей вытянутой линии. Похоже, у бородатого командира слегка спешили часы.

– Но мы подождем… Тем более мы уже на позиции…

На дороге прогремел еще один взрыв, подняв новое пылевое облако и не позволяя рассмотреть результаты. Кто-то из душманов неосторожно выдвинулся на шаг дальше, чем следовало. «Мина-лягушка» свою миссию выполнила.

– Все! – сказал Солоухин.

– Самолеты развернулись. Первый пошел…

– Обозначить линию бомбардировки! – скомандовал Солоухин, и капитан Топорков почти торжественно, как дуэльный пистолет, поднял ракетницу…