Убедить меня в том, что современная, а тем паче отечественная, литература небезнадежна - непросто. Чтобы я выдернулся из сладостного плена Достоевского и Бальзака, которых считаю верхом увлекательности в путешествиях по больным душам, нужно постараться. И Шаргунов задел за живое. Задел, помесил, выставил диагноз и не отпустил. В сущности, что я помню из своего 93-го? Какой-то третий класс, когда мир просто подмигивал Распутиным. А в десятом классе еще не было принято говорить о тех событиях. И вот, благодаря беспристрастному тону Шаргунова этот эпизод прожит заново. Собственно, название как бы случайно вызывает в памяти остроту романтики Гюго и его «революционного» почти одноименного романа. Нет, Гюго совсем про другое. Но этот конфликт поколений на фоне беснующейся истории как бы повторяется через страны и эпохи. Боже мой, даже отдельные репортажно-публицистические зарисовки в романе будто реинкарнация «Отверженных» - дымчато-атмосферная, болевая, с той же сентиментальной приторностью, как вишенкой на искусном торте, который хоть сейчас в музей. Реинкарнаций хватает и внутри «1993». С лукавой наивностью Шаргунов закольцовывает Болотную с теми событиями в 2013 году, спустя ровно десять лет. Он как бы терзает, выворачивает хрестоматийный вопрос Толстого – кто же делает историю, личность или народ? И в его романе народ и личность попеременно награждаются самыми поэтичными и самыми уничижительными находками – догадайся, мол сама, только не стой в сторонке. Становись по любую сторону баррикад, погибай, ораторствуй, но сражайся за идею, за будущее. Но хитрый Шаргунов и мещанский быт подает с той долей идеализации, что каждая тварь дрожащая, кухонный философ, телевизионный потребитель чувствует себя немножко оправданным. Писатель любит человека и издевается над ним. Настоящий публицист, награжденный даром художественного слова и фантазией, которая заставляет взрыднуть над простоватыми и симпатичными героями, над их выпуклой плотской прорисовкой с малейшими дефектами кожи и запахами (куда там Зюскинду, ага). Это жизнь, детка. Прекрасный принц будет пить и таскаться по митингам, а принцесса с легкостью отдаваться в поезде офицеру. И нет в этом порочности, пошлости. Это какая-то вздыхающая объективность, не могущая без жаркой сексуальности, почти порнографичности и изящной метафоричности буквально через пару страниц. Или попросту генеральный образ кроссворда, который тихо вползает в действие, как бытовая подробность, как отзеркаливание характера, как передача эстафеты поколениям, как космическая метафора разрушенной страны. Читая «1993», тревожно мечешься между семейной сагой, путано разбросанной по нескольким десятилетиям, в которых жизнь менялась неузнаваемо и политическим памфлетом. Отсутствие композиционной стройности, лихорадочная спешка повествования – как симптомы нынешнего сознания. Шаргунов избегает пространных речей, заставляя читателя барахтаться в документальности и реконструкции, а мог бы уйти в философский роман. Но, как бы обжигаясь о занудство, писатель молодо-задорно роет к центру земли, а читатель не успевает даже задуматься, его просто обжигает реальность романа, заставляя верить во всё, что на самом деле при трезвом раскладе выглядит хмельной вакханалией, фантастикой, сатирической истерикой. Просто люди действительно в ней жили.
«1993» kitabının incelemeleri, sayfa 3