Kitabı oku: «Хроники Януса», sayfa 3
Разоблачитель
«Ночью мне снился сон, будто я роняю монету в храме Януса. Она падает из моих рук и летит долго. Очень долго. Затем ударяется о каменный пол. Отскакивает. Прыгает. Вертится. Наконец замирает на месте. И долгое эхо от её звона разносится вокруг…
Декабрь.
Воробьи вились у пожухлого виноградника, когда я вышел из триклиния.
К моей супруге приехала погостить сестра. После завтрака Септимия взяла в руки арфу. Она хорошо играла и пела.
Два моих сына очень разные. Мецию восемь и он тяготеет к военному делу. Я направил его в военный лагерь в Умбрии к кузену. За скромную плату тот учит детей азам фехтования и выживания в суровых условиях. Квинту десять, и он склонен к изящным искусствам. Его я отдал на воспитание греку Поликарпу.
Меня зовут Луций Ветурий Капитул. Я – старший советник тайной службы префекта.
Накануне префект собрал нас и сказал следующее: «завтра праздник Сатурналий. Люди будут веселы и беззаботны. Многие из них будут особенно податливы клевете и слухам. У пунов много денег, повсюду рыщут их агенты и распространяют лживые слухи, дабы вызвать недовольство и посеять смуту. Этим они хотят сделать нас слабее, и мы должны пресечь это. На праздник в город приедет много чужеземцев. Среди них есть шпионы и подстрекатели. Ваша задача обнаружить и разоблачить их. Соблюдайте осторожность. Да хранят вас боги».
Каждый из нас неплохо дополнял друг друга. Сам я обладал неплохой интуицией. Марциан был склонен к аналитике. Атилий – человек решительный действий, Геллий – необычных решений. Каллист – отменный исполнитель, а Непот имел природную хитрость. Так, подобно многоголовой змее, тайная служба наводила страх на врагов республики.
Я надел тунику, и на талию кожаный пояс. На поясе с одной стороны у меня висела небольшая сумка, с другой – длинный пергамский нож в ножнах. Сверху я накинул плащ с капюшоном.
Сегодня был праздник. Стар и млад высыпали на улицы города. Весь этот галдящий людской поток двигался как пёстрая река. Из таверн шёл дым пряный дым, пахло гарумом и мятой. Жрецы Сатурна в голубых мантиях громко выкрикивали фразы из молитвенных гимнов. "Ио, Сатурналиа!" ревел хор в ответ.
На площади около Бычьего рынка факиры из Антиохии пускали пламя изо рта. Заклинатели из Египта ворожили взглядом змей. Акробаты выполняли пируэты, а мимы изображали сценки из жизни простолюдинов. И торговцы, торговцы, торговцы. Они отовсюду. От Персии до Геркулесовых Столбов.
Проходя мимо шумных торговых рядов, я увидел надпись:
Ахаб-Цоаф. Еда, Меняльная Лавка и Займы
Я и раньше захаживал сюда, и кое-кто знал меня. Но сегодня я не хотел быть узнанным.
Я надвинул капюшон на голову и вошёл внутрь. Стройная рабыня-нубийка принесла мне кувшин с вином, сыр, хлеб и чашку со свежими маслинами. Впереди меня был виден прилавок, сделанный из кедра, украшенный бронзовой инкрустацией. За ним я заметил дородную женщину с массивными браслетами на запястьях и глазами обильно подведёнными на восточный манер; она стояла вполоборота ко мне и перекладывала свитки, лежавшие в квадратных ячейках, аккуратно вырезанных в стене. Недалеко от неё сидела группа из пяти-шести мужчин, среди которых выделялся тучный человек с чёрными как смоль волосами и короткой бородой. Одет он был так же, как и женщина на восточный лад. Руки его украшали перстни. На низком столике был виден кувшин с вином, а также мёд, маслины и баранья лопатка. Он макал маслины в мёд и аппетитно жевал, сплевывая косточки. По обе стороны вокруг от него сидели мужчины, трое из которых были явно местными и набивались ему в параситы. «Параситами» греки называют подхалимов – и это словечко прижилось у нас.
Вся компания была уже изрядно пьяна.
Первое правило парасита – лесть, и чем больше, тем лучше.
– Да благословят тебя боги за твою щедрость, хозяин! – произнес один из них, неказистый горожанин средних лет, поднимая чашу. – Когда я был в клиентах у Клавдия Ульма, он был щедр со мной. Но ты превзошёл его, Ахаб. Ты достиг всего своим трудом. Ни долгие путешествия, ни тяжбы не умалили твоей милости и терпения. Да воздаст тебе Меркурий! – провозгласил он, поднял чашу и опорожнил до дна.
Хозяин сплюнул косточки и облизал пальцы. Лицо его приняло горделивый вид.
– Да-да! – поддакнул он, польщённый. – Я много путешествовал. Где я только не бывал. Я был даже в Карфагене, и многое знаю потому, что я видел это своими глазами, в отличие… – он оглянулся по сторонам, – от всех этих лжецов.
Он сделал знак ладонью и заговорщически подмигнул, приглашая друзей наклониться к нему. Те послушно вытянули шеи. Он заговорил тихо:
– Знали бы вы какие порядки в Карфагене! Власти там не взимают мзды. Наказание за мздоимство карается смертью. Казна полна. Чужеземцы, жертвующие на храмы и армию, освобождены от подати. Поля полны пшеницы. Воды полны рыбы. Ткани нежнее пуха. Воинство хорошо обучено и солдаты получают большое жалование. И покоренные народы благоволят им…
Он сделал знак ладонью – и они распрямили спины.
Он снова взял маслину и макнул в мёд.
– А женщины, – продолжил он прожевывая, уже обычным голосом. – О, если б вы знали какие женщины у пунов, – и он причмокнул. – Их кожа нежна, словно смазана розовым маслом. Их талия как тростинка. Их перси – чаши полные мёда, их уста – сладчайший гранат, чресла – две луны, их лоно – амброзия…
– Замолкни, старый сатир, – недовольно раздалось из-за прилавка. Красная от негодования женщина развернулась и продолжила: – Клянусь Гекатой, я достаточно терпела! Тебе мало своих трёх ртов, ты ещё обрюхатил египтянку и сделал четвертого. Чтобы у тебя отсох твой…
Громкая реплика хозяйки вызвала взрыв смеха в таверне.
Я так же не мог сдержать улыбки. Греки подарили нам комедию и приучили нас к своему театру. Но здесь, в тавернах Рима, местные комедии были намного самобытнее, и оттого более нам понятнее.
– Уймись, несносная! – буркнул хозяин, скривив уголок рта. Затем развёл руки в стороны и закачал головой, словно извиняясь перед гостями: – Укоры надоедливой бабы подобны кудахтанью индюшки…
Я давно знал его. Его звали Ахаб, он был владелец заведения. Ахаб был набатеец и, как всякий набатеец, жаден и хвастлив. Я слышал всё, что он болтал о Карфагене. Разумеется, моей обязанностью было тут же его задержать. И если бы здесь сидел не я, а кто-то другой на моём месте, так бы оно и вышло…
Я хлебнул вина.
… но я так же знал, что Ахаб просто болтун, и сказал это лишь из хвастовства и желания набить себе цену, изобразив из себя человека бывалого и всезнающего перед пятью его дружками. На карфагенского шпиона он никак не тянул, учитывая сколько денег он заплатил, чтобы осесть в Риме, торговать и перевезти семью. Работа у него шла, и он исправно платил налоги. У набатейца охотно брали займы и меняли деньги, а его кухня была одной из немногих, куда хотелось возвращаться. Я, также, знал, что он делал щедрые пожертвования в городскую казну, поэтому префект вряд ли поверит в измену.
Я обернулся.
Кто-то пристально смотрел на меня. Это был худой молодой человек, сидевший в дальнем углу. Я несколько мгновений изучал его, затем вновь вернулся к пище и вину.
Когда я закончил есть, подошла та же рабыня-нубийка, что накрывала на стол. Я протянул ей несколько монет.
– Здесь болше чьем нужно, господин, – посмотрев на деньги, сказала она.
– Знаю. Пару ассов оставь себе, купи сладостей. И не говори хозяину.
– Боги благословит господин, но я не могу это принимать! Если хозяин знать, он накажет меня.
Я промолчал.
– Как тебя зовут?
– Деба.
– Деба, я слышал как ты поёшь. Ещё я знаю, что ты можешь заклинать женские болезни. Люди мне сказали. Это правда?
– Люди просто верить тому, что видеть.
– Моей жене нужна служанка. Я собираюсь выкупить тебя.
– Я благодарить господин… я знай кто он! Он…
– Не выдавай меня, прошу. Я здесь по делу, а теперь ступай.
Человек, сидевший в дальнем конце таверны, продолжал сверлить мне спину глазами. Я не мог понять почему он уставился на меня. Я немного приподнял капюшон и увидел, что теперь он улыбнулся мне.
Дальше случилось следующее.
Сюда вошли двое: средних лет мужчина и женщина. Женщина держала мальчика пяти-шести лет за руку, а другого не более двух лет от роду – прижав к груди. Молодой мужчина был строен и одет просто и без изысков. Я, также, заметил, что глубокий шрам проходит по его щеке через глаз, который закатился и не видел.
Оба они подошли к Ахабу и остановились напротив него.
Набатеец вытер рот и встал.
– Сегодня вышел срок, – произнёс он. – Если ты не принёс деньги, ты должен дать мне что-то взамен равное твоему долгу, включая проценты. Ты принёс мне деньги?
– Нет.
– Тогда ты, верно, хочешь стать моим рабом?
– Нет!
Ахаб сделал притворно-оскорблённое лицо.
– Говори, что ты можешь мне предложить.
– Я могу предложить тебе мое честное слово римского гражданина. Вот здесь, при свидетелях-соотечественниках я обязуюсь возвратить долг с бόльшими процентами, если дашь мне ещё три месяца отсрочки. – По его лицу было видно, что ему нелегко даются эти слова.
Гримаса неудовольствия исказила лицо набатейца.
– Хватит! Довольно! Сегодня я получу что мне нужно.
Он отошел к стене и высунул голову в окно.
– На помощь! – закричал он, – помогите!
Посетители таверны тут же встали и подошли, образовав полукруг. Окна облепили зеваки с улицы.
Через несколько мгновений в таверну вошел офицер с двоими патрульными из городской стражи.
Ахаб указал пальцем:
– Он нарушил закон. Он взяв у меня ссуду и не вернул мне её в указанный срок.
Офицер вопросительно посмотрел на него.
– Сейчас, сейчас, – спохватился набатеец.
Зайдя за прилавок и чуть не вытолкнув оттуда жену, он судорожно стал перебирать свитки в стене, пока не нашёл нужный. Схватив его, он тут же подошёл к офицеру и услужливо развернул перед ним.
Офицер стал внимательно читать, периодически бросая вгляд то на должника, то на Ахаба. Наконец, он дошёл до конца свитка и кивнул.
– Здесь печать Авла Планциния. Сделка действительна, – ткнув пальцем, пояснил Ахаб.
– Я вижу, – сказал офицер.
– Авл Планциний – уважаемый юрист и знаток права, – раздался голос из середины толпы. Он принадлежал мужчине с холёным лицом и умащенными волосами. Он был стряпчим в конторе Планциния.
– Я знаю, – сказал офицер и перевёл взгляд на должника. – Ты признаешь долг?
– Признаю.
– Это твоя жена и дети?
– Да, центурион. Жена и дети.
На лице офицера появилось удивление.
– Откуда ты знаешь, что я центурион?
– Я видел тебя на учениях в Умбрии.
– Солдат?
– Бывший.
– Где воевал?
– 12-й легион «Леопард», Иллирия.
– Ты знал Валерия Марцелла?
– Это был мой командир.
Офицер восхищённо посмотрел на него.
– Как вы выбрались, солдат?
– Теперь я уже не солдат. Варвары окружили нас со стороны ущелья. Сигнальные маяки не сработали из-за дождя. Я получил стрелу в бедро. Со мной был опцион Лабений, он был тяжело ранен, и я выносил его с поля боя. Затем я увидел штандарт легиона и тоже взял, чтобы враг не мог надругаться. Когда мы подходили к лагерю проконсула, нас настигли иллирийцы. Я отбивался, но был ранен и потерял глаз. Нас увидела кавалерия и спасла. Опцион Лабений остался жив, штандарт был сохранён. За это меня наградили дубовым венком и произвели в деканы.
– Да этот парень просто герой, – послышался восхищённый возглас из толпы. Это сказал человек с обветренным лицом в старом засаленном алом платке, обвязанном несколько раз вокруг шеи. Такие носили ветераны. – Слава римской армии!
– Слава римской армии! – раздались возгласы из толпы…
Набатеец почувствовал, что ситуация разворачивается не в его пользу.
– Я требую, чтобы римский закон был соблюдён, – обратился он к офицеру.
– И он будет соблюден, – заверил офицер. Он повернулся к бывшему солдату. – Хочешь ли ты что-то сказать?
Вместо него заговорила его жена, молодая женщина с веснушчатым лицом и пронзительно голубыми глазами.
– Когда мой муж проливал кровь за республику, – воскликнула она, и её громкий голос заставил заплакать ребёнка на её руках. Она тут же стала укачивать его и продолжила: – такие как этот обирали жён и вдов, нас таких десятки в Риме!
По толпе прошел недовольный ропот.
– Они горазды на это! – поддакнул голос.
– Клянусь Юпитером, она права! – раздался другой голос.
– Сегодня священный день Сатурналий. Боги в этот день велят нам прощать долги, – важно изрёк человек в чёрной мантии с белой каймой. Это был остиарий, привратник храма Януса.
– Как же! Они всякий раз клянутся нашими богами, но служат своим! – раздался саркастический голос, вызвавший смешки.
Ропот усилился.
– Они спелись с властью…
– В Тартар всех варваров и продажных сенаторов…
Оба стражника демонстративно положили руки на рукоятки мечей.
– Порядок! – скомандовал офицер…
Меня послали выискивать агентов Карфагена, которые лживыми слухами подталкивали людей к смуте. Но зачем нужна ложь, когда для смуты столько много реальных причин.
– Твоё имя? – спросил офицер.
– Марк Деций.
– Что ты можешь сказать, Марк Деций?
– Лучше бы Марс лишил меня жизни на поле брани, чем мне сейчас испытывать такой позор.
Он низко опустил голову. Затем устало посмотрел в глаза центуриону своим единственным глазом:
– Мне тридцать два, но я многое повидал. Я знаю что такое смерть, чтобы ценить жизнь. Если бы не мои ранения, я бы вернулся в строй. Но я не могу. Рана на моей ноге не заживает. Я не могу крепко держать меч, – и он вытянул правую руку на который не было безымянного пальца. – Я учился на каменщика, но теперь я получаю лишь плату подмастерья…
– Довольно! – вмешался Ахаб и повернулся к офицеру: – разве не видно, что он специально притащил её и свой выводок, чтобы разжалобить меня?
– Разжалобить тебя? – у жены Марка Деция сверкнули глаза. – Ты дал мне слово. Ты клялся богами, что простишь долг! – Она достала из складок в одежде медальон на цепи сирийской чеканки. – На, забирай, подавись, нацепи это на свой живот! – и она швырнула его на пол.
В таверне воцарилась тишина.
Жена Ахаба, стоя за прилавком, разинула рот и следующую секунду побагровела от ярости;
– Будь ты проклят, будь ты проклят! – истошно завопила она, потрясая кулаками, и в следующую секунду разразилась рыданиями.
Набатеец быстро поднял медальон и спрятал за спиной.
– Эта мегера соблазнила меня, – пробормотал он и ткнул пальцем на жену Марка Деция. – Я требую исполнения закона… я требую справедливости! – возопил он, пятясь к стене.
Марк Деций повернулся к жене.
– Софрония, как ты могла…
– Прости! Прости меня. – У его жены задрожали губы. – Я спасала тебя. Я люблю тебя, Марк.
Тут бог войны испустил одну из своих невидимых стрел ярости в сердце бывшего легионера. Ибо Марк Деций схватил нож со стола. Зрачок его левого глаза бешено расширился будто перед битвой с иллирийцами. А гнев был так силен, что лезвие ножа, казалось, полыхало, хотя в нём отражались лишь лучи пробившегося в окно солнца. Он подскочил к Ахабу так быстро, что никто не мог сообразить – и приставил острие к шее перепуганного набатейца.
– А теперь скажи, варвар, – спросил он, задыхаясь – что ты чувствуешь? Сколько стоит твоя жизнь, назови цену и проценты. Я твой кредитор.
Привратник храма Януса встал, опершись на посох.
– Убив его, ты совершишь большее преступление, – громко предостерёг он. – Твоя душа не найдет покоя. Харон не возьмёт монету из твоих рук…
– Тогда возьмёт из его, – крикнул Марк Деций. – Я отрежу пальцы с перстнями у этого борова и брошу ему в лодку.
– Довольно, солдат! – рявкнул офицер.
– Марк, остановись, остановись ради детей! – взмолилась Софрония.
Он отдышался. Опустил руку. Выронил нож. Затем бессильно упал на колени. Два солдата тут же ринулись нему и, схватив его с обеих сторон, подняли, крепко удерживая за руки. Марк Деций не сопротивлялся.
– Я знаю его, – вдруг прорезал тишину голос.
Все обернулись.
Это была старая женщина. Кто-то знал её как торговку сукном.
– Я знаю его, – повторила она. – Они жили в квартале Каменщиков, улицей ниже от меня. Месяц назад там был пожар, загорелась маслобойня. Было сухо, поднялся сильный ветер и пламя перешло на дома. Сгорело полквартала, их дом тоже. Теперь они живут где придётся. О, тогда много людей погорело… Там была обитель для детей-сирот при храме Весты. Много их сгорело, да хранит Веста их невинные души. Бедные малышки! А сколько было обожженных огнём. Дети кричали и страдали. Он, он помог многим, – она направила указательный палец на Марка Деция. – Он принес кувшин с деньгами, всё что он скопил, и разбил его. Я сама видела это. Он потратил все деньги на лекарей, мази и снадобья…
В таверне воцарилась гробовая тишина.
– Это правда, солдат? – спросил офицер подавленным голосом.
Марк Деций не отвечал, низко опустив голову.
Офицер вздохнул и сказал громко:
– Марк Деций из квартала Каменщиков, именем сената и народа Рима ты арестован за невозвращение долга Ахабу, сыну Хатеша в девятьсот сестерциев, и ты обвиняешься в попытке лишить жизни римского гражданина. Ты будешь заключён в тюрьму, предан суду и понесёшь наказание…
Когда он говорил это, один легионер смотрел в потолок. Другой отвернулся, чтобы не показать слёз. И, казалось, не было ни одного в таверне, кого бы это зрелище не растрогало. Исключение составлял лишь набатеец, у которого лицо расплывалось в злорадной улыбке.
Я сказал, что греки подарили нам комедию. Они же подарили и трагедию. Как насчёт натуральной римской трагедии, которая разворачивается прямо у меня на глазах? Так уж было угодно чтобы я тут стал deus ex machina.
Ибо настало время действовать.
Я снял плащ и бросил его на скамью. Стоявшие, увидев знак советника тайной службы на моей груди, почтительно расступились.
Я решительно прошёл вперед и встал между стражами и набатейцем.
– Советник! – вытянулся центурион.
– Я благодарен за исполнение закона, – обратился я офицеру.
– На службе республике! – отчеканил тот.
Я повернулся к толпе.
– Сограждане, дело это не такое простое как кажется. В нём есть тайна. Римский закон несомненно должен быть соблюдён. Однако, здесь есть обстоятельства связанные с государственной тайной, в которую посвящены лишь двое – я и почтенный Ахаб, детали которых мы, будучи связанные клятвой, не можем раскрыть. Посему… – я посмотрел на ошалевшего от удивления набатейца, – я прошу почтенного Ахаба удалиться со мной, чтобы обсудить кое-что, прежде чем я продолжу…
Набатеец бросил изумлённый взгляд и, неуверенно кивнув, последовал вслед за мной в коридор…
Как только он за собой закрыл дверь, я крепко прижал его к стене.
– Ты знаешь, кто я?
– Знаю, достойный Луций.
– И ты знаешь, что Карфаген наш злейший враг.
– Знаю, достойный Луций.
Обхватив его толстую шею, я с силой притянул её к себе и зашептал ему в ухо:
– Я слышал всё, что ты говорил. Я сделаю так, что пять свидетелей под присягой подтвердят твои слова. Ты попадешь в тюрьму Врата Цербера на Виминале. Ты знаешь что это за тюрьма? Отцы там отказываются от детей. Самые верные жёны наговаривают на мужей, лишь бы избежать пыток. У меня есть двое близнецов-галлов. Эскулап отнял у них разум, и они предают жертв самым несносным пыткам, получая наслаждение от их стонов…
Я почувствовал смрадный запах пота из его подмышек. Остатки хмеля мигом прошли, и он трясся мелкой дрожью.
Я разжал руки.
– Благородный Луций, моя жизнь в твоих руках! – забормотал он. – Достойному Луцию следует знать, что Ахаб никогда не был другом Карфагена. Это говорил не Ахаб. Это говорило вино. Aхаб может расстаться с частью денег ради того, чтобы остаться другом Рима … и другом славного Луция.
– Ты дашь мне денег, затем сделаешь донос о моём мздоимстве. Ты мастер на это.
– О, нет, нет, благородный Луций! – чуть не завопил он.
– Мне не нужны твои деньги. Но ты должен сократить долг солдату. Он – герой, а ты не достоин завязать шнурок на его сандалии. Ты сократишь ему долг вдвое. И ты продлишь ему ссуду. Продлишь на полгода.
– Вдвое и на полгода! Благородный Луций, я копил деньги чтобы нанять корабль.
– Ты упрям, Ахаб. Я передумал. На год.
Ахаб поник.
– У твоего должника нет выбора, – сказал я. – Но он есть у тебя. Ты можешь отказаться от моего предложения, взыскать долг и сделать его рабом, а потом похвастать об этом своим дружкам. Но подумай, будет ли всё это интересно дознавателям из Врат Цербера?
– О-о нет, нет, только не это. Я согласен, я согласен, о справедливейший Луций! – запричитал он.
Мы возвратились.
Когда мы возвращались в моей голове не было ни единой мысли по поводу того, что я должен теперь сказать людям ждущим от меня объяснений, и я целиком полагался на озарение и помощь Меркурия искусного в хитрости и красноречии, для придания правдоподобия истории, которую я собрался выдумать. При всём том, мне предстояло увязать это с действительно правдой и действительным разоблачением, которое я готовился сделать…
Когда же мы вернулись, у набатейца было столь прискорбное выражение лица и потухший взгляд, что остальные не могли этого не заметить.
Я же старался быть спокойным и уверенным в себе:
– Теперь, когда мы обоюдно решили, что тайна больше не является для нас препятствием, – начал я, – мы можем пояснить… Не правда ли, почтенный Ахаб?
Набатеец, словно очнувшись от моего вопроса, поспешно закивал.
– Итак, – продолжил я. – Начнём с того, что один верный мне человек сообщил, что есть некий дезертир, воевавший в Иллирии, который за деньги предал землю отцов и стал служить Карфагену. Он раскрыл им наши позиции, сообщил о тактике боя и дал карту местности. Я охотился за ним, но он сбежал в Карфаген. По другим сведениям он, будто бы, находился здесь, но глубоко залёг на дно. Но я точно знал, что он через других людей послал в Рим человека, который выдавал себя за бактрийца. Это матёрый убийца и диверсант, повинный в смерти десятков римлян. Он мастер обмана и маскировки. Чтобы обнаружить его, нужно было его приманить. Для этой цели мне были нужны помощники среди чужеземцев. И для этой цели я выбрал почтенного Ахаба…
Набатеец удивлённо поднял голову.
– … потому у него много знакомых среди заезжих торговцев. Кроме того, он понимает язык пунов. Ахаб начал снабжать меня информацией о них, благодаря которой я теперь узнал кто и зачем здесь находится.
Публика замерла.
– Итак, диверсант знал, что я за ним охочусь. Но он не знал кто его начальник, хотя и догадывался, что это некий дезертир… но, опять же, где он находился – в Карфагене или Италии, – об этом он лишь строил догадки. Мне нужно было приманить его. Я разработал план, согласно которому одному человеку пришлось бы изобразить дезертира, участника боёв в Иллирии. Но мой план пришлось пересмотреть, потому что меня опередил настоящий участник, вот он…, – я показал на Марка Деция, – о котором я узнал прежде от Ахаба. Кроме того, мы распространили слух, что в этой таверне собираются люди тайно симпатизирующие Карфагену. Я рассчитывал, что диверсант сразу же клюнет на это и попытается это проверить – и не ошибся. Вскоре в заведении Ахаба стали собираться чужеземцы. Некоторые из которых были весьма подозрительны…
– Воистину, ум Пифагора и прозорливость Сивиллы нужны, чтобы придумать такое, – похвалил привратник храма Януса. – Глядя на тебя я горжусь, что я сын Рима. Да хранит тебя Янус!
– И тебя, почтенный.
Я сделал несколько шагов вперёд.
Зеваки, до этого толпившиеся у дверей, ввалились внутрь и сомкнулись за нашими спинами, образовав вокруг меня, набатейца, патрульных с центурионом и солдата с семьей – круг, подобно зрителям в театре. Я же готовился к финальной сцене трагедии. Единственно что мне не доставало – высоких котурн и маски Разоблачителя, посланца богов.
– Я знал карфагенянина прежде, – продолжил я. – Мы искали друг друга. Он искал меня, а я искал его. Он очень умён и коварен и никогда не оставлял свидетелей. В Египте он убил моего человека. Но меня ему убить не удалось. Теперь я знал как он выглядит – а он знал, что я это знаю. Прошло время. Один верный человек сказал, что в Гелиополь приехал некто, кому хирурги из Египта, искусные в тонких операциях, изменили лицо. Тот, кому изменили лицо, нанял мага, который умел готовить эликсиры, меняющие цвет глаз. Если всё, что он сказал, было правдой, то я был почти что уверен, что человек, который приезжал в Гелиополь и был тот карфагенянин…
Таверна, казалось, не дышала.
– … но мои предположения должны были опираться на проверенные сведения. Как я сказал, я стал изучать приезжих, собиравшихся в таверне Ахаба, – продолжил я. – Из двух десятков я тут же отсеял половину. Из этой половины после длительных раздумий я оставил только двух. Оба были родом из Бактрии. Один из них был образован и хитёр; он крутился с одним киликийцем, у которого, как я узнал, были связи в Карфагене. Другой был не слишком образован, неразговорчив и мало интересовался той жизнью, что проходила за пределами его лавки. Мои подозрения закономерно пали на первого. Мои люди стали следить за ним. Через некоторое время они доложили мне, что слышали разговор между ним и киликийцем о партии товара, пришедшего на север страны, где много раз упоминалось слово таар шуам. Мой осведомитель, который понимал бактрийский, сказал, что в их языке нет такого слова. Однако, оно есть в языке пунов. В одном из их наречий «таар шуам» означало две вещи. Первая переводится как «то, чего боится cмерть». Вторая как «красная плеть». Именно этим словом был назван сок одного из самых ядовитых растений Нубии, вкус которого был неотличим от воды…
Ропот негодования пронесся в таверне.
– Я более не колебался. Оба торговца были арестованы. Киликиец сразу во всём признался. Он сказал, что бактрийский купец заплатил ему, чтобы найти людей в Карфагене, которые использовали его судно и доставили контрабандой два кувшина «красной плети» в партии с вином. Бактриец же поначалу был упрям и всё отрицал. Внешне он был удивительно похож на того диверсанта, который чуть не убил меня в Египте. Его скулы, форма носа и лоб были точной его копией. Но у того карфагенянина были злые зелёные глаза, а у этого же они были тёмно-карие, почти чёрные. Однако я вспомнил о египетском маге, который мог изменить цвет глаз при помощи эликсира. Я решил сам допросить бактрийца, прежде чем передать его дознавателям. Как я говорил, тот бактриец был хитер и умён. Он не сознался в том, что он – карфагенский шпион и делал вид, что плохо понимает их язык. Но мы разговорили его и он, страшась смерти, раскрыл тайну. Он сказал, что привёз на судне киликийца из Карфагена три кувшина «красной плети» по просьбе некоего знатного римлянина, который просил не раскрывать его имя. Однако мне он его раскрыл. Я знал этого человека. Это был уважаемый сенатор.
– Измена! Заговор! – раздались возгласы.
– Я начал действовать. Тайно, под покровом ночи я и несколько верных мне людей пришли на виллу сенатора. Сенатор во всём признался. Теперь я должен был выполнить долг и арестовать его за контакты с врагом. Но, перед тем как сделать это, он попросил меня выслушать одну историю.
Я выдержал долгую паузу и продолжил:
– Месяц назад на севере, рядом с его имением, сказал сенатор, произошла череда странных смертей. Люди гибли от свирепой болезни. Болезнь эта начиналась внезапно и нарастала как морской прилив. Она уже умертвила десятки людей. Сенат собрал тайное заседание, на котором был принято ввести войска по периметру, установить карантин, и запретить людям с северных территорий под страхом смерти покидать свои земли. Это помогло лишь на время, так как болезнь эта была действительно странная, свирепая и протекала очень быстро. Утром человек был здоров, к вечеру чувствовал слабость, а утром следующего дня он умирал в муках. У него чернели ногти и по всему телу шли красные пятна, словно от ожога. Как выяснили, источником болезни был один раб из южных земель…
– После первых сведений об этой болезни, – далее продолжил я, – сенатор вызвал из Рима самого опытного врача. Тот многое знал, но, увидев эту болезнь, был бессилен. К тому же, он не достаточно хорошо пропитал уксусом тряпку, которой закрывал рот и нос – и, придя к больным, заразился сам. Он был оставлен в комнате с другими зараженными и вскоре умер. Но, перед тем как умереть он, очнувшись от лихорадки, заметил, что его сосед, который день назад лежал в бреду и был обречён – теперь открыл глаза, мог говорить и делать движения… Тот человек явно выздоравливал; это был какой-то вольноотпущенник родом из Фригии. Врач, теряя силы, спросил его как ему удалось победить болезнь, и тот ответил, что как только почувствовал, что умирает, то хотел избавить себя от мук и выпил яд который называется «таар шуам». Этот яд он купил давно и хранил втайне. Яд этот не вызывает боли и действует моментально. Однако он был слаб и него тряслись руки; он опрокинул пузырёк и пролил содержимое, а когда поднял, то там оставалось лишь пара капель, который он тут же слизнул языком. Ему сделалось плохо. Вначале он думал что умирает, но затем очнулся и почувствовал себя лучше… Так врач определил, что таар шуам, или «красная плеть», может быть лекарством от болезни. И вот почему первое значение этого слова переводится как «то, чего боится смерть» – ибо в разных пропорциях сок этого растения может быть и смертельным ядом, и лекарством избавляющим от смерти. Умирая, врач просил передать сенатору, что нашёл средство против эпидемии… Таков был рассказ сенатора. Он, сказал, что поступая так, знал, что нарушает закон. Но он сделал то, что сделал, ибо не видел другого выхода. Когда тайно привезли кувшины, болезнь отступила, а опасность эпидемии для отечества ушла…
Я закончил. Стояла мёртвая тишина.
– Это сущая правда, – наконец произнёс человек из толпы у дверей в маске фавна. Он снял маску. – Я могу это подтвердить. Муж моей сестры родом с тех мест. Он умирал, и Орк едва не забрал его к себе. Он говорил, что ему давали пить вино и уксус и размешивали это стилусом, острие которого макали в какую-то жидкость. Лишь это спасло ему жизнь.
– Гм… я почему-то всегда думал, что сенатор Цетег покончил с собой из-за неизлечимой болезни, – произнес центурион.
Я повернулся к нему.
– Так считается. Но это не так, – ответил я.
– Он всё равно изменник! – возразил ветеран в красном платке.
– Какой же он изменник, когда он спас Рим от эпидемии? – повернулся к нему краснощекий мужчина, работавший в кузне.
– Все, эпидемии от богов, все несчастья от богов, – философски изрёк привратник храма Януса. – Всё на земле происходит по их воле.
– Скажи это женам и детям мужей спасённых от смерти! – с насмешкой воскликнула женщина из середины толпы.
– Почему человек из власти скрывал что имеет дело с пунами? – спросил юноша в коричневой тунике.
