Kitabı oku: «Хроники Януса», sayfa 6
– За морем житьё не худо. Совсем не худо. Сказочная природа, удивительно чистая вода. Люди, люди очень приветливые. Чудо же там вот какое. Я был в местечке Никойа. И там в одном из ресторанчиков я заказал рыбу. К ней полагался местный лизано. Я уже до этого пробовал лизано и знал его вкус. Но эта штука была совершенно другая. Такое ощущение, что я ей не рыбу, а мясо. Я тогда спросил у повара как он…
И Витольда понесло.
Я сделал глоток из бокала и, откинувшись в кресле, улыбнулся. Дальше я знал уже всё наперёд. Дальше будет монолог минимум минут на двадцать. С чего бы он не начинал, всё переходило на особенности кулинарии. Я сказал прежде о его «религии». Его страстью сродни чувству верующего была еда. Он относился к ней с необыкновенным трепетом, и я теперь уже не исключаю, и я говорю это на полном серьёзе: между пищей и Витольдом установилось магическое единение – пища словно платила ему благоволением в ответ на его обожание, и результатом такого благоволения был его рафинированный гедонизм и неуёмная радость жизни; то, что французы называют joie de vivre.
Витольд знал о пище всё, или почти всё. Как религиозный паломник он объездил едва ли не весь земной шар, тратя все свои деньги на знакомство с местными кулинарными святынями и вкушая разные блюда. Так он жил. Его блоги в сети собирали тысячи подписчиков, а гламурные журналы наперебой предлагали ему вести колонки ресторанного критика. Я искренне не понимал, почему он не бросит свою скучную работу счетовода, чтобы всецело посвятить себя своему хобби. Или он вполне мог бы открыть кафе, как Бертран – и уверен, это не было бы убыточным делом. Или написать книгу о вкусной пище и своих пилигримствах в поисках её по всему миру – Витольд довольно неплохо умел излагать свои мысли и я даже как-то записал один из его монологов на диктофон. Но он почему-то не хотел это делать. Всякий раз (а это было раза два или три) когда в шутку или всерьёз я поднимал этот вопрос, он уходил от него. Поняв это, я оставил попытки его уговорить.
Другой его чертой была его страсть к розыгрышам. Разумеется, кулинарным. Помню, как он как-то завалился к нам с какими-то мясным филе, завернутыми в фольгу и склянкой с вьетнамским соусом. Моя бывшая всё разогрела. Мы уселись и стали есть. «Какая вкусная индюшка, – сказала жена, – и соус тоже.» – « О, да, да, – поддакнул он, – кушайте на здоровье!» Мы уплетали за обе щёки. Всё это время он глазел на нас с каким-то восторженно-таинственным выражением лица. «Ну что, понравилось?» – осведомился он, затаив дыхание, когда мы закончили. «Да, – сказал я, вытирая губы. – Но это не индюшка, это дикая птица, не так ли?» – Он хитро улыбнулся: – «Нет,– сказал он. –Нет, это не птица. Совсем не птица. Это был… крокодил. Вы ели мясо крокодила!» Он откинул голову и захохотал. Он заливался смехом как ребёнок не в силах остановиться. Мы не сдержались и тоже засмеялись. Мы смеялись не от того, что он нас разыграл, а, скорее, глядя как он сам это реагирует – а глядя на его лицо невозможно было этого не сделать. Наконец он отдышался, вынул платок и вытер глаза…
– …ты слушаешь меня или нет?
– Конечно слушаю.
– Так вот. Я спросил этого болвана Пабло зачем он добавил сюда эти ингридиенты. Это начисто меняет вкус. Он сказал, что вышло это совсем случайно, что он не хотел, и так далее, бла-бла-бла. Не хотел! Гм, если бы он знал, что он сделал! Лизано супремо! Он мог бы это запатентовать как совершенно новый соус! Я этого не понимаю, – пробурчал он разочарованно.
– Есть вещи, друг Горацио, что и не снились нашим мудрецам.
– Какая уж там мудрость.
– Это Шекспир.
– Ах, отстань.
Он взглянул на часы, надул щёки, выдохнул и покачал головой.
– Эге-ге, однако мне пора.
Витольд встал. Рядом с ним был старый кожаный жёлтый портфель, пухлый на вид, видимо от бумаг внутри. Этот портфель был моим подарком. Это я специально подыскал ему, сильно, однако, сомневаясь что я делаю, даря портфель на его именины. Я думал, Витольд засунет его в чулан. Но нет, он полюбил его и стал пользоваться – это радовало. Вкупе с его твидовым пиджаком этот атрибут шёл ему, как бы дополняя его типаж.
– Я чуть не забыл, – спохватился он. – Я же пришёл к тебе только ради этого и едва не забыл…
Он открыл портфель. Я думал, что он извлечет оттуда какое-то экзотическое кулинарное изделие. Но я ошибся.
– Вот, смотри. Купил это там в антикварном магазине.
И он протянул мне предмет. Я взял его. Это была игрушка. Точнее, это была кукла. Кукла в виде девочки с косичками. Очень «старая» девочка, на вид начала века.
– Мой подарок, – сказал он. – Я знаю, что тебе нравятся разные механические штуковины.
Витольд опять сунул руку в портфель и, покопавшись, достал ещё что-то. Это был заводной ключ. Он вставил ключ в отверстие в груди игрушки и несколько раз повернул его по часовой стрелке. Что-то внутри щёлкнуло. Кукла ожила. Её глаза повернулись сначала влево, потом вправо, левая рука слегка поднялась. И затем раздался голос. Вернее, это с большой натяжкой можно было назвать голосом. Некоторые высокие похожие на речь металлические звуки прорывались сквозь скрежет и треск… Завод кончился. Кукла замерла.
Я слышал и даже видел одну из говорящих кукол Эдисона конца 19-го века. Удивительная штуковина. Эта была не одна из них,, и казалась, как минимум, старше лет на пятьдесят.
– Она неисправна, – произнёс он как бы извиняясь, – ничего?
– Ничего? Батенька, да ты просто сокровище для меня откопал, – и я бросился обнимать его.
– Ну вот и славно, вот и славно, – похлопал он меня по спине, – так рад тебе угодить.
За это я и любил его.
Мы спустились вниз.
– Значит, всё? – грустно произнёс он, разглядывая фото бывшей в рамке на комоде.
Я не знаю зачем я оставил это фото. Это было её чёрно-белое фото, сделанное когда мы только встретились. И это было её лучшее фото; она здесь была очень красива.
– Всё, – сказал я и вздохнул.
– Мне всегда казалось, что у вас много общего.
– Мне тоже так казалось.
– Значит ты теперь один?
– Один.
Он вздохнул и, увидев, что развязался шнурок, наклонился его завязать. Он опёрся рукой на комод. Его рукав покрылся толстым слоем пыли. Он нарисовал на комоде пальцем вопросительный знак…
– Да-да, – сказал я, виновато улыбнувшись и отряхивая ему рукав. В доме у меня было действительно пыльно и грязно. – Ничего страшного. Не было времени. Буду убираться в выходные…
– Знаешь,– сказал он, словно что-то вспомнив,– мне сейчас вот какая мысль пришла. У меня есть на примете кое-кто, кто может убираться и вкусно готовить. Причём бесплатно, если ты, конечно, не против.... более того, тебе будут платить. Знакомая Лидии. Студентка, пятый курс. Она взяла академический и ищет жилье на два-три месяца. Подыскивает хорошего учителя русского языка для дипломной работы.
– Русского? Она иностранка, что ли?
– Ага. У Лиды мало времени. Она сдавала ей комнату, а та убиралась у неё. Кстати, очень недурная особа. Её папаша какой-то африканский принц, – добавил он таинственно.
– Она что, чёрненькая?
– О-о, вижу знакомый блеск в глазах, – и он засмеялся.
– Ох, упаси бог, Витольд. Мне сейчас не до романсов, я сейчас в таком… Честно. И морально и финансово. Никогда так не было. И, потом, неизвестно как она, – я бросил взгляд на фото бывшей, – на это отреагирует. Дом записан на двоих.
Он обнял меня и похлопал по спине:
– Ничего-ничего, жизнь не закончена. Всё наладится, вот увидишь.
Витольд склонил голову к моему уху:
– Ты чертовски талантлив, парень. Поверь гурману с тонким нюхом: мы ещё будем гордиться что были друзьями великого человека.
– Ну, это ты хватил. Твоими бы устами… Я провожу.
Мы вышли из дома.
Витольд сел в машину и опустил стекло.
– Подумай над моим предложением.
Я кивнул.
Он включил зажигание и нажал на газ.
Машина плавно покатилась, шурша протекторами.
***
Фортунатов расслабил и отвлёк меня. Не мог же я сказать ему «извини, я очень занят». Кому-кому, только не ему. Теперь, как я чувствую, он взамен заразил меня. Я совсем не энергетический вампир, просто этот человек – ходячий инфектор, источник позитивной заразы, от которой никуда не деться, и на неё нет вакцины. Мозгоправ Спир может давать умные советы, но у него нет такого дара.
Мне вдруг стало спокойно. Я знал, что все мои проблемы и тревоги возвратятся завтра. Но это завтра. Сегодня этого уже не будет.
На часах почти пять. Я должен возвратиться за компьютер. Но я сделал другое…
Во дворе стоял велосипед. Я решил совершить небольшую прогулку.
Отъехав от дома, я вдруг заметил, что пластмассовая фляжка, закреплённая на раме, пуста. Я остановился в местном магазинчике и вежливо попросил знакомую продавщицу налить мне кипячёной воды. Она удалилась, а я услышал разговор двух пожилых мужчин о том, что в лесах расплодились кабаны и по ночам они опустошают огороды. Вскоре она возвратилась и протянула мне полную фляжку. Я ещё раз поблагодарил её и вышел.
Я свернул в лес. У меня классный горный велосипед с хорошими амортизаторами. Кочки и рытвины ему не страшны. Пожухлые листья и шишки хрустели под его рифлёными протекторами. Стоял ранний сентябрь, на дворе было чудное бабье лето. Солнце припекало, пробиваясь сквозь зелёную, жёлтую и красную листву. Я слышал птиц и стрекотание кузнечиков, а редкие жуки, ударяясь в меня, отлетали прочь.
Я проехал, кажется, километров пять вглубь по натоптанной тропе, усиленно вращая педали, повысив передачу на цепи – я делал это с целью, чтобы дать себе нагрузку и устать. Наконец, запыхавшись, я остановился выпить воды. Оглядевшись по сторонам, я понял что не знаю этого места. Похоже, я заблудился.
… Это была небольшая поляна, не более десяти метров в диаметре. Почти на самой середине её был виден старый дуб с толстым в два обхвата стволом, который был, кажется, повреждён молнией (или человеком) у основания, образуя что-то в виде полу-ниши, полу-дупла. Рядом с дубом лежало сухое поваленное дерево, похожее на осину. Поляна мне показалась весьма живописной.
Я подошёл к дубу. Земля вокруг него была усыпаны опавшими желудями. Поставив велосипед передним колесом между веток поваленного дерева, я подумал: почему бы мне не усесться прямо в эту нишу в дубе? Сказано, сделано. Ствол дерева внутри был покатым и напоминал спинку кресла. Моё туловище почти идеально туда вошло, а голова имела опору. Я сидел в импровизированном кресле, вытянув ноги, и наслаждался видом вокруг.
Странная, однако, это вещь, одиночество. Есть хороший афоризм: если ты не можешь вынести одиночество, полюби его и ты не найдешь друга лучше. Я поймал себя на мысли, что боюсь полюбить его. Боюсь сделать его своим лучшим другом. Боюсь к нему привыкнуть. Мне тут же вспомнилось из Бунина:
Что ж! Камин затоплю, буду пить
Хорошо бы собаку купить.
Камина в доме изначально не предусматривалось по проекту, хотя я очень хотел и, вероятно, если будут деньги, то обязательно его поставлю. Пить однозначно не буду. А вот о четвероногом определённо задумаюсь. Я не знаю как и что будет дальше. Хотя я знал чего ищу.
Я ищу свободы и покоя
Я б хотел забыться и заснуть
Михайло Юрьевич определённо знал, о чём говорит. Правда, неизвестно снились ли ему такие же чертовски непонятные сны.
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел.
Подул приятный ветерок – и дуб, словно слыша мои мысли, зашелестел…
***
Так я в осенней идиллии и тишине я пребывал некоторое время, пока неожиданно не услышал какой-то шум сверху, похожий на частые приглушённые хлопки и, затем, почувствовал слабое колебание воздуха. Далее я заметил уголком глаза, как что-то промелькнуло сбоку – и в следующую секунду увидел как птица уселась на руль велосипеда прямо напротив меня.
Это был ворон. Черный как смоль и большой. И он совершенно не боялся меня.
Я был удивлён. Ворон этот показался мне необычным. Во-первыз, его глаза имели бирюзовый отлив. Я такого никогда не видел. Когда же он поворачивал голову, глаза, отражая свет, вообще казались сплошь бирюзовыми. Во-вторых, по тому как он не боялся меня, было видно, что он домашний.
Ворон важно прошелся по рулю сначала в одну сторону, затем в другую. Затем остановился посередине и замер.
Моя рука невольно потянулась в карман к телефону, чтобы поскорее сделать видео. Но там его не было. Телефон я оставил дома.
Ворон громко каркнул. Его карканье заставило меня вздрогнуть. Холка на его шее сзади поднялась, но тут же улеглась. Он открыл рот – и часто-часто застучал клювом. Было похоже, что он вроде как хочет установить контакт со мной…
Я, сказал, что был сильно удивлён. Почему он появился здесь и сейчас? Я знал, что ворон – птица необыкновенная. Во-первых, необычайно умна и превосходит разумом многих животных. Во-вторых, долгожитель. В-третьих, персонаж многих мифов и легенд: посредник между живыми и мёртвыми, между прошлым и настоящим. В нашем мире существует огромное количество случайностей и совпадений. Почему бы сейчас птице, которую я и раньше видел в своих снах, вдруг не материализоваться и стать чем-то вроде живого образа из моего подсознания? Ворон-архетип.
Я осторожно вытянул руку, намереваясь дотянуться до него.
Он недоверчиво отступил, перебирая лапами по рулю. Я убрал руку. Он снова вернулся. Вдруг он склонил голову на бок и членораздельно произнёс:
– Корвус. Кор-вус.
Уже когда он стал расхаживать по рулю велосипеда, отсутствие страха перед человеком дало мне догадку, что это дрессированная птица. Возможно, улетела от хозяина, и тот её разыскивает. Когда же ворон стал произносить слова, это лишь подтвердило мою догадку. Я знал, что в имитации человеческой речи врановые одни из лучших – так же как то, что соrvus по-латыни значит «ворон».
– М-м…Лукьян – несколько неуверенно представился я. – Вот и познакомились.
Ворон вдруг расправил крылья, оттолкнулся и взлетел вверх. Сверху послышался шум и треск. Падали листья и желуди. Затем я вновь услышал хлопанье крыльев. Он вернулся и уселся на руль. Но на сей раз он в клюве держал маленькую веточку с листьями посередине которой я заметил желудь…
Велосипед мой стоял не совсем перпендикулярно, и один конец его руля был ближе ко мне, чем другой. Ворон, перебирая лапами, переместился туда и выгнул шею, словно…да, хотел мне это передать.
Я удивился, затем поднял спину из своей дубовой ниши и вытянул руку.
Ворон раскрыл клюв.
Листья вместе в желудем упали мне в ладонь.
… Всё, что я только что описал выше, казалось чем-то нереальным и более походившим на один из моих снов, чем на явь. Но только это была стопроцентная явь.
Я вопросительно смотрел на ворона. Так же как, как мне кажется и он на меня.
– Цибус, ци-бус! – вдруг громко гаркнул он.
Я неволько вздрогнул, и удивился на эти слова больше. Я не знал что это значит.
– Что-что? – спросил я.
Он повторил.
– Не понимаю, – сказал я.
– Цибус, ци-бус, цибус…
– Чего ты хочешь?
Он задрал голову верх, открыл рот и зацокал клювом и затем сделал глотательное движение так, что я увидел на его горле волку.
– Ты хочешь, чтобы я …
Он снова задрал голову и повторил это.
– … чтобы я это…съел?
– Цибус, цибус, цибус.
Я широко раскрыл глаза. «Абсолютный бред» крутилось в моей голове. Тем не менее… да, тем не менее, я оторвал желудь и, очистив его от скорлупки, положил в рот и стал жевать. У него был горький вкус, что сразу отразилось на моём лице. Птица, видимо, заметила это и тут же разразилась гортанным бормотанием больше похожим на смех. Похоже, он действительно смеялся надо мной. На ум мне сразу пришло старинное слово «гортанобесие» из церковно-славянского, осуждающее гурманство как постыдную страсть к смакованию пищи – за что Витольд был бы причислен к лику грешников. Однако, здесь я нашёл это слово как ничто лучше описывающее звуки, издаваемые вороном: что-то гортанно-бесовское выходило из его горла.
Ворон опять, чуть сгорбившись, прошёлся взад-вперед по рулю, словно прикидывая что я чувствую, потом распрямился и каркнул:
– Рурсус.
Похоже, это опять была латынь. Но на сей раз мои познания в ней закончились.
Я не ответил.
– Рур-сус… – опять произнес он более плавно. И тут же стал делать короткие и частые кивки головой.
Я правда не знал чего он хочет. Но сомневался, что он снова хочет что-то от меня…
Ворон опять что-то гортанно пробормотал.
Я вспомнил недавний сон, где я видел мага, понимавшего язык птиц. Как я хотел быть сейчас как он! Ворон очередной раз прошёлся взад-вперед. Наконец остановился, чуть задрал голову вверх и разразился длинной гортанной тирадой…
Я слушал. К своему удивлению, чем больше я слушал, тем более я не мог оторваться от его монолога. Постепенно его речь менялась; становилась то тише, переходя на шёпот – то делалась громкой. Странно, в промежутках между гортанным булькающим потоком из его горла, я различал междометия, подобия слов, смех и вздохи. Мне казалось, я уже понимаю о чём он говорит. Эта речь гипнотизировала меня как психоделическая симфония.
Я чувствовал, как ствол дуба, ставший мне креслом, пропадает и дерево словно заключает меня в свои объятия.
«…рурсус, рурсус» было последнее, что я услышал.
II
Марциан
«Карфагенский диверсант был доставлен во Врата Цербера. Я знал, что он бесстрашен, поэтому допрос с пристрастием с помощью галлов-близнецов я оставил на крайний случай. Элий Марциан, один из моих сотрудников, был весьма искусен в дознании. Он умел переманить тех, кто упорствовал, и порой даже самые несговорчивые переходили на нашу сторону. Одной из причин было и наше обещание, скреплённое клятвой богам, не лишать их жизни после требуемых показаний и сокрыть от мести сородичей. Так, без всякого насилия и пыток ему удалось склонить шпиона иллирийского царя Агрона. Царь этот бессовестно лгал нашим послам, что ничего не знает о пиратах в Адриатике. Тогда как из показаний его шпиона не вызывало сомнений, что он не только не знал, но и поощрял их нападать на наши торговые суда. Так же было и с подручным этого карфагенянина, который бежал к нам и всё рассказал о подлом убийстве купцов недалеко от Сицилии. Так же было и с некоторыми другими, где Марциан проявил недюжинный ум и хитрость, сумев склонить их на нашу сторону».
***
Лучи уходящего солнца били скозь решетчатую прорезь, высвечивая яркий жёлтый квадрат на каменном полу в центре. Было душно и сыро.
Внутри находилось трое. Один был тюремным секретарём; он сидел за столом с папирусом и пером в руке, чтобы записывать ход допроса. Другим был Элий Марциан.
Толстая дверь широко распахнулась. Два охранника ввели узника. Гремя кандалами, он медленно прошёл внутрь слегка прихрамывая, бросив недобрый взгляд на дознавателя. Его одежда была грязна и порвана. Один его глаз сильно заплыл, а на голове у правого виска была видна запекшаяся кровь. Его усадили на скамью вдоль стены, закрепив кольца на кандалах в железные пазы к ещё более длинным цепям между камней. После этого охранники удалились.
Марциан приблизился к нему.
– Вижу твоё лицо размалёвано как у карфагенской потаскухи, – заметил он с усмешкой, разглядывая узника.
– Ты, верно, их большой знаток? Сочувствую твоей жене.
– Хочу сказать тебе, это только начало. Тебя уже заждались два галла.
Карфагенянин повернул голову. Он был сильно измучен.
– А где твой начальник?
– Появится, когда ты выложишь мне всё.
Карфагенянин презрительно посмотрел и сплюнул на пол.
– Вы – просто кучка трусливых псов.
– На твоём месте я бы задумался о твоём будущем. Тебе известно как поступают у вас с предателями. Для них ты мертвец уже потому, что попал к нам. Твои родственники будут считаться родственниками предателя до конца жизни.
Пленник усмехнулся.
– Что ты знаешь об этом, дурак? Я умру героем. И даже после вашей тюрьмы ни один на моей родине не поверит что воин Решефа – предатель.
– Ты в этом так уверен?
– Как и в том, что ты подохнешь гораздо раньше, чем я выйду отсюда.
– У тебя буйная фантазия, пун, – усмехнулся Марциан.
– Ты ещё вспомнишь мои слова.
Марциан промолчал.
Он несколько раз прошёлся взад-вперёд. Звук от его шагов отдавался слабым эхом в каземате. Луций предупреждал, что этот человек не похож на всех тех, с кем он доселе имел дело. Но Луций, также, знал и о способностях своего дознавателя.
Марциан остановился перед ним.
– Ладно, ответь, если у тебя ещё остались мозги. Ты говоришь словно тебе не стыдно за свою работу. Но так ли это? Так ли хороши твои дела, как ты пытаешься представить? Как ты ни прятался, тебя поймали. Твой человек сдал тебя, и теперь мы знаем кто послал тебя. Мы нашли деньги для проведения диверсий. Ты не достиг своей цели. Ты провалил задание, но раздуваешься словно жаба и говоришь о себе как о герое… Я собью с тебя спесь. Клянусь Марсом, ты расскажешь кого ты нанял, и кто на тебя работал. Потом я узнаю почему твои хозяева хотят войны с нами.
– Как насчёт твоих хозяев?
Марциан вопросительно посмотрел на него.
– Ты намекаешь…
– Ты дурак, вот на что я намекаю. – Узник смотрел насмешливо.
– Ты лжёшь, пун. Тебе не удастся запутать меня.
Карфагенянин скривил губы, сплюнул на пол и отвернулся.
Марциан зашёл к нему с другой стороны:
– Подумай вот о чём. Ты скрыл от своего хозяина, что один из твоей команды сбежал и переметнулся к нам. Так же, как скрыл это от Совета Старейшин. Признать, что твой человек предал тебя было бы позором для тебя. От него мы узнали и про корабль, и ещё много всего. Мы узнали про тех в Карфагене, кто желает c нами войны. Для твоих земляков твой человек погиб, ибо тому, кто тебя нанял, ты солгал, что он был убит тобой…
Он сделал паузу.
– Предположим, я не стану тебя пытать и не позволю тебе умереть. Я сделаю по-другому. Я поселю тебя в доме под охраной и распространю слух от Рима до Египта, что дал тебе денег и ты переметнулся к нам. И это был не тот, кто сбежал от тебя, а ты сам – ты сам рассказал нам и про корабль, и про своего хозяина, и уже будучи купленным нами соглядатаем, ты спасся и с нашего же ведома давал показания в Совете. Это мы послали тебя в Карфаген собирать требуемые нам сведения – я передам это через наших людей слово в слово. Твой хозяин возненавидит тебя. Твои родичи проклянут тебя. В Карфагене тебя ждёт мучительная смерть, если раньше они не наймут убийцу.
Пленник прищурился здоровым глазом:
– Это так ты пытаешься меня переманить, римлянин? Придумай что-то получше. Даже если ты меня оболжешь с ног до головы и тебе поверят, и я не оправдаюсь – я буду рад принять меч от рук земляков. Обман рано или поздно выйдет наружу. Но как быть с твоей честью, римлянин? Вы говорите о чести, но сами рыщете как псы и используете малейший случай, чтобы нанести удар в спину, как трусы. Вы используете клевету и подкуп. Так почему с вами не поступать так же… Хватит болтовни. Ты думаешь, я поверю, что ты поступишь так, как говоришь? – Его глаз сверкнул: – Ну, чего ты медлишь? Веди своих истязателей. Только сам никуда не уходи. Стой и смотри на меня не отводя своих глаз. Ты увидишь что такое сила карфагенского духа!
Лицо Марциана перекосилось. Он наклонился к его уху и быстро заговорил:
– Ты раздуваешь щёки, думаешь разыграть мне героя. Но я разуверю тебя, я лишу тебя этого! Не героем, только не им… ты будешь лежать вот здесь, в своей блевотине, и тебе будет стыдно за себя. Ты будешь умолять меня прикончить тебя потому, что не сможешь с этим жить. В одночасье всё твоё тщеславие испарится, и передо мной будет лишь сидеть жалкий пун, которому опротивела жизнь…
Марциан понизил голос до полушёпота и продолжил:
– Есть вещи, которые тебе не снились, они выше воли человека. Есть нечто, что за пределами контролировать боль или волю. У меня есть вещество из которых мне приготовили снадобье. Оно ломает волю как тростинку, какой бы сильной она не была. Человека, выпившего его, трясёт, наконец он падает и становится как мёртвый, а затем оживает. Он оживает, чтобы стать послушным как дрессированный пёс. Вещества, что там содержатся, проникают в самые мелкие поры тела; они изменяют кровь и меняют удары сердца. Но, что главное, они меняют разум. Они делают его податливым и мягким как воск – он становится как у младенца неспособного лгать старшим. Ни один вопрос не останется без правдивого ответа. Ты станешь таким же. Через меня прошли не одни «герои», кичащиеся сильной волей и которые, хвалились что не страшатся пыток, так же как ты. Но перед действием этой штуки они бессильны. Они выложили мне всё; рассказали добровольно, рыдая за своё бессилие, заикаясь, словно пьяные и упирались словно ослы, а многие при этом исходили потом и мочой….
Он улыбнулся и снова зашептал:
– Это зелье стоит целого состояния. Но ты его достоин. Сегодня тот случай. Выпей его во славу Рима, пун.
Лицо узника сделалось на миг напряжено. Казалось, он размышлял над словами Марциана. Но затем рассмеялся:
– Придумай что-то получше. Рассказывай сказки про волшебное зелье римским малышам.
Марциан распрямил спину и поджал губы.
– Ну что ж…
Открыв дверь, он хлопнул два раза в ладоши. Охранник, стоявший в коридоре, кивнул и вышел. Через минуту он вернулся в сопровождении двух дюжих экзекуторов с суровыми лицами в черных кожаных фартуках и наручах.
Отойдя к столу, Марциан сдернул ткань и взял небольшой стеклянный флакон туго закрытый пробкой. Подойдя к узнику, он демонстративно потряс им перед его глазами. Затем кивнул экзекуторам. Они схватили карфагенянина. Задрав ему голову за волосы, один зажал ему нос. Другой схватил за шею. Узник тут же стал вырываться, неистово мотая головой, но экзекуторы крепко удерживали его. Наконец он, задыхаясь, открыл рот. Тот, что держал пленнику голову, вставил длинную и узкую металлическую воронку ему в рот. Хрипы и гортанные звуки раздались из горла карфагенянина. Марциан открыл флакон и вылил содержимое в воронку. Вслед за этим экзекутор сильно сдавил пальцами горло узника, затем разжал, заставив сделать глотательное движение. Марциан дал знак отпустить его. Они вытянули воронку из его рта и прекратили его держать. Пленник, кашляя и гремя кандалами, упал на колени. Он держался за грудь. Наконец, отдышавшись, сел на пол, прислонившись спиной к скамье.
– Ты… просто… жалкий трус, – произнёс он слабым голосом.
Марциан кивнул секретарю. Тот приоткрыл заглушку водяного хронометра. Капли одна за другой устремились в чашу.
Через пару минут пальцы карфагенянина вдруг сжались в судороге, его спина выгнулась. Он закатил глаза и упал. Его начало трясти, словно больного падучей, а изо рта показалась пена. Цепи на его руках и ногах брякали, сопровождая его содрогания. Обильный пот покрыл его тело.
Пока узник лежал на полу, Марциан стоял над ним с торжествующим видом и молча наблюдал, время от времени оборачиваясь на хронометр. Когда уровень воды достиг отметки двадцати минут, судороги узника постепенно стали проходить. Он лежал на боку редко вздрагивая и безучастно глядел в одну точку. Наконец, замер. Казалось, что он умер. Его глаза не моргали. Цвет их вдруг переменился – они стали или, правильнее, вновь стали зелёными. Изощрённое снадобье действовало.
Марциан вышел за дверь и вернулся в сопровождении двоих охранников. Они подняли и посадили узника на скамью. Марциан подошёл ближе.
– Ты слышишь меня? – спросил он.
Тот не отвечал и продолжал смотреть в одну точку.
– С этого момента ты будешь отвечать мне. Ты скажешь мне правду, хочешь ты того или нет.
***
«На следующий день Марциан доложил мне о результатах допроса.
– Ты не поверишь, но я вылил ему в рот всю склянку, и теперь у нас нет снадобья. Обычному хватило бы и трети, но он оказался очень крепок…
– Я тебя предупреждал.
– … и всё же не настолько, чтобы запретить своему языку говорить мне правду, – продолжил он со смешком. – Так я многое узнал. В последний момент пун был готов выложить мне главное, но как-то сумел напрячь последние силы. Я слышал обрывки слов, затем бессвязное бормотание… а потом он упал без чувств. Мне жаль, Луций. Скоро он придёт в себя. Думаю, близнецы его не сломят. Он, скорее, откусит себе язык, чем расскажет то, что не договорил. Только не подумай, что на этом конец, – поправился он, не желая, чтобы я подумал, что он и в самом деле опустил руки. – Я всё равно узнаю то, что хочу.
– Так что же ты выяснил?
– На основании сведений перебежчика я полагал, что он лишь исполняет волю Аркуда. Оба начинали в Воинах Решефа и хорошо знают друг друга. Но Аркуд продвинулся по службе и высоко взлетел – теперь он правая рука Гамилькара. Это был его замысел устроить провокацию с кораблём и, надо сказать, он добился своего: в Карфагене увидели, что Риму нельзя верить… Вот, взгляни на это. Мне это передал Геласий, он только что вернулся.
С этими словами Марциан взял со стола свиток и протянул мне.
Геласий был сицилийским купцом и нашим осведомителем. Он неоднократно бывал в Ливии, откуда возил свой товар. В Ливии же сведения ему передавал для нас беглец из Карфагена, когда они пересекались в порту. Этот знатный человек лично пострадал от Гамилькара, и всей душой ненавидел клан Барки. Мы щедро платили ему, и ещё ни разу не раскаялись в этом, ибо сведения, что он передавал нам, были чрезвычайно важны.
Я развернул свиток и, пройдя несколько строк глазами, нашёл в нём то, о чём только что сказал Марциан:
«… и одиннадцатого дня он дал клятву в храме Баал-Хамона в присутствии жрецов и свидетелей, оставаться вечным врагом Риму до скончания дней своих, и просил запомнить его слова, и сказал, что если он сам отступит от этой клятвы из-за малодушия или измены, то пусть понесёт справедливую кару смертью как клятвопреступник от любого из стоящих здесь…
Я отвёл глаза.
– Что это значит?
– Читай дальше.
Я произнёс вслух:
– «… такую же клятву он заставил произнести своего старшего сына Ганнибала. И в скрепление этой клятвы трое римских пленников были принесены в жертву Баал-Хамону».
Я вздохнул и возвратил ему свиток.
– Нам следовало раньше вырвать зубы у этой змеи.
– Ещё не всё потеряно.
Я посмотрел на него, желая получить пояснения его слов.
– Семья Барки могущественна. Но есть и те, кто недоволен ими, – сказал Марциан. – Многие из тамошней знати не хотят новой войны. Они нашли себе вождя. Им стал Ганнон.
– Ганнон? Разве он не устал от политики?
– Если узник не врёт – а он соврал бы в любой другой раз, только не тогда, когда его язык не повиновался ему – то, видно, ещё нет. Семья Ганнона так же влиятельна, как и Баркиды.
– Хочешь сказать, что нам стоит выйти на него?
– Несомненно, Луций.
– Об этом стоит подумать.
– Мы бы могли осуществить контакт через Тарент, чтобы не бросать на него тень.
