Kitabı oku: «Хроники Януса», sayfa 9

III

Папирий Курсор

У нас ещё гостила сестра Плинии. Септимия сказала, что её подруга дала ей деньги, чтобы сшить столу, платье для замужних женщин. В Ариминуме, где она проживала, не было искусных портных. Перед приездом она записала мерки, снятые с подруги, однако то ли потеряла, то ли забыла этот клочок папируса, и за это сильно корила себя. Когда Септимия увидела Дебу, то очень обрадовалась, ибо у рабыни был такой же рост и вес. Она пригласила портного, который снял мерки с нубийки.

Через четыре дня портной сделал работу и прислал готовое платье. Примерку решили сделать в атриуме, куда падало больше света. Я направлялся в сад и прошёл позади них по коридору. Мимоходом меня угораздило повернуть голову и бросить взгляд в тот момент, когда Деба сняла с себя одежду и взяла столу из рук Маллы. Каким-то образом нубийка почувствовала мои глаза и быстро повернула голову. Я отвернулся и проследовал дальше.

Я находился в саду некоторое время. Закрыв глаза, я практиковал упражнения персидского «слепого» боя, когда Ритигир разыскал меня.

– Господин! Важные гости посетили твой дом. Они ожидают тебя.

Моя туника была мокра от пота. Недоумевая, я умыл лицо и руки и поспешил посмотреть кто это.

… Жена с сестрой и рабыня находились ещё там. В следующий момент из вестибюля показались два человека. Один был в тоге с пурпурной окантовкой. Он был в годах, но хорошо выглядел. У него были короткие седые волосы, гладко выбритое лицо и надменный непроницаемый взгляд. Его звали Тит Папирий Курсор. Он был один из самых влиятельных людей в Риме. Его сопровождала красивая элегантная женщина на вид намного моложе его по имени Фабия Амбуста, которая была его женой. Рядом с ней стояла девочка, её дочь.

Я совершенно не был готов, что столь высокое лицо с семьёй посетит мой дом. Если такие знатные гости приходят без приглашения или уведомления накануне, это знак особого расположения. Но я не понимал, чем я заслужил его внимание.

– Сенатор, – сказал я растерянно, – это большая честь для моего дома. Я несказанно польщён визитом и прошу простить меня за ненадлежащий вид. Если сенатор даст мне время, я сейчас же переоденусь и распоряжусь накрыть стол для столь уважаемых гостей.

Он улыбнулся:

– Не стоит, советник. Это я должен извиниться за свой визит. Но я просто не мог не айти, чтобы увидеть славного патриота, о котором говорит весь Рим.

Вероятно, он имел в виду историю с поимкой карфагенина. Я сделал почтительный кивок. Следом Плиния. Следом её сестра. Следом Малла и Деба, которые склонили головы до пояса.

Тут я заметил, что Фабия, пробегая глазами по всему дому, вдруг неожиданно заострила своё внимание на нубийке. Её лицо сразу же переменилось. Вид рабыни вызвал у неё сначала удивление, а затем негодование. Склонившись к уху сенатора, она что-то быстрое ему зашептала. Деба же, как только увидела Фабию, вдруг побледнела, стала беспокойна и, казалось, дай ей волю, она тут же выскочит комнаты…

Лицо сенатора после слов его супруги тут же приобрело недовольный вид. Он кивнул, а его седые брови нахмурились. Однако, видимо, больше поддавшись замечанию своей жены, нежели тому что на самом деле он чувствовал, он, кашлянув, изрёк с несколько наигранным сарказмом:

– Советник Капитул. Гм… я так понимаю, это примерка? – он показал пальцем на Дебу – … но, тем не менее… тем не менее, стола – не просто наша одежда. Это наш символ. Свободные римлянки считают её предметом гордости. Многие из них сказали бы, что весьма оскорбительно видеть это на теле рабыни…

Я был смущён его фразой. Я совершенно не подумал об этом раньше. Плиния и Септимия, как казалось, смущены ещё больше.

Я кивнул.

– Это правда, и я благодарю сенатора за мудрое замечание. Я прошу прощения у достойных гостей и обещаю, что впредь не допущу подобного непочтения, – произнёс я и повернулся к Малле: – Немедленно снять!

Малла тут же подала знак рабыне – и они быстро удалились. Септимия последовала вслед за ними.

Я подозвал Плинию, и мы с ней подошли ближе к гостям.

– Достойный сенатор и его супруга окажут мне честь, если разделят нашу трапезу.

– Нет-нет, – повторил сенатор. Его лицо вновь приняло благообразное выражение. – Мы cыты. И, как я сказал, я зашёл лишь просто выразить тебе признательность лично от себя за поимку опасного врага Рима…

Я почтительно кивнул.

Он перевёл взгляд на мою жену и участливо поинтересовался:

– Как твоё здоровье, Плиния? Болезнь оставила тебя?

Плиния вздохнула и собралась ответить…

– Её болезнь подобно Борею, – опередил её я. – Треплет наш семейный корабль. Внезапно налетает и рвёт паруса, и так же стремительно уходит. Мы не знаем причин.

– А что говорит доктор Грациан?

Я вздохнул.

– Он делает всё, что возможно, и он весьма сведущ. Но, увы, как и мы, он не знает причину.

Папирий сочувственно покачал головой. На лице его жены, однако, я заметил, скорее, интерес чем сочувствие.

Возникла небольшая пауза.

Папирий огляделся.

– Я бывал здесь как-то давно. Ты был ещё мал. Я помню эти стены, когда твой отец приглашал меня. Но совсем не узнаю это место.

– Это правда, сенатор. Я перестроил дом. Можно пройти и посмотреть.

– Охотно. Пусть твоя жена сопроводит меня…

– Плиния, – попросил я.

Она кивнула и взяла сенатора под руку.

Я заметил, как Плиния, уходя, бросила мне через плечо тревожный взгляд. Они удалились.

Я подошёл ближе к Фабии.

Дождавшись когда они уйдут, я оглянулся по сторонам и тут же повернулся к ней, едва сдерживая себя:

– И у тебя хватает наглости приходить в мой дом!

– Она поправилась, – ухмыльнулась Фабия, кивая в сторону моей жены. – Ей следует пересмотреть диету и заняться гимнастикой, или дочь винодельщика растостеет, а тебе придётся искать любовницу в Субуре.

– Замолчи…

– Ты мог бы быть полюбезнее. Мы всё-таки оказываем честь тебе.

– Честь мне? Сколько в тебе яда! Оставь при себе внимание моей семье…

Я огляделся. Поблизости не было слуг.

– Зачем ты это делаешь? Зачем ты здесь? – тихо спросил я.

– Чего ты шепчешь? Ты чего-то боишься? – с усмешкой произнесла она. – Муж просто просил меня сопроводить его.

– И ты его послушала! Ему же всё равно, ты знаешь. Ты хочешь сказать, ты покорно согласилась, хотя могла бы отказаться, найдя тысячу причин не появляться здесь!

Фабия пристально посмотрела мне в глаза. Тот же самый. Тот же взгляд за столько лет. Она опять усмехнулась.

– Ты говорил, что не держишь на меня зла. Ты лгал мне, Луций.

– Не тебе, не тебе говорить о лжи.

Фабия не ответила. Отвернувшись, она медленно направилась в дом. Затем остановилась и оглянулась, видя, что я стою на месте, как бы приглашая меня проследовать за ней.

Она проследовала к атриуму и там остановилась что-то наблюдая.

Я, подойдя, остановился рядом.

Из атриума раздавались детские голоса и смех.

Квинт сидел на краю бассейна рядом со светловолосой девочкой его же возраста. Оба свесили голые ноги в воду и о чём-то оживлённо беседовали. Это была её дочь. Эмилия была очень похожа на неё.

Фабия повернулась и чуть улыбнулась:

– Ничего не напоминает?

Я вынужден был признать.

– Кто-то сказал: время повторяется в наших детях.

***

Нас связывала давняя дружба и уже назревавшая любовь. Мне казалось, что всё это теперь забыто и осталось давно в прошлом. Как бы прошлое не досаждало нам и не всплывало в памяти, я думал боги положили этому предел, и то, что произошло между нами, теперь лишь история.

Нам не суждено было быть вместе. Моей женой стала Плиния Орестилла, а не Фабия Амбуста. Всё это время я искренне надеялся, что разрыв с ней не сделает нас врагами, и я вёл себя с Фабией сообразно тому, что я думал. Но дальнейшие события показали, что я ошибся.

Вскоре после моей женитьбы она тоже вышла замуж. Мужем её стал человек известный – квестор Гай Эмилий Циск. Циск был старше её на двадцать один год. Я знал, что он любил и заботился о ней. Хотя, не был уверен, любила ли Фабия его так же, ибо ходили слухи, что она изменяла ему. Я, также, знал, что Циск хотел иметь сына. Но у них родилась дочь, появлению которой он, впрочем, тоже был рад.

Их брак был недолгий, ибо через четыре года после свадьбы её муж таинственно исчез.

Циск уехал по делам за пределы Рима. В своей миссии он был доверенным лицом сенатора Тита Эмилия Лентула, коему приходился племянником. Этот сенатор и ещё несколько с ним были в конфликте с Титом Папирием Курсором, нынешним мужем Фабии, и его друзьями. Причиной конфликта, как мне рассказывали, были земли на северо-западе недалеко от Вульции, где были обнаружены большие залежи меди. Обе группы, представлявшие интересы состоятельных людей, стремились как можно быстрее договориться с местным муниципием на право разработок. Сами же местные не выказывали никому предпочтения, так как и те, и другие предлагали равные условия. Таким образом, это был лишь вопрос времени – кто раньше доберётся до Вульции, чтобы провести переговоры, у того и будет больше возможности получить прииски. Я упомянул, что Эмилий Циск представлял одну группу. Другую группу от Тита Папирия Курсора представлял некто Тертулл. Этот Тертулл выехал из Рима раньше на день и поехал по довольно окольному, но лучшему пути, половину которого он проделал по мощённым дорогам. Ибо стоял октябрь и было дождливо. Циск же выехал из Рима на день позже, уже зная, что Тертулл опережает его. Для того чтобы добраться быстрее, он выбрал кратчайший путь через лес и поля. Однако, ни он, ни трое его сопровождающих так и не добрались до Вульции. Спустя пять дней после его исчезновения были организованы поиски, но они ни к чему не привели. В одном месте около дороги был обнаружен обширный обвал земли глубиной до сорока локтей. Местные говорили, что это зловещее место, ибо до того там стоял этрусский некрополь, который землевладельцы перенесли в другое место (а на самом деле просто свалили в кучу урны с прахом, многие из которых при этом оказались разбиты) а саму землю отдали по выпас скота. С той поры там начали случаться разные несчастья. Один раз молния ударила в хозяина поместья, убив его и его сына. Другой раз был падёж скота. И вот, в третий раз случился этот провал земли. Местные думали, что духи этрусков мстят за осквернение некрополя.

Так или иначе, муж Фабии пропал, и их недолгий брак закончился. После полугодового траура Фабия снова вышла замуж. На этот раз её мужем стал едва ли не самый влиятельный человек в Риме.

Род Папириев древний, но не такой знатный. Тит Папирий из семейства Курсоров был первый, кто взлетел столь высоко. При всех достоинствах, Папириев невозможно сравнивать с Фабиями – одних консулов там было семь со дня основания Рима, не говоря о сенаторах, военачальниках и множестве других чинов, что они получали на службе республике. Фабии очень влиятельны и богаты. Я догадывался о причинах их брака, и не только я. Фабия вряд ли бы охотно согласилась стать женой престарелого сенатора. Я, также, знаю, что не её родители выходили на него, а сам сенатор приложил усилия, чтобы заполучить её в супруги. Думаю, брак был даже не решением её отца, а решением их рода. Причины были политические. Для сенатора союз с Фабиями обещал поддержку его деятельности. Фабиям же этот брак давал следующее: Папирий уступал им половину в концессии по добыче железной руды в Умбрии, отдавал сто сорок югеров земли с виноградниками к югу от Лация, латифундию в Кампании с шестидесятью рабами, а также сто тысяч сестерциев непосредственно семье невесты. Была ли при этом счастлива Фабия с ним как жена и как женщина – этот вопрос я оставляю, так сказать, за скобками.

Знал ли сенатор о том, что у нас прежде были отношения с его женой? Разумеется, и, полагаю, наверняка держал в уме последствия когда у мужчины и женщины в расцвете лет, если им снова позволить видеться, может возгореться прежняя страсть. Но он, также, знал, что Фабия слишком умна, чтобы бросить на него тень. С другой стороны, он так же знал, что мой брак с Плинией Орестиллой не был желанием моих родителей, а исключительно моим, то есть, нашим желанием быть вместе… Но то знал он. Я же знал то, что ожидать от Фабии можно чего угодно. При этом она всегда выйдет сухой из воды.

Теперь я скажу несколько слов о самом сенаторе. Я в курсе чего он достиг в политике. Но я знал и о слухам, ходивших вне её. Например, что сенатор далеко не был идеалом супружеской верности: вплоть до старости он охотно проводил и проводит время с гетерами. От одной из них у него даже родился сын, которого он не принял, а выслал вместе с матерью за пределы Италии дабы избежать кривотолков. Его первая жена, которую он взял, когда ему было за тридцать – скончалась от эпидемии африканской лихорадки, бушевавшей в Риме. Она родила ему сына. Папирий очень любил его. Когда его сыну исполнилось восемнадцать, он хотел сделать из него офицера и направил к легату Юсту в числе делегации на Пелопонесс, где тот изучал военную подготовку спартанцев. Там произошло несчастье. Во время учебных стрельб, одна из стрел попала в его сына. Это был действительно несчастный случай. Стрела пронзила юноше шею – и он умер на месте. Папирий сильно переживал его смерть. Он сделался суеверным и стал думать, что, возможно, боги мстят ему за деяния его предков – у Папириев были основания для подозрений. Он стал посещать магов и оракулов по всему Средиземноморью. И вот некто Теобул, прорицатель в Галикарнасе, которого особо почитали, предрёк, что его женой станет римская женщина с именем на F; у неё будут светлые волосы и особый знак выше лобка – родимое пятно в форме морского конька, и эта женщина родит ему сына… Всё это я узнал от племянника сенатора, который был сильно пьян и оттого словоохотчив. Предсказание, кстати, оказалось необычайно точно. Я говорю это без всякой иронии. Но о последнем обстоятельство насчёт родимого пятна у Фабии я не знал: при всех моих с ней до моего брака отношениях, я не делил с ней ложа; сделай я это, то известил бы сенатора о родимом пятне столь редкой формы, избавив его от утомительного путешествия в Галикарнас – здесь я позволю себе толику чисто латинской иронии.

Меня всегда поражало как мы противоречивы: я имею в виду гремучую смесь латинского практического ума и этрусских суеверий. Это явно произошло от смешения кровей. Я, в отличие от Фабии (о ней рассказ впереди), не уверен, что двести лет назад моими предками были лишь латиняне. Из-за этого смешения у нас всегда, образно, две головы. Все римляне смотрят вперёд, но крепки задним умом. Глядеть «одновременно в разные стороны» есть природная черта римского характера. Не случайно Янус – только наш бог, и ни у одного народа нет похожего. Мы можем восхищаться логикой греков и делать точные инженерные сооружения, а на следующий день пойти гадать по печени животных и полёту птиц о своей удаче. Так мы уже живём много веков, и это кажется странно. Я мог бы развить тему, но боюсь обидеть наших богов…

Заканчивая об их браке добавлю, что Фабия была беременна от него, но у неё случился выкидыш и она потеряла ребёнка. У них должен был родиться мальчик. Так что прорицатель из Галикарнаса не солгал. Он также предрёк, что ребёнок сенатора будет наследником. И если умер первый, Папирий сделал вывод, что это будет следующий ребёнок. Но после выкидыша Фабия вот уже несколько лет не может зачать. Ходят слухи (сам я этого не знаю, и уж точно ни за что не стану её спрашивать, даже если б мы расстались друзьями), что дело, собственно, не в ней, а в старом сенаторе.

***

– Квинт, Эмилия, хватит плескаться… Ступайте в комнату, живо. Квинт, покажи Эмилии свои рисунки.

Услышав меня, дети послушно встали и ушли из атриума.

Фабия повернулась ко мне.

– Они милы, не правда ли?

– Пожалуй.

– Он очень похож на тебя.

Я промолчал.

– А твой младший на неё, – добавила она.

Я не хотел, чтобы она продолжала.

– Зачем ты говоришь это?

– Я лишь знаю, что когда придёт время у них может быть ровно так же. Ровно так же. Если захотят боги.

Мы вернулись в сад. Плиния и сенатор уже поджидали нас.

– Флора благословила ваш дом. Какой славный сад показала твоя супруга, – похвалил он.

Плиния скромно улыбнулась.

– Мне нужно поговорить с твоим мужем, – сказал ей Папирий.

Я догадывался, что он неслучайно пришёл ко мне в дом.

Мы удалились, а Плиния направилась к Фабии, которая стояла поодаль и рассматривала скульптуру аллегории счастья в виде нимфы играющей на кифаре. В отношениях моей жены и Фабии была неприятная предыстория, и я хорошо понимал, что Плинии будет нелегко оставаться наедине с ней. Но таковы правила патрицианского этикета – лицемерного свода правил, требующего чтобы жена патриция не оставляла в одиночестве другую жену, в то время как общаются их мужья. Обратное было бы расценено как непочтение. Хотя порой искренне непочтение лучше фальшивого участия.

***

Мы неспеша прогуливались по садовой аллее.

Сенатор по-отечески держал меня под локоть.

– Я вспоминаю твоего отца. Он гордился бы тобой, – сказал Папирий.

– Для меня честь слышать похвалу из уст благородного сенатора, – польстил я в ответ и, сделав паузу, спросил: – Могу я узнать как прошло голосование о квотах для кузнечных артелей?

– Было непросто. В сенате есть те, кто связан с торговцами из Тарента, а оттуда идёт дешёвый металл. Мы снизили квоты для наших артелей и увеличили пошлину на их изделия из бронзы. Но нельзя перегибать палку. Мы оставили ту же пошлину на медь.

– Весьма мудро. Весьма мудро, сенатор.

– Внешние связи ведут люди претора Лициния, но в последнее время работы прибавилось. Новые обстоятельства требуют новых решений, а почтенный Лициний не всегда к этому готов.

– Я много раз обращался к нему и всегда находил понимание, – заметил я.

– Это правда, но он стар и ему не уже хватает былой хватки. Ему нужен преемник.

– У сената уже есть на примете тот, кто его сменит? – живо поинтересовался я, ибо для моей работы было крайне важно знать кто будет новым. Претор по внешним делам не просто давал советы – он руководил префектом, которому подчинялась тайная служба Рима.

Сенатор кивнул.

– Да, у нас есть на примете один человек в самом расцвете сил, и у которого могло бы быть большое будущее в политике. Кроме того, он достойный сын отечества.

Эта фраза пробудила ещё больше любопытства во мне. Мне очень хотелось узнать кто будет влиять на мою работу.

– Я буду обязан сенатору, – сказал я, – если он приоткроет для меня завесу тайны и назовёт имя…

Он остановился и повернулся ко мне. В его холодных глазах блеснул огонёк, а губы растянулись в хитрую улыбку.

– Ты не догадываешься?

Я открыл рот…

– Рассмотрение твоей кандидатуры не вызовет долгих споров, – сказал Папирий. – Я имею достаточный вес в сенате. Даже мои недруги, прознав о том, что ты сделал для Рима, не будут возражать. Утверждение в народном собрании пройдет быстро. Риму нужны верные сыны.

Я не верил своим ушам.

– Это награда за твоё усердие, – добавил Папирий.

– Почему я?

– Потому, что ты это заслужил.

Я смотрел на него растерянно, так и не придя в себя от услышанного.

– Но это невозможно, сенатор. Это будет нарушение закона. Мне тридцать пять, а возрастной ценз для претора не меньше сорока.

– Это так, – ответил Папирий. – Но, учитывая твои заслуги перед отечеством, сенат сделает исключение.

Он вдруг взял меня за плечи.

– Это высокое доверие, которое сенат оказывает тебе, и это моё личное доверие. Я хочу доверять тебе. Доверять тебе как сыну, понимаешь? – Он испытывающе смотрел мне в глаза. – Что ты скажешь?

Не скрою, я был очень взволнован.

– Это великая честь для меня, но…

– Но?

– Мне нужно подумать.

Он отпустил руки.

– Тебя что-то смущает?

– Да, сенатор. Я думаю о работе, которую я оставлю. Она дело всей моей жизни. И я думаю о тех, кто рядом со мной, и о тех, кого уже рядом нет. И ещё: уходя на такой высокий пост, я боюсь утратить свои навыки…

– Тебя смущает только это?

– Нет, не только. Но это в первую очередь.

Он улыбнулся.

– Не думай, что работа претора будет легче работы старшего советника тайной службы. У Рима есть враги и друзья. Есть враги, которые притворяются друзьями, и наоборот. Твой опыт и знание людей пригодятся тебе. И не думай, что твоя прежняя работа останется без преемника. Рим не оскудел на людей чести.

Я отвёл взгляд, собираясь с мыслями. Наконец повернулся к нему.

– Сенатор, если такое доверие оказано мне, я буду обязан его оправдать…

– Несомненно.

Я подумал, что мог бы согласиться тут же, прямо сейчас, если бы думал лишь о карьере или положении в обществе. Но я не мог этого сделать. Мне нужно решить где я больше принесу пользы: на моём нынешнем или будущем месте… и, повторю, я был взволнован.

– Сенатор, это не вопрос чувства долга, а лишь вопрос оценки себя. Могу я просить дать мне некоторое время на принятие решения?

Папирий смотрел на меня и внимательно изучал моё лицо. Наконец понимающе кивнул.

– Риму не нужны тщеславные проходимцы. Я даю тебе неделю. После этого ты скажешь мне свой ответ.

***

Когда мы проводили их, Плиния направилась в свою комнату. Проходя по коридору, она заметила фигуру сидящую на корточках и прижавшуюся к колонне.

Подойдя близко, она с удивлением увидела, что это была Деба. Нубийка вздрагивала.

– Что с тобой, милая?

– Мне нехорошо, госпожа…

– Ты больна?

– Я не больна, просто я кое-что узнала.

– Что ты узнала?

– Это очень нехорошо, что я узнала…я прошу простить мою госпожу…

Она упала на пол без чувств.

– Малла! – закричала Плиния.

***

Моя жена сидела и плела украшения из цветных нитей. Рядом в бронзовой тарелке лежал серебристый бисер. Плиния искусно плела ожерелья и браслеты и, смею утверждать, они были лучше изделий кустарей продающих это на Виа Сакра, у храма Геркулеса или на Талусе, по два асса за штуку. Моя жена делала это красиво, и делала просто ради удовольствия. Изготовив, она сразу дарила их всем, кого знала. Плетя нити и насаживая бусины, Плиния говорила, что это её успокаивает и приводит мысли в порядок. Помню, когда я вернулся из Египта, где получил ранение, и вошёл в дом, а она вот так же сидела и плела нити. «Когда я останусь вдовой, я смогу этим зарабатывать на хлеб» потом грустно пошутила она. Мне не понравилась её шутка.

Плиния продолжала плести, опустив глаза и перебирая пальцами нити. Я подошёл и прикоснулся к её подбородку. Она посмотрела на меня и через силу улыбнулась, пытаясь этим показать, что всё хорошо.

– Она опять тебе что-то наговорила? – догадался я.

Плиния вздохнула. Её вздох означал, что Фабия-таки пустила в ход свой язык. Она снова перевела взгляд на нити.

– Зачем он приходил? – спросила она, продолжая плести.

– Мы говорили о некоторых делах. Прости, что оставил тебя наедине с ней.

– Нелегко быть женой советника Капитула.

Я положил руки ей на плечи.

– Женой претора Капитула, – поправил я.

Она прекратила плести и подняла глаза.

– Вопрос утверждения будет формальным. Мое жалование возрастёт в три раза. Претор Луций Капитул будет ходить в тоге с широкой красной каймой в сопровождении шести ликторов, поднимать правую ладонь, приветствуя толпу, вот так… – я вытянул руку и напустил важную мину на лицо, а затем рассмеялся. Потом произнёс вполне серьёзно: – Я больше не буду рисковать жизнью в мирное время, Плиния. Я, ты и дети будем вместе.

Глаза моей жены засияли. Она встала и прильнула ко мне, а я крепко её обнял.

Бисер в тарелке, который она опрокинула, вставая с места, серебряными брызгами расплескался по полу.