Kitabı oku: «Чтоб служба мёдом не казалась», sayfa 2

Никакого опознания проводить не стали, Батя, видимо, этот случай сразу забыл. Повели нас втроем в городскую баню. Там старушка-банщица сразу подсуетилась:

– Вам, сынки, одежка-то все равно не потребуется…

Отдали. Вымылись наскоро, прапорщик нам обмундирование выдал. Пока шли до части, ноги портянками натерли. Привели нас в учебный взвод, к радистам, а там уже ребята машинками для стрижки волос пощелкивают:

– Поставляй башку!

Вот и забрили нас в солдаты…

Первая ночь. Лежим, молчим, вздыхаем. Перевариваем впечатления. Страшновато. Одеяльца тоненькие, вытертые, не греют. Завтрашнего подъема боимся: вдруг не успеем? А первый наряд вне очереди получить страшно.

– Рота, подъем!

Проклятая команда! После нее начинается суета, как в аду, и так – целый день. Поэтому просыпаешься до подъема минут за десять и ждешь, пока не заорет дневальный. А он орет, словно война началась. Один дневальный- узбек как-то забыл слово «подъем», и спросить не у кого – все спят. Стоит дневальный, вспоминает, а время идет. Думал, думал и додумался:

– Рота, кончай ночевать!

Итак, подъем. Через сорок пять секунд взвод не дышит. Кое-кто схитрил, портянки не завернул, под одеяло бросил. Но сержанты тоже молодыми были, знают эти уловки. Выгоняют взвод на стадион, гоняют по кругу. Беспортяночники сразу начинают отставать, ноги – в кровь. Сержанты строят хитрецов отдельно:

– Так, так… Вечером чтоб очки в сортире блестели!

В учебном взводе лафа. Нас не трогают, на занятия не ходим – призвались мы попозже других, будущие радисты уже кое-чему научились, мы не догоним. Больше всего боимся, что распределят нас в роту управления полком, сержанты там – звери! Наконец, вызвали в штаб. Начальник штаба майор Шаргородский распорядился принести карабин. Подержались мы за него по очереди, прочитали текст присяги. Все, теперь можно нас по нарядам гонять (а до присяги воин ходить в наряд не обязан!).

– Как со зрением? – спрашивает меня майор.

– Плоховато…

– Проверить!

Эх, знал бы, как все обернется, соврал бы. И попал бы, как Валерка Розенцвейг, оператором РЛС (радиолокационная станция) в батальон. Батальон у нас в степи за речкой стоял, личный состав – около сорока человек, начальства – минимум, подсобное хозяйство – лошадки, коровки, свинюшки, жизнь тихая. Увы, распределили нас с Чуркиным в планшетный взвод, а это взвод в роту управления и входил.

Представили нас ротному. Маленький, лысый. Лысина блестит, сапоги сверкают, несет от ротного перегаром. Я потом, на гражданке, заметил: если человек с похмелья, и особенно, если натворил чего-то (а чего натворил, не помнит), и чувство вины его гложет – одевает он костюм, цепляет галстук – так, вроде бы, меньше видно, что рожа мятая. На капитане Антропове мундир выглажен в стрелку, а уж сапоги… Бархоткой он их шлифовал, золотистой такой бархоткой –в военторге продавались. Очень он это дело любил, так как больше ротному заняться было нечем – все валил на сержантов.

– Что, спортсмены, пловцы? Поплаваете вы тут у меня… с тряпкой. А, борцы? Так вот, чтоб на уши у меня в роте никого не ставили, а то я вас сам поставлю…

И далее обещал нам капитан в случае чего анальный секс в различных позах, а мы угодливо ржали – остряк командир! В дальнейшем слышали мы это от сержантов, стариков, черпаков и даже от командира полка. Как будто бы не в ПВО, а в «голубые» войска попали. Впрочем, все здесь через задницу и делалось…

Как прекрасен этот мир, мы убеждались каждую субботу

Армия. «Дух» косит траву. Рядом на заборе сидят четыре «деда» и думают, как бы получить увольнительную. Первый говорит:

– Я знаю. Пойду к прапору, внесу рацпредложение, и за это он меня отпустит.

Приходит к прапору и говорит:

– Там «дух» траву косит. Так вот, если к косе три лезвия прицепить, то он будет работать эффективнее.

Отпустил его прапор.

Приходит второй дед» и говорит:

– «Дух» работает неэффективно. 1-е движение – косит, 2-е – вхолостую (замахивает косу). Вот если сзади к нему косу прицепить, то оба движения будут рабочими.

Прапор отпустил и его.

Приходит третий и говорит:

– Надо к «духу» прицепить телегу, тогда он будет косить и траву в телегу складывать.

Отпустили и его.

Четвертый ходит вокруг «духа», вооруженного двумя косами с тройным лезвием и телегой за спиной, думает. «Дух» прекращает работу. Смотрит на «деда» и, чуть не плача, выдает:

– Что смотришь? Фонарь мне на лоб, чтобы ночью работал?

(Армейский анекдот)

Прав был артист Папанов: если человек дурак, то это надолго. И зачем Наташке было ко мне приезжать, что, в институте парней нет? Ну, было школьное увлечение, так это еще не повод… Выяснил я, что, действительно, девушка к Смирнову приезжала, да не ко мне, а однофамильцу из соседней роты. А уж бежал, уж бежал я, путаясь в полах шинели! Зато назад плелся, как кобель побитый. Эх, романтик несчастный…

В роте своя романтика – Устав изучаем. Я его сразу вызубрил, а что толку? И на первом, и на втором году этот Устав изучали, как цитатник Мао-Цзэдуна. Чем воинов еще занять, как не зубрежкой? (Справедливости ради, скажу, что третья часть наших воинов до конца службы этой премудрости так и постигла). Загонят взвод в класс, сержант поставит задачу, и смоется. После бессонной ночи склеиваются глаза. Ротный командир тихонько зайдет, и заговорщические пасы делает, чтобы команду не подавали. Посмотрит на воинов, и тихонько-тихонько, как Братец-Лис:

– Внимание, все, кто спит…

И как рявкнет:

– Встать!

Те, кто спал, вскакивают. И тут же выходят строиться. Дорога знакомая – очко чистить. Впрочем, трудотерапия для дурака – дело безнадежное. Очки блестят, а знаниями дураки блистать так и не будут. Вон Серенька Хрунов, жил на хуторе в Вятском краю, сено косил, за лошадями ходил, самогонку ложкой хлебал (хлеб в нее крошили, извращенцы), ему ли постичь науку политическую? Брежнев – тот самый главный. Генеральный секретарь всей нашей партии коммунистической. По аналогии со словом «генерал» – запомнить можно. А уж кто такой Косыгин (председатель Совета Министров) или Подгорный (Председатель Верховного Совета СССР), разобраться Сережка никак не может.

– Назови республики СССР! – командует замполит.

Сережка долго молчит, тужиться, то и гляди, пукнет, а потом как брякнет:

– Волгоградская народная республика, столица – город Украина!

Хоть бы прикидывался, да нет – дурак натуральный. В истопники его, на дальнюю «точку», в Казахстан!

Наш ротный, капитан Антропов, лекции читал мастерски. Любо-дорого послушать. Вот, например, вступление:

– Кто вы есть? Вы есть черви в говне! Кто есть я? Я есть красная лампочка, излучающая свет знаний! И вы, б…, тянитесь к свету, внимайте!

А далее делал удивленное лицо и спрашивал:

– А х… вы не конспектируете?

Ротный на службе редко появлялся – то по бабам, то в запое. Зато старшина Смолин отирался в казарме круглые сутки. Неплохой он, в принципе, был мужик. Но, видимо, все старшины одинаковы, им бы ротой полотеров командовать, а не боевой единицей. (Тут я внесу ясность: в роте были как бы два старшины – официальный, прапорщик, и старший сержант, из срочников, он обязанности в отсутствии прапорщика выполнял. О сержанте – старшине я вначале и упоминал).

Забросить бы Смолина в страну загнивающего капитализма, он бы с безработицей враз покончил. Встанет посреди казармы, вертит, как ворон, головой, жертвы ищет. Кто от занятий сачканул, мимо Смолина не прошмыгнет. Мы воздушную границу Родины стережем, старшина – нас:

– Поди-ка сюда, голубчик, возьми-ка тряпочку!

Суббота для прапорщика – самый главный праздник, парко-хозяйственный день, генеральная уборка. Наша казарма еще при царе построена. Стены – в метр толщиной, полы толстыми плахами выстелены, а то бы воины их давно до дыр протерли. И натяжки тут нет никакой.

Каждую субботу брали мы кордоленту – войлочную полосу, утыканную, как щетка, железными шипами, и скоблили ей пол добела. Выскоблим, сметем опилки, вымоем пол с мылом (если мыло есть), покрасим красителем, который на воде разводился. За полчаса пол высохнет, давай его мастикой натирать. Катаем по казарме обитую шинельным сукном железнодорожную шпалу (эту шпалу почему-то называли «Понедельник», впрочем, в каждой роте это орудие наведения лоска имело свое имя), а по радио музыка звучит, группа Стаса Намина сладенько так напевает:

– Как прекрасен этот мир, посмо-три-иииии!

Как я тогда эту песню ненавидел!

Пол, как в Кремле блестит, радует глаз. Наш глаз, но не старшинский.

– А ну-ка, отодрать все заново!

– Почему, товарищ старшина?

– А мне колер не нравиться!

– Доколе ж перекрашивать будем?

– А покуда мне колер не понравиться!

Выбор пластинок в радиоузле небогат. И вновь плывет по казарме нехитрая песенка о том, как прекрасен этот мир. Мать его так!

Мы-то думали, что дадут нам в части возможность тренироваться. Выиграем первенство Уральского округа, поедем на первенство Вооруженных Сил, мастерами станем. Хрен там – загнали нас под землю, на командный пункт полка специальность планшетиста осваивать. Зачем мне это на гражданке? Пол службы – на дежурстве, пол службы – в казарме, на «половой» работе. Месяца три так раком и простоял.

«Цыплята» ПВО «летали» от заполярного Салехарда до южного Каспия

Когда молодой воин жаловался зам. комвзвода Кулику, что никогда, никогда (память слабая, руки трясутся и прочее) не сможет освоить военную специальность, тот говорил:

– Ничего, в цирке вон медведя учат кверху жопой ходить!

И объявлял два наряда.

После армии я лет десять исправно ходил на пресс-конференции, которые проводились в цирке. И журналисты задавали вопросы дрессировщикам:

– Как это вы зверей учите такие вещи делать? Ну, прям, как люди…

Мастера хлыста застенчиво отвечали:

– Лаской, конечно же, лаской!

Честно говоря, трудно представить себе человека, отыскивающего у мишки эрогенные зоны. Зверюга и есть зверюга: сколько его ни корми, нет гарантий, что однажды на ужин он не схавает своего хозяина. Сибирский медведь Сережа (я сначала подумал, что это гризли) кушал дрессировщика дядю Ваню Рубана семь раз. После восьмой попытки Сережу пришлось застрелить.

Дрессировка – жестокая штука. Чтобы конь освоил испанский шаг, его по бабкам хлыстом хлещут. А знаете, как косолапого учат вприсядку плясать? Берут лыжную палку, и острым концом в лапы тычут. Так заколют животное, что стоит только палку показать, даже коротенькую, с тупым концом, как ООН начинает рефлекторно лапы поджимать. Чтобы мишка рефлекс не забыл, перед выходом на манеж дрессировщик постукивает его по лапам. Так и нас в армии советской обучали.

Леха Симоненко, первый встретившийся нам воин, недаром обещал нам прыжки за планшетом. Лазили мы, действительно, не хуже мартышек, или, по крайней мере, орангутангов. (За последних, правда, не ручаюсь!). Планшет делают из прозрачного оргстекла зеленоватого цвета. Он разбит на зоны, зоны – на большие квадраты, большие квадраты – на девять квадратов поменьше, а те – еще на такое же количество. Нумерация зон каждую неделю менялась, чтобы проклятые империалисты нас не рассекретили. Обнаруживает, допустим, радиолокационная рота воздушную цель, и сообщает нам по радиостанции ее координаты. Цифры выглядят так: зона, квадрат, квадрат, квадрат, высота, время, номер цели. Планшетист желтым карандашом-стеклографом прокладывает маршрут. Первоклассный планшетист мог вести до двенадцати самолетов. Так как траектории на планшете пересекались, «хвосты» приходилось подтирать тряпкой, которую держали в левой руке. (В 60-е годы планшетисты делали проводку целей не стеклографом, а тушью!). Радист считывал данные в наушники планшетиста со скоростью пулемета Максим. Наносит воин одну цель, а в это время координаты двух других в уме держит – цирковым такое и не снилось!

Помню, в юности меня всегда удивляли примеры из военной литературы: снарядов у нашей армии всегда не хватало, но мы побеждали. Не только в военное, но и в мирное время у нас в чем-то, но был дефицит. Когда расчет был не полный, приходилось нашим ребятам брать на брата сразу две роты сразу: одни наушники на голове, другие – на груди. Слышимость – почти нулевая, но уши становились чуткими, как у борзой собаки. Наносит воин на планшет траектории движения самолетов, да еще успевает по телефону с радистами переругиваться:

– Четче говори, падла!

Каждый радист тоже работал за двоих. Полагалось так: радист принимает данные, а рядом сидит второй номер расчета и передает их по телефону планшетисту. Такую роскошь в нашем полку не могли себе позволить. Радист одновременно (!) принимал данные и считывал их по телефону, причем, записывал быстрее, чем читал. Представьте себе: рука строчит цифры в конце листа, а глаза бегают где-то в середине текста. Покажите мне экстрасенса, который заменит воина ПВО!

Нормативы у радиотелеграфистов я помню плохо, не обессудьте, могу соврать. Но, кажется, что на третий класс нужно было принимать 14 групп знаков. В нашей роте классность присваивали только тем, кто успевал принимать 18, иначе невозможно было «отбить» даже самую спокойную роту, расположенную на «точке» где-нибудь в степях Казахстана. Мы от службы стонали, а радисты…

– Товарищ сержант, разрешите в туалет?

– Четыре минуты, время пошло!

Посидеть на очке с сигаретой, почитывая газетку, этот кайф молодежь могла позволить лишь на гражданке. За четыре минуты нужно было сбегать в сортир на улице, оправиться и доложить – доклад в этот отрезок тоже входил. Уложиться в норматив не смог бы даже олимпийский чемпион по стипль-чезу. Каждый забег заканчивался тем, что в счет времени, отведенного на сон, нужно было вычистить сортир.

Обучение планшетиста начиналось с каллиграфии. Цифры планшетист учился писать задом наперед. Это требовалось для того, что солдат стоит по одну сторону планшета, а офицер – по другую. Писать цифирь нужно было быстро и красиво. Отводили каждому салаге, к примеру, два квадратных метра на планшете:

– Пока не заполнишь, баиньки не пойдешь!

Желтая пыль от стеклографов оседала на руках и лице, оттого нас радисты дразнили цыплятами. После плотницкого топора иному воину держать в руках карандаш – мука несусветная, на гражданке по чистописанию твердый кол имел, а здесь требуют китайской каллиграфии! Скрипит карандаш по планшету, скрипит душа…

Чуть воины писать научились, начинаются тренинг-прыжки за планшетом. Диктор (ничего общего с диктором телевидения эта специальность общего не имела, разве что языком бойко и внятно шевелить нужно), начинает тарабанить:

– Два ноля ноль девяносто первая, восемьсот двадцать три, сорок два, в сорок втором, полста один, полста, за полста два! Два ноля ноль девяносто вторая…

Вертит воин головой: где ж эта восемьсот двадцать третья зона? Ешкин кот, возле Салехарда! Полез вверх по перекладинам, не воин, а мартышка из зоопарка. В это время диктор следующую порцию цифр выдает. Черт возьми, да это же около Каспийского моря. Причем, в самом низу планшета, нанести цель можно только лежа! Вот так приходилось летать за планшетом «цыплятам» ПВО. Во время боевой работы, конечно, такого разброса целей не было, каждый номер расчета имел свою зону. А тренировали нас так, чтобы шустрее были. Особенно Рустам Ниёзов, сонный таджик, который по молодости из нарядов не вылезал, любил молодым такие поскакушки устраивать. Летаешь туда-сюда, а он посмеивается!

Чуть позже придумали для планшетистов еще одну заморочку. Решили, что номер цели нужно писать красиво, и для этого дали в левую руку воина (в ней уже была тряпка!) еще и трафарет. Номер цели получался фигуристым! А то, что в скорости планшетист терял, это уже никого не волновало. Скорость нужно было увеличивать за счет внутренних резервов!

Некоторые бойцы мечтали о работе свинаря или кочегара

В армии не так уж мало не пыльной работенки. Почтальон, например. Ефрейтор Муродов слиняет из части после завтрака и до обеда где-то по городу шастает. (В армейской газете «На страже» о нем как-то заметка была, передает опыт молодым, классный специалист… сачок он был классный, это точно). Но для этого надо было быть очень хитрым или полным идиотом. Иной прикинется дурачком: бьют его, по нарядам гоняют, а он прикидывается, что простейшую воинскую специальность освоить не может. Полгода потерпит, а потом его, как дурака, на дурацкую работу и поставят. Типа кочегара или свинаря. Тут тоже надо не промахнуться, зреть в будущее.

Хлеборез. Казалось бы, мечта, а не должность. При хлебе, масле и сахаре. Но вся служба в комнатенке при кухне и проходит. В самоволку не сходить – подменить некому, за пайки головой отвечаешь. Так до дембеля в столовой и сидишь. В нашем взводе планшетисты мечтали о работе кодировщика (чтобы было понятнее – что-то вроде шифровальщика). Комнатенка у него крошечная, метр на метр, застекленная, как телефонная будка. Два маленьких окошка – одно с телеграфа, другое – от радистов. Спать, конечно, можно, но сидя. Протянут в окошко листок бумаги:

– Сигнал!

Сигнал – это команда к каким-то действиям, ну, например, включение какой-то роты и начало боевой работы. На расшифровку – минута. Доложил, и снова кемарь. Никто тебя не кантует. Хорошо, пока молодой. А как состаришься? Ребята с твоего призыва на боевое дежурство уже не ездят, дембельским аккордом заняты или еще чем-то, а ты сиди в «стакане» – ученика только за пару месяцев до дембеля дадут, не раньше (а ученика еще научить надо!).

И все равно хотелось из планшетистов уйти, хоть на время, чтоб полегчало. Первым в кодировщики сорвался Чижиков. Призвали его в армию с незалеченной болезнью (очень он девушек любил). Мы ему завидовали – он в городскую больницу ходил. Чижик после физкультурного техникума в армию попал, играл в баскетбол по первому разряду. И сачок был еще тот: натрет глаза кулаком, обернутым суконкой, и в санчасть:

– Глаза слезятся, не могу стоять за планшетом!

Посадили его в «стакан» – счастлив!

Сашка Чуркин первым стал выделяться. Потихоньку начали ставить его «отбивать» роты, где целей мало. На очко стал ходить реже. Чувствую – будет через несколько месяцев у Сашки первая лычка. А пока обоим тоскливо. Как-то черпаки уснули, звонил мы на КП батальона: как там землячок Розенцвейг? А он отвечает, что газетки почитывает! Газетки? Нам даже письма домой на дежурстве писать не разрешали.

Я решил, что планшетистом не буду. Но дураком прикидываться стыдно. Хитрован из меня тоже никакой. Была одна светлая мечта – податься в диспетчеры.

Допукались! Как дембеля вместо дома отправились в тюрьму

Боевая смена планшетного взвода – человек 15. В комнате отдыха шесть кроватей. Сыро. Спать можно ложиться только одетым, разрешалось снимать только гимнастерку (так по старой привычке назвали китель). На кроватях спали только «старики». Пока молодой, о койке и не мечтай. Падаем в проходе. Поднимаются черпаки во время включения, топчутся по нашим ушам. Приходится лезть под койку.

Просыпаюсь ночью. Темно. Кто я? Где я? Встать не могу – сверху что-то давит. Впереди – стена (в углу под койкой спал).

– Завалило! – Такая вот жуткая мысль мелькнула.

Пополз задом. Полз, полз, задницей дверь открыл. Выполз в коридор, там лампочка горит. Минуты две, наверное, соображал. Сообразил, что в армии я. И опять под кровать пополз. До подъема час оставался.

Пока я в диспетчерском деле не фурычил, Попов меня не гонял, отпускал поспать. Сбылось – отдали меня ефрейтору Попову в ученики. Есть своя комната, сейф, стол, телефоны. И должность красиво называется – «диспетчер Канады!».

В войсках ПВО, и, наверное, в других тоже, по позывным можно было судить о статусе части. Какая-нибудь рота или батальон имели позывные типа «Свитер», или еще хуже – «Затирка». Илии вовсе странный – «Восковой». Наш полк имел позывной «Канада». Звучит!

– Диспетчер Канады рядовой Смирнов слушает!

Приятно так было. В «старчестве», правда, надоело. За день сто раз бубнишь:

– Диспетчер Канады ефрейтор Смирнов слушает!

И ляпнешь что-то, типа:

– Контрразведка, полковник Кудасов… (был такой персонаж в фильме «Неуловимые мстители»).

– Ой, извините…

Бывало, и нарывался. Ночью назвался как-то Кудасовым, а в ответ:

– Пять суток!

Какого черта ротному не спалось?

Капитана Антропова во взводные разжаловали. Новый ротный, капитан Нагибин, с брюшком, но с хорошими кулаками – бывший боксер. Голос с хрипотцой:

– Я вас…

И тоже самое, что и Антропов, обещает сделать. Идет вечерняя поверка. Дежурным по роте читает список:

– Унру… Ренье… Шерер…

Одни немцы (из Сибири). Ротный (с ходу его Борманом прозвали) сразу не выдержал:

– Куда я попал? В батальон СС?

Читают список далее. Часть воинов в санчасти. Борман звереет:

– Кого набрали? Слепых, глухих, хромых! Родина ждет патриотов, а…. рожает идиотов! Срочно всех в роту. Где остальные? На репетиции ансамбля? Я вам сейчас дам, бля… Спать не хотят, значит, на дежурстве не выкладываются. Ну, я вам устрою учения часов на восемь!

Борман не такой уж законченный солдафон. Просто решил сразу взять покруче. Характер надо показать, иначе с воинами потом не сладить. Вот капитан Штукин из роты обслуживания – не офицер, а посмешище. Зайдет в нашу казарму, когда дежурит по части, и тут кто-нибудь из стариков крикнет:

– Му**дак!

Штукин хвать за кобуру:

– Кто?

А ответ пукнут. И начнется такая пальба, что Штукин бежит прочь. А еще, бывало, прикорнет он на солдатской койке, так пистолет у него вытащат, и огурец в кобуру засунут. Ходит он по столовой, а на руке повязка «Дежурный по роте». В это время Муродов вышагивает с повязкой «Дежурный по части». Никто Штукина всерьез не воспринимает. А зря!

Как-то стали над Штукиным в очередной раз издеваться дембеля. Приказ вышел, уже готовились домой ехать, но нарвались. Довыпендривались! Штукин вызвал караул, и двоих отправили на гаупвахту. А потом был суд, и впаяли им по несколько лет тюрьмы. Не дисбата, а тюрьмы. Видимо, потому, что приказ об увольнении в запас уже вышел, и они как бы были уже не военнослужащие. Впрочем, это мои догадки.

Спортсмен парил генерала, а инструктор ГК КПСС драил «очко»

Трудно было в нашей роте представить обычного солдата, страдающего от безделья. Занятие ему всегда найдут! Только, бывало, выскочишь из казармы, чтобы хоть на полчасика где-нибудь спрятаться, как прапорщик тут же хвать тебя: куда идешь? Чем занимаешься? И мигом тебя определит на какую-нибудь пыльную работенку. Например, на уборку территории. Ха! Убирать территорию можно вечно. Камни во дворе воинской части, казалось, просто растут. Сколько не убирай, бесполезно! Осенью на землю падали листья, зимой – снег. А с природой бороться смысла не имеет. Иногда мы спрашивали старшину: зачем делать эту нудную, бесполезную работу? А он отвечал просто:

– А чтоб служба мёдом не казалась!

Были ли у нас воины, кому служба казалась если не мёдом, то хоть конфеткой-подушечкой ценою 1 рубль 0 копеек за килограмм? Были. Офицеры любили повторять слова Михаила Фрунзе, что армия – это слепок общества. А в обществе всегда есть дюже тепленькие места. Ну, и армии, соответственно, тоже.

Служил у нас в роте чей-то сынок. Или племянник. Но не важно. Короче, рука у его покровителя была сильно волосатая. До армии он работал инструктором горкома КПСС, не имея высшего образования! Но служить мальчику, почему-то, пришлось. (Когда его призвали, было ему, естественно, уже не 18 лет). Правда, в роте он почти не был, всё время крутился в штабе. Старики пару раз посылали этого воина драить «очко», но потом офицеры посоветовали им этого лучше не делать. Не знаю, кем воин был при штабе полка, но после шести месяцев службы стал регулярно получать лычки на погоны. К дембелю стал старшим сержантом.

Отслужив полтора года, он уже в казарме не ночевал, а ходил домой. То есть, на службу он являлся, как на работу. Как-то он мне пожаловался, что устал: долго не был в отпуске! Оказывается, что во время службы он учился заочно. Трындец!

После службы меня без образования (признали талантом!) приняли в штат областной молодежной газеты. И тут я узнаю, что этот товарищ избран первым секретарем городской комсомольской организации. Мы даже поговорили с ним по телефону. Но потом нигде об этом феномене я не слышал. Хотя о комсомольских и партийных кадровых перестановках был в курсе. Видимо, волосатую руку, которая проталкивала товарища, кто-то обрубил.

Но то, что было исключением для нас, у других, оказывается, было поставлено на поток. Вот что рассказывает мой коллега Юрий Емельянов:

– Военные училища – рай для блатных. Там множество непонятных должностей, типа химиков, лаборантов, художников… У нас в автомобильном училище в роте обеспечения учебного процесса было человек десять таких. Попадали в это число хитрым путем: московский недоросль поступал курсантом, учился до первой-второй сессии, а потом отчислялся по неуспеваемости. Таких отчисленных полагалось отсылать в войска дослуживать без зачета прежней службы, но это как-то обходили. И у нас появлялся новый лаборант. По субботам за тыльным КП за ними приезжали «Волги» и даже «ЗИМ» -ы, а в понедельник они тут как тут – довольные и лоснящиеся. Мы даже имена многих не знали, и они с нами в контакт не шли. А еще были прикомандированные спортсмены из разных московских команд: гимнасты, боксеры, баскетболисты… Мастера мяча выглядели очень забавно: рослые, приезжали в гражданском. А у старшины головная боль: где найти х/б такого роста и сапоги 50 размера? Вот и ходили они по училищу месяца два в галифе до колен и тапочках, сшитых из голенищ списанных кирзачей. Потом исчезали на какое-то время. Возвращались не все…

Поясняю: возвращались те, кто на соревнованиях выступил плохо. А кто хорошо, попадали спортроту. Или были зачислены в СКА или ЦСКА.

Сашка Чуркин, земляк, борец

На командном пункте радиотехнического полка была должность – телефонист ЗАС. Это была черпаковская должность. Почему? Объясняю. Телефон ЗАС – секретная аппаратура связи. Она находилась в комнате, в которую имели допуск лишь несколько человек (командир полка, нач. штаба, оперативный дежурный). Там сидел один телефонист. Его никто не кантовал. А так как по белому телефону ЗАС почти никто не звонил, то телефонист круглые сутки спал.

Что такое белый телефон? Звуки человеческого голоса преобразовывались аппаратурой связи таким образом, что шпион, который (теоретически) мог присоединиться к линии, мог слышать там лишь какое-то бульканье. Эта аппаратура вечно давала сбои, и я часто слышал только первую часть слова (я пользовался телефоном ЗАС по время включений станций). А так, сплошное «буль-буль». Тем не менее, телефонист продолжал дрыхнуть. Он лишь просил меня позвонить ему, когда на КП привозили пожрать.

Так он спал до тех пор, пока не становился стариком. После этого большую часть времени солдат проводил в роте, а не на дежурстве, и спал уже не за столом, а, как положено, на солдатской кровати. Но морда после «черпаковского периода» надолго становилась у него опухшей, а цвет кожи – жутко бледный. Наверное, такими были гномы из подземелья. Но некоторые до возраста стариков в бендежке ЗАС не досиживали. В Новый год такие хитрецы с друзьями- сослуживцами уединялись в секретной комнате, чтобы спокойно выпить. (Так было каждый праздник!). Кто-то стучал в штаб, приезжал офицер и отвозил группу товарищей на губу. Прощай, синекура!

В военном городке, где размещался штаб корпуса ПВО, был спортивный комплекс. В комплексе был игровой зал, зал для занятий гимнастикой, 25-метровый бассейн, бильярдная, и, конечно же, баня. При комплексе был солдат, который этим хозяйством заведовал. При мне это был Коля, красавец-волейболист первого разряда. Через полгода службы он получил разрешение носить ПШ и погоны синего цвета. В ПВО носили погоны чёрного цвета. Командовал корпусом генерал авиации, Герой Советского Союза Балдин. Якобы, в знак особого расположения он разрешал солдатам, приближенным к своей особе, носить синие погоны. Зная характер генерала, мне в это как-то не верится – не стал бы он такой ерундой заниматься. Но факт есть факт – синие погоны воины из генеральской обслуги носили. В спорткомплексе висело спортивное расписание занятий солдат, но они бывали там только для мытья полов. Полковники и подполковники (кажется, и майоры) дальше игрового зала не заходили. А на генеральскую баню поглядывали лишь из-за косяка предбанника.

Генерал в баню приезжал после охоты. Солдат Коля парил генеральское тело, заваривал чаек. Нам он рассказывал, как генерал задушевно с ним беседовал. Врал! Товарищ генерал не только красноречием не обладал, он двух слов связать не мог. Разговаривал, так сказать, не членораздельно! Но Коле верили. Когда он собирался в город, и дежурный офицер спрашивал, куда это он сапоги свои надрючил, Коля отвечал, что за пряниками и за сахаром – генерал послал, можете проверить. Кто же проверит? Так Коля прослужил год, попивая чай из генеральской чашки, но потом на чем-то спалился. Я видел его уже не в ПШ, а в подменке – Коля рыл яму. На этой должности было много соблазнов. Не удержался, видимо, парень.

В штабе корпуса был начальник контрразведки, полковник. Чем занималась контрразведка ПВО, да еще в мирное время, в центре страны, трудно представить. При полковнике было отделение, которое воины называли отделением КГБ (простим их). В отделении было человек пять. Они носили погоны синего цвета с буквами ГБ – госбезопасность.

Отделением командовал сержант Янкин. Он был чемпионом СССР по плаванию в ластах. Попал в спортроту. Из спортроты его за самоволки засунули на точку. Там сержантик – метр 50 с пилоткой спросил его:

– По какому виду спорта мастер?

Узнав, что по плаванию, бросил ему тряпку:

– Плавай!

Так бы и сгинул Янкин на точке в казахских степях, если бы туда не занесло начальника контрразведки, и почему-то, с дочкой. Янкин дочку поразил в сердце. И папа взял его к себе. История прямо сказочная. Но имела место быть.

Янкин имел право выхода в город в любое время суток. При отделении был автомобиль «УАЗ». Летом часть отделения жила на даче полковника – занимались охраной. А когда полковник уезжал в отпуск – особисты жили в его квартире.

Но были (и есть!), оказывается, целые части, в которых не служба, а малина! Алексей Колесиков служил в космических войсках, в части с позывным «Диванчик» (эта часть базируется возле Улан-Уде). Воины дежурили сутки через сутки. На боевом дежурстве командиры не имели права отдавать «левые» приказы, это строго наказывалось. Солдаты тоже стремились не нарушать дисциплину, так как за малейшее нарушение людей снимали с боевого дежурства. А это означало потерять многие привилегии! Для протирки аппаратуры специалистам выдавали десятки литром спирта, но… даже разговоры о пьянстве считались преступлением. Даже прапорщики были трезвенниками! Вот так! Такое положение в части было потому, что цена ошибки была слишком высокой. Я спросил Алексея, что они делали после дежурства?