«Штаммбух» смущает слух суровостью немецкой,
«Альбом» латинщиной звенит великосветской.
Я начертать на сём не смею ничего.
Но как не похвалить поэта моего?
Так, решено! От сердца помещаю
Признанье в том, как мною ты ценим.
Любить Головкина нас сердце заставляет:
Наш разум и наш вкус склоняются пред ним.
Когда лепил Творец нас в образе своём,
Он видеть каждого предполагал творцом.
Какое ж возымел он разочарованье,
Когда пустилась тварь в слепое подражанье.
«Кривляки жалкие! – Создатель возопил. –
На то ль рассудком я вас щедро наградил,
Чтоб, угрызения не ведая душою,
Вы разумели жизнь чужою головою?
Храните только вздор вы в памяти своей».
Так горячился он, любя своих детей.
Но Вы, мой милый князь, в садах своих мессия,
Отраду новизны приносите в наш мир.
Пред Вами образцы – Персеполь, Византия,
Афины, Галлия, Рим, Альбион, Каир;
И в отдаленьи, на обочине Земли,
Свой безупречный вкус Вы воплотить смогли.
Во дни Иосифа, во дни Екатерины
(Мы были в свите сих блестящих властелинов)
Как поразил нас вкруг разлитым волшебством
Ваш Петергоф, царём заложенный Петром,
Куда на брег морской, голландцев чтя прилежно,
Кой-что от их садов он перенёс поспешно.
И то же вижу здесь: не мысля о канонах,
Любуюсь домом о шестнадцати балконах;
Вот зыблется струя, свергаясь с высоты;
Деревья, воды, трав покровы и цветы,
Затеи зодчества, что высятся кругом,
Провозгласили Вас счастливейшим царём.
За сменою часов, дней, месяцев и лет
Вы позабыли двор, Вас не пленяет свет,
Покою, счастию Вы принесли обет.
Здесь открывается вид чудный предо мною
Колонн, кумиров, ваз, стоящих чередою;
Вот мельница, слегка вращаема волнами,
Торопит хладный ток своими жерновами.
Фигурные кусты, руины и мосты
Разнообразят вид природной красоты.
О! Вот обитель, где дремать не смеют чувства,
Где соревнуются природа и искусство.
Хвала хозяину! Он тонкий философ,
Поклонник грусти он средь наших мудрецов,
Но да позволит мне несвязными стихами
Себя развеять меж печальными мечтами.