Kitabı oku: «Русалочка должна умереть», sayfa 3
Бескрылые серафимы
Я пропускаю завтрак, обед и ужин.
Лежу в постели до вечера, меня никто не зовет. Они пока не знают, что я не ем просто для отвода глаз. Ванная у меня прямо в комнате и на их месте, я бы тоже особо не волновалась.
А я не пью, собрав в кулак всю выдержку и всю силу воли.
Я где-то читала, что без воды человек способен прожить неделю. По крайней мере, человек нормальной комплекции. Я – тоньше. Значит, разделим напополам.
К вечеру тело начинает наполняться какой-то легкостью. Чувство голода притупляется. Чувство жажды – нет. Собрав в кулак силу воли, я размышляю о всяких разных святых, которые постились в пустыне. Есть меня больше не зовут. Но Ральф заходит – проверить вены.
Я притворяюсь спящей.
Ночь проходит в плотной густой дремоте. Я устала и вымоталась, но спать толком не могу. К завтраку меня не зовут, но Ральф кому-то звонит. Наверное, своей Бегемотихе. Спросить профессиональное мнение.
Мне даже ржать хочется. Что Стелла знает о голодовке?! Сейчас она ему насоветует. Со своей колокольни, где двести пять тайников с едой и триста – с легкими перекусами. С ее-то «мое тело не эталон»! Готова спорить, она ни разу, ни одной диеты не продержала. Срывалась. И свято верит, что выдержать – невозможно. Верит, что срываются все.
Она убедит его, – как пить дать. Ральф-то мускулистый и жрет, наверное, как Филипп. По часам и лотками. Ральф тоже, ни разу в жизни не голодал.
Так и выходит, – поговорив, Ральф с тетушкой уезжают. Оба. По ходу я ментально приближаюсь к отшельникам: уже ясновидящей стала и это всего-то лишь второй день. Видимо, Стелла посоветовала им трюк. Уйти, чтобы я тайком от них что-то съела. Я иду вниз. Проверить свои догадки.
Все так и есть: на кухне куча еды, которую можно взять незаметно.
Можно, но я ведь не ради принципа. Смеха ради, слегка все разворошив и сунув в ведро пару копченых колбасок и шоколадку, я возвращаюсь в постель. Продолжить пост и размышления о том, что дух намного сильнее плоти. Плоть молчит, дыхание пахнет гнилыми яблоками и ацетоном. Ральф не приходит. Пересчитал шоколадки с колбасками, убедился, что плоть слаба и рапортовал Стелле.
Та, видно, посоветовала ему лишить меня своего внимания.
Умничка, Ральф! Слушай своего терапевта.
Я посмеялась бы, но я не могу. Глаза болят, губы потрескались, пальцы на руках, кажется, покрыты папиросной бумагой. Если бы Ральф зашел, он бы это тоже заметил. Но Ральф не зашел и тете тоже зайти не дал.
Вторая ночь проходит в тягучем полусонном бреду. Похоже, скоро я впаду в кому.
Еще одна ночь, и день, еще одна ночь.
Утром все повторяется с самого начала. Никакого внимания. Оба уходят, нарочито громко захлопнув дверь. По-хорошему надо пойти и пошерудить еду, но у меня уже нет сил спускаться. Я, то проваливаюсь в тяжелый, как кома сон, то в тягучий сон, настоящий.
К вечеру, – или это раннее утро, – мне начинает сниться Небесный Свет и слышаться голоса Серафимов.
– Вы что с ума сошли?! – шипит Серафим. – У нее обезвоживание!
Меня перекладывают на носилки и несут вниз.
И в глубине себя, я смеюсь до колик: съел, урод? И кто теперь в чьей власти?! Снаружи я не могу даже пошевелить губами.
В больнице меня тут же кладут под капельницу.
Сознание возвращается, но я все равно притворяюсь, что не в себе. Пусть Ральф придет сюда и расскажет докторам, что случилось. Что он просто-напросто не давал мне пить. Расскажет им о вреде алкоголизма и том, как отучил мою мать нюхать кокаин.
Уверена, его методику немедленно возьмут на заметку… в комитете по делам несовершеннолетних. Но Ральф не приходит. За мной присматривает дежурная сестра. Здоровая и крепкая тетка. Как в психиатрии.
И я не совсем уверена, что я не в психиатрии.
Мне скучно. Лежать и пялиться в потолок – вообще невесело. А тут еще приходится все в себе держать. Половина врачей и медсестер не говорят по-немецки, а те которые говорят, говорят на жутком нижнефранконском диалекте, который я едва помню.
Ни книжек, ни телефона, ни телевизора.
Только потолок и жирные мухи лениво ползают по подносам с едой. Их приносят и расставляют у меня перед носом. И не уносят, пока еда не начинает привлекать мух.
Приходит мой психиатр. Так, по крайней мере, говорит медсестра. Я продолжаю пялиться в потолок. Теперь я все понимаю: Ральф все-таки меня обошел. Один только срыв, и я ложусь в семейное пристанище – психбольницу.
Будь у меня доказательства, что эта сука – его любовница, я не лежала бы так. Но доказательств нет. Интуиция в психиатрии называется по-другому, – галлюцинация. Если они решат, что я не в себе и накачают лекарствами, на мне можно будет сразу поставить крест.
Ральф мой опекун, я пыталась убить себя. Стелла еще припомнит, как я посоветовала ей всхуднуть! Лишь боги знают, когда вернется Лизель… Зачем, о господи, я разбила мобильный? Зачем?! Филипп все равно бы не позвонил, а теперь никто не позвонит.
Совсем никто…
Слезы начинают стекать мне в уши. Это щекотно, но совсем не смешно.
Стелла садится рядом и берет меня за руку.
– Виви, это бессмысленно. Твои мышцы от голодания атрофируются. Грудь усохнет и может провиснуть. Сильно и навсегда. У тебя выпадут твои красивые волосы… И в конце концов, тебе придется вернуться к нормальной жизни. Вот только уже совсем некрасивой. И мальчики тебя больше не захотят. Не только Филипп. Вообще, мальчики… Я обещаю, если ты начнешь есть, я объясню это Ральфу.
От облегчения я буквально лопаюсь, как воздушный шарик. Они не сговаривались. Ральф Стеллу не присылал. Ральф ей, скорее всего, устроил выволочку за «ценные» советы. Возможно, бросил: слишком ровно и спокойно она сидит. И Стелла пришла сама. Пытаться себя реабилитировать.
– Стеллз, – говорю я, подражая ее интонациям. – Возможно, мое тело уже не будет отвечать эталонам, но это нормально. Я стану принимать свое тело, таким, как есть. А что до мальчиков, я не люблю детей.
У нее отвисает челюсть. Если у Ральфа встает на ум этой женщины, насколько сам он должен быть идиотом? Ох, Ральфи… Я еще могла понять Джесс, но что тебе понадобилось от Стеллы?
В тот первый раз я ее особо не рассмотрела. Теперь, когда смотреть больше некуда, я рассматриваю ее.
Стелла – обесцвеченная блондинка с высоко зачесанными наверх короткими волосами и одутловатым грушевидным лицом. Тяжелая челюсть, обвисшие щеки, глубокие носогубки. Ярко-красная помада на широких плоских губах. Крупный орлиный нос с красными прожилками. И она толстая. Не полная, не крепкая, как Агата, а именно толстая. От нее пахнет потом и кислым чесноком. Но… Ральф поднялся посреди ночи, перешагнул меня и уехал к ней.
Если он любит не глазами, как все мужчины, то чем?.. Чем?!
IV Себастьян
Средь смрадных волн, в мушином гуле
Сперва, Себастьян не хотел вмешиваться.
Сын его был кретином, а Джесс окончательно чокнулась, согласно врачам. Он ничего уже не мог для них сделать. А для себя мог. Кьяра, женщина-полицейский, с которой он познакомился на допросе Ви, была горячая штучка. Несмотря на разочарования и свою агрессию в мужской адрес, она хотела его, и Себастьян это видел.
Такие женщины обычно ломались сразу же, но Себастьян решил, что оставит этот роман чисто платоническим. Даже если придется врать ей про боевые раны, раннюю импотенцию и верность больной жене. Нет, он хотел бы большего, но Кьяра имела право пользоваться оружием. Себастьяну как-то не улыбалось закончить с пулей в бедре.
А то и в мошонке, – если девушка меткая.
– Меня сейчас совесть мучает, – сказала Кьяра, крутя в руках чашку латте. – Я была так уверена, что Верена получила за дело!.. А оказалось, что бедную девочку просто избили ни за что, ни про что… И, я заставила ее все это время пробыть внизу. Полураздетую и с мокрыми волосами. Она меня, наверное, ненавидит.
– Ничего страшного, – сказал Себастьян, – в ее возрасте, они обычно ненавидят весь мир.
– А что твой сын?
И Себастьян вдруг очнулся: Филипп! С того вечера, как полиция вынесла окончательный вердикт, сын не звонил ему.
Прошло две недели!
Белая берлинетта Филиппа стояла у гаража. Судя по слою пыли, – стояла уже давно. Велев шоферу припарковаться, слегка взволнованный, Себастьян позвонил.
Ничего.
Тихо!
С гулко бьющимся сердцем он открыл дверь собственным ключом. Слегка помедлил, прежде чем распахнуть ее и сразу отпрянул, закрыв рукавом лицо.
Жаркая волна смрада, ленивое и наглое жужжание мух ударили по всем его органам чувств сразу.
– Филипп! – вырвалось из самого сердца.
И белокурый малыш проскакал перед мысленным взором на диванной подушке.
– Лошадка, как у папы! – прокричал он, указывая маленькой ручкой на телевизор.
Себастьян буквально ворвался в дом и тут же увидел Фила. Тот сидел на диване, уставившись в телевизор и тупо переключал каналы.
– Чего тебе?
Опомнившись, Себастьян смущенно пригладил волосы. Огляделся. Вонь шла от ковра. Кровавое пятно почернело и мухи роились в нем, как в коровьем трупе. Филиппа это, похоже, не беспокоило. Пол у дивана был завален коробками из-под пиццы, пластиковыми контейнерами и бутылками. Пиво, виски, шнапс, водка.
Утратив двух сразу любимых женщин, сын утешался, чем мог. Ни в чем себе не отказывал.
– Чего – мне? – переспросил Себастьян.
Молчание.
Граф решительно пересек гостиную, выключил телевизор. Отдернув тяжелую штору, сдвинул в сторону раздвижную дверь. Свежий воздух и остатки солнечного света, хлынули в гостиную. Дернувшись, Филипп закрылся руками, словно вампир.
– Что ты тут делаешь в таком виде? – еще раз, отчетливо, повторил отец.
– Ничего! – буркнул сын, моргая глазами.
Выглядел он паршиво. В трусах, в мятой майке, усеянной всевозможными пятнами; небритый, словно умерший изнутри.
– Ты выглядишь, как дерьмо, – сообщил Себастьян.
Ему хотелось бы сказать что-то нежное, но эта вонь, этот мерный мушиный гул… Они напомнили о другом, нелюбимом, но все равно сыне. Себастьян сам почти умер в те считанные мгновения, когда поверил, что Филипп убил себя.
Сердце лихорадочно пыталось затормозить. Все вспоминалась другая темная комната и мухи, мухи… Граф провел рукой по лицу, пытаясь отогнать видение. Другого, мертвого сына.
Раскрытые мутные глаза, приоткрытый рот.
Записка: «Папа, прости меня! Я не хочу занимать место твоего законного сына, однако позволь умереть, считая тебя отцом!»
И собственные, уже ненужные никому рыдания.
Рене и был законным! Слабым, болезненным, но его родным. Незаконным был тот, другой. Который жил себе дальше, пиликая на долбаной скрипочке. И Марита, сука лживая, притворялась, будто несет свой крест… а сама, в душе, его лишь винила.
Словно это он, первый, принес своего ублюдка в гнездо! Словно он воспитал их первенца слизняком.
Он ошибался, яйца у Рене были. Себастьян бы так не смог.
Фил медленно убрал от лица руку и посмотрел на отца.
– Что ты здесь делаешь? Твой новый Мустанг хочет дополнительных показаний?
– Здесь нужно убраться, – сказал Себастьян, ощущая неприятную дрожь в руках.
Сын огляделся вокруг. Пожал плечами.
– Валяй!
В другой раз, граф влепил бы ему затрещину, но сын и без того был разбит. И больно видеть его таким. Снова… Женщины разрушают все, к чему прикасаются. Дружбу, семьи, любовь. Пока ты просто трахаешь их, ты в безопасности, ты свободен. Но стоит влюбиться, или не дай бог, взять в жены, она убьет тебя без ножа.
Сперва эта женщина лишила Филиппа друга, теперь его маленькой, но большой любви.
– Не хочешь пойти побриться? Душ принять?
– А что случилось? Меня хоронят?
– Ты не в том состоянии, чтоб хамить.
– В том, – возразил Филипп. – Ты что-то слышал от Джесс?
– С чего мне слышать что-либо о твоей жене?
– С того, что лужа там на ковре – следы твоего ребенка.
Себастьян сдвинул рот в сторону. Он ожидал, что Филипп поднимется. Ударит его. Обругает, на крайний случай. Но Филипп ничего этого не сделал.
– По ходу я был единственным, кого она не хотела. Ральф, ты, Фредерик… Даже Маркус! Кто, ради бога, может захотеть Маркуса?
Твоя маман, Графиня Фригидия!.. – раздраженно подумал граф.
– И ты решил взять реванш, оттрахав Ви посреди гостиной, – сказал он вслух.
Филипп пожал плечами. Если его и занимала Верена, то куда меньше, чем Джесс.
– Мы спали вместе уже давно. С Джесс я ощущал себя таким мелким, таким не нужным, что просто не устоял. Верена сама за мной бегала. С самого начала…
– Ответ не мальчика, а мужчины, – сухо сказал отец. – Надо было не прятаться на кухне от полицейских, а выйти и прямо им все сказать. Что это ты – жертва. И что судить, на самом деле, надо ее. Зря ты не вышел! В следующий раз, не вздумай притворяться героем!
Он ожидал, что сын возмутится, скажет, что ни при чем и можно будет дать ему в морду. Как в прошлый раз, после семинарии. Но Филипп вдруг сжался, закрыл ладонью лицо и его плечи беззвучно дрогнули; задрожали мелко и часто.
– Я верил ей! – хрипло булькнул он. – Я был уверен, что хоть она меня любит! Но я был нужен ей лишь затем, чтоб нагадить Джесс!.. Видел бы ты, как они дрались! И что они при этом кричали… И Ральфа вспомнили, и Фреда… Даже тебя! Лишь на меня им плевать. Обеим.
Себастьян не выдержал, отвернулся. Какое-то время, он стоял на пороге. Вдыхал свежий воздух с реки и ждал. Вспоминал против воли, как Ви напрыгнула на него в конюшне и на мгновение запечатала поцелуем рот. И ощущения от ее грудей на его груди. Если бы она настаивала, смог бы он устоять?
До этого Себастьян считал, Верена – ребенок. Тогда, у конюшни, понял, что уже нет. Ребенок такую невинность не разыграет… И губами при поцелуе, дети обычно, тоже не шевелят.
Еще мгновение, она бы ему язык в рот сунула. А он бы ответил ей.
Джесс это поняла. Он к ней подкатывал после выхода из психушки. Хотел отвлечь от романа сына и ее дочери, но Джесс особо не реагировала. А тут вдруг перестала ломаться; пришла сама. Секс был ужасный, но вот беседа занимательная. Даже очень.
Джессика рассказала все, как на исповеди.
И про вазэктомию, и про финансовые долги ей лично, и про то, что Филипп с Вереной спит. И что Верена делает это, исключительно назло ей. Что Джессике наплевать, и Джессика притворяется, что не знает. Когда маленькой сучке наскучит, Верена бросит его сама. Но если будет развод, Джессика так спокойно молчать не станет. Она посадит его. За связь с несовершеннолетней падчерицей.
Сперва посадит, а потом разорит.
– Почему ты не рассказала все просто так? – спросил Себастьян. – Зачем тебе понадобилось эта унылая возня на матрасе?
– У меня овуляция, – ответила Джессика. – Если мой муж не хотел своего ребенка, будет воспитывать твоего.
…Себастьян позвонил сыну, как только она ушла. Филипп не отнекивался. Да, сделал, да не хотел детей, да, он в душе чайлдфри.
– Езжай в больницу и делай восстановление! – приказал отец. – Иначе я тебе сейчас твои яйца-фри сделаю!
– Я не хочу детей!
– Ты думаешь, я хотел детей? Да я никого из вас не хотел, начиная с твоей мамаши!..
В больнице их обоих ждал новый удар: врачи развели руками. Разве Филипп не знал, что есть риск остаться бездетным? Да, небольшой, но есть. Ему, разве не сказали, на всякий случай запасти «образцы»?
Филипп молчал; слегка вспотевший и бледный. И Лизель, которой граф позвонил, тоже молчала. О свадьбе можно было забыть. Верена была единственной дочерью, что Лизель выжала из собственных сыновей. И речи не шло о том, чтоб выдать ее за бесплодного идиота.
Себастьян как раз думал, что делать, когда позвонила Джесс.
– Сработало! – радостно взвизгнула она. – Ты станешь дедушкой, поздравляю!
– Спасибо, – ответил он. – Как бы нам все это объяснить официально бесплодному идиоту?
– Ты – граф и его отец, – сказала Джессика, бетоня слова. – Вели ему признать малыша и заткнуться!
Она хихикнула.
– Если мы все однажды пойдем к моему врачу, она сама спятит: Фил спит с моей дочерью, я с его отцом.
– Надеюсь, что твоя дочь в процессе шевелится, – устало уронил Себастьян. – Что-нибудь еще? Или мне попросить жену организовать тебе бэби-парти?
– Жену, – Джесс тихонечко рассмеялась. – Знаешь, если ты вдруг захочешь развестись с Маритой и поступить со мной, как порядочный человек, ты сможешь вернуть ей ее долбаное наследство трижды и платить алименты на всех ее никчемных детей!
– Джесси, детка, я знаю, что ты богата, но не настолько, – оборвал он.
– Меня мать лишила наследства Броммеров, но моих детей – нет. Верена получит деньги в двадцать шесть лет, но!.. Мой сын получит деньги прямо сейчас. Миллиард евро и титул барона фон Броммера.
– Я – граф фон Штрассенберг, – оборвал Себастьян, – фон Броммеров ты могла бы рожать от кого угодно, тупая сука. Ты просто пытаешься с моей помощью уничтожить дочь. И моего же собственного сына в придачу.
– Сделай меня графиней фон Штрассенберг, – выдохнула Джесс, – и я буду шевелиться так, что под нами простыни загорятся…
Себастьян смахнул вызов и бросил трубку на стол. Ему реально хотелось замотать эту суку в простыни и поджечь…
…Не в силах больше стоять в дверях и смотреть на темнеющую с сумерками реку, граф с грохотом закрыл дверь.
– Да, тот ребенок был в самом деле мой, – признал он сухо, по-деловому. – Я лишь пытался помочь тебе остаться наследником. Пытался, но не сумел.
– Трагедия. Невосполнимая потеря для человечества… А плакальщицы с бритыми головами будут?
Себастьян грустно посмотрел на него.
Дети растут и с этим ничего не поделаешь. И почти всем им наплевать на семью. За редкими исключениями, вроде той же Верены. Но если Филипп «кастрирован», что ее ждет в семье? Близнецы еще слишком молоды, не говоря уже о Рене.
Чтобы остаться в семье, она должна стать женою Штрассенберга. И Штрассенбергов вокруг полно. Да вот только Ви внучка Доминика, главы Той ветви. Нет никого равнее ей, чем сыновья графа. А сыновей у него нет.
Снова хлынула ярость.
Даже тех денег, что Ви получит от Лиз было бы достаточно, но с миллиардом дедули Броммера, она была просто Джекпотом с титьками! На эти деньги они могли бы столько всего. Расширить Штрассенберг, выкупив дополнительные земли. Построить еще несколько домов. Продвинуть членов семьи в политике и при церкви. Укрепить самые старые, ветшающие от времени дома.
Может, даже восстановить самый первый Замок!..
Себастьян не раз задумывался о том, чтобы застроить холм и Лизель с дядей готовы были все это поддержать, взамен на свадьбу Ви и Филиппа, но… этот кретин просто взял и сделал вазэктомию! И еще смеет сидеть и строить из себя жертву!.. Он смеет быть агрессивным!
Дядя Мартин, наверное, захочет пику с головой Фила и Себастьян его понимал.
Какого черта я не выгнал его тогда? Когда он дал отцу Райнеру застукать себя с любовником?..
– Что там происходит? – успокоившись, Филипп громко высморкался и заговорил, как ни в чем ни бывало. – Чем занят весь большой мир?
– Ты пьешь и жрешь, сидя взаперти как свинья, потому что боишься выйти и выяснить, что там происходит?
Себастьян прошелся по загаженной комнате. Тут и там валялись клочья волос, покрытые тонким слоем пыли. Мысль, что он только что чуть не умер, решив, будто Филипп мертв, казалась ему постыдной. Он сам бы сейчас с удовольствием его уничтожил.
Слабак! Мой сын – слабак!.. Сам виноват: надеяться на сына Мариты!
– Джессика в больнице, – сказал он вслух. – Признана невменяемой. Челюсть сломана, ребенка она потеряла. Выкидыш, действительно, не твоя вина. Челюсть – твоя, но ее взяла на себя Верена. Этого достаточно? Или ты еще что-то хочешь знать?
Филипп промолчал. Он выглядел, как уличный бомж. Губы дрожали. Глаза были красные.
Граф молча всмотрелся в его лицо, чего не делал с тех пор, как сын был еще подростком. Когда Филипп появлялся дома, как-то странно хихикая или неровно ступая, или что-то искал в Развалинах, или встречался с Джесс.
– Так ее любишь? – спросил он. – Все еще?
– И что с того?
– Тогда на кой черт ты сделал вазэктомию? Она хотела ребенка. Всего-то лишь ребенка!
– Она хотела «всего лишь» захапать наследство матери!.. Хотела, чтоб я плясал по ее указке, как делал Фред! Хотела утереть ему нос! Хотела сына-барона, еще при жизни! Чтоб сделать этой суке ребенка, надо было быть совсем конченым! Таким, к примеру, как ты!
Граф обошел диван и встал у камина, чтоб видеть его лицо. Филипп закрылся ладонями.
– А Ви? Ты хотя бы немного думал о ней? Она же совсем девчонка!
– Джесс тоже была девчонкой, когда соблазнила ее отца, – оборвал сын. – Возраст не имеет значения! Верена – точно такая же, насквозь прогнившая тварь!
– Что она сделала?
– Трахалась за моей спиной с Ральфом, – выдавил Филипп. – И знаешь, я бы даже это стерпел, если бы она мне сказала. Я сам бы очень хотел помириться с Ральфом, найти с ним общий язык… Я не ревнивый… В смысле, ревнивый, но лучше делить с ним бабу, чем жить и работать вообще без него. Но Верена же все отрицала и отрицала, и отрицала… Я бы поверил, если б не Джесс.
Джесс! Снова Джесс.
– Она показала мне дневник своей сучьей дочери, и я все сам, своими глазами, прочел!
– Так Ви вела дневник, как спит с Ральфом? – Себастьян не считал Верену семи пядей во лбу, но идиоткой она ему не казалась. – Онлайн?
– Нет, конечно. В тетрадке.
– Они встречались? – нахмурился Себастьян.
– Естественно! Конечно, этого не было в дневнике, но я-то знал мою крошку! Она даже в детстве не могла выбрать! И ей постоянно было мало лишь одного меня.
– А про тебя в ее дневнике было?
– Ни слова! – с горькой торжественностью, сказал Филипп. – Только о нем. С учетом дистанции, чтоб его не турнули из церкви, если дневник найдут, но довольно ясно. А я как будто и не существовал.
– Что, если, – Себастьян нахмурился, – что, если она предполагала, что вас застукают и припасла дневник для такого случая?.. Чтобы отвести подозрения от тебя, но в то же время, не подставлять Ральфа?.. Ты никогда не думал, что этот дневник – фальшивка. Я не верю, что Верена и Ральф…
– Все, что ты говоришь сейчас, полное вранье, чтобы его выгородить! – взорвался Филипп. – Хоть ты не ври мне! Я уже объелся враньем!.. Да, ты не можешь сделать Ральфа наследником, но, если Верена родит от него, ты просто крестишь их выродка и примешь крошку в семью. И вырастишь под нашей фамилией, как всех остальных детей, чьих отцов называют падре.
– С чего вдруг?
– Ну, Ральф твой сын, – обрубил Филипп. – Ты же не бросишь сына своего сына?
Какое-то время Себастьян смотрел на него в упор. Смотрел, пока Филипп не отвел глаза и лишь потом перевел дыхание. Его трясло. Оглядевшись, граф сбросил с кресла пару пустых коробок и осторожно сел. Филиппа тоже потряхивало.
– Давно ты знаешь? – спросил отец очень ровным, холодным тоном.
– Подозревал давно, но, когда ты повел его смотреть Цезаря, прямо посреди моей свадьбы, я сделал анализ на ДНК.
– Да что вы все вцепились в моего Цезаря?! Имею я право хоть что-то в жизни иметь, что меня не позорит, как мои дети?!
– Ральф младше меня на пять с половиной месяцев! Даже если ты не хотел мою мать, ты мог бы проявить уважение, не рожая других детей параллельно!
Себастьян не ответил. Филипп продолжал:
– Я даже не удивлен, черт возьми, что ты так сразу за него ухватился. И еще врал, будто бы мои друзья – всегда к месту. Еще бы он был не к месту. Такой красивый и вдруг – твой сын!.. И Ральф успешнее меня. Намного успешнее. Неудивительно, что ты решил продолжить эксперименты с моей женой. Джесс потеряла ребенка, но это все еще не конец.
– Нет?
– Естественно! Поди и трахни Верену. Ей, аж, шестнадцать. Самое время рожать!
Налитые кровью глаза Филиппа остановились на нем. Так он еще никогда не смотрел, и Себастьян с грустью понял, что его сын, его любимец – такой же кретин, как остальные дети его жены.
– Куда ты? – спросил Филипп, когда отец, не говоря ни слова поднялся и пошагал к дверям.
– К Верене, – отрезал Себастьян. – Может, на этот раз, получится ребенок с мозгами.
