Kitabı oku: «Русалочка должна умереть», sayfa 5
Она ждала, потом перестала
– Да? – голос был взволнованный, виноватый.
Ральф был умнее, чем его брат. Возможно, просто смелее. Не прятался ни за горничных, ни за Джесс.
– Она в больнице. Устроила голодовку. Лежит под капельницей, не ест и не пьет.
– Зачем ты забрал ее у Филиппа?!
– Затем, – сразу завелся Ральф, видимо, этот вопрос задевал его за живое. – Она не кукла для секса, мать вашу! Вот зачем!
– Ты, значит, теперь решаешь? Решаешь, где Ви живет и с кем она будет спать?
– Ты отдал ее много лет назад. Мне. Значит, я решаю.
Фредерик рассмеялся.
Горько, но рассмеялся.
Узнав, что Верена крутит шашни с Филиппом, он почти успокоился. Оторвала наследника. Неплохой бросок. Когда он узнал, что дочь отослали к Ральфу, спокойствие смыло взрывной волной: Ральф был другим. Фредерику он никогда особо не нравился. То ли из ревности: Ральф нравился всем женщинам в его доме, начиная от матери и заканчивая Гретой. То ли из неприязни: своего сына Себастьян пристроил за его счет. А когда речь зашла о его дочурке, заговорил о чести Семьи.
Ты отдал ее много лет назад. Мне. Значит, я решаю.
Смотрите-ка!
– Ты уже решил, как долго она протянет на капельницах? – спросил Фред прямо.
И Ральф замешкался.
– Я советовался со своим терапевтом. Она сочла это обычной детской игрой во власть. Мы уходили из дома, мы специально покупали много еды, чтобы она могла спуститься и незаметно что-нибудь взять. И она в самом деле что-то брала. Но она ничего не ела. И не пила.
– Ты спишь с ней?
– Нет! – яростно выдохнул Ральф в трубку. – Я не педофил.
– Да что ты? – холодно спросил Фредерик. – А кто педофил? Я?
Ральф прокашлялся. Наконец-то удалось выдернуть ковер из-под этого щенка.
– Я имел в виду Филиппа, – промямлил он.
– А я – твою дуру-терапевта.
– Она не дура! – возразил Ральф. – Она одна из умнейших женщин, которых я знаю.
– На твоем месте, я бы расширил свой круг знакомств.
Ральф громко выдохнул; теперь уже не такой уверенный и Фредерик мысленно рассмеялся. Как быстро они ломаются, эти несгибаемые молодчики. Стоит только дать им под дых и сделать подножку, они летят наземь. И там лежат.
– Твоя любовница либо дура, каких на свете немного, либо намеренно пыталась убить мою дочь, – припечатал он. – Моя карьера мне не так дорога, с семьей я давно оборвал все связи. Что скажешь, если мы трое увидимся? Ты, я, твоя корова? Что скажешь, Ральф?.. Молчишь?… Я с тебя шкуру сдеру, мудак ты самоуверенный. Натру металлическими опилками и надену снова! Ты, может, думаешь, будто ты автономен, но не забывай, кто сделал тебя таким. Я, Ральф. Тебя сделал я, и я же порву тебя, если мне придется.
– Я был с ней рядом, когда ты воспитывал Джессику расставанием. Я отсылал тебе пачками письма Ви, открытки и фотографии… Ты не прислал ей даже сраного смайлика! Она ждала тебя много-много лет. Потом перестала.
Фред рассмеялся. В парне так громко говорила их кровь, что невозможно было не рассмеяться.
– Суд – это слишком мелко, – прошипел Ральф. – Если ты правда крут, поговори сперва со своей дочуркой. С ее матерью ты так и не смог управиться.
– Верена любит тебя, а Джессика не любила. С Ви ты не справишься. Даже не мечтай…
– Я забочусь о Ви. Ничего больше.
– Не думаю, что ей нужна забота. Я думаю, ей нужна твоя голова. Ты слышал об Иогане-крестителе? Ну, так вот… Считай, Саломея уже начала срывать с себя покрывала.
Мой сын, епископ
Попрощавшись с Ральфом, Фредерик долго смотрел в окно, собираясь с силами. Дочь стала Джессикой, чего он уже давно боялся. Значит, звонить ей бессмысленно: маленькая Виви исчезла, взрослую он не знал. Но сама мысль, что придется говорить с матерью, превратила его в нашкодившего мальчишку.
Глупого и самонадеянного. Осознавшего, как он был не прав.
Опасаясь, что не осмелится, он решительно поднял трубку и набрал третий номер. Мартина фон Штрассенберга. Кардинала фон Штрассенберга. Личный.
Представившись, Фредерик дал ему опомниться и спросил:
– Моя мать с тобой, дядя?
Чтобы не путаться в длинных нитях родства, Штрассенберги называли старших мужчин либо дядями, либо дедушками. Женщин же либо по имени, либо просто «тетя». На бабушку никто из женщин не соглашался.
– Твоя мать? – переспросил кардинал. – Лиззи?
– Нет, Ивонна, – огрызнулся Фред. – Сколько, по-твоему, у меня матерей?
– Я понятия не имею, где она.
– Естественно. Тогда передай ей, что Джессика в психиатрии, а Маркус сослал Верену в Баварию. Ральф кобенится и качает авторитет, а сама Верена в больнице. При смерти.
И к его удивлению, кардинал глубоко вздохнул.
– Моя крошка Ви в больнице?.. Господи! Фредди, что с ней?!
Ответить он не успел. Раздался шорох и исступленное:
– Дай мне!..
Фредерик на секунду зажмурился, надавив ладонью на веки. Затем широко распахнул глаза:
– Надо же, надо же, – промурлыкал в трубке знакомый голос. – Не мой ли это сын-епископ?
– Верена в больнице, – повторил он вместо приветствия. – При смерти.
Мать перестала мурлыкать. В ее молчании чудилось, как сгущаются свинцовые тучи. Пока он коротко вводил ее в курс, опять защемило сердце. Устремилось неровным аллюром вскачь. Фредерик прошел в ванную и сунул под язык таблетку.
– И что ты хочешь от меня? – спросил мать, помолчав.
– Чтобы ты поехала к ней.
– Я поехала?
– Моя дочь в больнице!.. Я не для этого согласился на ваш идиотский план! Только ты можешь повлиять на нее! Если поеду я, то будет скандал. А я поеду, если ты не поедешь. И плевать мне, как это отразится на Маркусе, моей карьере и Себастьяне с его сыновьями. Больная гордость Ральфа известна не только мне. А сейчас он подключил своего психотерапевта.
– Подожди, – сказала мать сухо.
Епископ слышал, как она торопливо пишет, не подложив ничего под листок бумаги. Слишком сильно жмет на перо, не заботясь о том, что может оцарапать столешницу. И от этих знакомых с детства, раздражающих мелочей, у него сжалось горло.
Кардинал что-то недовольно забормотал. Мать на миг зажала трубку ладонью и что-то ответила.
– …нет, дорогой, Ви не умирает, – разобрал он сквозь шорох и шум помех. – Ви хочет, чтоб ее придушила я… Фредерик? – помехи исчезли и голос матери зазвучал спокойно и ясно. – Ты слышишь меня?.. Так, слушай. Я полечу в Баварию и разберусь с Ральфом, но прежде, хочу тебе кое-что сказать. Никто не заставлял тебя отказываться от дочери. То было твое решение. Твое и только твое. И никогда больше, ты слышишь меня, никогда больше не смей угрожать семье!
И тишина… Только тишина, тишина… И гул в ушах, как будто он получил пощечину.
VI Лизель
Его любимые девочки
Какое-то время, Лизель сидела в кресле, бессильно опустив руку, сжимавшую телефон.
Сидела и молча рассматривала угол кровати. Она ушам своим не могла поверить. Как смел он говорить ей такое? Как он вообще, что-то там, смел говорить?
Лизель заставила себя сесть ровнее и положить телефон на столик.
Розы в кувшине влажно пахли землей.
Ей вспомнились вдруг похороны Доминика, пустая усадьба, мельные метки на мебели, драгоценности, спешно связанные в платок и брошенные в пруд… и визиты кузена Ойгена, который занимал Доминику деньги. Усадьба не отчуждалась, но будучи Штрассенбергом, Ойген мог претендовать на нее.
Он претендовал не только на дом, но и на саму Лизель. Еще совсем молодую и глупую. Демобилизованную самоубийством мужа, его изменами и той скоростью, с которой он спустил на ветер весь ее капитал. Идти было некуда. Родители знать ее не желали. Сыновья нуждались в защите и ничем не могли помочь.
Может, Фредерик, думал, будто ей нравилось продавать себя стареющим богачам? Лицемерить, улыбаться им, притворяться и лгать-лгать-лгать?.. Может быть, он решил, ей чертовски нравилось, когда Хорст потел на ней, а она молилась, чтоб он продолжал заботиться. О ней, о замке, двух ее сыновьях.
Ей было сложней, чем Фреду. Намного сложнее!
Но разве она позволила себе отступиться? Позволила себе бросить своих детей? Отдать их на воспитание тогдашнему графу и попытаться самой устроить свою судьбу? Нет! Она поднялась, она вытерла свои сопли по мужу и вышла в мир – бороться за его сыновей.
Бороться за их права, привилегии и богатство. За то, чтобы они оба могли высоко держать голову на семейных сборищах, а не складывать губы трубочкой, чтобы глубже целовать графский зад.
Как Фредерик, бросивший свою дочь, даже не попытавшись бороться, смеет в чем-либо ее упрекать?
Не мни он себя всесильным, слушай он тогда мать, все было бы по-другому.
Маркус рисовал бы свои картинки, дом звенел бы от детских голосов, а сам Фред звонил бы в колокола, читая проповеди в графском приходе, да разводил собак! А Джессика, как и Марита, завязла бы в домашнем хозяйстве. И Ви росла бы при нем. Не бегала бы за каждым взрослым мужчиной, пытаясь отыскать в нем отца.
Не Лизель породила в ней эту тягу. Она лишь пыталась воспитать ее так, чтоб эта тяга не привела ее к какому-нибудь Доминику, или… к какому-нибудь Фреду.
Ох, Фредди, Фредди… У вас, мужчин, не гордость, а лишь гордыня.
Лизель рассмеялась и испугалась: так страшно прозвучал в пустой комнате ее смех.
Он мог бы сделать своих девчонок подругами. Мог примирить друг с другом, пользуясь властью, что давала ему любовь. Но ухитрился сделать врагами.
Драка из-за Филиппа? Голодовка из-за Ральфу?
Трижды ха-ха! Желание выиграть вечный бой с матерью, – вот в чем истинная причина. И если Джессика с помпой легла в больницу, заставив Филиппа танцевать вокруг. Верена сделает то же самое. С Ральфом.
А Фредерик, одно имя которого годами грело в них ненависть, граничившую с безумием, опять обвиняет кого угодно, кроме себя.
На нее Фред еще смеет орать, а вот рвануть к своей дочери перетрусил. И «выродку Себастьяна» ничего не смог доказать. Потому и примчался к мамочке, поджав хвост. Чтобы мамочка все опять разрулила.
Типично.
Только б не утопился в Тибре, как Доминик в Эльбе.
А еще говорят, отец – тот, кто вырастил. В Мартине этого дерьма даже близко нет! Это Фредерик унаследовал, вместе с шармом! От своего отца.
Почему она не родила от любовника, пока было время?..
Лизель потерла виски и опять задумалась о Джессике, которой вправили челюсть и отвезли в другую больницу – вправлять мозги. Она несла такое, что психиатры перекрестились и, наконец, назначили ей лечение.
Что, если это безумие дремлет в генах Верены? Что, если однажды оно проснется?
– Лиззи? – Мартин неслышно вернулся в спальню и Элизабет чуть не вскрикнула от испуга, увидев его прямо перед собой.
– Господи! Вас специально учат подкрадываться?!
– Да. Грешники больше жертвуют, если застать их врасплох.
Лизель хихикнула. Кардинал улыбнулся, присел на корточки рядом с ней. Легко и непринужденно. В мягких вечерних сумерках он казался моложе и так сильно напоминал Доминика, что она не выдержала. Всхлипнула, провела рукой по его щеке. Он ухватил ее за запястье, прижался губами к точке, где бился пульс и так замер.
– Мне жаль, любимая… Очень жаль. Хочешь, чтоб я позвонил мальчишке? Как кардинал?
– Не надо, – сказала она. – Правда, любимый, Ральфи не виноват. Верена просто не может спокойно жить, не пытаясь превзойти Джессику. Он мог бы просто сидеть и читать молитвы, она нашла бы повод. Я знаю ее.
– Самолет будет готов через час.
– Прости, что взваливаю все это на тебя.
Он улыбнулся, похлопал ее рукой по колену и встал.
– Твой сын – все равно, что мой собственный сын. Я люблю его не меньше, чем Себастьяна.
– Себастьян хотя бы заботится о ком-то, кроме себя.
У Лизель заныло сердце.
Себастьян и впрямь заботится. А ее дети? Сколько лет она будет заботиться о своих сыновьях? Пока они не выйдут на пенсию?
За все эти годы Фредерик ни цента не тронул на своем личном счету. Одном из тех двух счетов, что она открыла для своих мальчиков, когда достала из пруда драгоценности и вышла замуж за Вальденбергера. Маркус, напротив, разбрызгал свой. Но когда дошло до заботы о девочке, сразу же сбежал на чердак.
Даже пальцем не шевельнул, чтобы удержать Верену. Единственную наследницу. Единственную кровную родственницу. Как он посмел отправить Верену к Ральфу?! В таком состоянии?! Как он посмел решать это без нее?!..
Впервые в жизни, Элизабет поняла, насколько устала. Устала сражаться с миром, просто ради того, чтобы сохранить имя, которое ничего не значило. Семья распадается. Не только ее, но и графская. Так чего ради она старается? Ради Себастьяна? Ради Мартина, для которого граф – как сын? На них все закончится. Филипп никогда не сделает Ви ребенка. И дом достанется племянникам Доминика, которые плодились, как хомяки.
Она посмотрела на Мартина, стоявшего перед ней. Что-то было в этой породе. Нечто особенное, чего в других не найти. И ее правнуки будут расти как Штрассенберги! И будут Штрассенбергами!
– Как только я разберусь с Вереной, сразу же подам на развод, – сказала она и с теплой нежностью улыбнулась, увидев радость в его глазах.
VII ВЕРЕНА
Вот твой вискарь, идем домой, Цуки!
Посетителей у меня немного.
После того, как я нажаловалась главному на странную женщину, которая выдает себя за лечащего врача, медсестры никого ко мне не впускают.
К вечеру понедельника приходит сам Ральф. Вид у него дерьмовый.
Глаза запали, под ними появились круги. Мне даже жаль его становится в первый миг. Все вспоминается, как мы любили друг друга раньше. Как он нуждался во мне тогда… Как защищал меня… По крайней мере, пытался. Как прижимал к себе промозглыми грозовыми ночами и зарывался лицом в мои волосы, вдыхая запах духов. Тогда я пользовалась Moschino Pink. А он называл их «клубничной жвачкой».
Я жду, что он падет на колени и скажет: «Прости меня, я вел себя, как мудак. Вот твой вискарь, идем домой, Цукерпу!»
– У тебя откажет желудок, – говорит он. – Если уже не отказал.
Я пожимаю плечами. У меня язык как наждак, невзирая на физрастворы из капельницы.
Приходится каждое слово взвешивать.
– Значит, откажет, – говорю я, как следует поразмыслив.
Широко расставив колени, Ральф наклоняется. Его дыхание пахнет мятой и алкоголем. Теперь понятно, почему он так выглядит. Похмелье не щадит никого. Ему самому потребовались годы, чтобы подчинить Джесс. Я же сломала его всего за неделю.
Сегодня пятница, – согласно пышечке-медсестре. Я вернулась в субботу.
– Когда ты была ребенком, – шепчет Ральф мне на ухо, – тетя умоляла меня не привязываться к тебе. Говорила, когда ты вырастешь, ты поймешь, насколько выше меня по происхождению. Поймешь и начнешь стыдиться своей любви. Когда ты выросла, я умирал от боли… Ты тоже не сдохнешь, Ви.
– Запиши это где-нибудь. Используешь в некрологе.
Он вздрогнул и замолчал. Я облизала сухие губы.
– Он должен быть очень классным, чтобы Лизель не отменила твой витамин «Б». На ее звонок Мартин ответит даже из гроба… И твои деньги тебя уже не спасут.
Ральф стиснул зубы.
Витамин «Б» – от слова Beziehung. Знакомства. Витамин «Б» – это волосатая лапа, которая продвигает некоторых по службе. Ральф этот витамин принимает уже давно. Не только Джесси у нас зависимая.
– Тебе это не поможет.
– Зато, навредит тебе.
В нашем клане человек пятьдесят разновозрастных священников. Восемь из них – отборные, холеные, высокопоставленные попы, имеющие связи. Один из них – имеет связи с Лизель. Настолько нежные, что отдал ей свою городскую виллу.
Себастьян едва не спятил, когда узнал. Он эту виллу, можно сказать, уже обставлял в уме. Наверное, место нашел для портрета Цезаря. Но возразить не посмел, хоть и граф. Вот такой он, Мартин. Ральфа он в порошок сотрет.
Мне очень хочется все это ему сказать, но я не могу. Язык и небо похожи на слоеное тесто. И на зубах словно шерсть растет. От слабости мне даже говорить сложно. От такой речи я просто сдохну. Приходится сразу перейти к главному.
– Без меня ты бы сдох в тюрьме. В драке за девственность своей задницы, – пауза; без эмоций. – Я не могу забрать все, что сделала, но ты заплатишь за каждый мой добрый жест. Я не Русалочка, мать твою. Меня скоро хватятся, и ты пожалеешь, что ты не сдох.
Ральф молча краснеет яркими крапивными пятнами. Только губы бледнеют, так яростно он сжал рот. Я закрываю глаза и забираюсь под одеяло.
– Чего ты от меня хочешь?! – говорит он. – Чего вы все от меня хотите, мать вашу?! Чего?!!
Меня клонит в сон, но что-то в его словах заставляет меня проснуться.
– Уважения, – хочу я сказать. – Я хочу уважения. Не больше, но и не меньше…
Но у меня нет ни сил, ни воздуха, ни слюны.
VIII СТЕЛЛА
И это – бабушка?..
Ральф стоял у автомата с напитками.
Стоял один, стоял низко опустив голову и надвинув на глаза капюшон. Он выглядел подавленным и усталым. Сперва он еще советовался с ней, но узнав, что Стелла ходила к девочке, обозлился.
– Я доверял тебе! – рявкнул он, сжимая белые, трясущиеся руки. – Считал, что ты в этом разбираешься!
– Мне нужно время, – сказала Стелла. – Нужно время установить контакт.
Ральф рассмеялся, как сумасшедший и крутанулся на месте вокруг собственной оси.
– Контакт? – его голос был таким сладким, словно вместо звуков из горла капал сироп. – Встанешь перед ней и отлижешь, как мне отсасывала?
После этого они не общались. Стелла знала, что Ральф ходил к Ви сам, но… судя по позе, в которой он стоял у автомата с напитками, никуда не продвинулся.
К Стелле Ральф был не справедлив. Да, она ему сделала, но он сам этого хотел. Сам ведь боялся, что педофил или еще что-нибудь похуже. Стелла просто пыталась ему помочь!.. И не ее вина, что он импотент. Сам ведь потом признался!..
Ральф обожал Верену; он понимал это. Любил ее. Но он понятия не имел, как много форм способна принять любовь. Агапе, эрот, филия…
И Стелла объясняла ему. Спокойно и терпеливо раскладывала по полочкам. Что когда люди любят, им хочется открыться друг другу душами, что часто путают с притяжением тел. Тогда они еще не были любовниками, но она знала: Ральфу не нужна маленькая девочка. Ему нужна была женщина. Взрослая женщина. Настоящая!
Она, Стелла.
Теперь она так не думала.
Искры, летавшие по столовой, не заметил бы лишь слепой. Девка все время ерзала, он притворялся, что пьяный, чтобы свой поплывший взгляд скрыть… А то, что Ральф наговорил ей потом, когда девочку увезли на скорой, заставило Стеллу протрезветь. Пересмотреть их отношения под новым углом.
«Почти что сестра тебе?.. Ты замуж за меня собралась? Я делаю тебе одолжение, идиотка! Господи! И я еще думал, что ты – умна!»
Остыв, Стелла все, конечно же поняла. Ральф был расстроен, говорил не подумав. Наверняка, он вскоре одумается. Наверняка, он вскоре перед ней извинится. И чтобы не пропустить момент, она наблюдала за Ральфом с безопасного расстояния.
Стоя в нише между палатами на втором этаже, Стелла отлично видела, что происходит в холле.
Вот Ральф всхлипнул, – во-всяком случае, так ей показалось. Провел по лицу рукой. Яростно ударил ладонью по автомату и, опустив голову, прижался лбом к стенке. Плечи его опять дрогнули и у Стеллы болезненно сжалось сердце.
Вспомнилась последняя встреча. За день до приезда девочки. Последний сеанс.
– Он не кретин, понимаешь? – шептал Ральф, лежа на кушетке у нее в кабинете, хотя еще недавно уверял, что Филипп – как раз кретин. – Если он решил, что Верена любит меня, у него был повод!.. Он жил с ней, он знает ее, знает ее чувства… Что, если я ошибся? Что если Ви меня по-прежнему любит? Что, если я обидел ее, трахнув Джессику?
Стелла сказала ему, что думала: что нет такой силы воли, чтоб отказаться от человека, которого любишь.
– Это невозможно физически, – сказала она тогда. – Все равно, что отказаться от еды и воды.
И это Ральф ей тоже припомнил. Когда маленькая тварь отказалась от всего сразу.
Стелла шагнула к перилам, опоясывавшим этаж, уже готовая окликнуть его… Не успела. Какая-то высокая, стройная женщина в узком черном костюме спустилась по лестнице. Высокие тонкие каблуки мягко простучали по полу, когда она легко и непринужденно, как в тапочках, пересекла холл.
Ее светлые волосы были скручены в элегантный узел, над которым явно колдовали в салоне, на безымянном пальце левой руки сверкало кольцо с крупным черным камнем. И эта рука легла на спину Ральфа. Его мускулы дрогнули, словно это была не кисть, а плеть. Он выпрямился, обернулся к ней и разом изменился в лице.
– Маленький мой, – прошептала женщина и гулкий холл усилил звук многократно.
Ее ладони легли на его лицо, голова приблизилась, Стелла содрогнулась.
Она поцеловала его?
В губы?
Посреди больничного холла?!
Да, пустого, но Ральфа тут знали все. И Ральф не отшатнулся, вопя, что он ненавидит слюни.
– Как ты, любовь моя? – ласково прошептала женщина.
– Это правда, ты? – спросил он, словно маленький мальчик и стиснул ее запястья, прижимая ладони крепче к своим щекам. – Слава богу, что ты приехала!
Стелла затаила дыхание.
С ее наблюдательного пункта было видно лицо блондинки. Примерно возраста Стеллы, – лет пятьдесят, – только очень ухоженные пятьдесят. С намеком: я младше, чем я кажусь! Но Стелла все равно угадала характерные признаки: тургор кожи и пара коричневых возрастных пятен на руке.
И сразу же стало ясно: у Ральфа другая женщина. Тоже взрослая, но другая!
– Иди сюда! – соперница раскинула руки в стороны. Пуговицы на ее пиджаке напряглись, с трудом удерживая мощные и не по возрасту полные груди.
Ральф робко шагнул в ее объятия, хотя всегда говорил, что не выносит прикосновений и его руки сжались на узкой чужой спине.
– О, Лизель! – воскликнул Ральф тихо и его лицо сморщилось, как у мальчика, когда он целовал ее гладко зачесанные волосы. – Как я рад тебя видеть!
– Все-все, мой хороший… Я уже здесь.
Стелла зажмурилась, а когда открыла глаза, Ральф все еще стоял так, уткнувшись губами в голову другой женщины, и та обнимала его, баюкала, словно имела на него все права. И более того, понятия не имела о том, как он это ненавидит. А Ральф совсем не выглядел, как он выглядел, когда обнять его пыталась она сама! Пальцы Стеллы непроизвольно сжались в кулак.
Он никогда не упоминал никакую Лизель!
А женщина, тем временем, взяла его за предплечье. Хозяйским, изящным жестом, как своего мужчину. Оглядевшись по сторонам, увлекла в закуток между пустым постом дежурной сестры и каталками для лежачих больных. По глупой случайности аккурат под той нишей, где этажом выше стояла Стелла.
– Так это ты была у нее! – сказал голос Ральфа. – Она тебе объяснила?
– Я ей сама объяснила, – ее голос был звучным и в то же время, хриплым; с этакой чарующей хрипотцой. – Даже заставила выпить стакан воды и съесть йогурт. Она им сейчас блюет. Ничего, в следующий раз, будет знать… Маленькая дурочка. Я ее спрашиваю: ты в курсе, что твой фингал блестит перламутром? Как ты пронесла тени для век и в чем? Молчит. Говорю: что за блажь нуарная, умирать от жажды в метре от крана с водой? Молчание. Может, хоть ты мне расскажешь?
Стеллу бросило в жар, но пот был прохладным и липким.
– Как тебе удалось убедить ее что-то съесть? – спросил Ральф почти что благоговейно.
– Убедить ее?.. Пфф! – женщина презрительно рассмеялась. – Кто убеждает подростков, Ральф? Я ее обдурила. А теперь прекрати увиливать и расскажи мне, что тут произошло? Ты был на пике фертильности? Возвысился в вере над своей плотью? Мне не нравится мысль, что моя внучка не смогла тебя совратить. Я ее не такой воспитывала!
Ральф помолчал. Его кроссовки звучно чмокнули гулкий плиточный пол.
– Это не смешно, Лизель.
– Мы с Мартином тоже ни разу не улыбнулись. В нашей жизни каждый час на счету и нет никакой охоты жить вашей!
Молчание.
– Кого ты на этот раз трахнул, что она так себя ведет?
– Тише!..
Элизабет что-то ему шепнула. Молчание. Опять голос женщины. Неразборчиво. Потом снова Ральф:
– Я слышал, ваш будущий граф познал ее. На своем супружеском ложе, или на люстре, я толком не уточнял.
– Ты ревнуешь, или мне кажется?
– Он. Трахал. Твою. Внучку. Взрослый мужик!
– Фил? Взрослый? Наш граф, от счастья сдохнет, когда узнает!..
– Он старше Ви на двенадцать лет.
– Не говори ерунды. Проблема не в том, что он спал с ней. Проблема в том, что это стало известно.
– Он, как обычно, не закрыл дверь?
– Он вышел из себя, узнав о ее измене.
Пауза. Смех. Голос Ральфа, дрожащий от возбуждения:
– Так ему и надо!
– С тобой.
Резкий выдох.
– Со мной?! В каком бреду ему это примерещилось?!
– Он прочитал это в дневнике Верены, – в голосе женщины звучал вызов, но она не повысила его ни на тон. – Точнее, она писала лишь про любовь, но Филипп позволил себе пройти дальше.
– А, ну тогда все понятно. Бедняжка так влюблена, что аж есть не может!
– Я так и подумала, – шутливо сказала женщина. – Но все равно должна была убедиться. Фил говорит, она писала стихи… Стихи! Моя внучка! Зная о ее наследственности, я бросила все и примчалась.
Ральф рассмеялся, но как-то совсем невесело.
– Если б я застал ее за стихами, я бы сразу вызвал врача. Но запираться в комнате и молчать, Верена начала так давно, что я уже притерпелся. Мне в голову не пришло, что она на самом деле не ест. Не говоря уже о том, что она не пьет! Я спохватился, когда она уже не могла вставать. Первые дни она водила нас за нос, притворяясь, что ворует еду!..
Сердце Стеллы забилось еще сильней. Сейчас он скажет о ней самой! Но Ральф не сказал. Сказал лишь:
– Я идиот! Я в жизни не думал, что у нас столько общего. И я понятия не имею с чего начать. Она ни слова не говорит, а я не знаю, чего она хочет. Не к Филу ведь! Я понимаю, что дело – лишь во мне лично. Но в чем?! Я должен лечь перед ней на пол и позволить прошагать по себе на шпильках? Я лягу, я уже до ручки дошел!..
– Ральф, дорогой? Ты слышал, что я сказала? Ты отказал ей. А когда она попыталась еще разок, не так прямо…
– Я отказал?! – взвизгнул он таким тонким свистящим шепотом, что Стелла на миг оглохла.
Ральф издал какой-то странный звук горлом.
Стелла бессильно прижалась спиной к стене.
– Я так поняла, вас было лишь двое.
– Да она просто!.. – Ральф так понизил голос, что Стелла почти ничего не разобрала. – А потом еще в церкви сидела, как будто … – неразборчиво. – Может, тебе смешно, но у меня не настолько высокая самооценка, как тебе кажется. И Ви прекрасно знает, как меня уязвить!
– Видно, ты дал ей повод думать, будто презрение – единственный способ тебя поймать. У Джесс, во всяком случае, получилось и… – неразборчиво.
– Ты мне предлагаешь пойти к ней в палату и трахнуть ее в качестве извинений?
– Я предлагаю? Католическому священнику?.. Да ты с ума сошел? Мы с кардиналом это не одобряем.
– Ха, ха, – сказал Ральф раздельно.
– Но ты вполне мог бы извиниться наедине, – спросила женщина нежным, невинным тоном.
Стелла зажмурилась, не веря своим ушам! И это говорит бабушка? У этой женщины ничего святого нет! Ее утешало лишь то, что Ральф не сможет перед кем-либо «извиниться» без Филиппа фон Штрассенберга с другой стороны.
– Может быть, ей нужен ровесник? – неуклюже промямлил Ральф.
– Ровесники предохраняются через раз. Что мы будем делать с незапланированным ребеночком? Усыпим? После аборта я осталась бесплодной. Слава богу, что это случилось позже, чем я родила своих близнецов. Верена – моя единственная наследница. Я не могу ею рисковать.
– Со мной это тоже может случиться! Контрацепция очень часто подводит, – прошипел Ральф так тихо, что Стелла едва поняла. – Я не кастрирован, в отличие от Филиппа.
– Ты нам не чужой.
– И такой же светловолосый!..
– Думаешь, все Штрассенберги от природы чистые платиновые блондины?
– Но если?..
– А «если» – так пойдет в парикмахерскую! – перебила Лизель. – Твоего ребенка мы примем. Точка. Если Верена не уследит, то она родит. И я его воспитаю. И сделаю наследником. Себастьян к тебе привязан и все устроит. Твоего сына мы запишем на Ви. И разумеется, его не увезут от тебя, ты сможешь видеться с ним, когда ты захочешь. Она – не Джесс.
Ральф промолчал, Стелла затаила дыхание, обратившись в слух.
– В чем дело, Ральф? – устало вздохнула женщина. – У тебя кто-то есть? Или ты решил отобрать игрушку у Фила? Ты, действительно, всего лишь воюешь с ним?
Молчание, Стелла зажала ладонью рот. В оглушительном молчании раздался чуть слышный шепот:
– Не надо, дорогой. Вот только не плачь, пожалуйста… Что там случилось, Ральфи? Я же не враг тебе. Почему ты просто не объяснишь?.. К чему эти бастионы?..
Пауза. Тихий шепот Ральфа:
– В первую ночь, она пришла ко мне в кровать, под предлогом будто ей страшно спать у себя. И в самом деле заснула!..
– От счастья вырубилась, что на ней – ты?
– Очень смешно, – окрысился Ральф.
– Вот именно. Я должна верить, будто кто-то заснул во время секса с тобой?.. Я старая, но все еще не слепая.
– У нас не было секса! Она просто приперлась ко мне в постель, легла, как в детстве и все. Уснула.
– А ты что делал?
– Я ничего не делал! Лежал и ждал! Это она пришла ко мне! Я так взбесился, что ничего уже не соображал. До меня лишь на второй день дошло, что она просто надо мной посмеялась. Пришла ко мне в койку и не дала!.. И я напился. Сперва хотел просто заглушить боль, потом хотел унизить ее, сделать ей, как можно больнее… Когда я это рассказываю, все словно не всерьез. Не знаю, что с чего началось… Я просто запутался, но понял это чересчур поздно.
– А-а, – протянула Лизель. – Вот оно, значит, как.
Он, видимо, отшатнулся. Громко всосались в пол подошвы кроссовок.
– Я рад, что тебе смешно! Вот почему я и не хотел рассказывать.
– Что о тебе подумал бы твой старый друг-граф? Он мало вас двоих таскал по борделям?
– Я думал, если она пришла сама, то как-то сама все сделает. Или хоть намекнет! Она только посмеялась надо мной и заснула!
– Ральф, Ральф! – перебила женщина. – Успокойся. Не знаю, как это происходит у вас, в семинарии, но у нас в девичьем интернате все просто: если залезла к подружке под одеяло, а та не хватает тебя за сиськи, то спи. Вы просто друзья!
IX Верена.
