Kitabı oku: «Светлана свет его П», sayfa 3
– А ну тише, пернатые! Вон как раскричались – не редко в шутку ругался отец.
Порой в холодную погоду остатки домашней еды быстро примерзали к кормушке и птицы с усилием выклёвывали корм. Однажды отец решил побаловать пернатых. В магазине по сходной цене они с матерью купили брусок сала. Отец аккуратно прибил его к сосне мелкими гвоздями. Действа у священной кормовочной сосны прибавилось. Птиц стало больше, они отщипывали кусочек сала и улетали. Затем возвращались снова и снова. Иногда птичий гвалт сохранялся, даже с наступлением сумерек, когда зажигался фонарь над входом в дом. По-прежнему самым ненасытным оставался дятел. Он, жадно вцепившись в появившееся новое лакомство, с остервенением вырывал куски жирной мерзлой белой плоти. Видя более крупную птицу пернатая мелочь, терпеливо ждала свою очередь. Птицы недовольно верещали среди раскидистых ветвей сосны. Птичий сериал превращался в моно спектакль с единственным героем.
Старики устали смотреть целыми днями на одного дятла. Однажды отец решил проучить жадную птицу. Он взял стальную мелкую сетку от старого сита и, изогнув её таким образом, что остались по краям маленькие дырки, прибил прямо поверх сала к дереву. Через маленькие отверстия, за лакомством, спокойно ныряли синички, воробьи, поползни, а дятел не мог просунуть даже голову. Бывало, что со всех четырёх сторон в эти лазы пристраивались четверо разных представителя пернатых. Но только мелких. Однако жадный дятел не улетал. Каждый день он пытался дотянуться до заветного куска сала. Несмотря на щедро насыпанные разные виды семян в кормушку, он нападал на ненавистную сетку. Он искал уязвимое место, пытаясь её отодрать от дерева. Иногда дятел пытался выдалбливать места крепления сита к сосне, поддевая кору вокруг гвоздей.
Прошла неделя. Морозы крепчали. Картинка с пернатыми не менялась. Снегирей стало больше. Их напруженная алая грудка выглядела как маленький фонарик на фоне белого пушистого снега.
Дятел прилетал ранним утром. Не обращая внимания ни на что, он остервенело, долбил дерево, выискивая подходы к салу. Два раза Борис, очевидно от зимней скуки, пытался поймать неуёмную птицу, прыгнув на ствол из-за угла беседки. Дятел не пугался и снова возвращался, как ни в чём не бывало.
Светлану из забытья вывел тревожный звонок домофона. Она, тряхнув головой, нехотя подошла и нажала кнопку.
– Это ещё кто там?
С другой стороны молчали. Были слышны живые звуки улицы. Звуки машин, какого-то шуршания, завывал ветер.
– Ну? – Светлана подождала ещё немного.
Где-то вдалеке хлопнула дверь. Светлана недовольная, что прервали ее мысленный полудремотный поток событий, шваркнула трубку домофона на базу.
– Чтобы вам пусто было сволочи.
Она опять оказалась на диване. Посмотрела на панель телевизора. Панель выглядела как украденная драгоценная картина. Заботливо перетянутая ворами от возможных повреждений. Светлана, почувствовав слабость, решила снова прилечь. Как ни странно, сон или лучше сказать наваждение, вернулось сразу и началось не сначала, как обычно бывало, а сразу с того места где закончилось.
Рутинная осенне-зимняя жизнь родителей текла по заведённому порядку. Борис ел приготовленную печенку. Дятел ежедневно старался добыть сало. Родители делали дела по дому и участку.
Часто Светлана, в этом месте сна, чувствовала обильное потоотделение и даже в глубоком сне она ощущала, как со лба и на задней части шеи вместе с мурашками выступают крупные капли ледяной влаги. Начиналась кошмарная часть сна.
Однажды матери стало плохо с сердцем. Она успела медленно и аккуратно, по стенке перебирая руками, добраться до кровати. Кровь сильно била в виски. Сердце туго сжимало в крохотный комок. Руки и ноги жутко тряслись. В такие моменты нужно было немного полежать, отдохнуть, принять лекарство, подумать о чём-то спокойном и умиротворённом. Если сама не успевала взять лекарства, отец приносил. Мать завалилась набок на кровать, попутно прихватив два блистера таблеток в руку. Как назло, стакан на прикроватном столике стоял пустой. Крупные таблетки было сложно проглотить без воды.
Отец уже понял, в чём дело и спешил к матери. Помочь улечься, помочь с таблетками и водой. Заметив пустой стакан в трясущейся руке у матери, он резко развернулся в сторону кухни. Графин на кухне тоже был пуст. Отец ринулся к ведру с колодезной водой. На высохшем дне поблескивало несколько крупинок колодезного песка. Отец схватил ведро и как был в свитере и тапках поспешил к выходу. Быстро миновав крыльцо, он мимоходом посмотрел на сосну, на сало под сеткой, на неугомонного дятла. Дятел замер, прервавшись ненадолго, и нехотя повёл головой в сторону человека с ведром.
Отец, засмотревшись на птицу, нелепо взмахнул руками в воздухе, поскользнувшись в старых тапках на смеси из травы снега и грязи перед крыльцом. Ведро, высоко взлетев, с грохотом опустилось на небольшую аккуратную поленницу. Пытаясь удержать равновесие, отец отклонился сначала назад, затем вперёд. Он со всего размаха грохнулся на землю, при падении ударившись головой обо что-то твёрдое. В самый последний момент, ещё до касания с землёй, он почему-то подумал о Борисе, предпочитающем печёнку всему остальному.
Отец лежал на холодящей земле покрытой снегом. Пытаясь поднять голову и осмотреться. Что-то очень горячее непрозрачное застилало лицо. Очень липкое. Пахучее. С железистым привкусом на губах. Непонятно откуда взявшееся.
При падении голова отца, в месте чуть повыше брови, с неестественным треском приняла в себя острый выступающий угол декоративного камня от клумбы. Мать очень любила эту клумбу с огненными гладиолусами и заботливо за ней ухаживала каждое лето. Сейчас из земли припорошенной снегом торчали несколько сухих стеблей с подмерзшими пегими листьями. Теперь любимая клумба сыграла злую шутку. Вытекающая из трещины в черепе алая человеческая составляющая смотрелась неестественно живописно на ярко-белом снегу. Даже при беглом взгляде на клумбу боковым зрением могло показаться, что опять зацвели гладиолусы.
Отец попытался перевернуться. Руки и ноги разъезжались в грязи. Ему удалось перевернуться, хоть и не без усилий и лечь на спину. Ноги и руки проскальзывали. Белое небо безучастно взирало на жалкие потуги пожилого человека. Преизбыточный вес мешал ровно дышать. Красная кровяная пелена на лице окрасила все предметы одним цветом. Отец, как рыба, хватал воздух липкими губами. Кричать он не мог, в горле тоже стояла кровь. Ему стало на короткий миг очень страшно, а затем безразлично. Холод земли все глубже проникал в большое деревенеющее тело. Интуитивно отец понимал, что это конец. И тем горестнее было осознавать, что он не может помочь матери, у которой вскоре встанет сердце.
Он уже не пытался встать и не пытался шевелить дубеющими на холоде конечностями. Он просто беззвучно лежал и жадно втягивал ноздрями морозный воздух, почему-то казавшийся ярко-красным. Внезапно красный свет погас. Мозг пронзили тысячи маленьких иголок. Появилось яркое пятно, в котором отец, будучи четырёхлетним ребенком, упрямо крутил педали разноцветного трёхколёсного велосипеда подаренного матерью на день рождения. Маленький улыбающийся мальчик уезжал на этом велосипеде из яркого пятна света в непроглядную темноту. Следом за детским велосипедом бежал кот Борис.
Три вороны пролетающих над домом истошно закричали. Внизу, в пятне багрового цвета, лежал, раскинув конечности, как редкие лепестки большого распустившегося цветка, грузный обездвиженный человек. Мир, на какое-то мгновение замер отпуская душу упавшего мужчины.
Мать не в силах подняться, всё слабее звала отца. Голос перешёл на шёпот. Сердце вырывалось из груди, голова казалось, вот-вот лопнет от пульсации крови. Мать с трудом оторвала голову от подушки, и почувствовала, как потемнело в глазах. Голова безвольно вернулась на подушку. Последней мыслью матери была дума об отце, как же он тут один справится с хозяйством. Мать выдохнула, выпуская остатки жизни из предавшего тела. Глаза закрылись. Пульс перестал бешено молотить. По телу прошла судорога. Морщинистая кожа лица разгладилась в блаженной улыбке. Выражение лица матери, в отличие от гримасы отца, напоминало младенческую полуулыбку.
Складывалось ощущение, что души родителей торопятся наверх, туда, где их давно заждались. Где нет проблем и печалей. Где не болят сердце, голова, суставы. Где тишина и покой. Где цвет ярко-голубой с прожилками золотистого, а не безысходный буро-багряный.
Дятел давно уже не долбил подступы к салу. Вцепившись коготками в ствол сосны, он пристально следил сначала за барахтающимся, а потом замершим человеком. Этого человека он помнил и ненавидел. Именно он гонял его от заманчивого куска сала. Именно он прибил непреодолимую сетку к дереву. Именно он замахивался на него руками и отгонял комьями грязи. Дятел выжидающе смотрел на замеревшую фигуру. Ничего больше не происходило. В морозном воздухе висела звенящая тишина. Только где-то вдалеке заливалась глухим лаем собака.
Дятел перелетел на выпуклый живот человека. Тело по-прежнему не двигалось. Может и пошла небольшая волна под одеждой, внутри что-то булькнуло, но больше ничего. Птица, воровато озираясь, ударила клювом человека в живот. Реакции не последовало. Никакого движения. Дятел начал медленно приставным шагом пятиться в сторону головы отца. Он был готов, при первой же опасности, взмахнув крыльями покинуть грузную фигуру, лежащую в сером снежном месиве.
С неба посыпались медленные и печальные крупные снежинки. Они неторопливо опускались на фигуру на земле. Снежинки таяли через одну. Тепло покидало тело. Тело, что раньше было сильным отцом. От внезапного порыва ветра, сухими листьями нервно забренчал старый тополь у дороги.
Дятел добрался до головы. Маленькими коготками он вцепился в густые усы. Затем перешагнул их и вцепился обеими лапами в переносицу. Дятла пугали открытые глаза человека, но через лапы он ощущал остывающую и задубевающую кожу. Дятел ещё раз внимательно огляделся, оглядел человека, всмотрелся в его лицо, затем со всего размаха погрузил свой клюв в открытый глаз. Раздался щелчок испугавший птицу, из глаза брызнула влага, как из внезапно лопнувшего помидора. Дятел с остервенелым наслаждением погружал клюв в еле тёплую чёрную пустую глазницу, снова и снова выбирая что-то вязкое изнутри. Птица периодически трясла клювом, стряхивая налипшую слизь. Покончив с содержимым одного глаза, дятел, крепко держась за переносицу, развернулся к другому глазу.
На забор рядом с сосной прилетело две вороны. Почувствовав добычу, они, пригибая голову к забору, истерично каркали и кивали в сторону лежащего человека и копошащегося у него на лице дятла. Птицы периодически угрожающе махали крыльями.
Дятел не обращал внимания на их шипящее карканье. Дятел наслаждался мстительной трапезой и погружением клюва все глубже и глубже. Выклевывая бурую вязкую слизь и красноватую мякоть человеческой плоти. Человек лежал, взирая чернеющими глазницами к небу. Красно-чёрные лохмотья вокруг глаз неестественно выделялись на фоне спокойного обескровленного лица. Руки цвета, несколько раз переплавленного, церковного воска периодически вздрагивали судорогой после каждого погружения клюва дятла в глазницу.
Где-то вдалеке раздался короткий громкий хлопок охотничьего ружья. Эхо продолжительно стелилось по окрестностям. Дятел прервал своё занятие. Перелетел на живот, а затем нехотя, сначала перебравшись на сосну, улетел восвояси. Вороны тут же приземлились на лицо человека и начали жадно клевать, выбрав себе каждая по отдельной глазнице.
Если бы кто-нибудь мог наблюдать эту картину со стороны, то заметил бы две тоненькие струйки белого дымка, как если только начали затапливать печку. Чистыми березовыми дровами. Разжигая при этом ярко-белой берестой с редкими глубокими цвета угля, дегтярными полосками, «чечевичками». Тоненькие струйки дымка, сочащиеся одна от лежащего на земле человека, а вторая, стремительно выпорхнувшая откуда-то из-под крыши, направились намагниченным потоком друг к другу. Как плюс к минусу. Соединившись в воздухе, одновременно заплетаясь в свободную подрагивающую косу, устремились вверх. Послышался тихий грустный звон. На какой-то едва заметный миг.
Вороны, занятые выклёвыванием остывающей плоти не обращали внимания ни на что, жадно каркали и, топчась по лицу человека, отталкивали друг друга смоляными крыльями.
