«История Лизи» kitabından alıntılar, sayfa 10
Ни огня, ни искры.
Если нить не обрывалась, то она обязательно заканчивалась у пруда. Того самого пруда, к которому мы приходим, чтобы утолить жажду, забросить сети, поплавать, а иногда и утонуть.
Идеи, заложенные с юных лет, никак не хотят умирать.
Она подумала о его руках, обнимающих её, о всех тех разах, когда его руки обнимали её, о его запахе, о его щетине на щеке, прижимающейся к её щеке, и подумала, что продала бы душу, да, свою бессмертную долбаную душу ради того, чтобы услышать, как внизу хлопнула дверь, и он идёт по коридору с криком: "Эй, Лизи, я дома... всё по-прежнему?"
Я попытался прийти сюда с лопатой отца, которую взял в сарае, но у меня ничего не вышло.
А с лопатой с серебряным штыком из Нашвилла выйдет?
Лизи думала, что да. И её это радовало. Ей хотелось держать лопату при себе.
- Друзья по гроб жизни, - прошептала она и закрыла глаза.
Отец отвечает взглядом. Коротким, но Скотт видит в нём страх. Его это пугает. Более того, вызывает благоговейный трепет. До этого дня он думал, что отец не боится ничего, за исключением школьного совета и их чёртовых заказных писем.
Доводы против безумия проваливаются с мягким, шуршащим звуком;
они - звуки мёртвых голосов или мёртвых пластинок, скользящих вниз по изломанной шахте памяти.
"Если бы я завязал шнурки, - скажет он своей будущей жене много лет спустя, когда они будут лежать в постели на втором этаже отеля "Оленьи рога" в Ныо-Хэмпшире", - нас бы тут, вероятнее всего, не было. Иногда я думаю, Лизи, что всю мою жизнь определили развязанные шнурки кроссовок седьмого размера".
Кресты на кладбище кресты в кровавом свете.
- Скотт, это чушь собачья, - отвечает она, да только такие фразы совсем не чушь собачья, если произносятся глубокой ночью, не так ли?
