Kitabı oku: «Найти ось… или Судьба», sayfa 2
Он вечен Светом, силой, так и знай: то Вера наша и подмога!
Эти прекрасные религиозные порывы остались с Клавдией на всю жизнь. И горько ей от того, что люди относятся сейчас к вере легковесно, лукаво, как к модному явлению, не вникая в его суть.
Мы любим Лики, а не Суть.
И молимся пред ними вожделенно.
Из Храма выйдя, продолжаем путь, –
По-прежнему идем дорогой ленно.
Не разбирая, где Добро, где зло.
И путаем одно с другим довольно часто.
Хотим, чтоб в жизни нашей повезло,
Чтобы удача нам служила ежечасно.
От Сути той, что в Ликах светит,
Отходим мы все дальше в мир теней.
Ответов ждем от тех, кто не ответит,
Кто жизнь твою не сделает полней.
Хотим прожить, как можно дольше!
Но… не умеем дорожить
Той Сутью Ликов, что спасает больше,
И наставляет, как пристало жить.
Не в долголетье, не в достатке
Та Суть с Небес заключена.
Отдаться Свету без остатка, –
С ним Суть навек обручена!
III
До ее слуха донесся поворот ключа в замке входной двери. «Андрюха идет. Что-то рано сегодня»,– пронеслось в голове.
Женщина поспешила навстречу сыну.
Погода не радовала, было холодновато. Ветер сипло стучался в окна, словно был простужен сыростью и дождём. В открытую Андреем дверь на Клавдию пахнуло этим погодным хулиганством.
– Скорее входи, сынок, не то сквозняк будет. У меня на кухне окно открыто.
На пороге появился Андрей в куртке нараспашку, без головного убора, весь какой-то взъерошенный, по-мальчишески разрумянившийся и улыбающийся.
– Все, мать, написал заявление об уходе. Задерживать не станут.
Заменить меня есть кем. Ты же Алеху Скворцова знаешь? Вот он и согласился быть инженером по технике безопасности в цехе. Завтра получу расчет, и можно собираться в дорогу.
– Ой, сына, не знаю, не к добру эта спешка. И чего тебе здесь не сидится? Многие мечтают жить в Одессе. А ты уезжаешь. Да еще куда? На кулички. В Сибирь. И где только на нашу голову взялся этот Дима? Сам мать оставил и тебя подбил.
– Да не в Диме-то дело. Сама знаешь. Катя здесь. Не могу просто так взять и забыть. Иногда зубы сцеплю, сдерживаю себя, чтобы не позвонить, хотя и знаю, что семья у нее, муж.
– Не стоит она твоей любви, Андрюша. Не успел в армию уйти, как тут же замуж за стоматолога своего выскочила. Небось, давно с ним встречалась, а тебе только голову морочила.
– «Небось» говоришь? «Неба ось» получается. Небось, так было, будет, так и состоится, и Неба Ось останется крутиться вокруг Добра и Света, чтоб во временнУю Лету не канули они…». Где-то читал в интернете. Запомнилось.
Продолжил:
– Живем мы в этой жизни на "авось"?! Подумать можно: плохо это? На самом деле нам пришлось использовать отцов заветы. Ведь это важно: Ось найти, чтобы вокруг нее всё завертелось, как надобно… А как оно надобно? Кто знает?
– Мать, все понимаю. Но…вот и есть это «но», которое занозой в сердце сидит. Поеду к Диме. Тем более, – зовет. Он же там в начальниках ходит. Должность есть, зарплату хорошую обещает. Буду тебе денежку высылать. А не понравится,– домой. Мы же птицы вольные.
Строить дальше прогнозы ему не хотелось. Слишком хорошо было на душе.
Андрей разделся, снял ботинки, автоматически сунул ноги в стоявшие возле вешалки мягкие тапки, на ходу обнял мать, поцеловал в щечку и направился, было, на кухню.
– Ты куда, шкодник? А руки мыть после улицы? С детства твержу одно и то же, и уже больше четверти века не могу никак приучить, – растерянно развела руками женщина.
– Приучила, приучила,– рассмеялся сын, открывая дверь в ванную.
Клавдия Ивановна прошла тем временем на кухню готовить ужин.
Разогрела на сковородке котлеты, порезала овощи, хлеб и привычно поставила на плиту чайник.
– Иди ужинать,– позвала сына.
Войдя в кухню, Андрей аппетитно потер руки, подвинул стул ближе к столу, удобно уселся и принялся за еду.
Мать с любовью смотрела на сына. «Какой же он у меня красавец, весь в отца. Статный, высокий. А глаза?! Глубокие, о таких говорят, утонешь. Посмотришь и провалишься. Одна Катька-то глупая и не оценила. Знать, не ему назначена. А вспомни себя. А что себя? Также Степану не уготована была».
Давно уже заколоченные двери к прошлому вновь и вновь открывались в мозгу. Она всякий раз находила забытую мелодию обиды то ли на себя, то ли на Степана. То одну, то другую. «Не любил…; никогда не любил…». Эти приходившие ниоткуда модификации их отношений как-то обновляли ощущение нынешней семейной жизни и внешний мир вокруг неё.
Она боялась и сегодня признаться, что Степана, несмотря на его измены, любила всегда. Только он, пожив с ней в гражданском браке семь лет, завербовался на Север, да так и не вернулся, обзавелся там другой семьей и остался. И о том, как она самостоятельно воспитывала сына, ведомо только ей одной.
Вначале Степан, хоть и не часто, но звонил, присылал переводы, а спустя год прекратил. До сих пор для неё осталось загадкой, почему так поступил.
«Потому что он таким был всегда, разве забыла?» – сердилась на себя Клава.
Обесцвеченная и безответственная резинка привычки туго затянула свой узел в повседневности, родила для них тусклую жизнь, лишая будни хотя бы локальной сочности тепла и внимания друг к другу.
Да, жили в последние годы в каком-то обманном тумане, принятом обеими по умолчанию, скандалили; он лгал, изменял ей, думала, на расстоянии одумается, как-никак сына родили, но он не вернулся.
Не стала выяснять да выспрашивать. Наверное, просто никогда не любил, а сказать открыто об этом не осмеливался, хотел её обвинить в разрыве.
Её ошибка (ошибка ли?) была извинительна лишь с оглядкой на то, что невозможно предусмотреть всё сполна, так или иначе её заблуждение относительно Степана было неизбежным.
*
– Мамуля, ты где, алло? – помахал Андрей руками перед глазами.– Почему сама не ешь, хотя бы чайку попила.
– Да-да, Андрюша,– очнулась, словно, ото сна, Клавдия Ивановна.– Сейчас и я попью чаю. Я не голодна. А ты молодчина, что все съел, еще котлетку хочешь?
– Спасибо, вкусные, но достаточно.
После ужина Андрей прошел в свою комнату. Включил музыку.
И, похлопотав с мытьем посуды, Клавдия Ивановна робко приоткрыла дверь в детскую.
– Можно к тебе?
– Входи, зачем спрашиваешь?
– Поговорить, сын, надо. Чует мое сердце, что ничего доброго тебя в этой Сибири не ждет. Может, передумаешь? Тревожно мне.
– Нет, мать, решено, окончательно и бесповоротно. В понедельник я уже должен быть на месте. Лететь самолетом придется. С пересадками.
– Это же, сколько километров отсюда?
– Не знаю, все пять-шесть тысяч наберется. Завтра пойду за билетами, там все и выясню.
– Значит, не передумаешь?
– Нет и нет. Вопрос решен. Я Диму предупредил. Кстати, спроси у тёти Кати, может, что передать захочет? Или у Ларисы, жены его.
– Спрошу обязательно.
Клавдия Ивановна как-то сникла, вздохнула: « Господи, помоги моему сыночку».
И вышла из комнаты.
«Останусь одна. Обоих отпустила. Получается, что сама лишаю себя радости семейного счастья и добровольно надеваю на себя тогу одиночества».
IV
Судьбоносные решения принимаются в большинстве случаев вдруг и в одночасье, словно в мозгу щёлкает какой-то включатель. Так оно пришло и к Андрею.
Мать, конечно, жалко. Но и сидеть под её крылышком также не стоит. А тут ещё и эта неразделённая любовь. Забыть пора, но никак не выходит из памяти её образ, сердце не хочет смириться с тем, что её уже для него нет и не будет. «Эх, Катька, Катька, не дождалась. И чем этот твой «зубник» тебя взял? Ведь мы клялись быть верными друг другу».
Такие мысли не раз вихрились, рассыпались горстями нахлынувших выводов, метались, ложились у ног подобно котёнку, узнавшему своего хозяина.
Он не раз вспоминал, как впервые обнял её, такую кроткую и пугливую, как лань. Он ощущал эту картину в яви. Обняв её, он на какую-то минуту замер, всем своим естеством внедряясь в таинственное излучение, такое волнующее, фееричное, словно струящееся загадочностью гало вокруг луны или солнца.
« Ни с кем мне не будет так хорошо,– проносилось в мыслях,– это, наверное, любовь…Если и так, то любовь к чему-то чистому, столь же нематериальному в своих чувственных качествах, столь же таинственному, как та неодушевлённая первозданность природы».
Они оба ещё не перешагнули тот возраст, который взращивал и лелеял наивную детскую душу. Хотя она уже успела полными пригоршнями отсыпать им свои богатства и недостатки.
Их недостатки не были роковыми, ибо были связаны с юностью. Но лёгкие наивные взгляды на жизнь ещё не позволяли войти в солидную мировоззренческую зрелость.
Им нужно было уже сотрудничать с новыми чувствами, находить совместные уголки душевного озорства и самостоятельности, переплавляться во взрослость. Но этого, пожалуй, с Катей и не случилось. Она легко и быстро нашла замену Андрею, призванному на службу в Армию.
«Может, мама и права, утверждая, что Катя легкомысленная, что со своим нынешним мужем встречалась ещё раньше, до меня»,– парень не раз строил про себя догадки. Но, придя с Армии, так и не стал выяснять отношения со своей бывшей возлюбленной.
Прошло несколько лет, и, вроде бы, в его душе установилось спокойствие; огорчения и тревоги улеглись в какой-то щели прячущегося душевного протеста. Ему казалось, что удалось перескочить через натянутую верёвку неразделённой любви, которую он считал непреодолимой преградой. Но она то и дело напоминала о себе тем или другим истрёпанным временем концом.
Порой он уверовал в то, что прогнал грозовые тучи и вернул свет в свою молодую жизнь. Тайна какой-то бесцельной неприязни и даже ненависти к Катерине рассеялась, как роса под солнцем. Но… ощущение того, что он стал свободен от прежнего чувства, опаздывало, где-то ещё бродило подобно пропускающему уроки ученику.
Нет, не подумайте,– после Кати он встречался с другими девушками. Правда, не раз ловил себя на разочаровании от знакомства с ними, но это лишь подстёгивало его к новым связям. Андрей уже понимал, что жизнь всегда уснащена вечно сменявшимися желаниями,– и мимолётными, и довольно часто противоречивыми.
V
Клавдия коротала оставшиеся дни до отъезда сына, пребывая в приготовлениях и постоянных воспоминаниях о своей жизни. «Вот и дождалась: Андрюша стал совершенно взрослым».
После распада Советского Союза, многие люди оказались не готовы к новому укладу жизни, мыкаются до сих пор по свету, как неприкаянные.
И это ставшее модным и распространённым «уехал на заработки» хорошо поистрепало семьи, стало тестом на их крепость, обнажило все пороки супружества.
Отсутствие родителей, в большинстве своём, мужчин, отрицательно сказалось и на воспитании детей. Как говорил её брат, бывший военный, «перестройка закончится перестрелкой», так в принципе и случилось.
Парад суверенитетов бывших союзных республик ни к чему доброму в жизни отдельного человека не привёл. Забота государства о нём повсеместно отошла на второй план.
«Спасайся сам, кто как может»,– стало девизом девяностых. Вот и потекли реки «заробитчан»,– кто куда, в ту же Россию, в Европу.
*
Отношение к последнему маршруту в семье Клавдии было негативным. С той самой минуты, когда родной брат Степана – Игнат ушёл из жизни.
Жил он в районе. После его свадьбы прошло-то всего ничего – каких-то полгода, а они уже заложили фундамент собственного дома. Радовались, что скоро будут отдельно от родителей вести свое хозяйство. А мать неугомонного и расторопного Игната останавливала сына:
– Куда торопишься? Посмотри на себя, весь осунулся, работаешь, как вол, себя не бережешь…
– Что ты, мать, такое говоришь? Аня, даст Бог, дитя родит, и где мы будем жить? В той тещиной коморке?
– Дом, конечно, нужен. Но не ценой же здоровья? Ни свет – ни заря встаешь, в город ездишь на свой завод, а возвращаешься, – на стройку.
– Я, мама, выдержу. Ты ведь знаешь, я самый сильный и выносливый в посёлке.
И это было правдой. Его так и прозвали "детина-чемпион". Роста под два метра. Мускулистый. Перворазрядник по вольной борьбе. Его Анна была уже на шестом месяце беременности. Переживал за нее. И работа, и по хозяйству хлопотала.
– Увольняйся,– как-то скомандовал.
– Дай хотя бы декретных дождаться…
Но не тут-то было. Библиотеку закрыли, штат расформировали.
В то время Игната это устраивало и никакого протеста против увольнения беременной от них не последовало. А спустя месяц, безработным стал и сам Игнат. Завод по выпуску автопогрузчиков, на котором он работал в строительном цехе, обанкротился, и его за гроши продали какому-то новому хозяину. Тот прежде всего уволил всех доезжающих рабочих.
*
Строительство дома приостановилось.
– Не могу я так больше, чего выжидать? – уже через неделю разбушевался Игнат.– Надо ехать на заработки.
– Куда? Ты чего надумал? А как же я?
– Не сердись, Аннушка, потерпишь. Я хочу, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась. Ну, нет в этой стране работы, понимаешь, нет, оказалось, что мы ей не нужны…
Где-то через полторы недели Игнат, взяв с собой еще троих смекалистых работящих сельских ребят, уехал в Польшу.
Время шло… Родилась дочь… Софийкой назвали…
Звонил, даже писал, часто. Все в бригаде ладилось. Строили коттеджи. Сообщал, что заказчик доволен и пообещал после окончания работ устроить их на большую стройку в Варшаве.
Вскоре звонки, известия прекратились. Только ближе к весне пришла телеграмма "Вылетаю. Ждите завтра. Встречать не надо. Игнат».
Радости не было предела. Веселый, правда, слегка похудевший, но все такой же приметный молодой хозяин созвал друзей и родственников.
– Знаете, нашего брата там полно. И с нами не церемонятся, будешь отлынивать,– тут же уволят.
– Но и ты, вроде бы, не очень задержался,– поддел зятя тесть.– А друзья-то твои остались; что, разошлись пути-дороги?
– Да, они остались на прежнем месте, не захотели ехать в Варшаву… А я ведь только навестить вас приехал. Опять уеду.
Когда гости разошлись, остались наедине с Анной.
– Ты довольна? Пятнадцать тысяч зеленых, а сколько всего другого привез! Теперь найму строителей, а ты у меня тут останешься за прораба.
– Но мне так плохо без тебя. Может, что-то переменится, выборы у нас будут, другие правители придут, и не будет безработицы… Может, как-то обойдемся? – рассуждала Анна.
– Нет, это не по мне. На выборы не надейся. Если придут новые, то ещё похуже нынешних. Пока Софийка подрастет, не только дом построим, но и машину купим, королевой будешь разъезжать,– прильнул к жене Игнат.
Анна соглашалась и не соглашалась, соблазн разбогатеть был слишком велик. Но вместе с тем и тревожилась, что да как оно всё будет? К тому же, пока еще сама себе не могла объяснить, беспокои– лась за Игната, видела, как несколько раз он держался за спину.
– Что-то болит?
– Ну, что ты?!
Попрощались рано утром. В город добирался на электричке, а оттуда поездом до Варшавы.
На этот раз письма приходили реже, но были более пространными. В одном из них как-то сообщил: "Писать больше не буду. Скучаю безмерно. Через месяц-два приеду насовсем…".
И действительно через полтора месяца Игнат появился дома.
Когда подъехало такси, замешкался с выходом, но выйдя из машины, слегка пошатнулся.
– Что с тобой? Ты такой бледный…
– Ерунда, не спал…
Все было, как и ранее: гости, подарки, угощения.
Вечером выложил на стол привезенные деньги – двадцать тысяч долларов.
– Хватит, чтобы закончить дом, к новому году, думаю, управимся.
Но увы! Этого не произошло. Игнат таял на глазах. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже. Местный фельдшер только развел руками. Привезли доктора из области.
– Нужно всестороннее обследование,– только и сказал.
Через десять дней Игнат уже совсем не вставал с постели. А когда приехал навестить его Степан, попросил всех оставить их наедине. О чем-то долго говорили.
– Прошу тебя, пока никому ничего не рассказывай… Потом…
В тот же вечер Игната не стало.
И после прощания с ним, его брат рассказал родственникам то, что перед смертью ему доверил Игнат.
На стройку в Варшаве зачастил некий солидный с виду господин, все ходил, высматривал, и, указав на самого здорового сильного Игната, попросил хозяина отправить его по нужному адресу.
Там его встретили весьма любезно. И без особых предисловий предложили продать почку за пятнадцать тысяч долларов.
– Билет на обратный путь Вам обеспечим, подарки для родных подготовим. Это несложная операция, и через неделю вы уже будете дома.
И Игнат, не раздумывая, согласился.
«А что? Ведь живут же люди с одной почкой»,– подумал он.
Во второй раз уже знакомый ему очкарик, объявившись на стройке, подошел непосредственно к нему.
И опять он дал согласие,– теперь уже на пункцию спинного мозга,– за двадцать тысяч долларов.
Все было, как и прежде, – такси, билеты, подарки…
*
– Господи, не нужен мне этот дом,– плакала Анна. Игнат заплатил за него своей жизнью. Дура я, дура, зачем только согласилась, не отговорила?..
Уже выросла Софийка… Вышла недавно замуж. А тот дом так и стоит недостроенным, как немой укор всем тем, от кого зависит жизнь человека на этой земле.
В нем разве что хозяйничают пронизывающие сквозняки. А если иногда в него случайно залетит какая птица, тут же с шумом вылетает, словно чует беду и зловещее шуршание тридцати пяти тысяч американских долларов.
После смерти Игната Степан дал слово, что его ноги не будет за рубежом. И всё же уехал, правда, в Россию. «Но… уехал не только из-за краха в стране, он убежал от меня»,– не раз и не два укоряла себя Клавдия.
