Kitabı oku: «Коллекция характеров. Sequel», sayfa 2

ОБЕД

Волею судеб Маша оказалась в районе НИИ, где она благополучно трудилась лет пятнадцать назад.

Как на грех, злополучная воля судеб забросила её сюда как раз в обеденное время, когда Маша, изрядно помотавшись по делам, основательно проголодалась.

С мыслью, что прежде чем вернуться в родной офис, надо бы подкрепиться, она шла по улице, вспоминая, что вот здесь на углу было очень приличное кафе, куда она, помнится, частенько забегала в обед. Теперь там был обувной магазин. Вон там была пирожковая, где всегда можно было купить свежие булочки. Но там тоже разместился магазин, свободный от покупателей и помпезный в неприступности заоблачных цен.

Ничего не оставалось делать, как попытаться зайти в располагавшуюся за углом министерскую, но, однако же, общедоступную столовую. Она, как и министерство, была всё там же, и всё та же тяжёлая пружина требовала затраты неимоверных усилий для того, чтобы открыть массивную дверь с огромной, напоминающей руль, ручкой.

Всё то же мраморное фойе, зеркала, лестница в полуподвал, просторный зал и очередь офисного планктона к кассе.

Маша постояла возле белой доски, на которой было выписано меню, решила, что же она будет есть, и пристроилась в хвост не большой, но и не малой очереди.

– Какие люди! – вдруг раздалось у неё за спиной.

Маша оглянулась и увидела коллегу по институту, женщину уже постбальзаковского возраста, веселушку и хохотушку, с которой они когда-то очень здорово ладили.

– А я смотрю, кто же это, – продолжала бывшая сотрудница, – какими судьбами?

– Да вот, проголодалась, – сказала Маша, обрадованная встрече с некогда приятным человеком.

Она действительно была очень рада увидеть …, но радость её омрачалась тем, что она никак не могла вспомнить имени коллеги.

– Ну, что будем брать? – между тем ворковала та.

– Пожалуй, фри… Пожалуй, отбивную… Пожалуй, салат, – вслух размышляла наша героиня, ещё раз обдумывая свой выбор.

– Как всегда, без супа, – категорично сказала …, – помню-помню.

Маше стало стыдно. Ведь человек помнил даже её вкусовые пристрастия, а она и имени его не могла воспроизвести.

«Елена? – мучительно думала она. – Елизавета? Екатерина?»

– А вы по-прежнему без супчика не можете? – спросила она по-свойски шутливо, показывая, что тоже кое-что помнит.

– Да-да, и, как всегда, с фрикадельками, – ответила …, – рекомендую, не пожалеешь.

Но Маша не любила столовских супов и особенно в жаркий летний полдень, поэтому от предложения отказалась.

Выставив на поднос блюда и расплатившись, Маша и… отправились к счастливо освободившемуся столику.

– Жарко сегодня, – начала …, принимаясь за любимый супчик. – Представляешь, а я только из отпуска.

И она принялась красочно расписывать тёплое Эгейское море.

Маша слушала, ахала, улыбалась и смеялась, ела свою картошку фри, восторженно смотрела на забавно болтающиеся над тарелкой яркие серёжки в ушах своей собеседницы, на фрикадельки в её супе и с ужасом ловила себя на том, что не может вспомнить имени.

«Ну и ладно, – пыталась успокоить она себя, – ну забыла. Если мучительно вспоминать, то не вспомнишь никогда. Как-нибудь оно само в ходе разговора всплывёт».

Но имя не всплывало, а разговор тем временем продолжался.

С… было очень легко общаться. Она болтала и трещала, забавляя собеседника, легко, непринуждённо, весело, интересно, не задавая вопросов и сосредоточившись только на себе.

«Светлый человек, – думала Маша. – Хорошо, что встретила. Но как же всё-таки её зовут? Вроде Елена… А, может, и не Елена… А как по отчеству?»

…была значительно старше Маши.

– Представляешь, – продолжала …, – море тёплое, чистое, песок белый, никаких тварей, никаких медуз! Не то, что на Чёрном море.

Маша вспомнила рассказ… пятнадцатилетней давности, когда та, вернувшись с черноморского курорта, рассказывала о пляже, усеянном выброшенными после шторма медузами.

– А я помню ваш рассказ о залитом киселём пляже, – попыталась компенсировать Маша свою забывчивость.

– Да-да, представляешь, прибегает с утра пораньше в столовую соседский ребёнок и кричит: «Люди! Люди! Там кто-то весь берег киселём залил!» – захохотала собеседница.

«Люда! Людмила!» – вдруг осенило Машу при слове «люди».

Она очень обрадовалась, что вспомнила наконец имя. Но отчество, сколько она ни напрягала свою память, никак не всплывало.

«Людмила!» – облегчённо твердила она про себя.

«Но как же дальше? Георгиевна? Васильевна? Михайловна? Убей – не помню!»

Тут Людмила кому-то заулыбалась и призывно помахала рукой.

– Привет, Рыбка! – услышала Маша у себя за спиной.

– Привет, – сказала Людмила. – Посмотри, кого к нам занесло!

– А-а-а! Здрасьте-здрасьте! Сколько, как говорится, зим, сколько лет! – произнёс, разглядывая Машу, подошедший импозантный мужчина. – Приятного аппетита! Рад-рад видеть! Ну ладно, пойду, что-нибудь возьму.

Удалившийся в сторону очереди человек некогда был начальником отдела, в котором трудились Маша с Людмилой. К своему ужасу, Маша поняла, что имени его она тоже не помнит. Единственное, что моментально всплыло в её памяти, было институтское прозвище, странное и нелепое, которым с удовольствием пользовался некогда весь коллектив. Звали его обладателя Реликтовым Гоминоидом. Почему он удостоился такого наименования, никто и никогда толком объяснить не мог. И сфера его научных интересов была далека от подобного термина, и внешним видом он никак не походил на редкое существо, но кличка приклеилась к нему основательно и, как выяснилось, надолго. Потому что сразу же всплыла в Машином мозгу. В отличие от имени и отчества, которые застряли где-то в глубинах памяти и не хотели проявляться.

«Может, Людмила… как-нибудь в разговоре назовёт его», – подумала она. И, стараясь не хрустеть огурцом, спросила, указывая подбородком в сторону Гоминоида:

– Всё там же?

– Бери выше, – ответила Людмила, – замдиректора по науке. Профессора получил.

Дальше она замялась и даже как-то смутилась, и не стала ничего рассказывать о Реликтовом Гоминоиде.

Маша вспомнила об их бесконечном романе, продолжавшемся не один год.

Если забыть о том, что у обоих были семьи и дети, то их вполне можно было назвать очень красивой и гармоничной парой.

Маша вспомнила зимние тёмные слякотные утра, когда невыспавшиеся мрачные коллеги собирались на планёрку. На общем фоне светлым пятном выделялась эта пара голубков, буквально светившаяся счастьем и умиротворённостью на последнем ряду большого институтского зала. Всем тогда становилось светло и радостно от этого зримого, осязаемого, конкретного и наглядного счастья, которое, несмотря ни на что – ни на противную слякоть, ни на брюзжание начальства, ни на кучу нудных и утомительных дел, всё-таки существует в мире, совсем рядом, стоит только посмотреть на последний ряд кресел.

Глядя на них тогда, она всегда вспоминала вольтеровскую фразу «Всё к лучшему в этом лучшем из миров!»

Маша украдкой взглянула на безымянный палец Людмилы. Обручального кольца на нём не было. На пальце блестело довольно симпатичное золотое колечко с какой-то замысловатой гравировкой.

Она вспомнила, как в институт прибегал ревнивец-муж Людмилы. И практически весь коллектив их отдела, предупреждённый вахтёром, прятал Реликтового Гоминоида в секретной комнате за железной дверью. Разъярённый Отелло тогда не нашёл незадачливого любовника, но с Людмилой с громким скандалом вскоре развёлся.

Но тут поток воспоминаний был прерван.

«Багряна ветчина! Зелёны щи с желтком!

Румяно-жёлт пирог! Сыр белый! Раки красны!» – с восторгом пропел за спиной у Маши хорошо поставленным голосом подошедший с подносом, щедро уставленным тарелками, гурман-Гоминоид.

Маша заулыбалась.

– Старик Державин с нами? – спросила она, мгновенно вспомнив институтский фольклор.

При этих словах всем троим стало хорошо и легко от вдруг охватившего их труднообъяснимого чувства некой ностальгической общности, основанной на пристрастии к классике и вообще хорошей литературе.

«Всё это прекрасно, – подумала Маша, – но как же всё-таки их зовут?»

Слушая рассказы бывших коллег, задавая вопросы, выкладывая какую-то информацию о себе, она мучилась только от одной мысли, что не знает, как к ним обратиться. Она помнила много мелочей об их жизни и привычках, она с большой симпатией относилась к обоим, но имена и отчества загадочным образом застряли где-то в замысловатых глубинах её памяти и никак не хотели материализовываться. Впрочем, одно имя она уже вспомнила. Но этого было мало.

«Сорок лет! – панически думала Маша. – А уже какой-то маразм начинается!»

– Да-а, Эллочка, – вдруг философски после небольшой паузы в разговоре произнёс, обращаясь к ней, Реликтовый Гоминоид. – Жаль, что вы ушли. Ведь какие перспективы были! Какие надежды вы подавали!

Маша смутилась от того, что её назвали чужим именем. Но одновременно она почувствовала и облегчение.

«Они тоже не помнят, как меня зовут, – подумала она, – не я одна страдаю провалами в памяти. Вон Людмила… не поправила его. Значит, тоже не помнит!»

– Семья, дети, не до науки, – неудачно попыталась отшутиться она.

На Людмилу обращение «Эллочка» тоже произвело странное впечатление. Она с задумчивостью посмотрела на Реликтового Гоминоида, потом на его котлету. Гоминоид в ответ как-то чуть заметно смутился и тоже начал с неким сомнением разглядывать свою котлету. Он отломил от неё кусочек, отправил его себе в рот и больше Эллочкой Машу не называл.

А Маша поправлять коллегу не стала, ей было неудобно.

Обед между тем продолжался. Гоминоид и Рыбка были, как всегда, очаровательны. С ними было тепло и весело. Безымянный палец реликтового профессора по-прежнему был обвит толстым обручальным кольцом.

«Так и не развёлся! – с горечью подумала Маша. – Бедная Рыбка».

Но Рыбка не выглядела бедной. Она по-прежнему светилась счастьем и благополучием.

Вернувшись на работу, Маша мигом бросилась в Интернет. Она нашла некогда родной НИИ, открыла страницу с именами и фотографиями руководства, надеясь обнаружить там как минимум Гоминоида. Но сайт давно не обновлялся, и она нашла там только старые данные прежнего замдиректора по науке.

И только через пару дней злодейка-память ехидно выдала Маше простые и незамысловатые имена Людмилы Ивановны и Романа Григорьевича.

«Р. Г., – подумала она, – наверное, отсюда и Реликтовый Гоминоид. Кто-то в коллективе изощрялся!»

Да и на колечке у Рыбки явно проглядывала витиеватая буква «Р».

«Уж могла бы и догадаться», – с укоризной твердила себе Маша.

Но как отчество Ивановна не пришло ей в голову, она объяснить никак не могла.

УТРО НА TV

Каждое утро по будням начиналось для Паши почти одинаково.

Он просыпался по будильнику около семи часов, быстро брился и умывался, потихоньку, чтобы не разбудить жену и маленькую дочку, прокрадывался по тёмному коридору на кухню и включал телевизор. Но к началу всё равно никак не мог успеть. А завести будильник хотя бы на пять минут пораньше у него не поднималась рука.

– Доброе утро, уважаемые телезрители, – вещала с экрана энергичная, с виду умная, ярко одетая молодая особа, – с вами опять я – Полина Александрова.

Всё, что она скажет дальше, Паша знал практически наизусть. Ведь тексты для рубрики Полины Александровой писал именно он – Паша – правда, месяц назад.

Прежде чем уйти на работу, Паша старался посмотреть утреннюю развлекательную телепрограмму, к которой он имел некоторое отношение. В просторечии отношение именовалось халтурой, но составляло какую-то часть месячного дохода молодой семьи. Он мог бы и сладко спать почти целый час, но непонятная ответственность почти каждый день вытаскивала его из тёплой постели и тащила к голубому экрану.

Паша обладал хорошей памятью и почти дословно помнил всякую ерунду, написанную им уже довольно давно и художественно воплощённую на экране умницей Полиной Александровой, с которой он лично не имел счастья быть знакомым, но манеру речи которой уже изучил досконально и с успехом воспроизводил в рубрике, посвящённой необычным фактам из жизни обычных вещей.

Каждый день Полина вещала urbi et orbi*, что такое, например, спички, когда и как они появились, в каких формах существуют.

Паша писал для этой рубрики небольшие популярные рассказики о каблуках, шампанском, ручках, микроволновках, пудре, скафандрах, компьютерной мышке, париках, велосипедах, джинсах, самом дорогом в мире кофе, о мячах для регби и игрушке «йо-йо». Он уже начал подумывать об издании книги, посвящённой всей этой белиберде, потому что материалов у него скопилось очень много. Но руки до этого не доходили.

Собственно, к этой девушке у него претензий не было. Полина добросовестно, слово в слово вычитывала с телесуфлёра всё, что также добросовестно, с остротами и прибаутками, умными мыслями и шутливыми словечками сочинил Паша.

Рубрика записывалась раз в месяц и прекрасно существовала в общем контексте прямого эфира утренней программы.

Сегодня дочка не спала всю ночь, у неё резались зубки, и измученный и невыспавшийся Паша сделал себе кофе покрепче и сунул в микроволновку тарелку с бутербродами. День предстоял весьма насыщенный: с утра надо было съездить в дальний район города и взять интервью у одного чиновника, в обозримом будущем, но лучше пораньше расшифровать его и сделать статью для родной газеты, днём почтить своим присутствием торжественное официальное мероприятие и уже вечером – другое, светское, развлекательное. Неизвестно когда всё происшедшее задокументировать и выдать редактору в электронном виде.

Устало подперев тяжёлую голову ладонью, Паша принялся за свой кофе. Он смотрел на экран и думал: «Как можно с утра пораньше слушать эту галиматью? Кому всё это нужно?» Однако же внимательно вслушивался в легкомысленный речевой поток ревнивым авторским ухом.

Полина была сама точность и педантичность. Выдав традиционное приветствие, она оптимистично продолжала:

– Знаете песенку?

– Чижик-пыжик, где ты был?

– На Фонтанке водку пил.

Выпил рюмку, выпил две,

Закружилось в голове, – очень мило напела Полина.

Запищала микроволновка, Паша достал тарелку с горячими бутербродами и продолжал слушать.

Хорошо вышколенная Полина продолжала читать Пашин текст, вызывавший у него авторскую гордость:

– В Петербурге на набережной реки Фонтанки установлен памятник чижику-пыжику. Памятник милый, но несчастливый. Многострадальную миниатюрную птичку время от времени крадут, а власти города всякий раз устанавливают новый монумент.

Всё было бы прекрасно, но настало наконец время реабилитировать несчастное пернатое существо, несправедливо уличаемое в несвойственном ему пагубном пороке – алкоголизме.

На самом деле любителями спиртного были вовсе не маленькие чижи, а воспитанники Училища правоведения – привилегированного высшего юридического учебного заведения, открытого в городе на Неве в 1835 году.

Будущие правоведы носили жёлто-зелёные мундиры, за что и получили смешное прозвище – «чижики-пыжики».

Как видно из текста песенки, нравы начинающих юристов были достаточно легкомысленными, что и принесло им неувядаемую славу и память потомков.

«Ай, да Полина! Молодца!» – подумал Паша и принялся за первый бутерброд.

Но тут ему показалось, что проснулась и заплакала дочка, и он выскочил из кухни. Тревога оказалась ложной. Обе дамы, измученные бессонной ночью, мирно спали. Видимо, девочка всего лишь вскрикнула во сне, а жена даже не проснулась.

Паша вернулся на кухню и констатировал, что опять не успел.

Сегодняшняя утренняя программа особенно интересовала его. Дело было в том, что в ней появилась новая ведущая – Влада. Её долго и мучительно искали, пытаясь найти достойный эквивалент ушедшей в декрет ведущей всей утренней программы Арине. Все понимали, что Арининого уровня в прямом эфире ей не достичь, но, однако, на что-то надеялись. Всем было интересно, какова же Влада окажется в деле. Перспективы у неё были совсем неплохими: актёрское образование, раскованность и внешние данные. В жизни она выглядела вполне прилично. Паша как-то, забежав в офис за зарплатой, мельком видел вызывавшую всеобщий интерес Владу, но её манера речи была для него загадкой, поэтому тексты подводок он написал для первого раза нейтральные.

Начало программы Паша уже пропустил и ждал появления новой ведущей после кулинарной рубрики, которая уже вовсю шла. Делал её не Паша. Всё здесь было прекрасно: и тексты, и низкие нотки в голосе тележурналистки, скрывавшейся за кадром. Но вот уже целый месяц Пашу страшно раздражали замызганные плита и сковороды вкупе с резиновыми перчатками на руках повара модного дорогого ресторана.

– Слышь, Людк, – не удержался он однажды и позвонил коллеге, снимавшей эту рубрику, – а он плиту со сковородкой помыть не может?

– Не может, – категорично отвечала всеобщая любимица Людочка, – всё уже записали. И никто ничего переделывать не собирается.

– Но ведь противно.

– Зато он в перчатках – так гигиеничнее.

– Так резиной же, наверное, от его салата воняет. А сковородка – ну очень замызганная.

– Что ты цепляешься ко всему? Тебе что, это есть, что ли? Не нравится – не смотри! Материал давно отсняли. За всё уже заплатили.

Наконец после рекламы на экране появилась новая ведущая.

Девушка смотрелась вполне презентабельно. Но неуверенные интонации её голоса как-то покоробили Пашу. «Лиха беда начало, – подумал он, – попривыкнет, пообтешется. Не всё сразу».

Влада вполне благополучно справилась с именинниками сегодняшнего дня и очень чистенько перевела взгляд с одной камеры на другую.

«Ну ничего, – подумал Паша, – держится нормально, глазки голубые, реснички длинные, и платьице хорошо сидит. А уж подводки напишем, как-нибудь да прочитает».

Девушка довольно дисциплинированно читала текст с суфлёра, местами позволяя себе даже немножко импровизировать – живенько и артистично.

Дальше шёл рассказ о великих и знаменитых людях, родившихся в этот день.

Паша, не доверявший Интернету, немало времени просидел с томом Омара Хайяма, выискивая приличествующее ситуации четверостишие. Поэтому с особым трепетом ожидал следующей подводки.

– Сегодня день рождения Омара Хайяма, – проворковала Влада, – великого поэта и философа.

Мы уйдём без следа – ни имён, ни примет,

Этот мир простоит ещё тысячи лет.

Нас и раньше тут не было – после не будет.

Ни ущерба, ни пользы от этого нет.

Паша очень переживал за Хайяма и с облегчением вздохнул.

«Умница! – подумал он. – Очень прилично прочитала».

Девушка продолжала:

– Мы всё равно все когда-нибудь превратимся в песок и тлен. Поэтому будем веселиться и пить вино – вот главное содержание его великих рубаи.

Когда Влада сказала «руба́и» вместо «рубаи́», Паша замер, перестал жевать, бессильно откинулся на спинку стула и в сердцах назвал девушку именем рогатого животного.

«Сам, дурак, виноват, надо было ударение поставить!» – обрушился он на себя. Ему как-то в голову не приходило, что девушка не знает, где ставится ударение в этом слове. Паше всё казалось элементарным. «Ведь чему-то же их на этом театральном факультете учили? – переживал он. – Ладно, придётся осваивать надстрочные знаки».

Влада переходила от рубрики к рубрике, всё более раскрепощаясь. Паша с замиранием сердца следил за её речью и ждал, что она выкинет дальше.

За всю передачу девушка всего-навсего исковеркала ещё пару-тройку названий географических объектов, надолго запнулась на слове «дифференцировать», написанном Пашей в шутливом контексте, и в порядке импровизации переместила мост из одной части города в другую. Так что Воздушный мост у неё оказался перекинутым не через железную дорогу, а через реку.

Последнего Паша не перенёс и выключил телевизор. «Пусть редактор отслеживает все эти ляпы. А с меня хватит. Мне это вообще должно быть глубоко фиолетово. Могу совсем телевизор не включать и спокойно досыпать свой час», – сказал он себе со здоровым цинизмом и посмотрел на часы. Полчаса до выхода из дому у него ещё было, и он открыл ноутбук.

«Доброе утро, уважаемые телезрители, – привычно напечатал он, – с вами опять я, Влада. И я рада приветствовать вас на нашем канале».

Паша посмотрел на рабочий календарь, определился с тем, о каком дне недели и числе будет писать, а после приступил к работе. Он привычно скопировал на известном ему сайте имена именинников, извлёк из Интернета данные о каких-то лунных сутках, о которых постоянно писал, но не имел ни малейшего представления о том, что это такое, а уж тем более – кому и зачем нужно, вспомнил народные приметы и поверья. На интересные факты и сведения о великих людях времени уже не оставалось. И он, решив заняться великими людьми вечером, захлопнул ноутбук. Потом вымыл посуду, оделся, потихоньку закрыл дверь квартиры и поехал на работу.

Днём ему позвонил главный редактор телепрограммы.

– Паш, выручай, у нас на завтра гороскопа нет, – одновременно просительно и повелительно, в свойственной только ему манере, сказал он.

– Почему, Дим?

– Не знаю. Что-то там с астрологом случилось. Не прислали.

– И что ты от меня хочешь?

– Напишешь? – с надеждой спросил Дима.

– Ты знаешь, я, в принципе, и прогноз погоды могу, – съёрничал Паша, – на месяц вперёд.

– Не надо прогноз погоды. Ты гороскоп сделай. А то завал.

Уже поздним вечером на кухне Паша, взяв в руки пару старых газет и открыв в Интернете страницу с гороскопами, стараясь соблюдать должную последовательность знаков зодиака и правильную терминологию, наобещал всем людям на земле добра, любви, счастья, успехов в делах и финансового благополучия. После чего перевёл стрелки будильника на час позже, решив наконец выспаться и не расстраиваться лишний раз по пустякам. А затем с чувством выполненного долга отправился спать.

_________________________________

*Городу и миру (латинск.).