Kitabı oku: «Портреты, прелести, причуды», sayfa 3

Бальзам

Всё хорошо под сиянием лунным,

Всюду родимую Русь узнаю…

Быстро лечу я по рельсам чугунным,

Думаю думу свою…

Н. А. Некрасов

«Железная дорога»

Дорога до Москвы из российской чернозёмной глубинки занимала пять часов.

Пять часов на скором поезде.

Пять часов после летнего месячного отпуска, после отдыха, после пребывания в родном доме.

После воспоминаний, смеха и балагурства.

После сладкого сна в саду в сени трёх высоких клёнов на сене под огромным звёздным августовским небом в начале семидесятых.

После шуток:

– Смотри! Спутник!

– Где?

– Да вон! На Кумарёвку пошёл! А дальше – на Лапоток.

Каждую ночь братья разглядывали космос и ждали, когда в этой бездонной чёрной бесконечности, усыпанной несметным количеством разнокалиберных звёзд, появится одна большая светящаяся точка и проследует на север – на Кумарёвку.

Но отпуск у обоих закончился. И они, переделав в родительском доме все необходимые работы, поклеив обоями комнату, напилив отцу с матерью гору дров, возвращались домой к своим семьям, младший – в Москву, а старший – в Ригу, где нёс «трудную службу» «вдали от России».

В свежей утренней прохладе сосед довёз их на пыльном зелёном грузовике до железнодорожной станции, где они с трудом взяли билеты в красном кирпичном здании вокзала. А потом ждали поезда у ног выкрашенного серебрянкой вождя мирового пролетариата, указывавшего вытянутой по обыкновению вперёд рукой на видневшийся вдалеке кусок родного поля, где отец убирал когда-то комбайном рожь, пшеницу и ячмень, а они подростками помогали ему.

Поле в лучах поднимавшегося яркого алого солнца было огромным, простираясь жёлто-золотым великолепием и ширью до самого горизонта. И там почти за самой кромкой между небом и землёй остался дом родной с яблоневым садом, кустами смородины, бревенчатым колодцем напротив окна и малинового цвета лазоревыми цветами, как в тех бунинских лесостепных местах называют мальвы.

Насмотревшись в преддверии годовой разлуки с разрывающей и ноющей тоской в сердце на родной пейзаж, братья дождались наконец поезда.

Людей в вагоне было много.

Несколько часов до Москвы по российским масштабам – пустяк, рукой подать.

А уж в начале семидесятых люди легко преодолевали это расстояние и ездили в столицу. Они её «кормили», работая на полях и фермах, и в неё вынуждены были ездить за покупками. В эпоху дефицита за любой ерундой надо было отправляться в Москву.

Братья нашли себе места в купе общего вагона и, переговариваясь, смотрели на мелькавшие за окном поля, овраги, перелески и речушки.

Ближе к Москве стали появляться залитые солнцем зелёные леса с ослепительно-белоствольными берёзами.

После того, как поезд пересёк границу Московской области, по вагонам пошли торговцы. Они воровато озирались и с озабоченным видом быстро предлагали пассажирам дефицитные товары.

Прошла организация «глухонемых».

Отрешённый торговец автоматически-деловито выложил на столики самодельную печатную продукцию – небольшие буклетики-фотографии – календари, травники, сонники.

От нечего делать братья пролистали их, посмеявшись над тем фактом, что увиденный во сне табурет сулит неминуемую тайную печаль.

От покупок они отказались и смотрели, как худой и неопрятный молчаливый индифферентный негоциант собирал свой товар по столикам и складывал его обратно в хозяйственную сумку.

Вскоре после «глухонемого» в вагоне появился мало похожий на торговца пассажир в сером пиджаке. Идя по проходу и увидев двух молодых мужчин, он остановился.

– Рижский бальзам не желаете? – конфиденциально спросил он, распахивая полу пиджака и демонстрируя стильную керамическую коричневую бутылку.

Младший брат посмотрел на старшего – тот по сложившейся уже традиции привёз такую отцу в подарок.

Время в пути надо было скоротать, и старший брат из праздного любопытства поинтересовался:

– И сколько такая стоит?

Человек назвал цену, в десять раз превышавшую официальную.

«Ого!» – подумал старший и взглянул на младшего.

Обоим стало интересно. Да и почему не поболтать в пути?

– А что это такое? – просто включился в игру младший.

– А это напиток такой, – тотчас среагировал на спрос торговец.

– И что же такого в этом напитке, раз он столько стоит? – ещё проще поинтересовался старший.

– Это спиртной напиток, целебный, бальзамом называется, очень полезный, – с нотками снобизма и превосходства в голосе смерил его взглядом незнакомец.

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака блестящую бутылку с сургучной пробкой и показал её потенциальным покупателям. Спекулянт почувствовал добычу. Объект был найден, оставалось только втюхать этим простакам бутылку. Заработок по тем временам был очень неплохим. Нужно всего-навсего как следует разрекламировать товар. Интерес уже разбужен, это торговец определил сразу.

– А чем же он так полезен, что столько стоит? – медленно и основательно разглядывая знакомые золотые буковки на чёрной этикетке, спросил старший.

– Это лекарство, очень редкая и дефицитная вещь, только в Риге продаётся, – напыжился продавец.

– А где же ты его взял-то, мил человек? – подал голос младший.

– Я рижанин, – изобразил на лице причастность к высшей расе попутчик.

– А сюда тебя каким ветром занесло? – полюбопытствовал старший.

– Да вот, к родственникам на Волгу ездил, – небрежно бросил делец.

– А-а-а, – понимающе протянули хором старший и младший братья.

– Ну, и как там в Риге живётся? – очень органично поинтересовался старший.

Ехать ещё надо было немало, а тут подвернулась увлекательная тема.

– Да уж получше, чем здесь, – хвастливо изрёк торговец и презрительно махнул рукой на мелькавшие за окном тонувшие в зелени яблоневых садов деревянные домики пристанционного посёлка.

Он, предчувствуя непростую и долгую, но выгодную работу, уселся на полку рядом со старшим и принялся расхваливать товар:

– Вы здесь ничего не знаете. А это рижский бальзам, его весь мир пьёт! И на вкус он, кстати, очень приятный, – покровительственно, как двум Иванушкам-дурачкам, начал свысока объяснять торговец, демонстрируя при этом шоколадного цвета бутылку, – известное лекарство. Им весь мир лечится!

– А от чего же им весь мир лечится? – полюбопытствовал младший брат.

– Да от всего! – нагло фыркнул торговец.

– Ну, так не бывает. Как же может быть лекарство от всего? – раздумчиво протянул младший.

– Да вот так. От разных недугов. Он от очень многих болезней помогает! И от сердца, и от печени, и от давления, и для кровообращения хорошо, – терпеливо и надменно популяризировал товар продавец, поглядывая на попутчиков, как на идиотов.

Но те уже надели предложенные им маски и с удовольствием, не сговариваясь, играли роли простачков и недотёп.

Младший, почувствовав, что сидящий напротив него рядом с негоциантом старший скоро удивит его хорошим сюрпризом, в предвкушении возможности похохотать, подыгрывал ведущему артисту.

– А вот, скажем, от суставов поможет? – спросил он.

Торговец серьёзно посмотрел ему в глаза и по-докторски строго сказал:

– И от суставов.

– А от желудка? – с миной первоклассника любознательно опять поинтересовался младший.

– Так им же Екатерину Вторую вылечили! – наставительно воскликнул продавец.

– Это как? Саму царицу? – ахнул младший.

– Ну, конечно! Она тогда в Ригу приехала и коликами захворала. А этот бальзам один рижский аптекарь придумал ещё в середине восемнадцатого века, – с нотками пренебрежения к собеседникам вещал продавец.

– А что же такое это за колики? – вошёл в раж младший.

– Ну, это желудок у неё болел, – пояснил продавец. – Вы, молодой человек, не отвлекайтесь, а лучше слушайте, что вам говорят!

В его голосе появились нотки раздражения.

– Да я слушаю. Спросил только, – извиняющимся тоном начал смиренно оправдываться младший.

– Ну вот, сбили. О чём я говорил? – торговец на секунду задумался и продолжал. – Так её этим бальзамом и вылечили! И с тех пор в Петербург во дворец вагон ежегодно отправляли.

– И что же, она его вагонами пила, что ли? – простодушно поинтересовался, в свою очередь, старший, решив не разочаровывать визави упоминанием о том, что железных дорог в те времена не было и в помине.

– Ну, не одна же, молодой человек! Там двор был! Свита! Вы это должны понимать! – аристократически вальяжно произнёс продавец.

– Да, интересно. Но так ведь нельзя, наверное, лечиться. Это же алкоголь. Спиться можно, – озабоченно задумался старший.

– А его надо понемножку пить. Не больше 100 граммов за один раз. Можно на завтрак, обед и ужин. И лучше с кофе, – вразумил слушателей торговец.

– Ты гляди! А с чаем можно? – опять ахнул старший, замечая краем глаза задорные смешинки в глазах младшего.

– Можно и с чаем! Ну, как, берёте? – купец не чувствовал театральности действа и активно продолжал торговлю.

– Да, это, значит, по столовой ложке почти и три раза в день… Ну что ж! Взять-то можно. Только уж очень дорого, – наивно-вопросительно посмотрел старший на младшего.

– И не сомневайтесь! – проследил за его взглядом продавец. – Его сама английская королева пьёт.

– Что, сама Елизавета Вторая? – переспросил младший.

– Вторая-вторая! Каждый год по 40 бутылок в Англию отправляют! Для неё и всего окружения! И Шарль де Голль любил. И советское правительство тоже. Все им лечатся.

– А как же он так действует? Что в нём такого? От всех болезней! – восхищённо произнёс старший.

– Это настой на травах, там и мята, и липовый цвет, и валериана. А ещё черничный и малиновый морс, мускатный орех, мёд, корица, почки берёзовые, спирт. Всего 24 ингредиента, 16 трав. И берёза должна быть только латвийская – с местных болот, никакая другая уже не годится, – сварливо принялся поучать недотёп продавец.

– Ты смотри! Надо же! – удивился младший.

– И настаивают его в дубовых бочках, а потом в керамических кувшинчиках. И разливают только в керамические бутылки, чтобы свет солнечный не проникал. Секрет его производства только несколько человек знает, – поучительным тоном продолжал торговец втолковывать высшую премудрость в простодушные мозги.

– А вы, наверное, его знаете? – с уважением спросил старший.

– Ну, немножко, самую малость, – свысока глядя на собеседника, важно и напыщенно изрёк жулик.

«А про Гёте забыл сказать!» – подумал про себя старший.

Негоциант, словно прочтя его мысли, с энтузиазмом продолжал:

– Его сам Гёте, слышали такого?

– Ну, вроде слышали, – подтвердил старший. – Ты Гёте знаешь? – по-свойски спросил он младшего.

Тот быстро кивнул головой.

Спекулянт с увлечением продолжал:

– Его Гёте в «Фаусте» эликсиром молодости называл.

– Ух ты! – восхитился младший, месяц назад прослушавший подобную ознакомительную лекцию из уст старшего брата, когда вся семья собралась за столом по случаю приезда сыновей.

– И как же его принимать надо? Вы говорите – по столовой ложке? – продолжал допытываться младший.

– Вот именно. Вы угадали! Как раз по столовой ложке! – продавец с чувством собственной значимости посмотрел на покупателей. – Его даже в мороженое добавлять можно. Вот попробуете – не пожалеете. Очень вкусно!

– Ну что, берём? – спросил старший младшего, предчувствуя заключительную триумфальную мизансцену, но всё ещё откладывая её.

– Берите-берите, вы его больше нигде не найдёте! У него одних медалей больше тридцати штук с разных выставок!

– Что, и в Москве не продаётся? – старший оценивающе повертел в руках гладкую приятного шоколадного цвета блестящую бутылку.

– Да какая там Москва! Только в Риге! – высокомерно сказал продавец.

– Ну, тогда ой! – униженным тоном сказал младший и полез в карман.

«Что бы ему сказать-то?» – подумал старший, увидев в глазах младшего ожидание эффектной развязки.

Спекулянт ещё раз озвучил заоблачную цифру и принялся ждать.

И тут старшего осенило.

– Kā Jūs jūtaties, mans dārgais draugs? – хорошо поставленным дикторским голосом, с чистейшей дикцией, чётко разделяя слова, повторяя все латышские интонации и при этом строго глядя в глаза собеседнику, серьёзно и строго-участливо спросил он.

Бальзамопрода́вец, в долю секунды оценив немодную короткую причёску, красноречиво указывающую на возможную причастность его визави к определённым структурам, замер, побледнел, выхватил бутылку из рук потенциального покупателя, суматошно сунул её во внутренний карман пиджака, вскочил и быстро побежал по качающемуся проходу под ритмичный скорый стук железных колёс о стыки рельсов.

– Что ты ему сказал? – посмотрев беглецу вслед и смеясь, спросил младший брат старшего.

– Как вы себя чувствуете, мой дорогой друг? – засмеялся тот в ответ.

Произнесённая им тирада была одной из фраз вежливости, которую он освоил, начав недавно изучать латышский язык.

Младший заразительно, как умел это делать только он, добродушно расхохотался во всё горло.

До Москвы оставался час езды.

Метаморфоза

«Что это было?»

К/ф «Особенности национальной охоты»

Ах, какие дивные, славные и хорошие истории рассказывал Михаил Петрович! До чего они были забавны, необычны и смешны!

Это были даже не рассказы – представления! Спектакли!

И ничего, что он приходил без предупреждения и особых приглашений!

Каждое его появление было праздником, концертом на дому! С сюрпризами и весёлыми неожиданностями!

То приносил он ни к чему тортик, простенький тортик, приказывал воткнуть в него извлечённые из затейливо оформленной коробочки свечки и объявлял день рождения февраля! То доставал ноты из обыкновенного пакета, с которым ходят в магазин, и играл «на фортепьянах» сочинённую вчера элегию в честь прекрасных дам, хозяек дома. То в лицах рассказывал, как в своей послевоенной молодости ездил на практику на Дальний Восток – на поезде через всю страну. И как по пути они, весёлые и не очень сытые студенты музыкального учебного заведения, изображали калек и убогих, исполняли песни и получали свои первые гонорары от доверчивых пассажиров. «Действо» прилагалось. Сцены он великолепно воспроизводил, песни пел и вызывал всеобщий хохот.

Или рассказывал Михаил Петрович, как написал в своё время, ни много, ни мало, гимн Кубы. Весело рассказывал, смешно! Через много лет проверили, заглянув в поисковик. И увидели, что, оказывается, врал, сочинял, выдумывал, говорил неправду. Искажал действительность. Или утрировал. Или развлекал, забавлял, острил, шутил, хохмил. (Как, однако же, важно грамотно выстроить синонимический ряд. Раз – крибле-крабле-бумс! – и ложь превращается в шутку или, того лучше, в сказку («Сказка – ложь…»).) Да ещё с намёком и уроком. Но до чего же здорово и правдоподобно это звучало! Ведь жил он некоторое время посредине Карибского моря и по роду своей профессиональной деятельности вполне мог осуществить подобную акцию, неслыханную для простого обычного человека. Или Михаил Петрович всё-таки написал для Острова Свободы что-то важное, значительное, пафосное, бравурное и часто исполняемое? Скорее всего, это так и было. Играл же он на тех же «фортепьянах» нечто в качестве иллюстрации!

И тогда, в светлых восьмидесятых, в доме смеялись и гордились тем, что человек, пишущий такую музыку, иногда приносит и сюда небольшие мадригалы-посвящения ко всяким датам. Или просто так! Да к тому же записанные профессионально, по всем правилам, особым композиторским почерком – чёрной тушью, с толстенькими и тоненькими точечками и палочками нот, а не привычными чёрными и белыми кружочками.

Любил Михаил Петрович произвести фурор! Но делал он это так скромно! То есть фурор был оглушительным, ослепительным и огромным, а сам исполнитель – маленьким весёлым и простым человеком!

Много интересного было в рассказах Михаила Петровича. И был он желанным гостем в этом доме!

С течением времени хозяйки стали готовиться к его приходам. Потому что были уверены, что наступит суббота или воскресенье, во второй половине дня прозвучит звонок в дверь и на пороге появится он – Михаил Петрович.

Его сажали за стол и кормили обедами. И пирогами, которые в обязательном и изощрённом порядке принялись печь к чаю, зная о том, что может нагрянуть желанный гость.

Михаил Петрович имел семью: жену и двоих взрослых детей – дочку-старшеклассницу и сына-студента, пошедшего по дипломатической части, изучавшего какой-то экзотический язык и находившегося в тот год на практике в соответствующей стране.

Семью Михаил Петрович не так давно после собственного увольнения из армии и выхода в отставку перевёз в Москву, а сам жил в Риге вместе с больной старушкой-матерью, которая никуда переезжать не хотела, да и не могла по состоянию здоровья, поскольку была «плоха» и часто лежала в больнице.

Был Михаил Петрович хорошим приятелем хозяина дома, своего «товарища по оружию», которого окружало много друзей, которого любили все и к которому тянулись, как к магниту, самые разные люди – от мала до велика – во всех смыслах этого выражения. Говорили, что побеседовать с ним – всё равно, что «Аргументы и факты» почитать, да ещё и заряд хорошего настроения получить.

Разные люди бывали в этом доме. И всегда здесь всем было хорошо. Потому и приходили они к этому тёплому очагу, ну и к сдобному пирогу тоже. Стол для гостей, приглашённых или внезапно заглянувших, накрывался всегда – вкусный и сытный. А главное, с хорошей дружеской атмосферой, весёлый, интересный и содержательный, с блистательными рассказами, уморительными байками, занимательными искромётными историями, добрым умным юмором, чудесными монологами хозяина дома и бесконечными взрывами хохота зачарованных слушателей.

Иногда гости оставляли о себе память в виде небольших подарков.

Так, в доме долго обитала забавная лампа-ночничок по имени Сергей Геннадьевич, подаренная когда-то этим самым Сергеем Геннадьевичем.

В память о Михаиле Петровиче тоже осталась лампа, сделанная им собственноручно из огромной ракушки, лично найденной в белой пене карибской волны на тёплом и ласковом кубинском песке. Зажигали её редко, потому что не знали, как поменять лампочку, – экономили. Свет, проступавший сквозь лососево-розовые бока ракушки, был приятным и успокаивающим – славным таким, тихим и нежным.

Нельзя сказать, чтобы герои вместе служили, но пути их пересекались.

И поскольку оба были весельчаками и балагурами, то поддерживали прекрасные отношения и в обычной жизни.

В тот год, когда Михаил Петрович остался в городе без семьи, он и зачастил в дом.

В доме чувствовали, как ему одиноко и тоскливо. И с радостью принимали у себя, дарили душевное тепло и общение, старались компенсировать пустоту, ну и вкусно накормить.

Хозяин дома и его дочка, «институтка, только что выпущенная», преподавали историю в разных учебных заведениях. Хозяйка была инженером и отменной кулинаркой.

В тот год Михаила Петровича тяготили две проблемы. Во-первых, тяжёлая и неизлечимая болезнь матери, за которой он безупречно и самоотверженно ухаживал. И во-вторых, судьба сына.

Михаил Петрович был лёгким человеком и никогда не «грузил» собеседников минорно-трагедийными нотами. Но проблемы озвучивал. И только хозяину дома. Но озвучивал, не обременяя и не отягощая. Просто открывал душу.

Проблема с матерью казалась неразрешимой.

Проблему с сыном можно было преодолеть. А состояла она в том, что у молодого человека имелась подруга, значительно превосходившая его по возрасту, а у подруги росла дочка.

И мальчик собирался на своей пассии жениться, потому что связь их была уже достаточно продолжительной, серьёзной, страстной, захватывающей и всеобъемлющей.

Михаил Петрович был не то, чтобы в отчаянии, чего он не показывал, но пребывал в сильном смятении, затруднении и непонимании, как предотвратить роковой шаг, который был ему не по нраву и который он сильно не одобрял. И не мог преодолеть замешательства, и не знал, что делать и как разубедить собственное чадо.

А сделать это было необходимо, поскольку мальчику в ближайшее время предстояли окончание вуза с громким названием и получение распределения.

В интересах карьеры ему была необходима семья. А многоопытная подруга со своим ребёнком в гармонический лад, созданный планами Михаила Петровича, не вписывалась.

Впрочем, как уже было сказано, своих проблем слушателям Михаил Петрович не навязывал. Был весел, артистичен и обаятелен.

В доме ему искренне радовались и любили.

И когда хозяйская дочка собралась замуж, то при составлении списка гостей вопроса о целесообразности приглашения Михаила Петровича даже не возникло. Он был в первых строках. Конечно! А как же без него? То-то он удивится и обрадуется! Как он вскричит от восторга! Какое оригинальное поздравление придумает! Он мастер на такие штуки!

И какой неожиданностью и сюрпризом будет для него это известие!

Поскольку дочка по выходным была дома неотлучно, о находившемся где-то в одиннадцати тысячах километрах от места событий женихе Михаил Петрович даже не догадывался.

И вот однажды в весенний солнечный субботний день в доме раздался звонок – стандартное и призывное «ти-линь» – две ноты, известные всем.

Хозяйская дочка открыла дверь.

Пришёл Михаил Петрович.

«Взрослых» дома не было – они уехали на дачу.

И дочка зазвала гостя в комнату. Она очень обрадовалась случаю вручить Михаилу Петровичу изящную маленькую беленькую глянцевую открыточку с двумя золотыми колечками и замечательной нераскрывшейся красной розой на длинном стебле. Вручить одному из первых! Ведь приглашения она как раз накануне написала.

Михаилу Петровичу было досадно не застать друзей, но сразу уйти он не мог. Поэтому он зашёл немного поболтать и вручить подарочек – ту самую нежно-лососевого цвета лампу-ракушку.

Отказавшись от чая и усевшись на стул, он принялся выспрашивать об успехах, о «школьной» жизни, о папе и маме, о даче. Феерично рассказал очередную то ли карибскую, то ли сибирскую историю. Сообщил, что ожидает приезда сына. И собрался уходить.

Тут хозяйская дочка, попросив немного подождать, вышла в соседнюю комнату и быстро вернулась оттуда с заветной открыткой. Торжественно и хитро улыбаясь, представляя, как просияет от удовольствия лицо гостя, она вручила ему приглашение.

Михаил Петрович с любопытством раскрыл открытку и прочитал текст.

Хозяйская дочка выжидательно смотрела на него.

Ещё бы! Это было первое врученное уведомление о свадьбе!

Дочка предполагала увидеть традиционный Михаил Петровичев восторг, услышать смешные поздравления, ну, или как минимум вопросы.

Но вместо этого она заметила, что лицо Михаила Петровича вытянулось, осунулось и покраснело. Михаил Петрович обомлел, онемел и потерял дар речи. Он опешил! Он был ошеломлён, шокирован, огорошен, сражён! Он был убит! Наповал!

Всегда оживлённое круглое лицо его стало каким-то замершим. Он неподвижно сидел, вглядываясь в хозяйку, словно не веря в происходящее. Страшное расстройство плавало в его небесно-голубых глазах. Вид его был настолько огорчённо-опустошённым, что хозяйская дочка почувствовала, что нанесла Михаилу Петровичу страшный удар – как будто дубиной по голове взяла и ударила. Сильно! Непоправимо!

Гость молчал.

И у хозяйки создалось впечатление, что она обманула и жестоко уязвила Михаила Петровича в самых лучших чувствах.

Будь ему лет на тридцать меньше, и имей он другое семейное положение, она подумала бы, что оскорбила его лично, отвергнув предложение руки и сердца. Которого ей, однако, никто не делал и даже не намекал ни на что подобное, и даже «виду не показывал».

«Чем же я так его… обескуражила?» – недоумевала она.

Михаил Петрович не произносил ни звука. И вопросов не задавал, поскольку был не в состоянии.

Поэтому хозяйской дочке пришлось как-то самостоятельно замазывать невольно причинённый моральный ущерб и озвучивать дату, время и место предстоящего мероприятия.

Михаил Петрович так и не пришёл в себя. Он взял открытку и с какой-то нелепой дежурной фразой на устах ушёл с грустным, оскорблённым и убитым видом.

Больше он ни разу не пришёл в этот дом.

И на свадьбе присутствовал очень странно.

Михаил Петрович появился в ресторане со значительным опозданием, не сел за стол, а встал в середине зала, произнёс официальное поздравление без единого весёлого слова, сыграл на рояле специально написанный к случаю свадебный гимн, спев собственного сочинения текст, вручил красиво оформленную партитуру, букет, конверт и под предлогом крайней занятости удалился.

И даже хозяину дома звонить практически перестал.

Впрочем, наверное, он и вправду был очень занят, потому что приехал его сын.

Хозяйская дочка даже как-то случайно ещё до свадьбы встретила их вдвоём на улице, и Михаил Петрович представил молодых людей друг другу. Он больше не балагурил, не острил и был крайне серьёзен, хотя из ступора вышел.

А через какое-то время после смерти матери и вовсе уехал в Москву к семье. И звонил оттуда хозяину дома чрезвычайно редко.

А в Ригу приехал только через год. Позвонил, объявился. Ему по старой памяти обрадовались, возликовали и тотчас позвали в гости. Но он не пришёл. И встретился с хозяином дома где-то на нейтральной территории.

Смутные догадки о причинах метаморфозы, безусловно, приходили в голову героям рассказа. И даже не очень смутные. Но к чему их оглашать?